- Четыре дам. Больше пока нет. Только, смотри, чтоб клешню не оторвало. Имей в виду - четыре секунды. И спьяну не советую: выпимши время длиннее кажется. Закон природы, учти.
      - Обижаешь, Паша. Я, как никак бывший сапер, только этого никто не знает. И, дай Бог, чтоб не узнали. Тащи воду запивать. Наливаю.
      Красильников вернулся в институт под вечер. Солнце уже село, закат был безмятежно чист. От КПП он прошел мимо склада серого длинного здания, похожего на барак, только без окон. Их заменяли вентилляционные форточки с вертикальными защитными прутьями. Иногда форточки запирались изнутри, но сегодня как раз были открыты. Это тоже было хорошим знаком: не надо бить стекла.
      Любопытный от природы, Красильников не раз заглядывал в склад, когда там шла работа, и прекрасно представлял себе, где что хранится. У последней форточки стояли на деревянных подставках металлические бочки со спиртом, рядом на полках в десятилитровых бутылях - тоже спирт, а подальше в мелких склянках - эфир. У самой стены выстроились в ряд баллоны с кислородом и ещё с каким-то газом. Красильников представил себе, как все это блестит в полутьме и удовлетворенно потер руки. Сегодня он покажет этим химикам свой эксперимент. Я научу вас технике безопасности, разгильдяи, бормотал он, направляясь в виварий. Вы ещё не знаете, что такое старый сапер. Я разнесу весь ваш дьявольский курятник на мелкие детали. Я вам покажу, почем скелет дяди Вани.
      Он прошел в помещение для животных, включил свет и наклонился к клетке. Маленький белый комок не шевелился. Красильников осторожно коснулся длинного кроличьего уха - холодное. Доконали, сволочи. Чужая жизнь копейка.
      Он слегка приоткрыл дверь и прислушался. Баран мирно сопел у дальней стены, скорее всего спал.
      Достав из каптерки свои ореховые удочки, Красильников выбрал две подлиннее, прошел в комнату и закрылся на ключ.
      Перво-наперво надо подготовить заряды. Разделив пакеты по два, он обмотал каждую пару широким бинтом, а черные хвосты бикфордова шнура скрепил ниткой, чтобы загорелись от одной спички. На каждой связке - тоже из бинта - он сделал по петле, снял леску и аккуратно вбил у самого конца удилища гвоздик. Потом нацепил связки и примерился, как держатся пакеты. Держались нормально, удилище прогибалось, но не сильно. Теперь можно было и покурить. Он бросил адское снаряжение на кровать и достал сигарету.
      В четыре утра Красильников оделся потеплее, вывел упиравшегося барана и привязал его к ручке двери. Баран смотрел на него укоризненно. Стой, Кузя, в обиду тебя не дам, глупое ты животное. Глупое и беззащитное. Уморят тебя ради любопытства эти зкспериментаторы и скажут: такова баранья жизнь. Селяви их за ногу.
      Красильников открыл дверь и глубоко вдохнул. Ночной холод освежил голову. Военный городок спал, погруженный в темноту. Только на КПП горели два фонаря, да в клиническом корпусе светилось несколько окон, но их свет не достигал исследовательской зоны. Небо переливалось искрами звезд, млечного пути уже не было видно: над восточной стороной городка начинало светлеть. Все вокруг было таким спокойным и мирным, что его вдруг охватили сомнения, а надо ли?
      Надо, Ваня, наконец решил он. Дальше терпеть невмоготу. Начнется утро и все пойдет попрежнему, и ему тогда всю последующую жизнь только и останется сожалеть об упущенной этой возможности.
      Постепенно глаза привыкали, под ногами обозначилась узкая дорожка. Впереди чернели контуры очистного блока, трансформаторной подстанции и склада. За складом у самого спецкорпуса желтело ещё одно пятно электрического света - там должен был ходить часовой. Красильников мягким скользящим шагом двинулся к складу. Он вдруг снова прочувствовал себя солдатом, крепким, ловким и решительным. Руки налились силой, глаза напряглись, ноги обрели упругость. Он бесшумно приблизился к углу склада и выглянул на освещенную сторону, туда, где был вход и где обычно околачивался часовой. Часовой отсутствовал. У разгильдяев сейчас самый сон. И никакой бдительности. Сейчас мы им покажем, что такое устав караульной службы.
      Красильников быстро метнулся обратно и остановился у последнего оконца. Главное, чтобы никто не заметил огонек, когда он будет поджигать бикфордов шнур, Он вытащил из мешка первую связку, нацепил её на конец удилища и, подняв к окну, примерил к решетке. Связка свободно проходила между прутьями. Он подцепил вторую связку, петля у неё была подлиннее и ещё раз примерил. Если действовать акуратно, связки одна за другой спокойно пройдут в проем. Красильников опустил удилище, снова осмотрелся и прислушался. Начинался самый серьезный момент. Сейчас он чиркнет спичкой, и дальше обратного хода нет. Если кто-то прибежит на огонек, придется догнивать век в камере с такими же решетками. Он наклонился, заслоняя огонь, чиркнул спичкой и один за другим подпалил оба хвоста. Бикфордов шнур загорелся кроваво красным угольком и угрожающе зашипел.
      Четыре секунды, четыре секунды, стучало в голове. Он поднял удилище, быстро провел связки между прутьями и, подпрыгнув, с силой, как копье, толкнул его внутрь. Скользнув в оконце, удилище исчезло. За стеной раздался глухой удар и звон. В бутыли угодил, мелькнуло в голове, когда он мчался обратно. За спиной один за другим раздались два глухих, едва слышных отсюда взрыва. Он обернулся и увидел, что оконце, в которое он бросил пакеты, светится каким-то необыкновенным оранжевым светом. Все не как у людей, одно слово-химики.
      Задыхаясь, он добежал до вивария, схватил вторую удочку, отвязал барана и погнал его в сторону КПП.
      Одышка постепенно улеглась, и у ворот он уже спокойно сказал сонному, как ребенок, дежурному:
      - Пойду половлю на зорьке. Заодно и барашек попасется.
      - Давай, дед, - пробормотал солдат, тревожно вглядываясь в сторону склада. Красильников обернулся. Там, в самой темной части городка, словно включили люстру.
      - Не заметил, что там? - голос дежурного стал хриплым от волнения.
      - Может ученые чего жгут, - бросил Красильников, вытягивая упирающегося барана за КПП. Оказавшись на дороге, он огрел его несколько раз удилищем, веревка натянулась, баран побежал.
      Набрав таким образом скорость, они свернули на тропу, ведущую в Чистые Ключи.
      Утро было росным. Эх, надо было сапоги надеть, подумал он, промокну теперь. Где ещё выпадают такие росы, как у нас. Может и Россию-то назвали так из-за этого.
      За спиной раздался взрыв. До баллонов с кислородом дошло, удовлетворенно подумал Красильников. Вот так, дорогие мои химики, доценты и кандидаты. Попробуйте теперь, пошевелите мозгой. Это вам не опыты ставить над невинными существами и не диссертации писать. Все не осилю, но хоть что-то взорву, малое, но удовольствие.
      Над темным полем проступал восход, небо светлело, разгоралось. Справа сквозь сумерки чернел холм, за которым скрывалась деревня. Светло-розовый край неба наливался багровым свечением, оно растекалось в стороны, поднималось вверх. Напряжение красок достигло предела, в молчании восход замер, казалось, солнцу не хватит сил подняться.
      Красильников поднял удочку и стал подниматься по склону. Баран послушно засеменил рядом.
      Тем временем золотистый край солнца появился над просветленным горизонтом, и заспанное светило неуловимо медленно стало подниматься вверх, становясь все нестерпимее для глаз. Красильников зажмурился, представив, как бесшумно и стремительно летит в пространстве голубая Земля, обласканная солнечным теплом, прикованная спасительным притяжением.
      Склад, как химическая горелка, полыхал ярким и чистым пламенем. Внутри рвались бочки со спиртом, озаряя окрестности укоризненными всполохами. Горючие химикалии - ацетон, эфир, масла - довели пламя до чудовищной температуры. Шифер на крыше стрелял винтовочными залпами. Рядом траурно и молчаливо чадили трансформаторная будка и очистной блок.
      Пожарные команды, нештатная и успевшая прибыть штатная, оцепили зону пожара, не допуская никого к героическим поступкам. Ждали, когда огонь доберется до последних кислородных баллонов.
      Кронов стоял за пожарной машиной, изредка поглядывая на огонь сквозь защитную маску и странное чувство не покидало его. В пламени гибли атрибуты их науки: яды и противоядия, дегазаторы и реактивы, агрессивные жидкости и консерванты. Выпустив прощальный шлейф дыма, занялись противогазы, защитные плащи и чулки. Ни один дегустатор в мире, не расшифровал бы кошмарный запах, доносящийся со стороны склада. Прощай наукоемкая химическая галантерея, порождение бессмысленной политики и послушной науки, подумал Кронов. Он бросил защитную маску на капот машины и сразу же услышал зычный голос Седлецкого:
      - Держитесь с подветренной стороны! - кричал он кому-то. - Держитесь запада! Ветер с запада. Запада держитесь, оглохли что ли?
      - Аполитичные лозунги бросаешь, начальник, - сказал Кронов, остановившись рядом.
      - Как это? - не понял Седлецкий.
      - Подумай.
      - Тебе лишь бы зубоскалить.
      - Не сердись. Шутка. Надоело мне вся эта канитель, Аркадий, на дембель хочется.
      - Мне тоже. И место есть. Однако не спешу. Все там будем. Вольют нам теперь за этот костерчик.
      Мимо пробежало несколько человек в серебристых комбинезонах.
      - За что? Несчастный случай, стихия. Зато жертв нет, вот, что главное. Можно даже представлять к награде. Все героически потухло, а убытки Мазанову, сам понимаешь, свояк всегда спишет. Так что, все окей. Но меня это уже не волнует. Подаю рапорт, - Кронов повернулся и направился вглубь территории.
      К десяти утра пожар утих. Исследовательская зона представляла собой мрачную картину: четыре приземистых, выгоревших дотла бетонных остова, черные от копоти, вокруг них-выжженная земля и обуглившийся кустарник. Спецкорпус - в грязно зеленых и серых пятнах, будто в маскировочной раскраске, с оплавленными стеклами, обуглившимися входными дверями.
      Погода испортилась: небо налилось тяжелыми тучами, похолодало, воздух пропитался сыростью.
      Кронов, чертыхаясь и проклиная свою медлительность с увольнением, обошел пожарище, словно ещё раз хотел в чем-то убедится, и направился к себе. Кадровики правы, думал он, со службой, как с надоевшим приятелем, надо расставаться во-время. Сразу, не медля. За поздравлениями и юбилейными застольями размагнитился, не послушался внутреннего голоса. Неделя промедления и пожалуйста - пожар. Ждать больше нельзя, точка. Вчера было рано, завтра может стать поздно. Как у большевиков. Разоружаюсь.
      Никого не встретив, он миновал коридор управления, вошел в кабинет, присел за стол и нацепил очки. В верхнем ящике лежал написанный ещё в пятницу рапорт. "В связи с достижением установленного срока службы пятьдесят лет прошу уволить меня по возрасту в запас". Кронов поставил дату, расписался и откинулся к спинке стула.
      За полуоткрытым окном зашуршал по листве дождь.
      Дверь без стука распахнулась и влетел, сверкая глазами, возбужденный Деревянов.
      - Все-таки, как думаешь, почему загорелось? - он достал сигарету.
      - Самовозгорание. Склад на все это не расчитан. А снабженцы, они же запасливые, сложили впрок все, что и можно и нельзя. В химии они не очень-то разбираются. Могла не выдержать вентилляция. Что-то испарилось, что-то с чем-то соединилось. Малейшая искра, ну и рвануло. Так бывает. Иногда. Знаешь, как в песне: если кто-то кое-где у нас порой...
      - А не поджог?
      - Дела не меняет. Нельзя столько всякой дряни держать в одном месте.
      - А может электропроводка? - предположил Деревянов.
      - Не гадай, лучше всего - самовозгорание. Прекрасный термин кто-то придумал. А вообще, меня в данный момент больше волнует вот это. - Кронов подвинул ему рапорт, приступаю к личному разоружению. Обвальному, как говорят реформаторы.
      - Деревянов отодвинул бумагу подальше от глаз и начал медленно разбирать написанное.
      - Ты что, с ума сошел? - наконец сказал он. - Это знаешь как могут сейчас расценить, в свете пожара? Бросаешь нас в самый тяжелый момент. Момент неудачный, повремени. Ну что тебе стоит, месяц раньше, месяц позже, не все ли равно, если за плечами двадцать семь лет?
      - А если человек в этот момент заболел? Ну хотя бы душевно. ? Я давно предупреждал, что буду увольняться, ты что, первый раз слышишь? И Мазанов прекрасно знает. Да он и рад будет, разные мы люди. Кроме того, на меня можно кое-что свалить, как это у нас обычно делается: самоустранился, не проконт ролировал, ну и так далее. За что и уволен. Видишь, я только неделю лишнюю прослужил, и вот что получилось. Нет, надо уходить, нюхом чую. Сама судьба против моей службы. Неизвестно, что будет ещё через неделю. А вдруг землятрясение или государственный переворот? Попробуй тогда уволься.
      - Типун тебе на язык, какой ещё переворот? - Деревянов вскочил со стула. - Смотри, накаркаешь! Пойдем, Мазанов вызывает, он весь в трансе. Из Москвы идут какие-то странные команды, требуют докладов о боеготовности, об укомплектованности. В общем, неразбериха. Я понимаю, у тебя на него аллергия. Но ты же у нас вроде начальника штаба, давай выручай.
      - Вот видишь? - Кронов поднялся.
      Мазанов пребывал в возбужденном состоянии и было от чего: с шести утра на узел связи и по его городскому телефону начали поступать какие-то непонятные команды, а Барабанов, как в воду канул, ни дома, ни на даче никто не снимал трубку.
      Мазанов жестом пригласил всех к столу и придвинул Кронову папку с шифрограмами:
      - Вот полюбуйтесь, Роман Николаевич. Штаб требует одно, Московский округ - другое, начальник гарнизона - третье.
      - Одну минуту, я только почитаю, - Кронов подвинул к себе папку, взамен протянув свой рапорт об увольнении.
      Он не спеша перелистал бумаги, снял очки и посмотрел на Мазанова. От его неторопливых движений, рассудительного голоса и небесно-голубых глаз веяло домашним спокойствием.
      - Так это же прекрасно, Юрий Степанович! Если бы у вас была одна команда, тогда другое дело. А когда их много, можно не выполнять ни одной, или любую на выбор, какая больше понравится. Вы ещё не вросли в специфику нашей работы: здесь огромное количество начальников, как слонов в заповеднике. В районе Москвы их и не отстреливают, и на пенсию не отправляют.
      Мазанов отодвинул в сторону рапорт Кронова, будто шутливую записку:
      - Надеюсь это не всерьез?
      - Слушай, Роман, - вмешался Деревянов. - Да забери ты свою бумагу, ну не время сейчас.
      - У нас для личных дел всегда нет времени. Живем, как на вулкане.
      - Сходишь в отпуск, отдохнешь, снова вкус к службе появиться. Ты просто устал, к сожалению.
      - Вкус к службе? Смеешься, Сергей Палыч?
      - Хочешь новую жизнь начать? Поздно. Для нас уже все поздно, к сожалению. Но надо как-то дослужить, боле-мене достойно.
      - Новую жизнь начать никогда не поздно, даже перед самым финишем.
      - Подождите, подождите. Может я чем обидел, или что не так у нас вышло, - тон у Мазанова был самый задушевный.
      - Нет у меня никаких обид. Что я мальчик? За службу мало ли что было. Просто у меня другие планы. Могу я на старости лет, наконец, зажить по-своему? Подписывайте рапорт. А ответ на шифротелеграммы я вам в момент составлю. Ну как, бумагу на бумагу, вы - мне, я - вам, а, Юрий Степанович? Я на радостях такой текст подготовлю - до конца столетия разбираться будут. И вас в покое оставят. И ваши научные овцы будут целы, и штабные волки сыты. Ну так что-договорились или нет?
      Мазанов повременил секунду и утвердительно кивнул головой.
      Глава 13. ЗАПРЕЩЕННЫЙ ПРИЕМ
      Мария Петровна вздрогнула от пронзительного телефонного звонка. Так истошно могла сигналить только военная связь. Она посмотрела на часы: десять утра, и сняла трубку.
      - Где Григорий Иванович? - голос Мазанова был настолько растерянным, что она его не сразу узнала.
      - Юрий Степанович, во-первых, доброе утро.
      - Извините, Мария Петровна. У нас здесь небольшое чэпэ. Мне срочно нужен Григорий Иванович.
      - Он будет только к вечеру, приедет на ужин, прямо с аэродрома. А что случилось?
      - У нас был пожар. Сейчас уже потушили. Пострадавших, к счастью нет. Повреждено спецотделение, сгорели склад, очистной блок, виварий и, самое неприятное - трансформаторная подстанция. Электроэнергии нет, узел связи перевели на аварийное питание, все остальное пока без света. В общем, кошмар.
      - Юрий Степанович, дорогой, пора бы уж и привыкнуть: в армии каждый год что-то взрывается или горит, это входит в графу расходов. Во всем мире так. Главное, чтобы не было пострадавших. Отстроят заново. А вам ещё и медаль "За отвагу на пожаре" кому-нибудь дадут. Могу походатайствовать.
      - Мария Петровна, дорогая, мне не до шуток. Срывается колоссальное, можно сказатьгосударственное дело. Я даже не знаю, как Григорию Ивановичу докладывать.
      - Как это случилось ?
      - Наверно электропроводка. Замыкание где-то на складе. А там - горючие жидкости, баллоны с кислородом. Все начало рваться. Пришлось просто оцепить и ждать, когда все прогорит. Спецкорпус выведен из строя, окон практически нет. Все в копоти. Григорий Иванович будет вне себя: именно спецкорпус и нужен больше всего. Как назло, в самый, можно сказать, исторический момент. Если бы не проводка, можно подумать - вредительство. Вы бы как-нибудь смягчили это дело, а?
      - Да уж Григорий Иванович не похвалит. Постараюсь смягчить. - Мария Петровна говорила медленно, а сама думала о своем.
      - А что, сигнал уже поступил? - она сказала это уверенным тоном, но Мазанов вдруг замолчал.
      - Да я в курсе, Юрий Степанович. Просто уточняю, если Григорий Иванович спросит.
      - Да, сигнал готовности поступил. Пациентов могут направить уже завтра-послезавтра, представляете? А у нас спецкорпус выведен из строя.
      - Ладно, обещаю помочь. Мой вам совет: не дожидаясь Григория Ивановича, доложите во все инстанции, что занимаетесь ликвидацией последствий пожара и других задач выполнять не можете. Выходите из игры, Юра.
      - Без решения Григория Ивановича не могу.
      - Другого выхода нет, и лучше предупредить заранее.
      - Спасибо, подумаю. Так я надеюсь на вас, Мария Петровна, - он повесил трубку.
      Успешные дела с пожаров не начинаются, подумала она. Это сигнал, это предупреждение ей свыше. Случайно таких совпадений не бывает, сама судьба дает знак, предоставляет возможность.
      Она спустилась вниз и включила свет. В бильярдной было прохладно. Она обошла огромный зеленый стол и присела на диван. У камина лежала связка сухих березовых поленьев, остро пахло берестой. Поужинаем здесь, решила она.
      Дверь, от которой начиналась лестница цокольного этажа, запиралась изнутри и снаружи. Мария Петровна осмотрела замок и осталась довольна. Она поднялась наверх и через кухню прошла в сад. Вид кудрявых яблонь, мирно спящий в траве Букан окончательно успокоили её. Она заглянула в гараж и проверила канистры: обе были полны. Молодец, Дронин, подумала она, заправил все, что можно.
      Григорий Иванович приехал в семь вечера.
      - Только что с самолета. Никто не звонил? - Григорий Иванович рассеяно чмокнул её в щеку.
      - Нет, - Мария Петровна внимательно посмотрела ему в глаза. Как дела?
      - Потом, потом, - он сбросил китель и прошел в ванну.
      Пока он мылся и переодевался, Мария Петровна вышла из калитки. Водитель служебной "Волги", худой, мрачноватого вида мужчина, развалившись на сиденье читал газету. Увидев Марию Петровну, он бросил газету и подчеркнуто дисциплинированным тоном сказал:
      - Здравия желаю, Мария Петровна.
      - Здрасте, Герман Михайлович. Вам сюрприз: можете ехать в Москву. Григорий Иванович остается.
      - Так он же просил подождать. Вроде ехать собирался.
      - Передумал. А вы, разве против?
      - Да ради Бога. Спасибо. Ничего не передавал больше?
      - Нет, завтра утром позвонит диспетчеру. Устал он, просил не беспокоить.
      - Я думаю. В таком возрасте так работать. Не позавидуешь. Детям своим зареку: хоть сапером-мины разряжать, только не заммминистром обороны. Дурная работа, извините.
      - Вы абсолютно правы. До свидания, - Мария Петровна повернулась и уже во дворе услышала шум отъезжающей машины. Мосты были сожжены. Только бы он сейчас не позвонил из кабины по радиотелефону, подумала она.
      - Куда он? - кивнул головой Григорий Иванович.
      - На полигон заправиться. Скоро вернется.
      Мария Петровна спустилась в кладовку: эдесь у самого угла дома в полу был лючок, в который выходила труба с телефонным кабелем. Она нащупала рукой пластмассовую крышку с тремя разъемами - для городской, дальной и местной связи, - и потянув на себя, один за другим разъединмила контакты. Потом закрыла лючок, вернулась в кухню и присев к столу напротив Григория Ивановича, заглянула ему в глаза.
      - Ты что так смотришь? - он поднял брови.
      - Я устала, Гриша, морально устала. Не сплю, предчувствия какие-то.
      - Давай-ка лучше перекусим, - помедлив, предложил он.
      - Я накрою в биллиардной. Камин затопим. Посидим, хочется побыть с тобой, успокоиться. Ты совсем не бываешь дома.
      - Хорошо, - сдался Григорий Иванович.
      - Окрошку будешь?
      - Давай.
      - Тогда бери с плиты кастрюлю, спускайся вниз и разжигай камин. А я принесу все остальное.
      - Я только позвоню.
      - Да, Гриша, я забыла тебе сказать, что-то с телефонной линией.
      - Что за черт, никогда такого не было. Дожили, доруководили. Хотел передохнуть, теперь придется ехать. Кругом бардак, - он возмущенно повел мощными плечами и захватив белую кастрюлю с окрошкой, все так же ворча пошел в биллиардную.
      Береста в камине вспыхнула сразу, затрещал огонь. Пока Мария Петровна накрывала стол, он молча смотрел, как языки пламени охватывают сухие чурки. По комнате расползался легкий запах дыма. Поставив на стол сковороду с жареным молодым картофелем, она присела рядом с Григорием Ивановичем.
      - Тебе обязательно ехать сегодня? Так не хочется тебя отпускать. Ты меня перестал любить. Совсем забыл меня. Забросил. Старушка, да?
      - Это я - дед. А ты - молодчина.
      - Ах Гриша, много ли нам осталось? Жизнь уходит. Если бы сейчас позвонила наша дочь и спросила бы совет, всего в несколько слов, но годный на все случаи жизни, знаешь что я бы сказала ей? Я бы сказала: помни, каждую минуту помни-жизнь наша ужасно коротка. Жизнь так коротка Гриша! И если в ней и есть хоть какой-то смысл, то он-в любви и во всем, что с ней связано-в семье, детях. Мы с тобой ещё не очень старые, но и не молодые, конечно. Наша жизнь особенно коротка, просто катастрофически.
      - Наверно, стар я становлюсь для любви.
      - А для политики не стар? Мне иногда кажется, что между нами вторгается что-то чужое, ледяное, разъединяющее нас. Враждебное нам. Я это чувствую, во мне словно поселилось что-то тревожное, пугающее. Милый мой, только любви все возрасты покорны. Тем она и чудесна. Всему остальному есть предел. Оставьте вы все молодым, только умным. Непуганным и непоротым. Пусть они строят будущее, как хотят. Не ссорьте их. Наше время ушло, Гришенька, милый, очнись ты. Угомонись. Всем вам - пятидесятникам, шестидесятникам и прочим десятникам - все надо было делать в свое время. Мы - пропащее поколение. Отравленное болтологией.
      - Политик, как врач: чем старше, тем мудрее, - Григорий Иванович, озадаченный словами супруги, принялся за окрошку.
      - Не сравнивай их, дорогой мой. Хороший врач помогает естественным силам, а эти твои новые друзья только портят человеческую природу. Они мне глубоко противны. Если человеку не морочить голову, он будет вести себя нормально: мать будет думать о детях, мужчины о женщинах, дети о родителях. И тогда станет больше любви на земле, и все станет на свои места. А твои политиканы всех перессорили. И это не от глупости, тут расчет есть: легче держаться у кормушки, пока люди дерутся, даже можно судьей им стать. Когда я слышу все эти звуки, что они издают, весь этот бред, мне иногда кажется, а не отбирает ли их на нашу голову какой-то лукавый бес, какая-то космическая сила. И главное, все обещают. Удобная у нас страна для обещаний. В случае чего, всегда можно отговориться, ссылаясь на её масштабы.
      - Да что это сегодня на тебя нашло, мать?
      - Я случайно встретила Семигорова, и он мне кое на что глаза открыл.
      - Нашла кого слушать: оказался за бортом, вот и брюзжит. Он никогда ни во что не верил. Циник. Есть же святые понятия - страна, государство.
      - Святые? Для кого? Для них? Не смеши. Пришли мне какой-нибудь прибор, какой-нибудь дальномер, чтобы можно было рассмотреть в них хоть что-то, напоминающее нравственность.
      - Маша, - он смотрел на неё удивленно. Хватит причитать.
      - Гриша, неужели ты не понял, что я все знаю и хочу остановить тебя? Они тебя просто втянули. Облапошили, одурманили словами, не словами даже, а своими идиотскими лозунгами. Они же других слов не знают. Кому, какому нормальному человеку они нужны, все эти их заклинания? Я же знаю, почему ты мотаешься по военным округам. И дело не в сокращении войск. Я ведь говорила не только с Семигоровым. Я случайно слышала тот ваш телефонный разговор. Я узнала тот голос. Помнишь он звонил прямо сюда, на дачу? Извини, просто нечаянно подняла трубку. Результат определяют люди, а не лозунги. С этими мужиками любой замысел обречен, даже хороший - им просто никто не поверит, Гриша. У них же все на лбу написано, на сытых физиономиях. Да неужели ты им веришь, им, с этакими-то рожами? Они же у нас все время на глазах, мы-то им цену знаем. Да неужели я стала бы отговаривать тебя, если бы это было не так? Да я бы тебя благословила!
      - Значит, ты-в курсе. Тем более обидно. Боевая подруга называется. Вместо поддержки. Государство, армия - все разваливается. А наши политики...
      - Жизнь и без политики прекрасна. Человеку нужны добро, музыка, цветы, красота, просто любовь, обычная, а не политическая. Ему нужно просто жить и работать, а не бороться и не строить без конца то социализм, то капитализм. Неужели это так трудно - дать людям возможность просто нормально жить? !
      - Скажи, ты боялась со мной, когда мы, помнишь, давным-давно, ходили по паркам и всяким забегаловкам?
      - Нет, что ты, никогда.
      - Потому что во мне больше центнера мускулов, а вот этим, - Кронов потряс в воздухе кулаком, - я могу разнести вдребезки твой дубовый шкаф. И государство должно быть сильным, чтобы никого не бояться.
      - Главное, умным, Гриша, - добавила Мария Петровна, - если дело ведется умно, врагов не будет.
      - Наш ум-в силе. Чтобы не иметь врагов, надо быть сильным. Поэтому-то за державу и обидно. История нам не простит. Прошлое не отменишь газетой. Мы то знаем, как были сильны. А теперь? Мощнейшую державу мира, противовес любым экстремистам превратили черт знает во что. Нас даже мелочь всякая перестала бояться!
      - Ну конечно, для них это опасно. Потому что армия у них единственный аргумент во всех делах. Сила есть, ума не надо. Нормальные люди головой должны работать, а не кулаками махать. Конечно под прикрытием такой армады можно и маразмом щеголять. Кому нужны все эти мегатонны? Мне что ли? Только политиканам, чтобы меньше думать, да тщеславие свое щекотать. Их-то, как раз и надо разоружить, всем только спокойнее будет. Может тогда и научаться думать, как нормальные люди. Да все, наконец, вздохнут с облегчением, если у всей этой гвардии будет нечем открыть стрельбу. За детей спокойней будет.
      - В политике особые мерки, не бабьи, - наконец пришел в себя Григорий Иванович. - Народ привык к порядку. Он сам его просит! И мы его наведем. А победителей не судят.
      - Зато судят побежденных, Гриша. И очень несправедливо всегда судят. Потребуются козлы отпущения, а ты очень подходишь на эту роль" честный, храбрый, наивный. Запевалы, как всегда, уйдут в сторону. Я умоляю тебя, оставь их. Ты немолодой уже, ты сделал все, что мог. И здоровье не то, можешь ведь и заболеть, правда? Вызови врача. Гипертонический криз и - дело с концом.
      - Издеваешься?
      - Верочка Саблина поделилась, что её Петру тоже предлагали участвовать. Но он-то умный человек: он конечно отказываться не стал, но сразу залег в госпиталь с дизентерией, в тот же день.
      - Ты соображаешь вообще, что ты говоришь? Как я могу подвести людей? Ты что, меня не знаешь? Да и поздно, - он посмотрел на часы. - Я уже не могу уклониться. От меня зависит слишком многое.
      - К сожалению, я не умею лить слезы, не дал Бог такой способности. А жаль: говорят, полководцы падки на женские слезы. И все-таки, я тебя умоляю, оставь это дело. Брось, Гриша. Хочешь, я упаду перед тобой на колени?
      - Поздно, Машенька, поздно. Прекрати, не рви душу, и так тошно, - он тяжело вздохнул.
      - Ладно. Прости. Не можешь, значит не можешь. Значит судьба. Одна я все время, просто поговорить не с кем. Мысли всякие приходят в голову. О чем только не передумаешь одна. Вот и высказалась. Теперь даже легче стало. Будь, что будет. Не сердись, - примирительно сказала она, - давай выпьем посошок на дорожку. За удачу.
      - Не могу, Маша, - он заколебался, обрадованный, что она, наконец, замолчала.
      - "Русский бальзам"? Даже смешно. Такое дело и не обмыть. Плохая примета.
      - Ну ладно, если бальзам. Уговорила. Неси по рюмочке.
      Мария Петровна поднялась в кухню, достала рюмки и початую бутылку "Русского бальзама". Над столом висел расписанный яркими петухами деревянный шкафчик с медикаментами. Она отыскала нужный пакетик, достала пузырек темного стекла и налила в одну из рюмок столовую ложку бесцветной жидкости. Потом заполнила рюмки бальзамом, неумело перекрестилась и прошептала:
      - Господи, прости меня. Я всего лишь женщина. Любовь - мое единственное оправдание. У меня нет другого выхода.
      Григорий Иванович задумчиво смотрел на огонь. Он принял наполненную рюмку, коснулся ею рюмки Марии Петровны, и мастерски опрокинул напиток в рот:
      - За удачу.
      - Господи, прости, - снова подумала она и залпом выпила.
      Григорий Иванович, довольный, что жена перестала излагать свою политическиую платформу, снова принялся за окрошку.
      - Ты что будешь, чай или кофе? Я схожу, приготовлю, - она поднялась и взяла поднос.
      - Лучше кофе, - Григорий Иванович подошел к камину и короткой увесистой кочергой стал ворошить угли.