— Зачем мне врать, посуди? Меня князь попросил к тебе придти и сказать все это тебе. Я у него на службе не состою, согласился просто потому, что несложно это — зайти. Мы просто по пути заглянули с братом Арсением. Брат Арсений дал обет молчания, и идем мы на паломничество, и князь об этом знает. Он спросил — каким путем идете? Я ему сказал — через Черешенный Бугор. Ага, говорит князь, так вы зайдите тогда к Грибу.
      — Это все хорошо. А вот ты скажи мне, монах, что же я такого князю-то сделал, что он гневается?
      — Уж не знаю, Гриб. А только грозит князь, что если не будет ему ответа от тебя скорого, то продаст он тебя… стыдно сказать… греку какому-нибудь, чтобы пристроил он тебя по прибытии в Константинополь… стыдно сказать… на галеру. Закуют в цепи, веслом махать следующие пять лет.
      Глаза Гриба сверкнули. Он выпрямил спину.
      — Ты не забывайся, княжий прихвостень!
      — Сердится он, только и всего, — сказал Хелье, отмахиваясь. — Не думай, ничего такого не собирается он предпринимать. Но все-таки, наверное, нужно тебе что-то сделать, как-то исправить положение.
      — Ты, монах, не говори, чего не знаешь. Ты не рассуждай. Ты прямо мне толкуй — что за вину мне князь приращивает, что ему нужно от меня?
      — Не знаю я! — сказал Хелье, разводя руками от досады. — Что-то ты натворил такое, очень, видать, неладное. Может, украли что люди твои, не спросясь. Может, сына какого-нибудь воеводы похитили. Откуда мне знать, что в Новгороде происходит. Я не бирич и не купеческая жена, сплетнями не интересуюсь, пребываю в полном неведении. Я тебе сказал, а уж твое дело — исправлять.
      — Да не знаю я, что исправлять! Ничего такого особенного не произошло за последний месяц.
      — Может, кто другой чего натворил, а на тебя напраслина?
      — Другой?… — Гриб посмотрел в сторону и подумал немного. — Разве что… да… Свистун к нам прибыл в Новгород. Может, он?
      — А кто такой Свистун?
      — Ну уж нет. Не поверю я, монах, что ты не знаешь, кто такой Свистун.
      Хелье пожал плечами.
      — Да что ты скоморошничаешь тут передо мной? Свистун. Свистун Киевский. Приехал в Новгород. Недавно.
      — Не знаю я никакого Свистуна, — сказал Хелье совершенно искренне.
      — Свистуна не знаешь?
      — Нет.
      — Либо ты врешь не очень складно, либо вы, монахи, и вправду не от мира сего. Свистун. Самый знаменитый разбойник и на Руси, и в Земле Новгородской, да и у поляков его знают.
      А может Свистун мне его и подослал, этого сопляка в монашеской робе, подумал Гриб. Узнать как и что. А то и свалить что-нибудь на меня. Не просто так он в Новгород явился, замышляет что-то. Попробуем монаха поймать на слове.
      — Ты вот что, монах, — сказал он. — Ты как пойдешь в Рюриков Заслон, так ты там и объясни про меня, мол, не знаю ничего, ни в чем участвовать не хочу.
      — Рюриков Заслон? Это где же?
      — Ну вот что, — рассердился Гриб. — Ты мне голову-то не морочь! Ты мне еще скажи, что не знаешь, где детинец находится!
      — Где детинец — знаю.
      — Зачем Свистун к нам пожаловал — это не мое дело. Я ему не судья. Но и помогать ему не буду, и пусть об этом знают — и он сам, и князь, и посадник.
      В дверь стукнули три раза.
      — Поди к лешему! — крикнул Гриб.
      В помещение быстро вошел ужасно неприятного вида человек и вороватой рысью, боком, приблизился к Грибу.
      — Не гневись, кормилец, — сказал он ему подхалимским тоном, косясь на монахов. — Очень важные слова скажу я тебе сейчас.
      Он наклонился к уху Гриба и зашептал.
      Выслушав важные слова, Гриб некоторое время размышлял, после чего поманил подхалима к себе и быстро сказал ему что-то на ухо. Подхалим поклонился и, так же как прежде косясь на монахов, боком выбежал из помещения.
      Гриб уселся поудобнее на скаммеле, поставил локоть на колено, сжал кулак, и положил на него подбородок. Некоторое время он смотрел на Хелье, а потом перевел взгляд на Любаву.
      — Это хорошо, что вы ко мне пришли, — сказал он. — Если бы вас поймали на улице, беда бы приключилась. А так все будет очень даже… э…
      — Безбедно, — подсказал Хелье.
      — Обет молчания — это очень удобно, — продолжал Гриб. — Не знаю, правда, как к нему отнесется посадник наш Константин… или Ньорор, предводитель варангских наемников… ну, может уговорят нарушить обет. Ах, да, Хелье… тебя ведь Хелье зовут? Противное какое имя. Польское, небось?
      — Датское, — ответил Хелье.
      Что он плетет, листья шуршащие, думал он, отвязывая бечевку, удерживающую сверд под робой в вертикальном положении. Откуда ему знать, зачем Любава понадобилась Ньорору. А Житнику-то она вообще ни к чему. Или к чему?
      — Ну вот, датское. Дурной народ вы, датчане.
      — Я не датчанин.
      — Помолчи, дружок. Тебе сейчас полезнее всего помолчать. Потому как ты невелика птица, и за тебя мне никто медяшки ржавой не даст. Это спутник твой, то бишь спутница, которую беречь нужно, за нее награда обещана. А тебя можно и в расход. Ты просто сопровождающий.
      — Кому именно обещана награда и кем? — спросил Хелье.
      — Ага, — сказал Гриб. — Вижу, и ты не чужд корысти! Все мы, люди, одинаковы. А только не всем награду предлагают, а только тем, кто может ее заслужить.
      — То есть, именно к тебе приходили люди Ньорора… и Житника?
      — Не знаю, кто такой Житник. Но, да, приходили, конечно. В Новгороде кого сыскать — это лучше моих людей не найдешь. Все знают, везде бывают.
      — Как Эрик Рауде, — подсказал Хелье.
      — А?
      — Нет, это я так просто.
      За дверью раздались шаги многих ног. В помещение вошли сразу несколько мужчин и одна женщина совершенно зверского вида, простоволосая, в богатой, явно не ею самой и не для нее купленной, одежде.
      Гриб лениво повернул к ним голову, разжал кулак, нехотя вытянул указательный палец и указал им, пальцем, на то место, где только что наличествовали двое монахов. Пришедшие завертели головами. Повернув голову обратно, Гриб вместо двух монахов увидел только одного. Те из пришедших, у кого реакция была лучше, вознамерились было метнуться — не к монаху, но к Грибу, что его неприятно поразило — и остановились.
      — Стойте, будто вас к осине привязали, — сказал голос Хелье над ухом Гриба.
      В этот момент Гриб почувствовал жгучую боль на шее, справа от кадыка.
      — Не двигайся, — сказал Хелье.
      — Ты… ты мне, хорла, горло порезал! Ты знаешь, что я с тобой за это сделаю?
      — Темно тут, — сказал Хелье. — Не видно ничего. Был бы сегодня солнечный день, я бы так не спешил. Но ты уж не двигайся, а то ведь всерьез порежу. Как это в баяновой саге поется?… Впрочем, не помню.
      Зверского вида женщина вдруг взвизгнула и отпрыгнула от Любавы, которую собиралась взять в захват.
      — Скажи им, — сказал Хелье.
      — Не двигайтесь, — приказал Гриб.
      — А не найдется ли у вас, люди добрые, веревки покрепче? Вон ты вот, — Хелье безошибочно определил человека с веревкой. — Ну-ка, кидай ее сюда. Мне под ноги. Не сходя с места.
      Локтей восемь вервия, свернутого в бундль, хлопнулось у ног Хелье.
      — Теперь ступайте вон, — сказал спаситель Любавы. — Ступайте, ступайте… — Напрягши память, он вспомнил не очень понятное ему киевское выражение. — Нечего тут.
      Его поняли.
      Как только лихие люди оставили помещение и встали за дверью, готовые ворваться в любой момент, Хелье кивнул Любаве. Та, чувствуя себя свободнее, чем раньше, откинула капюшон.
      — Подними веревку. Иди сюда. Гриб, руки за спину заложи, будто прохаживаешься после обеда с важным видом. Быстрее.
      Из надреза на шее у Гриба текла на рубаху кровь. Любава, уяснив положение, начала связывать ему руки.
      — Туже, — сказал Хелье. — Чай не гашником подпоясываешься. Еще туже. Узел сделай. Хорошо. Где там у тебя нож. Приставь ему к горлу.
      Стянув монашью робу через голову, Хелье вложил в ножны сверд и продолжил там, где Любава оставила работу — обмотав руки Гриба от запястий до локтей, он быстро соорудил несколько замысловатых гаммеллюндских узлов.
      — Вставай, — сказал он.
      — Что это ты задумал? — спросил Гриб, оглядывая запачканную кровью рубаху.
      — Не волнуйся, все не так плохо, — заверил его Хелье. — Кровь я тебе остановлю. Да и не умирают от таких царапин. Лезем в окно. Любава, подбери мою робу, пригодится.
      Хелье скользнул в окно, держа Гриба за рубаху. Гриб подумал, не метнуться ли в сторону, но почувствовал, что сзади к спине ему приставили нож. Пришлось перекидывать ногу через подоконник.
      — Быстрее, — сказал Хелье.
      Вытащив Гриба наружу, под дождь, Хелье снова вынул сверд.
      Идти к калитке было не с руки — там их наверняка ждали. Хелье направился прямо к забору, таща Гриба за собой. Любава следовала сразу за Грибом, держа нож наготове. В два взмаха Хелье перерубил жилки плетня, соединяющие секции забора, и повалил одну из секций ударом ноги.
      — Любава, вперед, — сказал он.
      И весьма кстати. Как только Любава, опередив Хелье и Гриба, оказалась за забором, по двору к ним побежали четверо, у одного из них был в руке лук.
      — Скажи им, чтоб шли обратно, — сказал Хелье. — Не до шуток.
      — Стойте! Идите обратно! — крикнул Гриб. — Потом посчитаемся.
      Хелье ничего на это не сказал, но, прикрываясь Грибом, стал отступать задом в проем, и заставляя Гриба двигаться, тоже задом.
      — Через улицу, вон в те заросли, — сказал Хелье Любаве.
      Почти бегом они пересекли улицу, проскочили между заборов, и оказались если не в лесу, то в прилесье. Собственно лес начинался чуть дальше. Хелье прислонил Гриба к дереву. Оторвав кусок от рубахи Гриба, он приложил его к шее главаря новгородских лихих людей, отнял, посмотрел, снова приложил.
      — Любава, сорви-ка мне подорожник, — сказал он.
      Любава оглянулась по сторонам, увидела искомое растение, наклонилась, сорвала, и протянула Хелье. Воткнув сверд в землю рядом с собой, Хелье приложил влажный подорожник к неглубокой ране, некоторое время подержал, а затем обмотал шею Гриба лоскутом, укрепив его по гоммеллюндскому методу.
      — Заживет, — сказал он.
      И в этот момент Гриб ударил его коленом в пах. То есть, он думал, что бьет коленом в пах. Через мгновение тупая боль в ребрах превратилась в острую, терзающую, и заставила разбойника зарычать. Он тут же умолк — Хелье, потеряв терпение, въехал ему локтем в полуоткрытый рот.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.