— Извините, что заставил вас ждать, коллеги, — произнес человек по-латыни.
Это его «коллеги» не удивило монахов. Они именно такого и ждали от константинопольского посла. Странные они там, в их Константинополе.
— Присядь, святой отец, — сказал ему монах, пришедший первым, самый молодой. — Представься.
— Зовут меня Панкратиос, — представился гость, садясь. — Итак?
— Есть ли у тебя с собою полномочия, Панкратиос? — спросил другой монах.
Панкратиос сунул руку в холщовую суму с замысловатым византийским узором и вытащил из нее пергаментный свиток. На пальце сверкнул бриллиант такой безупречной красоты, что монахи одновременно переглянулись, криво улыбаясь — богатый, роскошествующий Константинополь! Самый молодой не улыбнулся — возможно, он был равнодушен к блеску драгоценных камней. Бывают и такие люди на свете.
— Где ты остановился, Панкратиос? — спросил один из монахов, разворачивая свиток.
— В доме архиепископа.
Поразглядывав пергамент, монах кивнул и вернул его Панкратиосу.
— Кто тебя сопровождает?
— Восемь человек Варангской Охраны, — ответил Панкратиос.
Монахи обменялись улыбками.
— Небось ни одного варанга не осталось в этой самой Охране? — спросил один из монахов.
Панкратиос в ответ улыбнулся.
— Зоэ, — сказал он, покачав головой. — Зоэ, наша милостивица, — и рассмеялся вместе со всеми.
— План у нас такой, — сказал представительного вида монах, улыбавшийся и смеявшийся сдержаннее всех. — Сперва.
— Простите меня, коллеги, — прервал его Панкратиос. — Мне нужно кое-что уточнить.
— Да? — сказал монах, прерывая речь.
— Я приглашен на эту встречу в качестве наблюдателя. В ваших дебатах я не участвую, мнение свое выскажу только, если вы меня попросите. Не так ли?
— Всё так, — сказал представительный.
— Вы желаете, чтобы Патриарх был осведомлен о событиях. Для чего вам это нужно — меня не касается. Так?
— Так, — подтвердил монах.
— Мне бы хотелось знать, для того, чтобы правильно информировать Патриарха — кто из вас какой приход представляет. Лично я знаком только с братом Кристофом, — он кивнул, указывая на самого молодого монаха, — поскольку архиепископ парижский представил мне его вчера, как своего подручного.
Монахи обменялись взглядами.
— Кристоф не оповестил тебя, кто будет присутствовать на встрече?
— Кристоф — человек скромный, и я тоже, — ответил Панкратиос. — Мы оба считаем, что у всех дел должны быть свой порядок и своя очередь.
Кристоф улыбнулся, пряча глаза.
— Это резонно, — сказал представительный. — Что ж. Я — Роберто Лоджиа, епископ венецианский. Представьтесь же. коллеге, друзья.
— Ришар, епископ лионский.
— Андрю, архиепископ кентерберийский.
— Ларс, епископ сигтунский.
Панкратиос кивнул.
— Благодарю вас. С вашего позволения я умолкаю и весь превращаюсь в слух.
Он поднял кружку с вином и отпил глоток.
— Положение наше, друзья мои, почти безнадежное, — сказал Роберто. — Возможно это — конец света. Но даже если это так, это не освобождает нас от наших обязанностей. Кратко — Конрад Второй продолжает политику своего предшественника, захватывая именем Церкви все новые и новые территории и назначая священников по своему усмотрению.
Остальные четверо согласно кивнули.
— Беззакония, творящиеся на этих территориях, чудовищны, а обвиняют во всем Церковь.
Снова кивнули.
— Полония для нас потеряна, возможно навсегда. Конрад невзлюбил регентшу и наследника польского трона, и не предложил им помощь, когда язычники подняли восстание. Не предложил. Помощь. Страна находится в руках язычников. Польской болезнью могут заболеть и окрестные страны.
И снова кивнули.
— Добавлю, что в моем собственном приходе дела плохи, как никогда. Пиратство в Адриатике искоренено почти полностью, несметное количество золота течет в сундуки купцов, и с помощью этого золота они развратили мне прихожан. Храм пуст. Люди посещают Дом Божий только по большим праздникам, вера превратилась в обыкновенную традицию. Как обстоят дела в Швеции, Ларс?
— Христианские конунги сменяют один другого, — упрекающе и торжественно сообщил Ларс, — но объявлять Учение официальной религией отказываются. В соседней Дании, несмотря на официальность, больше язычников, чем пять лет назад.
— Ришар?
Вместо ответа лионец только пожал плечами и вскинул брови.
— Андрю?
— Казалось бы, — сказал архиепископ кентерберийский, — многолетняя драка с датчанами должна была привести в церковь хотя бы женщин, у которых погибли мужья. Не привела.
— Увы, — венецианец, представляющий самый богатый, несмотря на жалобы, приход, естественно главенствовал. — Нас не уважают.
— Совершенно верно, — подтвердили в один голос остальные, кроме Кристофа.
— А почему, братья мои? Нас, церковников, не уважают — почему? Ответ очевиден. Какое может быть к нам уважение, если нас возглавляет… — Роберто сделал многозначительную паузу.
— Бенедикт Девятый, — поспешил подсказать лионец.
Венецианец посмотрел на него таким взглядом, будто спрашивал — ты что, Ришар, всерьез считаешь, что только ты здесь помнишь, как прозывается нынешний Папа Римский?
— Нет уважения к папскому престолу — нет уважения и к нам, и к Церкви, — сурово пояснил венецианец. — Это чудовищно. Это невыносимо. За что нас уважать? Что знает народ о Папе? Что он стал Папой в двенадцать лет, что ему сейчас двадцать пять или двадцать семь, что он вымогатель… палач… вор… развратник… и трус!
— Нужно его заменить, — заметил Андрю, чей приход отстоял от Рима дальше, чем приходы любого другого из присутствующих.
— Мы так и сделаем, — заверил его венецианец, понижая голос. — Наша задача здесь — составить список кандидатур.
— Это просто глупо, — подал вдруг голос самый молодой, Кристоф.
— Что глупо? — грозно вопросил Роберто.
— Все это.
— Почему же, сын мой?
— Я думал, — сказал Кристоф, — что присутствие здесь представителя Константинополя изменит дело, но вижу, что ошибся. Я думал, что хоть при нем-то вы постесняетесь, вы все, болтать попусту языками! Разговоры о списке кандидатур ведутся целых десять лет. Посол вынужден будет сообщить Патриарху, что прелаты Западной Церкви всё также беспомощны и не способны ни на какие действия. Десять лет назад Полония была самой надежной территорией. Сегодня она потеряна — а мы продолжаем бесконечную нашу дискуссию. Завтра мы потеряем Францию, а Швецию не обретем. И будем так же собираться на постоялых дворах и произносить возмущенные монологи.
— Не забывайся, сын мой! — сказал сердито Роберто. — Ты что же это.
— Что ты себе позволяешь, щенок! — возмутился Ришар. — Почему на встречу не явился архиепископ парижский?
— Потому, что он знает, — ответил Кристоф, — что все это просто болтовня. Мы не пригласили епископа майнцского, поскольку боимся, что он императорский спьен. Меж тем бояться нам следует вовсе не императора Конрада Второго, которого не интересует ничего, кроме денег и власти.
Остальные отвели глаза и насупились.
— Бояться следует Неустрашимых, которых до сих пор никто из вас не решился даже упомянуть! — горячо продолжал Кристоф. — Меж тем мятеж в Полонии, под носом Императора, организован был настолько безупречно, что стихийным его назвать могут только лицемеры. И Папа Римский смотрел на это сквозь пальцы. Не в разврате дело. Что с того, что Папа — развратник? Мужеложец? Вор? Мало ли таких Пап было за тысячу лет! А дело в том, что Бенедикт — ставленник Неустрашимых. Мы должны искать союза с Императором, а не скрываться от него. Он любит деньги — мы пообещаем ему много денег. Мы можем кого угодно посадить на папский престол — это ничего не изменит, пока престол находится в Риме, где каждый десятый житель — заезжий варанг, где Неустрашимые чувствуют себя свободнее, чем в Швеции и Земле Новгородской!
Притихшие прелаты поглядывали на Панкратиоса.
— Замолчи, брат Кристоф, — сказал Роберто. — Замолчи. Ты молод и горяч.
— Я могу и помолчать, но это ничего не изменит.
Возникла пауза. И стала растягиваться. Роберто решительным голосом сказал:
— Список кандидатов я представлю завтра, здесь, в это же время. Мы проведем выборы. Прямо здесь.
— У меня нет таких полномочий, — вмешался Ришар. — Я не могу отвечать за всех лионских священников.
— И не надо, — заверил его Роберто. — У тебя, падре, достаточно власти в Лионе, чтобы просто сообщить им о нашем решении, не спрашивая их мнения. Мне бы хотелось знать, — он повернулся к Панкратиосу, — личное мнение константинопольского представителя. Я понимаю, что это — не официальное мнение, и тем более не мнение Патриарха. Совершенно частное мнение. Панкратиос, как, на твой взгляд, может прореагировать Патриарх — на нынешние события?
— Ты спрашиваешь, одобрит ли Патриарх идею смены власти в Риме?
— Да. Твое личное мнение. Совершенно частное. Как ты думаешь?
— Я думаю, отношение Патриарха будет строго отрицательным. Я думаю, что Патриарх вас не поддержит.
Помолчали. Роберто, глядя Панкратиосу в глаза, спросил:
— Почему?
— Мне неприятно об этом говорить, поскольку я на вашей стороне, и согласен с вами, коллеги. Но все-таки скажу, ибо это мой долг — как христианина. Патриарха устраивает нынешний Папа Римский. Поэтому Патриарх будет категорически против.
Прелаты нахмурились и погрустнели.
* * *
— Позор, это просто позор, — говорил горячий Кристоф, шагая по улице и норовя забежать вперед — Панкратиос еле поспевал за ним. — Пустобрехи. Список он представит! И что же? Каким это образом выбранный нами кандидат вдруг заменит ни с того ни с сего Папу Римского? Разве что придет в Рим во главе армии.
— Не спеши так, брат Кристоф, — попросил Панкратиос. — Я за тобой не поспеваю.
— А что ты думаешь обо всем этом? На самом деле?
— Я думаю, что перекладывание вины с Папы Римского на Неустрашимых ни к чему не приведет.
— Какое перекладывание! Неустрашимые не встречают сопротивления, поэтому.
— Они не встречают сопротивления потому, что большинство народа за них. Не будь Неустрашимых, был бы еще кто-нибудь.
— Согласен, но не значит ли это.
— Это значит, брат Кристоф, — сказал с мудрой улыбкой Панкратиос, останавливаясь и опираясь на посох, — что тебе следует идти помедленнее. Дай отдышаться пожилому человеку. Также это значит, что священники плохо справляются со своим долгом. Вспомни, друг мой, что апостолы были в первую очередь миссионерами. Нужно проповедовать — на улицах, в полях и лесах, в деревнях, чтобы люди слышали Слово. Это — главный долг христианина, вне зависимости от ранга. А там, где вместо священников и монахов проповедуют Неустрашимые, власть над душами достается именно Неустрашимым. Что и произошло в Полонии.
— Да, — Кристоф вздохнул. — Это тоже правда. Увы.
— Не спеши.
— Что делать, что делать! — Кристоф в отчаянии покачал головой. — Конец света, да и только.
— Не спеши, тебе говорят! Подождем до завтра, посмотрим, что за кандидаты.
— Ты веришь, что список будет представлен?
— Я не исключаю этой возможности, — голос Панкратиоса звучал спокойно, мудро. — Мне любопытно было бы взглянуть на этот список.
— Первым Роберто в списке поставит, разумеется, самого себя.
— Вряд ли.
— Почему?
— Он практичный, как все венецианцы. Зачем ему престол? Только лишние хлопоты. Не престол ему нужен, а удобный Папа Римский. А то ведь посланцы развратника Бенедикта постоянно требуют у Роберто отчета, а он этого терпеть не может.
Кристоф рассмеялся.
— Ты прав, Панкратиос. Ты совершенно прав. Я об этом не подумал.
— Ступай домой, Кристоф. Мне нужно поразмыслить, я приду позже. Постою покамест у реки в одиночестве, посмотрю на закат. Говорят — небывалое зрелище.
— Да, красиво.
— Иди же.
— Ты не боишься — один?…
— Я бывал здесь раньше. Город я знаю.
— Не задерживайся долго.
— Постараюсь.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПОСОЛЬСТВО
Меж тем через Блуа двигался к Парижу обоз, состоящий из пяти крытых повозок. Именно этот обоз с нетерпением ждали молодые поляки в Париже — прибытие обоза давало им возможность хоть чем-то заняться, как-то действовать. Правда, не предполагали они, что обоз получится такой большой, и людей в нем будет так много.
Одну из повозок занимали четверо пожилых благородных польских мужей, ездивших в Рим в качестве послов польской оппозиции. В остальных четырех повозках творилось такое, что поляки все еще боялись порой обменяться мнениями по этому поводу — а с момента отбытия обоза из Рима прошло уже больше четырех недель.
На полпути между Орлеаном и Парижем обоз вдруг ни с того ни с сего остановился. Отодвинув полог, один из поляков высунулся из повозки, чтобы выяснить причину остановки. Справа по ходу, в полумиллариуме, зеленел легкомысленный галльский лес. Кругом чисто поле. Путь в этом месте — уже не страда имперская, мощеная известкой, но французский ухабистый неровный рут — поворачивал влево. На обочине стояла крытая повозка, запряженная парой лошадей. Возле повозки двое вооруженных всадников в одежде странного покроя. Рядом с задним колесом пристроен продолговатый стол, исполняющий обязанности (поляк даже протер глаза, так удивился) прилавка. За прилавком высился статный купец в венецианских одеждах. На прилавке помещались шелка, какие-то шкатулки, кубки, серебро. Поляк повертел головой — глушь, никаких селений не видать кругом, ни жителей, рут пустынен. И вот стоит на обочине венецианский купец и торгует венецианскими товарами. Что за наваждение!
Из передней повозки вылез и зашагал к прилавку человек, к которому у поляков еще в Риме возникло двойственное чувство, а теперь, за время пути, двойственность утвердилась. Человек подошел развязной походкой к прилавку. Поторговавшись с купцом, он приобрел у него внушительных размеров ларец. С этим ларцом он вернулся в повозку, но через некоторое время снова вышел к прилавку, и чуть ли не швырнул ларец к ногам купца, выругавшись по-италийски. Купец и бровью не повел. Человек стащил с прилавка бордового цвета бархатный кап, накинул на себя, крутанулся на одной ноге, снял кап, перекинул через руку. Небрежным жестом он бросил купцу какие-то монеты и снова ушел к повозке. Обоз тронулся дальше. Поляки, отодвинув задний полог своей повозки, долго смотрели на купца, очевидно ждущего прибытия следующих покупателей. Что было дальше, после того, как обоз отъехал на большое расстояние от импровизированного торга, они не видели.
(Дальше было вот что. Подождав, когда обоз скроется из виду, купец поднял ларец, брошенный недовольным покупателем, поставил на стол прямо поверх товаров, и открыл его. Быстро перебрав содержимое ларца — какие-то свитки с письменами — купец закрыл крышку и передал ларец одному из всадников. Другой всадник спешился и, взявшись за поводья, развернул повозку и погнал ее на юг, в сторону Орлеана. Купец же вскочил в седло и вместе со всадником, бережно держащим ларец в руках, углубился в лес).
Теперь следует рассказать, что это за обоз такой, а то ведь непонятно.
* * *
А было так.
Около шести недель назад, сразу по прибытии в Рим, четверо благородных поляков спросили первого встречного, где находится Палаццо дел Латерано, резиденция Папы Римского. Встречный показал где, и при этом улыбнулся странной улыбкой. Еще только по приближении к фасаду палаццо поляки заподозрили неладное. Из открытых окон доносились пьяные крики, смех и пение — а пели в папском палаццо отнюдь не псалмы.
Не играй, жестокая
Сердцем артиста.
Жезлом мясистым
Играй, надменная.
Стала с тобою вся
Венеция рада.
А к круглому заду
Дьякон пристроился.
Сперва поляки решили было, что это не тот палаццо, но двое стражей у входа подтвердили — да, именно здесь и резиденствует Папа Бенедикт Девятый.
Некоторое время поляки стояли перед входом как вкопанные. Все их представления об устройстве мироздания перевернулись вверх тормашками. Они не знали, что им теперь делать. А нужно было либо входить, либо уходить.
Тут из окна второго уровня, царапнув когтями по мраморному фронтону, на шапку одному из поляков прыгнула обезумевшая от страха кошка. Поляк метнулся в сторону, сбивая шапку и кошку с головы одной рукой, а другой хватаясь за сверд. Из окна второго уровня высунулась растрепанная голова человека непонятного пола и крикнула визгливым басом:
— Пропустите там, это по важному поручению.
После чего человека вырвало. Поляки едва успели отскочить. Неожиданно оба охранника рассмеялись.
— Пьетро, не кричи так с утра, тебе вредно! — сказал один из них.
Снова посмотрев на поляков, охранники отступили от входа, давая делегации дорогу.
— А это здесь оставьте, — сказал охранник, указывая на сверды. — Ружеро, как по-латыни мастерок?
— Феррум. Или гладиус.
— Феррумы или гладиусы ваши оставьте у нас, мы их будем зорко стеречь. Пьетро, я правильно выразил по-латыни?
— Вроде бы.
— К Папе Римскому с феррумом публика не ходит.
И опять оба охранника рассмеялись, найдя, очевидно, слово феррум двусмысленным — в данном случае.
Внутри по вестибулуму бегали, ходили, слонялись полуголые мужчины и женщины. Из проема по правую сторону где, очевидно, находилась столовая, раздавались хвестовые пьяные крики и похабный смех. Где-то завизжала призывно женщина.
— Вы, старичье, кого ищете? — спросил голос слева по-италийски.
Предположив, что поняли суть вопроса, поляки переглянулись, и тот, кому на голову давеча прыгала кошка, сказал по-латыни:
— Мы прибыли в Рим дабы видеть Папу Бенедикта Десятого.
— Девятого, — поправил совершенно голый мужчина, икнув. — Девятого. Не пей столько, старый человек, а то совсем память отшибет. Вон туда вам, по той лестнице. Ага, точно. Именно туда.
Поляки поднялись по лестнице.
На втором уровне палаццо было заметно тише. Поляки остановились перед входом в обширный зал. Навстречу им через зал неверной походкой следовали совершенно голые юноша и девушка, обнявшись. Поляки попятились и чуть не наскочили на молодого человека, худого, с мокрыми каштановыми волосами, в древнеримской тоге до бедер.
— Осторожнее, чтоб вас черти растерзали… — сказал человек.
Юноша и девушка при звуке голоса человека остановились. Человек раздвинул поляков, шагнул к нагой паре, и с размаху залепил девушке пощечину. Юноша попытался что-то возразить, но его тоже хлопнули по щеке, и он умолк.
— Вон отсюда, — сказал сквозь зубы молодой человек, раздающий пощечины. — Изменники, развратники. — Повернувшись к полякам, он спросил по-латыни:
— Вы к Папе Римскому приехали?
— Да, — подтвердил атакованный кошкой.
— Я вас провожу.
Переглянувшись, поляки последовали за молодым человеком через анфиладу. Проводник их время от времени прикладывал руки к голове — она у него, очевидно, болела с похмелья — чесал временами ягодицу, задирая тогу — поляки каждый раз вздымали брови.
И вот они пришли. Человек распахнул перед ними дверь, впустил их в небольшую, но богато убранную шелками и бархатом комнату, полу-спальню, полу-кабинет. В алькове на мраморном возвышении помещалось огромное ложе.
— Садитесь куда-нибудь, — сказал проводник, широким жестом указывая на низкие сидения и лежанки напротив ложа.
— А где же Папа Римский? — спросил не садясь один из поляков.
— Папа Римский — это я, — ответил Бенедикт, восходя по мраморным ступеням на ложе и садясь на него. Поболтав босыми ногами, он спросил, — Что за дело у вас? И откуда вы? Из Полонии?
— Мы из Полонии, — подтвердил ошарашенный поляк. — Но ты действительно Папа Римский?
— Да.
Поляки снова переглянулись. Молодой человек пошарил по ложу, отыскал тиару и нахлобучил ее себе на голову, набекрень.
— Так убедительнее? — спросил он. — Я бы и мантию надел, да жарко нынче. Лето. Как вы в таких одеждах ходите — не знаю. Вам наверное нужно хорошо помыться. Так что там у вас в Полонии вашей творится такое? Что за безобразие?
— Э… — сказал старший из поляков. — Мы… это…
— Какое у вас ко мне дело? — строго спросил Бенедикт. — Отвечайте! Не таясь! И, кстати, где шляется ваш наихристианнейший наследник престола, который должен был бы состоять нынче вашим правителем, но не состоит? Он здесь? Он — один из вас?…
— Нет, мы…
— Где?
— В Париже он, — не выдержал один из поляков, и старший строго и зло на него посмотрел.
— В Париже? — удивился Бенедикт. — Позвольте, а что же он делает в Париже?
— Он…
— Да?
— Не хочет быть наследником, — сказал старший. — То есть, правителем.
— Безобразие! — сказал Бенедикт. — Что значит — не хочет? А ежели я, к примеру, не захочу проповеди читать, так что ж, прихожанам всем так и идти непросветленными куда глаза глядят? Нет уж. Вы ему так и скажите — не дело это! Вы его силком на трон посадите!
— У нас там…
— Да?
Поляки переглянулись.
— У нас там сейчас правление… — нехотя сказал старший. — Э… другое.
— Какое же?
— Старые семьи… не признают законность…
— Вот что, старик, — сказал Бенедикт, слезая с ложа. — Ты не виляй. Страной твоей в данный момент правят Неустрашимые. Эти ваши «старые семьи» как раз и есть — Неустрашимые, польской выделки. Язычники, еретики. Наследник престола скорее всего убит. Ваше дело — выбрать себе нового правителя, из ваших же рядов. И делать это надо в Полонии, а не у меня в спальне, где делают совершенно другое.
— Наследник жив, — возразил старший.
— Жив? И где же он?
— В Париже.
— Ну, тогда я еще раз спрошу — что он там делает?
— Он хочет принять постриг.
— Это несерьезно.
— Что ты имеешь в виду?
— Постриг, — сказал Бенедикт. — Постриг — несерьезно. У каждого в жизни свое предназначение. Ему нужно принять власть над Полонией, утвердить церковные традиции, привлечь население на свою сторону, родить сына, вырастить его до приличествующего возраста, чтобы он смог стать следующим христианским правителем — а там пусть хоть три пострига принимает.
— Он не хочет.
— Не хочет, не хочет. Заладил. Так что ж вы ко мне-то приехали?
— Мы надеялись…
— Ну, ну?
— Надеялись… нет, это глупо.
— Договаривай.
— Что ты нам посодействуешь.
— Денег у меня нет, — отрезал Бенедикт.
— Не деньгами.
— А чем же?
— Нам сказали, что ты… умеешь…
— Многое, — заверил его Бенедикт.
— …убедительно говорить.
— Умею.
— И писать. На письме у тебя хорошо получается.
— Да. И что же?
— Нам нужно, чтобы ты написал ему письмо.
— Письмо его ни в чем не убедит, — возразил Бенедикт. — Сколько ему лет?
— Двадцать.
— Точно не убедит. Что ему письма.
— Но тогда…
— Тогда, как я понимаю, мне нужно к нему отправиться. А почему вы не привезли его сюда?
Поляки замялись.
— Нет, вы отвечайте.
— По дороге… дорога длинная…
— То есть, он мог бы сбежать? Своевольный он?
— Мы только письмо хотели…
— Письмо мы уже обсудили. Хорошо, возможно, я съезжу с вами в Париж, ради такого дела.
Поляки снова переглянулись.
— Конечно, — добавил старший, — ты должен будешь получше одеться…
— Как! — удивился Бенедикт. — Ваш наследник — мужеложец?
— Нет, что ты…
— Тогда зачем же мне красиво одеваться, ведь не соблазнять же я его буду… А впрочем, ладно. Видно, судьба. Может и соблазнить его понадобится. Ради общего блага. Он, надеюсь, ничего собой, симпатичный? — Он задумался. — Видите ли, поляки, я жду важных известий сегодня вечером. Если они придут, то… пожалуй, поеду я с вами. Ни разу не был в Париже. Дыра, наверное, страшнейшая. Но чего не сделаешь ради исполнения долга. Ладно, идите мойтесь, и спать. Устали вы с дороги. Идите, идите. Эй, Ружеро! Ружеро, чтоб тебя черти на ужин смолотили!
Вошел Ружеро — хромой слуга средних лет.
— Вот этих определи куда-нибудь помыться и поспать. Быстро. Люди добрые, — обратился он к полякам, — с вашего позволения я поспешу по важным делам. Пожалуйста, ничего не берите во дворце на память. Ибо сказано — «Не укради».
У поляков сверкнули глаза — у всех четверых.
— И с женщинами тут не очень… и с мужчинами… ибо сказано, «Не прелюбодействуй». А то ведь знаю я вас.
— Пожалуйте, сеньоры, — Ружеро посторонился. — Там у нас наверху есть отличные помещения, и удобства, которые нигде в мире нельзя найти, кроме как в нашем Латерано.
Сопровождая мрачно молчащих поляков, следуя полутемным коридором с белеющими по бокам дорическими колоннами, Ружеро доверительно говорил:
— А если что понадобится, сеньоры, то ведь я всегда наготове. Предпочитающие женщин за совсем небольшую плату… останутся довольны… женщины есть — как из легенды об Адонисе… то есть, нет, не об Адонисе, а о Елене Прекрасной. Или Венере. У нас даже, бывало, разыгрывали сцену с яблоком и тремя богинями. Яблоки тоже у нас есть в запасе. — Понизив голос, он добавил, — А если обращаться будете прямо ко мне, то и выйдет вам невиданная скидка. Такой скидки вы больше нигде в мире не найдете. — Он сделал доверительные большие глаза. — Ни в Болоньи, ни даже в Венеции — нигде. В Венеции, даром что город купеческий, больше шуму, чем дела. И обманывают там. Обещают одно, дают совсем другое, и меньше. А у нас все честно, особенно если прямо ко мне обратитесь.
Бенедикт тем временем, накинув хитон, выполненный под древнеримский, прикрыл дверь в спальню и развязным шагом направился по мраморной балюстраде в южную часть палаццо. За неприметной дверью в одном из нижних коридоров его ждал — уже около часа — сурового вида мужчина средних лет, рыжий с проседью, веснушчатый, зеленоглазый, одетый как новоимперский путешественник из состоятельного сословия, с боевым свердом у бедра.
— Добрый день, — сказал Бенедикт сухо, садясь в кресло. — Рад тебя видеть, посланец.
Посланец только кивнул в ответ.
— Благодарю, что откликнулись на мою просьбу, — продолжал Бенедикт. — Я, правда, думал, что мне пришлют кого-нибудь попроще. То, что меня посещает сам Ликургус, для меня неожиданность.
Ликургус еще больше помрачнел и посуровел.
— Тебе известно, кто я такой, — сказал он.
— Да. Но только мне. И, конечно же, твоему начальнику. Начальнику ты, наверное, сам сказал.
— Но больше никому. Много лет прошло…
— Больше никто и не знает.
— Ты знаешь.
— Мне положено знать, у меня должность такая.
— Как ты узнал? — спросил Ликургус.
Да, с этим молодцом шутить опасно, подумал Бенедикт. Прирежет — глазом не моргнет. Вот ведь взял себе Александр помощника. Впрочем, мудро поступил. Именно такой и нужен там… им…
— Сопоставил сведения, — ответил Бенедикт. — Так что же предлагает Александр?
— То же, что предлагал твоему предшественнику.
— А что он ему предлагал?
— У меня нет времени на игры, — сказал Ликургус веско. — Совсем. В Риме неспокойно, иначе бы ты нас не вызвал. Какие-то свитки, или предметы, огромной важности, требуют надежного укрытия. Как скоро ты отправишься на север?
— Ишь ты, быстрый какой…
— Как скоро?
— Завтра.
Ликургус кивнул.
— Тридцать восьмой миллариум к югу от Парижа, — сказал он. — Через четыре недели, каждый полдень. Постарайся подгадать, чтобы было похоже, что обоз просто движется мимо.
Помолчав, Бенедикт осведомился:
— Опознавательные знаки какие-нибудь? Чтобы знали, что это я. Амулет, браслет?
— Ожидающий знает тебя в лицо.
— Послушай, Ликургус…
— Не произноси мое имя слишком часто. Беда может случиться.
— Да, прости… Я хотел бы знать… что думает Орден о захвате Полонии Неустрашимыми.
— Орден не вмешивается в земные дела, — холодно ответил Ликургус.
Бенедикт криво улыбнулся.
— Орден следит за земными делами, и иногда использует земные дела, — добавил Ликургус, — но никогда в них не вмешивается.
— Да, я понимаю… Хотелось бы увидеть, как у вас там и что…
— Вмешательство же в дела Ордена людей, занятых земными делами, неблагоприятно отзывается на положении этих людей.
— Ты меня не пугай.
— Я тебя не пугаю.
— Почему Папе Римскому нельзя стать членом Ордена?
— Потому что эти две должности несовместимы.
— Не хотел бы ты поступить ко мне на службу? Я щедро плачу тем, кто мне служит.
Ликургус пожал плечами.
— Ну, хорошо, не сердись, — сказал Бенедикт. — А скажи… э… почему б тебе не взять то, что я повезу… прямо сейчас… и самому не передать Ордену?
— Орден не берет на себя ответственности на территориях, которые он не контролирует, — ответил Ликургус бесстрастным тоном.
— А какие территории он контролирует?
— Свои.
— А где они, эти территории?
— Это не имеет значения.
— Позволь мне самому судить, что имеет…
— Нет.
— Ну, хорошо. Но, видишь ли, друг мой… я доверяю Ордену… и я одобряю Орден… Но все-таки иногда таинственность бывает излишней. Например, деятельность Ордена порождает слухи… легенды… как, к примеру, о чаше. Поговаривают, что кто-то из апостолов… представь себе, из апостолов… что-то он такое… озорник… стоял с кружкой какой-то, когда распинали Учителя… и собрал в эту кружку кровь. И кружка сохранилась до наших дней. И какие-то авантюристы время от времени пытаются эту кружку искать.
— Да, я тоже об этом слышал.
— Так вот… Я никому не скажу, честно. По секрету — кружкой, она же чаша — владеет Орден? Она у вас?
— Нет.
— Нет?
— Нет.
— А утерянные Евангелия — не те, что у меня в архивах, или в Александрии, а другие… которых никто не видел… они у вас?
