- Здравствуй, - он взял её за руку. - Ты что тут делаешь? И вообще, ты откуда взялась?
      Она видела, что он был искренне рад встрече. Что это было невероятное совпадение, счастливая случайность или судьба? - потом, спустя много лет, она долго терялась в догадках. Клара начала что-то выспрашивать об Ире, говорила какие-то слова, она чувствовала себя совершенно потерянной.
      - Иры нет дома, - он подхватил её под руку и потянул к трамвайной остановке, - поедем лучше со мной, мне срочно нужно к дядьке... Дорогой поговорим.
      Постепенно она приходила в себя, ведь теперь они были на равных: ему 21 год, ей - 19, она - студентка, и он, по существу студент, только военный. И в красоте они не уступали друг другу. Они были даже похожи чем-то. Позже, после многих прожитых вместе лет, совершенно не знавшие их прежде люди, при встрече будут думать, что они - брат и сестра.
      А тогда они сели в трамвай - единственный в то время регулярный транспорт - и говорили, говорили, говорили. Она расспрашивала об общих друзьях, знакомых, он рассказал ей про гибель своего отца, которого и она знала - встречала в их доме несколько раз до войны. Лева говорил об этом с такой болью, что Клара забыла о собственных бедах. Чем она могла помочь его горю, только сердечным участием...
      Так они и ехали на дребезжащем довоенном трамвае, ещё не осознавая полностью, что каждое слово, каждая минута сближает их друг с другом. Конечно, наверняка все у них потом было, как у большинства - белые ночи, томительные прикосновение, нежные поцелуи. Так же, как у большинства, и все-таки не так. У них была классически ясная, почти хрестоматийная любовь, без неврастенических взрывов и изломов, без скандалов и измен. Это были глубоко родственные души, как две половинки, они взаимно дополняли друг друга. Вместе они пройдут по жизни почти полвека, согреваясь теплом этой вспыхнувшей любви, воспитают двух - тоже любящих - сыновей и трех внуков. Потом, в тяжелые дни после его кончины, на мой вопрос, что было главным в его отношении к ней, Клара Ивановна ответила: нежность и верность. Необыкновенная нежность - и тогда, в молодости, и всю последующую жизнь...
      А.С. Пушкину принадлежат слова: "Говорят, что несчастье - хорошая школа: может быть. Но счастье есть лучший университет". Счастливое детство - с хорошими родителями и умными учителями, обретение любви - в этом, скорее всего, и состоит рецепт - для всех времен и государственных режимов, другого нет. Казалось бы, так просто, но, при виде некоторых интеллектуалов, невольно возникнает сомненние. И родители у многих были превосходные, и учили их уму-разуму вполне прилично, и любовь их не миновала, а толку? Кто же тогда исключение из правил - он, профессор Поляков, или они? Загадка, впрочем, не очень сложная.
      Глава II.
      КУРСАНТ СТАЛИНГРАДСКОГО КУРСА
      1940 год... У самых границ, окутав Европу дымом пожарищ и концентрационными лагерями, заливая её кровью, бесчинствует фашизм. Идет советско-финляндская война. Отец Левы мобилизован в действующую армию. Ленинград превращается в почти прифронтовой город. В его госпитали поступают раненные, по улицам строем проходят бойцы. Далеко на востоке поднимает голову японский милитаризм.
      Лева был обычным юношей тех лет - комсомольцем и патриотом, и так же, как и его одноклассники, стремился стать настоящим защитником родины. Настоящим - значит профессионалом, кадровым военным. Ленинград - город военных моряков, многие из школьников, в том числе и Лева, мечтали поступить в военно-морской флот. Какой ленинградский мальчишка не грезил тогда о настоящем морском кортике... Но Лева одновременно хотел стать и врачом, как отец. Все это - и медицину и морскую службу - можно было совместить, если поступить в Военно-морскую медицинскую академию, - так, скорее всего, думал Лева. Вместе с ним решили поступать в эту же академию ещё двое одноклассников. В декабре 1940 года они отправляются в военкомат и подают заявления в Военно-морскую медицинскую академию. Экзамены должны были состояться 1 июля 1941 года. Конкурс в академию был огромный, в 1940 году - 12 человек на место, сдавали 12 экзаменов.
      Остальные ребята - выпускники школы, как и большинство их ленинградских сверстников, написали заявления в военные училища и академии. Лева засел за учебники.
      Наступил 1941 год. Лето приходит на берега Невы вместе с белыми ночами. Прекрасный город выглядит особенным: налет времени на зданиях выбоины, щербатины, пыль растворяется в серебристых сумерках. Фасады, колонны, барельефы в этом призрачном свете приобретают первозданную свежесть. Отгремел выпускной бал, и Лева с друзьями вышли на улицу. По Каменноостровскому проспекту в сторону Елагина острова - традиционного для выпускников места - шумными группами двигалась молодежь. Мелькали светлые платья девушек, белые, с закатанными рукавами рубашки юношей. В воздухе взрывы хохота, песни, говор и звуки шагов многочисленных ног в парусиновых туфлях.
      Лева молчал, устав от разговоров и хохм приятелей. Странное ощущение владело им: и приятное ожидание - впереди открывались манящие возможности взрослой жизни, и легкая тревога - грустно было расставаться с беспечным и озорным школьным братством. Впрочем, все клялись встречаться как можно чаще, а многих теперь связывал и выбранный ими общий путь, как Леву и Виля Пручанского, решивших стать военно-морскими врачами.
      Вдоль центральной аллеи Елагина острова в прозрачных сумерках отчетливо проступали кроны вековых дубов, с залива набегала прохлада. Набережная западной стрелки пестрела от выпускников. Над водой с пронзительными криками носились белые чайки. Вышли на облицованную гранитом террасу, по краям в сумеречном свете замерли два изваяния - два каменных льва. У каждого под мощной лапой - тяжелый шар, они словно катят их друг другу.
      - Три льва - два каменных и один натуральный, - Пручанский показал на Леву пальцем.
      - Три льва и с ними какой-то Виль, - отпарировал Лева.
      Постепенно говор стих, все замолчали, потрясенные открывшимися просторами. Сонная поверхность залива, створ реки отливали жемчужным блеском, дальний - западный край неба ещё розовел от вчерашнего заката. Природа являла ребятам одно из самых прекрасных своих состояний, словно предчувствуя, что многие из них уже не увидят его никогда. Ночь на воскресенье 22 июня Лева провел с Аликом Ратнером - на танцах в мраморном зале Дома культуры имени С.М.Кирова. Оделись по тогдашней моде - широченные брюки клеш, укороченные пиджаки с большими плечами. Благодаря школьному танцевальному кружку, все они умели лихо исполнять классическое танго, и пользовались невероятным успехом.
      Откуда им было знать, что в это время уже выруливали на взлетные полосы сотни вражеских самолетов со смертоносным грузом, тысячи бронированных машин, сосредоточенных вдоль границ, изготовились для удара, - фашистский конвейер смерти был запущен.
      Лева вернулся под утро и проспал до самого обеда. Его разбудила встревоженная мама - по радио передавали правительственное сообщение. Гитлеровская Германия вероломно напала на нашу территорию. Вражеские авиация бомбила не только военные объекты, но и мирные города, морские порты... Имеются многочисленные жертвы среди населения... Объявлялась всеобщая мобилизация...
      Известие отравило всю радость от окончания школы, от вступления во взрослую жизнь. Пришел отец и без слов опустился на стул. Все молчали, каждый понимал, что жизнь теперь перешла в новое - страшное измерение... Ленинград, по существу, был едва ли не приграничным городом - рядом Финляндия, воевавшая на стороне гитлеровцев, по Финскому заливу сравнительно недалеко - Восточная Пруссия, оккупированная захватчиками Норвегия...
      На следующий день отец получил назначение в военно-санитарное управление Ленинградского военного округа - он снова был призван, теперь уже в качестве военврача 2 ранга. Лева отправился в военкомат, там было настоящее столпотворение - тысячи людей с повестками, очереди добровольцев, шум, крики.
      - Ждите повестки, - сказали ему, и Лева стал ждать.
      29 июня он, наконец, получает повестку о немедленной явке в Военно-морскую медицинскую академию для сдачи вступительных экзаменов.
      Вспоминает Виль Борисович Пручанский, получивший такую же повестку:
      "На следующий день, созвонившись, мы с Левой в сопровождении родителей поехали в академию. Нас переодели в матросские робы, выдали тельняшки, флотские ремни и бескозырки (пока без ленточек). Прибыли в основном ленинградцы, из остальных городов приезжали отдельными группами и позже. Из нас сформировали две роты и через несколько дней отправили в поселок Лисий Нос, в летний лагерь академии. После спокойной домашней жизни начались изматывающие солдатские будни: ночные тревоги, марш-броски, физическая подготовка, кроссы, приемы рукопашного боя, строевая подготовка. С середины июля начались налеты гитлеровской авиации. Бомбоубежищем служило помещение бывшего минного склада, дореволюционной ещё постройки с метровыми стенами и небольшими, как амбразуры, окнами. Здесь же мы сдавали и единственный теоретический экзамен - сочинение на вольную тему. Вторым экзаменом была физподготовка. В конце концов, было отобрано 230 человек, так из кандидатов мы стали так называемыми "нулями", то есть курсантами нулевого курса".
      ...В это время гитлеровская группа армий "Север" неудержимо катилась к Ленинграду. "В её составе насчитывалось 42 дивизии общей численность 725 тысяч человек, свыше 13 тысяч орудий и минометов, не менее 1500 танков. Одновременно наступала при поддержке немецкого воздушного флота и собственной авиации финская армия. Группировка превосходила противостоящие ей войска Северо-западного фронта: по численности - в 2,4 раза, по танкам в 1,2 раза, по артиллерийским орудиям - в 4 раза".
      11 августа вновь поступившие приняли военную присягу, и им, наконец, выдали долгожданные ленточки к бескозыркам с надписью серебряными буквами: "Военно-морская медицинская академия". Теперь они были полноценными курсантами 1 курса. Следующей ночью они на поезде вернулись в Ленинград. От Финляндского вокзала шли строем - по темным от светомаскировки улицам к знакомым корпусам академии у Витебского вокзала. В строю шагал и рядовой Л.Е.Поляков. Перед ними был совершенно другой город - пустынный, с пронзительными лучами прожекторов на черном небе, с запахом гари и вооруженными патрулями (в городе действовали лазутчики).
      Снова вспоминает В.Б. Пручанский: "Через несколько дней после возвращения из нашего курса сформировали стрелковый батальон, нас переодели в армейскую форму (оставили только тельняшки и флотские ремни) и направили на Ленинградский фронт в район деревни Гостилицы. Мы впервые получили боевые винтовки, боеприпасы, полевое снаряжение". Батальон в непосредственных боевых действиях не участвовал, курсанты несли патрульную службу, проводили разведку местности, рыли окопы нового оборонительного рубежа. В начале сентября по приказу Верховного главнокомандующего о снятии с фронта курсантов военных училищ, их спешно погрузили в автомашины и отправили в Ленинград. "Благодаря преимуществу во внезапности, перевесу в живой силе и технике, ценой огромных потерь врагу удалось прорваться к станции Мга и перерезать последнюю железнодорожную ветку, связывающую Ленинград со страной. 8 сентября враг занял Петрокрепость и вышел на южный берег Ладожского озера. Ленинград оказался полностью блокированным с суши. Линия фронта проходила теперь всего в нескольких километров от Кировского завода. Прекрасный город стал мишенью для фашистской тяжелой артиллерии и авиации. Они не скупились: за время осады по дворцам и соборам, по жилым домам и заводам было выпущено 150 000 артиллерийских снарядов, сброшено 15 тысяч фугасных и зажигательных бомб".
      В 1945 году Лев Евгеньевич, которому только что исполнилось 21, запишет в альбоме о себе - 17-летнем:
      "Вспомни, как грохотали гусеницы по прекрасным, чистым улицам города, как рухнули сотни и тысячи иллюзий, грез и мечтаний; как далеко улетели... давно хранимые в душе мечты о великом будущем, о больших делах на пользу Отечества; как близко, с яростной злобой и ненавистью ты ожидал пруссаков с их Клейстом у рубежей любимого Питера; как грозно, с яростными и гремящими раскатами рвались стальные воздушные "пряники", как звенели и падали осколки прекрасных венецианских зеркал и стекол театров и магазинов, гостиниц и музеев, как жалобно и отрывисто вскрикивали наши сограждане, наши собратья".
      Занятия проходили в обстановке артобстрелов и воздушных налетов вражеская авиация господствовала в воздухе. Во время одного из таких налетов, как свидетельствует В.Б. Пручанский, на территорию академии было сброшено более 400 зажигательных бомб. Вместе со всеми, метался по корпусам и тушил "зажигалки" и Л.Е. Поляков.
      "Вспомни, - писал он все в том же альбоме, - как вдруг всколыхнулась земля и полетели обломки и осколки, доски и бетон, щепки и кирпич, как рухнули шести - и восьми-этажные громады домов; как все затрещало, загрохотало вокруг тебя; как ночи стали освещаться ракетами и пожарами"... Несмотря ни на что, занятия продолжались, курсанты писали контрольные, сдавали зачеты. В один из таких дней Леве сообщили страшное известие. 27 августа 1941 года его отец - Евгений Владимирович Поляков, военврач 2 ранга с группой офицеров на транспортном самолете вылетел в командировку. При перелете через линию фронта самолет был сбит. Пассажиры и члены экипажа погибли. Мама с сестрой в это время уже были в эвакуации. Смерть отца потрясла его. Позже, в 1945 году он запишет в альбоме: "Уже более четырех лет нет со мной дорогого руководителя моего, учителя, отца, товарища, уже четыре с лишним года странствую я по земле нашей сиротой, ...с горячим и незабвенным именем отца, ученого. Человека"...
      "В середине сентября запасы продовольствия в городе составляли: зерно, мука и сухари - на 35 суток, мясопродукты - на 33 суток, жиры на сорок пять суток, сахар - на 60 суток. Нормы выдачи продуктов ежедневно сокращались".
      17 сентября была предпринята попытка эвакуации академии. Курсантов в бушлатах, с вещмешками и оружием вывели к Финляндскому вокзалу и эшелоном отправили на берег Ладожского озера. Однако, разыгравшаяся накануне трагедия заставила командование академии отказаться от первоначального варианта и повернуть обратно. Однокурсник Льва Евгеньевича, ставший в последствии писателем, А.М. Соколовский в своей яркой книге "Мы - курсанты 41 года" так передает рассказ очевидца этой страшной истории ставшего впоследствии профессором-невропатологом - А.И. Шварева:
      "Шестнадцатого сентября поздно вечером буксир "Орел" вывел в Ладожское озеро баржу, на которой находились 181 врач очередного выпуска Военно-морской медицинской академии, вторые курсы училищ имени Дзержинского и Орджоникидзе и небольшое пехотное подразделение. Ладога ночью была тихой, но к утру неожиданно налетел шторм. Старая баржа не выдержала, дала течь и переломилась пополам. Все оказались в ледяной воде. Буксир "Орел" крутился вокруг, но что он, такой маленький, мог сделать? Волны швыряли его, как щепку. Налетели три "хейнкеля", стреляли...Только в третьем часу, подоспело на помощь судно...Сто тридцать четыре военных врача нашли могилу на дне Ладоги".
      Ничего не подозревавшие тогда курсанты, решившие, что произошло простое изменение приказа, вернулись в академию и приступили к занятиям. К тому времени был значительно сокращен паек, они постоянно испытывали чувство голода, заметно похудели, у многих началась дистрофия. В результате пожаров в академии сгорел ряд хозяйственных зданий, были повреждены некоторые учебные корпуса.
      Вспоминает В.Б.Пручанский: "В конце ноября было принято новое решение об эвакуации академии - теперь уже с переходом по льду Ладожского озера. Часть имущества: постельные принадлежности, смену белья, сухой паек киллограмм сухарей, полкило сахара и банка консервов - курсанты должны были нести сами. Неимоверной тяжестью казались учебники, особенно анатомические атласы Воробьева. Небольшими группами, человек по 15, двинулись по льду через Ладогу. Чтобы легче было идти,мы с Левой заранее достали лыжи и сделали из них санки, на них и положили свое имущество. Точно так же поступили и многие другие наши товарищи. Идти было невероятно трудно - под пронизывающем ветром, по щиколотку в воде. Через 25 километров на острове Зеленец вышли к обогревательному пункту. Отогревшись кипятком и передохнув, двинулись дальше. Поддерживали друг друга, падали, поднимались и шли. Эти последние 7 километров от Зеленца до Кобоны преодолевали несколько часов. На берегу разместились на ночевку в какой-то церквушке. Утром едва поднялись, нас качало от голода и усталости. Нам объявили, что будем двигаться в обход линии фронта через Новую Ладогу, Сясьстрой, на железнодорожную станцию Ефимовская. Добирались как могли - пешком, на попутных машинах. Курс распался на мелкие группки по нескольку человек. Продовольственных аттестатов не было, с едой помогало местное население, встречали нас исключительно сердечно. Мы шли с Левой, спали на полу в крестьянских избах. От Ефимовской двигались по железной дороге попутными эшелонами. Поезда подолгу стояли на станциях, это давало возможность запасаться кипятком и продуктами. Единственным документом у нас были краснофлотские книжки, по ним нам выдавали на станциях сухой паек, в них же делали об этом отметку карандашом. В Вологде уже был пересыльный пункт Военно-морской медицинской академии. Оттуда нас направили в город Киров."
      Так Лева с товарищами сравнительно благополучно прибыли к месту новой дислокации академии. Впереди их ждали новые, куда более опасные испытания. Но они придут через год, а пока им предстояло создать себе на новом месте учебную базу и начать обучение. Вот как описывает этот период А.М. Соколовский:
      "Под жилье нам отдали двухэтажный дом. Первые дни мы спали на холодном полу, расположившись кругом... - во внутренней окружности наши головы на вещмешках, по наружной - видавшие виды ботинки - чоботы. Утром вскакивали по резкой боцманской дудке и мороз не мороз - умывались до пояса ледяной водой. Вскоре привезли бревна, доски, гвозди. Под руководством плотников сделали трехъярусные нары...В кубриках запахло смолистым лесным духом. Новый 1942 год встретили в этих застроенных нарами кубриках. Было ещё холодно, да и голодно, но не было обстрелов, бомбежек, затемнения, и, главное, радостно было от сознания, что наши войска продолжают гнать фашистов от Москвы. Жалели только по-молодому искренне, что все обходится без нас... Наконец академия получила здания бывшего рабфака... Потом "выбила" здание бывшего педтехникума. По всему городу мы таскали на себе парты, табуретки, скамейки, столы. В январе 1942 года начались занятия. Учились старательно, надо было наверстывать потерянное время. Ко многим курсантам правдами и неправдами удалось прорваться матерям. Часть из них вырвались из кольца блокады, некоторые приехали из городов, куда они были эвакуированы в начале войны. Они жили на частных квартирах, работали на тяжелых физически работах, но они были рядом, и это придавало силы. Первый учебный год закончился в мае, за ним пришли экзамены и летний лагерный сбор в поселке Боровое, на берегу Вятки."
      "Летом 1942 года гитлеровские войска, прорвав оборону на южном фланге стратегической группировки наших войск, начали быстро продвигаться в сторону Волги. Были взяты Воронеж, Ростов-на-Дону. Враг стремился захватить Сталинград, расколоть тем самым весь наш фронт, отрезать Кавказ от центральных районов страны. К концу июля на сталинградском направлении действовало около 30 вражеских дивизий. Ему удалось создать более, чем двукратное превосходство. Но и при этом попытка захватить город с хода потерпела крах. Фашистское командование было вынуждено повернуть с юга в район Сталинграда свою 4-ю армию и направить ещё румынскую - тоже 4-ю армию. Прибыли 90 артиллерийских дивизионов и все инженерно-саперные части резерва главного командования фашистов. Таким образом, на сталинградском направлении были втянуты в изнурительные бои огромные силы:6-я и 4-я танковые армии, 3-я и 4 румынские армии, 8-я итальянская армия, а всего 50 дивизий. Под Сталинградом находилось свыше миллиона вражеских солдат. Здесь действовала пятая часть пехотных и около трети танковых дивизий врага. Это было одно из самых кровопролитных сражений в истории войн. В боях под Сталинградом враг нес колоссальные потери. Ежемесячно ему приходилось направлять около 250 тысяч новых солдат и офицеров, сюда шла основная масса военной техники - танков, артиллерии, минометов. И все это сгорало в огне у стен героического города."
      В начале августа курсанты 2 курса вдруг получили команду - сдать в библиотеку учебники. Стало ясно, началась подготовка к отправке на фронт. До этого момента государство берегло их - свое будущее. Берегло до последнего момента. Теперь пришел и их черед. Курсанты с огромным воодушевлением отнеслись к известию. Кубрик наполнился криками:
      "Ребята, на фронт! Ура!..."
      Вспоминает В.Б. Пручанский:
      "20 августа нас накормили улучшенным обедом и ужином, и вечером с духовым оркестром впереди колонной мы отправилась на вокзал. Нас сопровождало множество людей - родители некоторых курсантов, друзья, девушки... Среди провожавших были мама и сестра Левы. Начальник академии бригадный врач А.И. Иванов попрощался с каждым из нас за руку и в конце, обратившись ко всем, сказал: "Я буду помнить о вас, я буду стараться вернуть вас в академию, как только это станет возможным". И он сдержал слово: после битв за Сталинград и на Курской дуге он помог возвратиться в академию большинству из оставшихся в живых курсантов".
      23 августа их эшелон прибыл на станцию Верещагине, курсанты были направлены в учебный батальон 252 стрелковой дивизии. Лева, как и остальные курсанты, категорически отказался сдавать тельняшку, бескозырку и флотский ремень. Только после длительной "разъяснительной" работы командирам удалось полностью переодеть их в армейскую форму. Начались изнурительные полевые занятия. Под палящим солнцем рыли окопы, совершали марш-броски, бегали с полной выкладкой, ползали по-пластунски. Через две недели походной колонной их отправили на станцию, где уже стоял эшелон.
      Шла битва за Сталинград. 252 стрелковая дивизия, в составе которой воевали и Лева и остальные курсанты ВММА, была передана 66 армии, а в конце октября месяца - 65 армии Донского фронта. Их курс так и войдет в историю Военно - морской медицинской академии как Сталинградский курс. Прибывшее пополнение разбросали по всей дивизии, и они теперь встречались случайно на маршах, при передислокациях, при смене позиций или в медсанбатах.
      Снова обратимся к книге А.М. Соколовского:
      "Удивительное дело происходит порой с нашей памятью: и я, и многие мои сокурсники были уверены, что от Неткачей ( место разгрузки пополнения примеч. автора) до Грачевой балки мы прошли за суток 15 - 18. А вот официальные сведения, взятые в архиве: 9 сентября высадились из эшелона, 18 октября подошли к Грачевой балке. Сколько же эпизодов, деталей выпало из памяти?! Но в памяти осталось: неимоверная усталость, жажда, дорожная пыль, забивавшая глаза, бескрайняя пустая степь, миллионы звезд, смотревшие на нас с начинавшего все более и более багроветь неба..."
      Они шли сорок дней! Сохранилась запись Льва Евгеньевича об этом периоде, сделанная им в альбоме в 1945 году: "Мы долго, очень долго шли, шли днями, ночами, шли, обвешанные всеми военными атрибутами: гранатами, бутылками с горючей жидкостью, автоматами, дисками, пулеметными лентами, фляжками с водой, шли то медленно, то быстро, то, как живые люди, то как измученные животные...Это была очень длинная, очень тернистая, знойная и извилистая, изрезанная и изрытая... ДОРОГА НА СТАЛИНГРАД (разрядка Льва Евгеньевича Полякова)...
      Шли седые закаленные ещё со времен 1-й русско-немецкой, гражданской войн - герои, отцы больших семей, шли их взрослые сыновья, люди новой эпохи..., люди советских заводов и фабрик, научно-исследовательских институтов и доменных печей, клиник и госпиталей, театров и кинофабрик, металлургических гигантов и кустарных лавок, люди - отцы взрослых сыновей и дочерей, отцы больших фамилий; шли и они - ещё совсем молодые желторотые птенцы..., Шли из школ и ВУЗов, из морских и авиационных специальных заведений, все шли вперед, к месту, где решалась судьба Отчизны, судьба свободы, судьба прогресса, судьба человека... Пройдет много, очень много времени, а Сталинград - герой, Сталинград - закат фашистской армии никогда не исчезнет из литературы и из воспоминаний наших. Здесь было прожито немного, но пережито во сто крат больше. Здесь мы узнали истинную любовь к свободе и земле, и та и другая были нашими лучшими и надежнейшими друзьями, отцами. Степь - без конца и без края, полынь - сухая и желтая, балки глубокие и удобные, скрытые и гостеприимные, небо - высокое, голубое, большое и широкое; деревни, села и станицы, всегда разрушенные и сожженные, разграбленные и умерщвленные, - ни куста, ни деревца; безудержные пули, снаряды, мины и бомбы, неугасающее зарево пожаров на горизонте заставили трезво и во всеочию посмотреть вокруг и задуматься над основами мироздания, жизни, бытия...Только это толкнуло оценить взгляд дяди Вани - шофера, солдата: "Не скучай, сынок, наша русская доля теперича, как и всегда бывало, любого одолеет. Мы, браток, - совесть мировая".
      Суровая доля выпала этим восемнадцатилетним ребятам, ставшим воинами. Они не щадили себя и старательно выполняли свой долг. Тогда, конечно, Лев Евгеньевич не представлял себе ни замысла операции, ни задачи дивизий, ни их взаимодействия. Он выполнял команды, и не думал ни о тактике, ни, тем более, о стратегии. После войны, изучая на занятиях в академии историю военного искусства и Сталинградскую битву, он впервые прочувствовал её пространственный размах и продуманность. Ему было необыкновенно интересно следить по схемам, как двигались дивизии, какие перед ними стояли боевые задачи. Хаос кровопролитных боев за населенные пункты, марши на пределе человеческих сил, смена направлений и передислокации дивизий предстали перед ним в виде связанных между собой, скоординированных действий. А тогда, в 42-43 годах. Лева просто воевал и солдатским своим трудом стал частицей общего подвига своего курса, своего поколения. Он был настоящим солдатом - ненавидящим врага, собранным, отважным и безотказным. Недавняя мирная жизнь казалась такой же далекой и нереальной, как прочитанные когда-то книги.
      Уже будучи в Военно-медицинской академии, он интересовался проблемой человека на войне, говорил с врачами-фронтовиками, с учеными. Одно исследование его особенно поразило. Он тогда не называл его авторов:
      - Оказывается у воевавших в дивизиях первого эшелона многие физиологические показатели резко отличались от нормальных. У них было выше кровяное давление, иное содержание лейкоцитов, чаще пульс, у них были все сдвиги, типичные для хронического стресса. Только в армейском тылу эти показатели возвращались к норме. Вот что такое передовая... - Лев Евгеньевич покачал головой, улыбнулся и вдруг мгновенно стал серьезным. Так умел делать только он. - Я думаю, что когда-нибудь попаду в рай... Потому что в аду я уже побывал. Нас колотили из всех видов оружия. Без устали. А потом я привык, и уже не чувствовал себя зайцем на мушке. Я вдруг почувствовал какую-то уверенность. Мне казалось, что судьба оберегает меня. То ли кто-то молится за меня, то ли я попал в другой статистический ряд, в котором те, кто будет жить...
      Кто за него мог молиться? Отец погиб... Мать, сестра и исхудавшая от военных лишений темноволосая школьница Клара.
      ...А бои продолжались. Фронт неудержимо катился на запад. Наступила весна и новое лето - лето битвы на Курской дуге. По разному складывались судьбы курсантов. Многие | погибли, а некоторые - в основном после ранений - уже вернулись в Киров, они и сообщили начальнику академии адреса госпиталей, где лечились раненые однокурсники, и их удалось вызвать на долечивание в клиники Военно-морской медицинской академии. А вскоре последовал приказ Верховного Главнокомандующего о возвращении на учебу курсантов и слушателей высших военных учебных заведений. Летом 1943 года Лева все ещё был в действующей армии. Об этом периоде, о его пути от Сталинграда до Белгорода сохранилось всего несколько строчек в его альбоме за 1945 год. Он пишет о прихотливой солдатской судьбе, "схватившей его в степях Белгорода и лиственных лесах Орла и бросившего далеко за свою спину, через лазарет и госпиталь вновь на давно уже забытое место за учебным столом в большой и неуютной аудитории г.Кирова, где снова потекли однообразные и длинные учебные дни...".
      Добавим к этому, что вернулся он на учебу (в августе 1943 года) уже офицером, младшим лейтенантом. Он теперь продолжал учебу не в курсантской группе, как большинство, а в параллельном классе слушателей.
      Позже он напишет о своем мирощущении того времени:
      "Ты видел руины прекрасных городов, тысячи бронированных чудовищ у Орла и Белгорода..., чтобы на десяток лет вперед растормошить все буквально душевные качества и чувства и чтобы уже осознанно зашагать по жизни".
      Страшные потери понес сталинградский курс. А.М.Соколовский в своей книге пишет: "Из 205 курсантов, направленных под Сталинград, погибли на фронте 74 человека, судьба 17 осталась невыясненной - скорее всего они тоже погибли... Из курсантов и слушателей Сталинградского курса ВММА впоследствии вышли: министр здравоохранения СССР, вице-президент Академии медицинских наук, 15 профессоров и докторов наук, 18 кандидатов наук. Только сотня вернувшихся с фронта ребят нашего курса дала такие всходы. А если бы весь курс окончил академию? А сколько таких людей полегло на необозримых полях войны?!"
      Неудивительно, что со временем ненависть к врагу переплавится у Льва Евгеньевича в ненависть и отвращение к войне. К войне как таковой, как массовому убийству, гибели талантов, разрушению культуры и цивилизации.
      Глава III.
      ПОСЛЕ ВОЙНЫ.
      По субботам во второй половине дня из ворот бывшей Обуховской больницы, где размещались клиники Военно-морской медицинской академии, с сентября 1945 года регулярно появлялся молодой офицер :в темно-синем кителе с блестящими пуговицами, стоячим воротником и золотистыми погонами, с кортиком на левом боку, в отутюженных флотских клешах и начищенных ботинках. У поворота на улицу Дзержинского офицер (это был младший лейтенант Поляков), оглядывался и окидывал взглядом безлюдный Загородный проспект: ни людей, ни машин, в выбоинах ободранных тротуаров и мостовой зеленая трава. Ступив на такую же пустынную улицу Дзержинского, он обычно замедлял шаг и расстегивал воротничок кителя: можно было расслабиться.