– Ничего, Ась, он переживет твое отсутствие, – перекрывая шум мотора, проговорил Иван, скрестил руки на могучей груди, скосил в ее сторону догадливый взгляд и еще раз повторил: – Ему, может быть, это будет даже приятно.       – Что именно? – Ася напряглась мгновенно.
      Она не терпела его пророчеств. И тон его покровительственный не терпела тоже. Все-то он про нее знает наперед. А чего не знает, о том непременно догадается. Догадается и выдаст ей с хмурой ухмылкой. Именно хмурой. До знакомства с ним Ася и не подозревала, что человек может так ухмыляться. Ну, хитро может, ну, ехидно. Или, скажем, снисходительно. Но чтобы вот так вот: с посеревшими от злости глазами, со скупым шевелением губ и приподнявшимися от возмущения бровями… Нет, до Ваньки в ее жизни так никто и никогда не ухмылялся.
      – Ты злишься, братец? – спросила она, так как он не ответил на ее вопрос, отвернувшись к окну. – А чего злишься? Я же не хотела… Я же…
      – Хотела, как лучше, а получилось, как всегда, – закончил он за нее и хрустнул суставами пальцев. Все ясно: злится, да еще как. – Я это понял, Аська. Я же все про тебя понимаю, ты знаешь.
      – Знаю, – глухо обронила она и надолго замолчала, внимательно глядя на дорогу.
      Дорога, в принципе, была нормальная. Дорога как дорога. В четыре часа утра машин почти нет. К тому же этот участок загородного шоссе был вовсе не оживленным в такое-то время года.
      Вот весной и летом – да. Летом от дачников тут протолкнуться невозможно. Прут кто на чем и кто с чем. Тут тебе и «Запорожцы», и «Волги», и иномарки, загруженные под завязку. Старые раскладушки, прикрученные к багажникам, плетеные кресла и столы, шезлонги и велосипеды, мешки с подушками, матрасами и ковриками, которые дома держать стало невмоготу, а выбросить жалко. Куда тогда? На дачу, там сгодится.
      На их даче старых ковриков не было. Там вообще никаких ковров не было. Ванька был против.
      – Дом для отдыха не должен походить на будку старьевщика! – восклицал он, когда его мать, решившая поменять интерьер своего будуара, стремилась сплавить на дачу устаревший трельяж. – Там должно легко и непринужденно дышаться, и ничто не должно возрождать в памяти ненужные воспоминания, связанные с теми или иными дровами…
      Ася была против такого категоричного заявления. Но идти наперекор Ивану в угоду мачехе не могла, поэтому зачастую молчала, когда он, скажем, скатывал ковровые дорожки с дощатого пола их дачного дома и тащил их на чердак.
      Вообще-то эту дачу Ася не любила. Все там было чужим для нее. И березы, обступившие участок со всех сторон густым частоколом. И газоны, за которыми некому было ухаживать и которые поэтому зарастали повиликой и дикой ромашкой. И качели какие-то замороченные, дурацкие – последнее приобретение мачехи, с которых, если Асе приходило в голову сесть покачаться, у нее всегда свешивались и болтались ноги, не доставая до земли. Даже мебель на веранде ее раздражала. Пускай она была красивая, плетеная и очень дорогая. Пускай! Зато она визгливо скрипела и постанывала, когда мачеха опускала на нее свою тощую задницу. И цепляла одежду миллионами древесных заусениц, и порой могла так прищемить голую кожу, что оставался синяк. Ну, разве это мебель?!
      – Милая, но это так модно, – терпеливо разъясняла ей мачеха, когда им приходилось изредка сталкиваться на веранде. – Мебель легкая, экологически чистая, стоит больших денег…
      – И требует такого же дорогостоящего ухода! – отвечала ей Ася, прочитавшая накануне, как муторно и кропотливо нужно ухаживать за такой вот плетеной роскошью. – А вам ухаживать некогда… за мебелью…
      Ей всегда хотелось сказать, что ухаживать мачехе некогда не только ни за чем, но и ни за кем. Ванька рос сам по себе. Слава богу, что хоть вырос нормальным человеком. Но тут, скорее, сказалось влияние ее, Асиного, отца. Отец живет рядом с ней, но сам по себе. Слава богу, что его это устраивает. Она, Ася, тоже всегда была сама по себе. Мачехе вечно было некогда ухаживать за кем бы то ни было и за чем бы то ни было. Потому и колосился сорняк на участке буйным цветом, и березы все плотнее обступали двухэтажное строение, которое и домом-то назвать язык не поворачивался – всего лишь строение, не более того. И дорогая плетеная мебель визгливо возмущалась всякий раз, когда кто-нибудь пытался на ней пристроиться.
      Дача Асиного детства была совсем другой. Там не было двухэтажного деревянного дома с резными наличниками и винтовыми лестницами, не было дорогой мебели и стильных пластиковых дверей. Ничего этого не было. Зато там были аккуратные ухоженные грядки, засаженные сортовой земляникой и помидорами. И заросли черной смородины, в которых она любила прятаться солнечным июльским полуднем, дышали жарко и духовито. И еще милые ситцевые шторки в мелкую клетку там были. Мама всегда их снимала на зиму, а в мае вывешивала. Свеженькие такие, только что отутюженные, хрустящие яркой накрахмаленной клеткой. А половицы там были некрашеные. Мама натирала их песком и споласкивала затем водой из пруда. Половицы сохли под солнцем, паря неповторимым запахом чистоты и уюта. Они варили с мамой картошку в старом закопченном чугунке, вываливали потом ее в глубокую тарелку, поливали постным маслом и посыпали укропом. Картошка дышала по-особенному. Никогда потом Ася не ощущала такого густого, стойкого аромата вареной картошки. Никогда после смерти мамы. Все запахи, роднившие Асю со счастьем, ушли вместе с матерью. Ушли в никуда. В ее, Асино, прошлое…
      – Аська, ты чего притихла? – влез в ее мысли досужий сводный братец и даже снизошел до того, чтобы потрясти за плечо. – Не боись, прорвемся! Сейчас вот доедем, отдохнем, а там будем думать…
      Все ясно. Он все решил заранее. Вернуться ей в город сегодня не придется. Его «отдохнем» было тому свидетельством. Препираться она и не стала бы. Сил осталось ровно настолько, чтобы свернуть с трассы на проселочную дорогу, проехать пару километров до дачного поселка и приткнуть машину под березами, потому что гаражные ворота с некоторых пор перестали открываться, а их ремонтом, конечно же, некому было заняться. Потом бы рухнуть Асе в собственной ее комнатке на втором этаже и забыться сном, но… Но Ванька-ирод, как всегда, внес в программу свои коррективы. Стоило им переступить порог дома и запереть за собой дверь, как он тут же потащил ее за рукав в кухню, на ходу приговаривая:
      – Ты не можешь позволить мне уснуть голодным, Аська! Ты же знаешь, как я люблю покушать!
      «Не покушать, а пожрать», – захотелось ей его поправить. Но на препирательства нужны были силы, а их у нее почти не осталось, поэтому она покорно поплелась за братцем в кухню.
      – Опа! – зажег он свет и тут же метнулся к двухкамерному холодильнику, нежно урчащему в углу огромной кухни. – Ну-ка, что тут у нас имеется?
      Имелось много чего. Мачеха часто поручала своим подчиненным завозить продукты к себе на дачу. Посещалась дача в последнее время не так чтобы часто, поэтому холодильник иногда представлял собой склад замороженных продуктов и изысков быстрого приготовления. Вот и сейчас, стоило Ивану рвануть на себя дверь, как на него с верхней полки свалилось сразу несколько ярких шуршащих упаковок.
      – Господи, какое счастье! – прорычал он, выгружая половину продуктов на стол. – Аська, не стой чучелом, помогай! Ставь сковородку на плиту, яйца разбей туда. Колбасу жарить будем? Будем! Черт, я такой голодный…
      Ася пронзила негодующим взглядом широченную спину Ивана, прошла к раковине и принялась намыливать руки. Чего ей только не приходилось делать за минувшую ночь. И пожар тушить, и в роли спасателя выступить… Ей бы не только руки, но и всю себя, содрав грязную одежду, хорошенько помыть.
      Ася увидела в стеклянной дверце шкафа свое отражение и ужаснулась. На кого же она похожа! А еще домой, пред светлые очи любимого Ленечки, рвалась! Разве же можно в таком-то виде?! На щеках грязные разводы. Наверное, она плакала в какой-то момент и размазывала слезы грязными руками. Странно, что ей это не запомнилось. А может, разводы от копоти… Волосы всклокочены и торчат во все стороны ершиком. Свитер и джинсы в крови. Тушь размазана под глазами черными полукружьями. Ногти поломаны… Нет, Ванька был прав, затащив ее на дачу. Ленечка не терпел подобной распущенности в женщине, он бы ей не простил такой вид и нудил бы потом и нудил, забыв спросить, почему она так выглядит. Н-да…
      – Аська, ну ты чего там, как в операционной, лапки свои моешь? – взревел голодный Ванька, орудуя ножом и распаковывая пакеты с бужениной и сыром. – Я дождусь сегодня яичницы или нет?
      Она встряхнулась, вытерла руки о чистое полотенце и послушно потянулась к сковородке. Но тут же была отстранена могучей дланью сводного братца.
      – Слушай, ты пойди помойся, что ли… – пробормотал он с жалостью. – На тебя смотреть страшно. Прямо вурдалак или вампир какой-то, честное слово! Вся в крови, в копоти… Ступай, ступай, я тут справлюсь. Прими душ и спускайся завтракать. Да, теперь уже завтракать, начало шестого.
      Без лишних возражений Ася поднялась по винтовой лестнице на второй этаж и открыла дверь в свою комнату. Ранние апрельские сумерки успели обозначить угол шкафа и широкую кровать, укрытую мохнатым пледом, подаренным мачехой к годовщине их с Ленькой свадьбы. Годовщину отмечали на даче. Ася тогда накрыла этим пледом кровать, да так и оставила его здесь. Ну, не хотелось ей иметь в своем доме никаких напоминаний об этой сухопарой женщине с красивым нервным лицом, которая сменила ее мать подле ее отца…
      Не включая света, Ася открыла шкаф и нашла на ощупь махровый халат. Потом достала белье и пошла в душевую, находившуюся в торце лестничной клетки второго этажа. Она шла быстрыми легкими шагами, но Ванька все равно услышал. Высунул голову из кухни, поймал ее взглядом, улыбнулся и попросил:
      – Ты недолго там, утенок, а то я все слопаю…
      Под душем Ася могла стоять по полчаса, и это было единственное, что ей нравилось делать в дни посещения загородного дома. Со всем остальным она просто мирилась. Мирилась с любовью отца к мачехе, которая бесстыдно лезла из его глаз даже в ее, Асином, присутствии. Мирилась с вечным сарказмом мачехи. Мирилась с беспорядком в доме и на участке. Душевая – единственное место на даче, которое мачехе не удалось запустить. Здесь все сияло и искрилось в лучах солнца или огромной неоновой лампы, в зависимости от времени дня. Полки заполняли банки с кремами и гелями, декоративные мочалки и мыла разных видов. И еще здесь всегда было тепло.
      Ася залезла в душевую кабину, задвинула пластиковую дверь и пустила воду. Первые струи были почти ледяными, и ее кожа тут же пошла крупными мурашками. Потом на смену ледяной воде пошла горячая. Плотные клубы пара тут же окутали Асю с головы до ног. Вылив себе на ладонь чуть ли не полфлакона геля для душа, она принялась намыливаться. Скорее… скорее… она такая грязная… очень грязная… От кончиков поломанных ногтей на руках до упрямых завитков на затылке, до каждой извилины в ее ушных раковинах и в мозгу. С мозгами так вообще беда! Стоило только Асе подставить намыленное тело под водяной прессинг, как ее мозговые извилины начали трансформироваться черт знает во что.
      Женщину кто-то ударил по голове и оставил умирать в луже крови. Так? Так. И потом квартиру поджег. Так? Так! Значит, у него даже мыслей о ее возможном выздоровлении не было, так? Так! И получается, что человек, который все это проделал, знал, что делает. И он был самым настоящим убийцей! Страшным и беспощадным, точно таким же, как в тех триллерах, что Ася брала в видеопрокате. Смотрела она их обычно тогда, когда ей бывало особенно тошно. Но, глядя на экран и содрогаясь от извращенной жестокости американских киллеров, Ася знала: это понарошку! Она в любой момент может нажать на кнопку на пульте и – остановить злодея в самую последнюю минуту, еще хоть ненадолго продлить жизнь незадачливой жертве. Да, существовала у нее такая вот форма самообмана: нажала на кнопку и отсрочила неминуемую гибель.
      Сегодня, судя по всему, она попыталась сделать что-то подобное в жизни. Она потушила пожар и способствовала тому, чтобы обреченная на гибель женщина была спасена. Но, черт возьми, по законам жанра пауза не может длиться вечно. Кто-то снова нажмет на «пуск», и действо продлится дальше. То есть та отсрочка смерти, которую Ася выторговала у господа бога для несчастной жертвы, всего лишь отсрочка, и не более. Тот, кто хотел ее убить, убьет непременно. Убийца не может оставить в живых человека, знающего его в лицо. А в лицо его она знала. И даже, может быть, любила. С чего тогда женщина оказалась абсолютно голой? Да и диван был разобран, и комплект постельный весьма игривой расцветки, в беспорядке к тому же…
      Да, убийца непременно повторит попытку, как только узнает, где скрывается его несостоявшаяся жертва. А как он может узнать? Ну, думай, думай, Ася! Как он может узнать? Правильно, он может проследить за ней лично, и она непременно приведет его к выжившей женщине.
      Ася загрустила, вспомнив о темной «восьмерке» на парковочной площадке и курящего человека на месте водителя. Почему ей было не осмотреться в тот момент, когда она мчалась к подъезду? Почему было не перегнать машину, скажем, туда, куда додумался пригнать свою Иван?
      – Дилетантка чертова! – с горечью простонала Ася, затягивая пояс халата на талии. – Подставилась, как идиотка!
      Если тот человек, что сидел за рулем «восьмерки» и курил, и в самом деле убийца, то дело Аси швах. Для него наверняка установить владельца по номерным знакам принадлежащей ему (то есть ей, Асе) машины – дело простое. Установить за этим глупым владельцем (то есть за ней, за Асей!) наблюдение – дело выполнимое. И когда этот глупый владелец засвеченной машины приведет убийцу к несостоявшейся жертве, то дело станет еще более простым и выполнимым. Он непременно доведет свое дело до конца! Он убьет! Убьет эту бедную женщину, а заодно и ее – Аську, глупую безмозглую корову, чтобы она не лезла туда, куда ей ход заведомо заказан. Так, кажется, сказал Ванька. И он был прав, черт возьми, тысячу раз прав! Ей не было дела до этого чертова дома старинной постройки, и не было дела до квартиры номер восемь. И до ее обитателей тоже дела быть не должно было. Как бы не этот гадкий абонент, который все время был недоступен, ей бы и не было дела! Это из-за него у нее напрочь слетела крыша! И это из-за него она второй год носится по городу и следит, следит, следит все время…
      – Эй, чучело! Ты жива там или нет? – Ванькин кулак с грохотом обрушился на дверь душевой. – Яичница готова, выходи!
      Ася дернула блестящую защелку и распахнула дверь.
      – Чего орешь? – вздернула она подбородок, тряхнув сырыми волосами. – Я уже готова.
      – Волосы причеши. – Его пятерня полезла в спутавшиеся после душа волосы на ее затылке и слегка подергала. – Как войлок…
      – Больно, Вань, одурел совсем?! – Ася ударила его кулаком в могучую грудь и оттолкнула с порога. – Пошли уже, или я усну прямо здесь, на коврике.
      Они спустились в кухню и чинно расселись за обеденным столом. Ванька тут же без лишних церемоний набросился на яичницу, которую едва вмещала глубокая сковорода.
      – Ну это же надо успеть так проголодаться, – язвительно заметила Ася, скромно поддевая с тарелки кусочек буженины. – Твоя жена тебя ни за что не прокормит.
      – Это я должен буду ее прокармливать, а не она меня, – резонно заметил Иван с набитым ртом и весело подмигнул. – Да у меня и жены-то никакой нет пока. А ты ешь, ешь, Аська, а то не оставлю ничего. Яичница вкусная, обалдеть можно.
      – Не хочу я яиц, – капризно протянула она и стянула с тарелки еще один кусок буженины. – Времени-то всего ничего. А ты жрешь с утра пораньше! Посмотри на себя, Ванька, в борова превратился!
      – Я в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил, чучело! – беззлобно отозвался Ванька, подгребая остатки яичницы со сковородки. – Сильный и надежный, в отличие от твоего альфонса. Кстати, ты мне так и не рассказала подробно, что делала в три часа ночи в центре города под окнами того самого дома.
      – И совсем даже некстати, – скуксилась мгновенно Ася. Наступал самый неприятный момент, избежать которого ни за что не удастся. Надо было постараться его хоть как-то отсрочить. Поэтому она тут же широко, со стоном, зевнула и пробормотала: – Кажется, я засыпаю прямо на табуретке.
      – Ничего-ничего. Рассказывай давай. Уснешь, я тебя на кровать отнесу. Мне не тяжело, – заверил ее Ванька, мгновенно превратившийся в ирода. – Но откреститься от разговора тебе не удастся. Выкладывай, альфонса своего пасла?
      Ася округлила глаза, глубоко и с возмущением вдохнула полную грудь воздуха, намереваясь обругать бесцеремонного сводного брата и за чрезмерное любопытство, и за альфонса попутно. Но потом лишь выдохнула с присвистом:
      – Да, его. Только попрошу без оскорблений, пожалуйста. Если хочешь, чтобы я была с тобой откровенна, то прекрати оскорблять Леонида… пожалуйста.
      – Да на здоровье! – Подбородок Ивана заострился, а глубоко посаженные серые глаза сделались неприятного металлического оттенка. Он со звоном швырнул вилку на край тарелки, грубо пришлепнул широкой ладонью по столешнице и со странными модуляциями в голосе начал учить ее жизни: – Мне твои откровения вовсе и не нужны, дорогая. Я в них нуждаюсь так же, как корова нуждается в упряжи. Твои откровения не откроют мне Америки. Это тебе нужно о жизни своей подумать, что и как ты с ней вытворяешь! А что касается твоих откровений… Так всем давно известно, что ты носишься по городу, выслеживая своего кобеля по съемным квартирам и борделям.
      – Кому это всем? – Последнее заявление весьма заинтересовало Асю.
      Тема их с Леонидом отношений никогда не затрагивалась на семейных советах. Ей всегда казалось, что это из-за того, что тема не то чтобы была закрыта для семьи, а просто-напросто никому не была интересна. Отец был женат на мачехе и на своей науке, из которой научился выколачивать хорошие деньги. Мачеха была бизнес-леди и к тому же отчаянно боролась с подступающей старостью. Почти все оставшееся от бизнеса время у нее отнимали шейпинг, массаж, подтяжка лица и прочие экзерсисы, свойственные женщине ее возраста. Было ли ей дело до проблем Аси? Нет, конечно же. Она и ее присутствие едва замечала.
      Ванька… Ванька, конечно же, был другим, отличным от них. Они дружили когда-то. И Аська даже гордилась им одно время. До той самой лав-стори, которая едва не стоила ей дружбы с Сашкой. Но Ванька тоже никогда не лез в ее семейные дела, ограничиваясь многозначительным хмыканьем. А что же теперь получается?
      – Кому всем, Вань? – переспросила Ася, потому что сводный брат не спешил с ответом. – И как давно этим всем известно о том, что я хочу знать, где, с кем и чем занимается мой законный муж? Чего молчишь?
      – Ну что я могу сказать тебе?! – вдруг взорвался тот и так саданул кулаками по столу, что изящная столешница жалобно хрястнула. – Вернее, что ты хочешь, чтобы я сказал тебе? Какой ответ тебя устроит вообще? Все знают: и мать, и отец твой знает, и даже Виталя знает. И, кстати, жалеет тебя, чучело, потому и не смог отказать тебе сегодняшней ночью.
      – Во-он как… Так чего же просто жалеть, пускай попытается исправить положение. Он же хирург. Пускай сделает мне пересадку мозга какого-нибудь более совершенного создания, нежели я. Подберет донора. Кстати, сегодняшний генетически безукоризненный экземпляр не подойдет, как думаешь? – Асе стало обидно до слез от такого тайного всесочувствия, о котором она даже не подозревала. – Ты спроси у Виталика, и если что – я согласна.
      – Думаю, не тот случай, Аська. У барышни так же, как и у тебя, не все в порядке с мозгами, раз она запала на твоего аль… красавца. Видишь, что получается… Стоило ей пасть жертвой чар твоего несравненного Леонида, как пришлось за это поплатиться. – Иван выбрался из-за стола, подошел к Асе и присел перед ней на корточки. – Теперь ты хоть понимаешь, с кем жила все это время?
      – С кем? – не сразу поняла она, куда он клонит. – Что ты имеешь в виду?
      – С монстром, чучело! С монстром и убийцей! – с чувством молвил Иван и потянулся к ее голове, намереваясь приласкать, как больного ребенка.
      – Нет! – Ася вскочила и отпрыгнула от Ивана, будто от прокаженного, метра на два. – Не смей его подозревать, слышишь?! Это не он! Не он! Ты не был там, не был… Как ты можешь делать такие выводы? Только потому, что он крайний? Или потому, что я очутилась поблизости от того места, где быть не должна?!
      – О-о-о, как все запущено-то. – Иван заметно поскучнел, поднялся, распрямляя колени, и укоризненно пробормотал: – Ты не ведаешь, что творишь, дорогая.
      – Что же я, по-твоему, натворила-то?! – возмущаясь, всплеснула руками Ася. – Всю ночь только и слышу обвинения в свой адрес. А что я такого сделала? Спасла человека, и, может быть, не только ее, а еще несколько жизней. Вот разгорелся бы пожар к утру, что бы тогда было…
      – Пускай ты будешь нашим последним героем, чучело. – Иван как-то по-особенному посмотрел на нее. Как-то так, как прежде никогда не смотрел. – Иди спать и не вздумай, проснувшись, оставить меня тут одного. И еще…
      Ася обернулась на него. Она уже стояла на второй ступеньке неудобной винтовой лестницы, на которой у нее постоянно кружилась голова.
      – Что еще? Что за манера у тебя, Вань, замолкать на полуслове? И ведь совсем недавно у тебя такая привычка появилась. Раньше за тобой такого не замечалось.
      – Да? – Широкие дуги его бровей в нарочитом изумлении приподнялись высоко над глазами. – Может быть, не знаю. А что еще, что еще… Спи давай. Проснешься, посидим и подумаем, кому это выгодно.
      – Что выгодно? – не сразу поняла она, нахмурилась и часто-часто заморгала. – О чем ты?
      – Все о том же. О жертве твоей говорю. Вернее, черт, не твоей, а теперь уже и непонятно чьей, раз ты так уверена в непричастности своего мужа. Приходится мне верить тебе на слово, Аська. Ступай спать. А потом будем думать…
      Они разошлись по своим комнатам. Ванькина спальня располагалась на первом этаже слева от крохотной гостиной, вмещающей комод его матери, пару кресел и скрипучий диван.
      В его спальне все было не так. Она отличалась тем, что там вовсе не было никакой мебели, кроме широченной дубовой кровати, которую он сам привез из города и частями втаскивал потом через узкую дверь. Одна кровать и оленьи рога, прикрученные над входом, куда он швырял прямо с кровати свою одежду. Обычно она состояла из спортивного костюма. Сегодня Ванька тоже был одет в такой костюм. Удивляться тут нечему – он был инструктором по фитнесу в строительной фирме его мамаши. Сначала, когда штат ее сотрудников не перевалил еще за полсотни, никакой должности инструктора в наличии не имелось – и фитнесом заниматься было особенно некому. Да и сам будущий инструктор еще учился на спортфаке. Но со временем фирма разрослась, обрастая дочерними предприятиями и филиалами, Ванька закончил институт, вот надобность в нем и появилась. Инструктор по фитнесу, он же – ответственный за разного рода спецпоручения, он же – один из секретных агентов, выполняющих секретные миссии при его засекреченной сухопарой мамаше. Угораздил же господь отца…
      Все Ванькины должности, кроме связанной с фитнесом, плохо укладывались в голове Аси. Определить круг его обязанностей она бы ни за что не смогла, даже если бы и старалась, а потому часто дразнила братца, обзывая бездельником. Ванька не злился. Но в глубине души Ася подозревала, что он с ней мысленно соглашается.
      Сама же она работала старшим экономистом на бывшем военном заводе, успевшем вовремя перепрофилироваться в совместное предприятие по сборке телевизоров. Асю на работе очень ценили, хорошо ей платили и заставляли вкалывать так, что у нее порой от цифр рябило в глазах. Зато она избавилась от возможности постоянно сталкиваться нос к носу со своей мачехой. Работай Ася в фирме, все было бы иначе.
      Ася подошла к окну, чуть приподняла штору и невеселым взглядом обвела двор.
      Господи, какое же запустение. Ну, почему было просто не заасфальтировать дорожки? Нет же, этой замороченной на собственной безвкусице бизнес-леди для чего-то понадобилось засыпать их гравием! А потом она разъезжала по ним на своем громадном, как автобус, «Лендкрузере», останавливалась с визгом у крыльца и буксовала потом так, что гравий этот летел в окна мелким каменным дождем. За прошлую осень мачеха накатала такую колею на этих дорожках, что Асин «жигуленок» непременно цеплялся днищем, когда она пыталась пробраться к дому, не желая оставлять машину под березами и идти потом пешком по грязи. Сейчас, весной, эти колдобины днем наполнялись водой от растаявшего снега, а к ночи промерзали насквозь. Что-то будет в мае…
      Нет, не любила Ася тут бывать. И мачеху свою не любила тоже. Та, кстати, платила ей такой же вежливой неприязнью. Все десять лет, что отец прожил с ней, она падчерицу едва замечала.
      Ася отошла от окна. Скинула халат, надела пижаму, которую всегда держала под подушкой, и влезла под одеяло, укутавшись по самые глаза.
Поспать бы сейчас часов хотя бы пять. Сладко поспать, без сновидений и без мыслей. Но Ася знала – они не дадут ей покоя. Что-то там Ванька говорил такое о ее уверенности… Да ни черта она ни в чем не уверена! Ни в Ленькиной непричастности не уверена, ни в верности его – тем более. Только вот обсуждать все это она никак и ни с кем не собирается. Пусть Ванька, проснувшись, напряжется и изложит ей несколько параллельных версий. Они подумают над каждой, попытаются как-то их отработать. Определить возможных фигурантов дела. Так, кажется, это называется у профессионалов. Отработают, определят, а так, глядишь, и рациональное зерно во всем этом мусоре отыщется. Свою же тайную версию она оставит пока при себе. Пускай она пока постоит «на паузе». Скомандовать «пуск» Ася всегда успеет. Может быть, ей и не понадобится этого делать. Да, если найдется какой-то виновник ночного происшествия, конечно же, не понадобится. Только бы его найти…

      Дождь хлестал в окно с такой силой, что, казалось, истинной целью его было побить все стекла в окрестных домах. Ася порадовалась собственной предусмотрительности, заставившей ее оставить машину под березами. А то непременно увязла бы на мачехиных гравийных дорожках. Непременно увязла бы.
      Она отошла от окна и с брезгливой гримасой посмотрела в сторону своей одежды, грязной кучкой сваленной в углу комнаты. Вытащила пакет из нижнего ящика комода и засунула все вещи в него. Потом открыла шкаф и принялась рыться в нем, отыскивая что-нибудь подходящее для возвращения домой. Если Ленька никуда не ушел и не уехал, то непременно прицепится, почему, да что, да как, и какой черт погнал ее на дачу накануне выходных, и так далее…       Дачных вещей в шкафу было немного. В основном те, что дарила ей мачеха. Ася выудила с обширных, почти пустых полок вельветовые джинсы, широкий светлый свитер с большим объемным воротом, пару носков, колготки и начала одеваться. К тому времени, как внизу в кухне затопал Иван, она была почти полностью готова. Успела даже смочить волосы и уложить их феном. Получилось совсем неплохо, хотя обычно ее волосы требовали гораздо большего ухода. Краситься она не стала вовсе. Оглядела себя в гардеробном зеркале, осталась вполне довольна собой и лишь тогда потянулась к мобильному.
      Сегодня была суббота. Ленька, если он, конечно же, не окончательно остервенел, должен быть дома. И если он не полностью уничтожил в своей душе обязанности супруга, то должен уже начать волноваться. Звонить он ей не звонил, но ждать-то ее звонка точно должен… может быть.
      Ася уселась на самый краешек кровати, набрала свой домашний номер и стала ждать. Сейчас… Вот сейчас он, шлепая босыми ступнями по ламинату, метнется к столику в холле, где у них стоит аппарат. Увидит, что звонит она, и, может быть, даже обрадуется, что с ней все в порядке. Что она не пропала, не разбилась на машине, ее не разбил паралич, не захватили террористы и что она не провела ночь с любовником.
      А ведь никто и никогда не мешал ей его завести, черт возьми. Никто и никогда. За исключением ее самой. Она сама себе мешала отвечать изменой на измену, низостью на низость, холодностью на холодность. Потому что любила его. И еще, наверное, потому, что не была подлой по сути своей.
      – Алло, Аська, черт возьми! Ты где сейчас? Я всю ночь не спал, тебя дожидаясь! Ты что творишь, девочка, в самом деле?! – Все это ее муж успел выговорить на одном дыхании, не дав ей опомниться и не дав ей возможности хотя бы поздороваться. – Отвечай, где ты?! Ты ведь не бросила меня, скажи! Аська, какого черта ты молчишь?
      – Я… – Слезы так сильно стиснули Асино горло и так близко подступили к ее глазам, что выговорить хоть что-то стало очень трудно. – Я так… так люблю тебя, Ленька!
      – Я тоже люблю тебя, дорогая, – изумленно прошептал ей на ухо самый любимый из всех голосов голос. – Но что случилось? Ты плачешь?