Лицо сделалось вздувшимся, красным и некрасивым. Ладони, сдавившие виски, тянули веко, делая ее похожей на некрасивую, зареванную азиатку. Слезы, размером с фасолину, закапали ее письменный стол, вернув ему на время исчезнувшую с годами полировку. Прямо там образовалось целое озеро сейчас. Озеро ее слез…
      Надо было немедленно успокоиться, взять себя в руки и перестать реветь. И она пыталась, но стоило подумать, почему люди такие дураки, как озеро на ее письменном столе немедленно пополнялось новой порцией влаги.
      Почему люди такие дураки?! Почему они не умеют ценить то, что имеют?! Зачем стремятся к чему-то призрачному?
      К людям-дуракам Даша относила прежде всего своего непутевого брата Леху. Именно он явился причиной ее полуторачасовых рыданий. Точнее, его неожиданное решение уйти из семьи. Правда, в момент скандала Лехи и его супруги Варвары, свидетелем которого Даша оказалась, она не уловила конкретики. То есть Леха ни разу не сказал об этом прямо. Орал что-то про измученную душу, про одиночество, про боль, которая не проходит, и… про не разогретый вовремя обед, невыглаженные рубашки и невыстиранные носки. Но вот про свой уход от Вари и сыновей…
      Нет, этого точно не сказал. Об этом очень громко, точнее, истерично заявляла без конца Варвара. И призывала его рассказать сестре всю правду. А Леха…
      Леха изумленно таращил глаза, мотал головой, то и дело крутил правым пальцем у правого виска и все время твердил одно и то же:
      — Ты че, Варька, дура, что ли?! Ты дура, да?!
      Варвара отвечала неизменно одно и то же:
      — Я не дура!!! Это ты козел!..
      И потом все сначала и в той же последовательности. Прерывались супруги лишь на перекур. Варька хватала свою пачку сигарет и неслась на балкон. Леха хватал свою и топал на лестничную клетку. Он всегда там курил. У него там даже собственная пепельница имелась: жестяная банка из-под чая с высверленными дырочками по диаметру горловины.
      Когда перекур заканчивался, супруги снова сходились в гневном поединке. Они скандалили с таким упоением, с такой неиссякаемой энергией, что порой Даше казалось, что они получают от этого удивительное удовольствие. Но потом вдруг Варвара расплакалась вполне натурально и вполне натурально упала в обморок.
      Хвала небесам, дети были в этот день у ее родителей, иначе к Вариным слезам прибавились бы еще и вопли мальчишек. Они бы непременно напугались распростертого на пятнистом ковре гостиной тела матери. Лешка и тот напугался. Даша тут же подлетела к Варе, отослав брата за водой и лекарствами на кухню. Склонилась над ней, а та вдруг открыла глаза и подмигнула, прошептав:
      — Молчи, Дашка, пускай попрыгает, козел!
      Козел перепугался конечно же. И напрыгался вволю, и чувство вины его едва не задушило. Ну а уж когда Варвара «пришла в себя» и принялась слабым умирающим голосом составлять устное завещание, умоляя не оставлять после ее смерти мальчишек, Леха совершенно рассопливился и принялся покрывать поцелуями тело жены с головы до пяток. А этими пятками, между прочим, Варька шлепала по пыльному полу лоджии, когда выскакивала на перекур.
      И это умные люди?!
      Даша, воспользовавшись моментом, тихонько просочилась в прихожую. Сняла с вешалки свою куртку, сунула ее под мышку, натянула сапоги и вышла на лестничную клетку. Дверь за собой закрывала, боясь дышать. Даша прислушалась, приложив ухо к двери, — тишина. Никто не поспешил за ней следом — значит, мировое соглашение сейчас заключается прямо на том же пятнистом ковре в гостиной, где теряла сознание притворщица Варвара.
      Даша ее не осуждала — нет! Как раз напротив, считала, что Лехина жена — молодец. В любви и войне, как известно, все средства хороши. У Варьки вот были свои. Но…
      Но все равно до боли в сердце было жалко Леху. Так жалко, что, вернувшись в свою квартиру, которая осталась после смерти родителей и которую Леха даровал ей, переехав на жилплощадь супруги, Даша разрыдалась.
      Начала рыдать еще у порога, стоило двери за ней закрыться. Стянула с себя сапоги. Закинула куда-то в угол куртку, туда же полетела и сумочка. Прошаркала в свою детскую спальню, уселась за стол и… просидела там, рыдая, целых полтора часа.
      Леха позвонил ближе к вечеру.
      Даша как раз немного успокоилась, приняла душ и, облачившись в толстенный, как валенок, халат, сидела на кухне и ужинала набившей оскомину яичницей.
      — Привет, сестрища, — шепнул виновато в трубку брат и засопел тут же, засопел. — Ты уж прости нас, дураков, лады? Разошлись, как самовары тульские, а ты небось ревела потом час.
      — Полтора, — уточнила Даша, снова почувствовав отвратительное покалывание в глазах.
      — Что — полтора?
      — Полтора часа ревела.
      — А-а-а… — протянул Леха.
      И Даша тут же представила, как тот запрокидывает почти налысо стриженную голову, и виновато крутит ею из стороны в сторону, и зажмуривается, и жалеет ее, жалеет — свою маленькую, осиротевшую не ко времени сестренку.
      — Леш, ты это… — Даша снова заплакала, не удержалась, она ведь тоже жалела его, всегда жалела, а любила еще больше. — Ты только от Варьки не уходи, идет?
      — Да ты че, Дашунь? Сдурела, да? Да разве я пацанов кому отдам своих?! Ага, щ-щас, размечтались!!! Придет какой-нибудь пентюх чужой и станет им пальцем тыкать и указывать, да?! Ни хрена так не получится, сестрища!
      — А чего же тогда Варька говорила? — Крупная слеза шлепнулась в самый центр яичного желтка, бриллиантово блеснув в свете кухонного светильника.
      — Варька, она любит всякий вздор молоть, чего ей! — хохотнул Леха, но совсем не весело, а с печалью какой-то маетной. — Ты не слушай ее, Дашунь, не слушай. Ты вот лучше расскажи старшему брату, как провела минувшие выходные? Ездила к Татьяне на дачу?
      — Ездила, — вздохнула Даша, ткнув вилкой в собственную слезу, застывшую на оранжевом яичном кружке.
      — Ну! И как там? — воодушевился моментально Леха.
      — Как обычно бывает на таких вечеринках. Сначала носились с мангалом по участку, не зная, куда его лучше пристроить. Пока носились, пару раз приложились к стаканам. Пока устанавливали — еще по разу. Пока костер, пока угли, пока мясо жарилось… — Даша еле успела подавить еще один тяжелый вздох и, чтобы не расстраивать брата, закончила с фальшивой радостью: — Короче, мясо все мне почти досталось. Есть было уже некому.
      — Почему? — По голосу стало ясно, что Леха насупился.
      — Все обожрались, как свиньи, братец! Все обожрались к тому моменту, как мясо было готово. Так-то…
      — Нечего было тебе туда ездить, — моментально изменил он свое мнение, тут же представив свою единственную сестру в обществе пьяных идиотов. — Лучше бы… Лучше бы… Лучше бы ты в библиотеку сходила, и то польза.
      — Ага, или в планетарий. Или на лекцию о вреде табакокурения или алкоголизма, — закончила она за него противным голосом.
      Стремление Лехи поскорее устроить свою сестру, вернее, пристроить, иногда доводило Дашу до бешенства.
      — Мне всего двадцать два года! Я не хочу так рано замуж!!! — пыталась она увещевать брата.
      И так ведь Леха все подстраивал всегда нелепо. То он с неженатым приятелем якобы мимо ехал, и машина заглохла, пока ее ремонтировали или они ждали службу эвакуации — здесь были разные варианты, — замерзли, зашли погреться и попить чаю.
      Потом еще был вариант с телефоном. Товарищу Лехи непременно нужно было кому-то позвонить, а все таксофоны, как на грех, вымерли на ближайшем километре.
      Однажды он привел к ней целую бригаду — вроде бы для того, чтобы нанять их для ремонта ее квартиры. Ремонт давно назрел, средства Леха выделял и все такое… Но смотрины прошли неудачно, ни одному из четверых Даша не понравилась — больно сурова, равно как и они ей — сплошная разнузданность. Ремонт пришлось отложить.
      Ремонт отложили, а вот попытки выдать ее замуж — нет. Взять хотя бы день рождения Лешкиной начальницы — Татьяны. Как Даша не хотела туда ехать, как не хотела! Нет, настоял, и что вышло?
      Да ничего не вышло! Мало того что вся компания, будто наперегонки, напилась в рекордно короткое время, так еще один из умников полез к ней с нежностями. Пришлось дать ему по лицу и уехать оттуда на такси.
      — Дашунь, малыш, а как там сосед твой поживает? — вкрадчиво так, по-хитрому спросил вдруг Леха.
      — Мне-то что, как он поживает? — разозлилась моментально она, поняв, куда тот клонит. — Я к нему в гости не хожу. Он тоже.
      — Вот это плохо, — опечалился Леха. — Парень такой замечательный. И скажу тебе по секрету, ты ему очень нравишься, Дашка.
      — Да ну?! — Вилка с таким остервенением терзала теперь яичницу, чиркая по тарелке, что от этого противного скрежетания у нее заломило зубы. — Это с какой же такой поры я ему принялась нравиться, Леша?! Уж не с той ли самой, когда ты начал ему меня сватать?! Ты прекрати, понял?! Прекрати, или я…
      Она угрожала ему неоднократно. И однажды почти выполнила свою угрозу уехать в Москву — в поисках лучшей жизни, лучшего заработка и лучшего претендента на ее распрекрасную руку. И даже собрала вещи и выкупила заказанный билет на самолет, но потом все же осталась. А как было уехать, если Леха примчался в аэропорт с бледным лицом, трясущимися руками и нервно кривившимся ртом и начал говорить такое!
      Она не имела права оставлять его совершенно одного!!! Он не может и не станет жить без нее!!! Она все, что осталось у него истинно родного в этой жизни!!! И если она — мерзавка — посмеет уехать от него, то он возьмет и… утопится.
      Склонность к суициду в их крови плескалась через край. Все мужики по отцовской линии кончали жизнь самоубийством. Не попади их отец с матерью в дикую автокатастрофу, кто знает, в какой петле закончил бы он свою жизнь.
      Даша осталась, но с тех пор время от времени нет-нет да и приструнит брата шантажом. Он успокаивался на время, но потом начиналось снова.
      Сейчас Леха успокаиваться не пожелал, а настырно переспросил:
      — Что ты? Ну что ты?! Уедешь? А кому ты где нужна без жилья, денег, прописки? Ты дурить прекращай, сестрища! Брат тебе дело говорит, а ты слушай. Володька пускай и не мачо, но пацан реальный, понятно?
      — Нет! — выкрикнула Даша с чувством и тут же, чтобы окончательно не разругаться с Лехой, забила себе рот яичницей, успев лишь пробубнить: — Мне непонятно, что такое реальный пацан!
      — А я тебе сейчас объясню! Я объясню, а ты послушай!
      И Леха вдохновенно принялся рассказывать ей, как здорово она может зажить с Володькой Королевым. Какой он классный, работящий, аккуратный, порядочный. В каком порядке у него на кухне все баночки со специями. Как сияют его ложки и половники. А в унитазе можно запросто грязные руки ополоснуть, настолько тот белоснежен. И в подвал за картошкой его посылать не придется, он сам привык туда бегать, без лишнего принуждения. И пол вымоет, и постирает…
      — А в избу горящую войдет? — перебила сладкий речитатив брата Даша.
      — Что? — Тот конечно же моментально понял, что вопрос содержит изрядную долю яда. — В какую избу, если у него трехкомнатная квартира? Ты чего мелешь?
      — Я говорю, в избу горящую войдет твой герой-любовник, если в этой избе я гореть стану, Леш?! Он войдет или прежде баночки расставит, унитаз вымоет, отряхнет штаны и проверит наличие в кармане страхового медицинского полиса?
      Володьку Королева Даша терпеть не могла. С самого раннего детства, с того самого момента, когда он выговорил ей менторским тоном — хотя разница в возрасте составляла всего лишь пару лет, — что приличной девочке не пристало ковырять в носу принародно.
      Приличной девочке на ту пору было семь лет, в носу у нее свербело от густого столба пыли, поднятого уличной машиной со щеткой. Да и народу никакого поблизости не было. Один лишь Королев-умник. Даша тогда, помнится, показала ему язык и убежала. Потом сильно переживала и все время ловила себя на разных нехороших поступках, недостойных приличной девочки. То колготки в подъезде остановится подтянуть. То выплюнет жвачку и промахнется мимо урны. То повидло из пирожка уронит прямо на кофточку и тут же начнет ловить его пальцами и совать обратно в рот, а пальцы при этом облизывать. Понимала, что нехорошо, но поделать ничего с собой не могла. И чувствовала себя при этом очень, очень нехорошей. А еще более нехорошим ей казался правильный Королев.
      — Леш, можно я как-нибудь сама, а? — примирительно протянула Даша, когда Леха затих в трубке и засопел, засопел. — Извини, но мне же с ним спать придется, если замуж. Так ведь?
      — Ну… Наверное… — не очень уверенно промямлил Леха. — А че?
      — А то! Не могу я с ним в постель лечь! Хоть убей, не могу!
      — А с кем можешь?! — Леха мгновенно принял стойку. — У тебя что, кто-нибудь уже есть?! И я об этом ничего не знаю?! Дашка, ты смотри у меня…
      И пошло-поехало! Теперь ей пришлось выслушать целую лекцию о вреде беспорядочных половых связей. Вспомнились венерические болезни, СПИД, разбитые сердца, поруганная честь, исковерканные жизни и все прочее в том же духе.
      Даша брата не перебивала, пусть оторвется по полной. У него сегодня был тяжелый день. Он за нее переживает, оттого с таким упоением и воспитывает. И это все же лучше слушать, чем про Королева.
      — Ладно, — выдохся минут через десять Леха. — Ты, в конце концов, уже взрослая девочка, сама понимаешь все. И если к этому моменту не наделала глупостей, надеюсь, что так будет и дальше. Ага, Дашунь?
      — Ага, — произнесла она и тут же густо покраснела.
      Глупость великую она на прошлой неделе совершила. Да какую великую глупость!!! Узнал бы Леха, точно посадил бы ее под домашний арест и ни за что уже, ни за какие коврижки не позволил бы ей жить одной, пользоваться старой «восьмеркой» и жить месяцами на родительской даче, которую он тоже подарил ей, отказавшись от своей доли в наследстве.
      То, что Даша скрыла от Лехи, было ее великой тайной, ее великой погибелью, потому что она… потому что она, кажется, влюбилась в того чудака, которого прятала на родительской даче. Прятала втайне ото всех уже почти неделю.
      От кого и зачем он прятался, Даша не знала. Она просто подобрала его буквально в сточной канаве, привезла в заросшую глухой крапивой деревеньку, поселила в полуразвалившемся срубе, оставила ему продуктов на неделю и с тех пор каждый час… Нет, каждую минуту думала только о нем.
      Когда она его встретила, он был прекрасен и отвратителен одновременно. Он отталкивал и притягивал как магнит. Он пугал и завораживал. И она сделала все именно так, как шептала ей совесть, и как просил ее он — Муратов Константин Станиславович. Так он ей представился, хотя запросто мог и соврать, документов она не видела. Он не поспешил показать, она постеснялась спросить. Выслушала странную печальную историю про его нелепую жизнь, нелепую случайность, оставившую его без угла, и поволокла в деревню. А вот про документы спросить так и не решилась.
      А как было спрашивать? Как?! Она же сама навязалась ему со знакомством! Сама пристала к бедному парню, сидящему слева от нее на скамейке. Или справа?.. Черт, с какого же боку он оказался от нее, когда она присела на ту самую скамью возле фонтана в центре города?..

      Таксист недовольно покосился на сотню, измятую в ее потной ладони. С печальным вздохом констатировал полное отсутствие чаевых. Дождался, пока пассажирка выйдет из машины, и резко стартанул с места, обрызгав ей джинсы из грязной лужи почти до колен.
      — Сволочь, — с обидой шепнула ему вслед Даша.
      Настроение было паршивым и без того. Она возвращалась с празднования того самого дня рождения начальницы своего брата Лехи, где все успели напиться задолго до застолья. Она оттуда удрала. Никто, к слову, и не заметил, хотя было еще достаточно светло, осень-то только-только начиналась.
      Вышла из машины в самом центре города, решив немного прогуляться, а этот гад взял да и забрызгал ей джинсы. Это он ей так за скупость отомстил. А она вовсе и не скупая! Просто денег лишних с собой не было.
      Пришлось идти в сквер неподалеку и пристраиваться на скамеечке, тут же проворно подобрав ноги под нее, чтобы грязная штанина не так бросалась в глаза. Но кажется… кажется, она была не одинока.
      Рядом с ней кто-то с такой же аккуратной предусмотрительностью прятал рваные ботинки под скамьей и при этом еще драпировал полой расстегнутой куртки огромную дыру на джинсах на бедре.
      Сначала она рассмотрела именно это — рваные ботинки с отстающей на правом ботинке подошвой и дыру на штанине. Потом подняла взгляд выше.
      Да, дела у парня, видимо, были не очень. Куртка тоже зияла дырами. Свитер под ней был не лучше. Складывалось такое впечатление, что одежду парень позаимствовал на городской свалке или у щедрого бомжа. И Даша ни за что и никогда не вступила бы в диалог с ним, не окажись под этой одеждой такого… великолепия.
      Сначала ее поразили руки парня. Это не были руки попрошайки, пьянчужки, бродяжки. Руки были холеными, с чистыми ухоженными ногтями, что совершенно противоречило распущенной кромке рукавов свитера. Пальцами, что барабанили теперь по коленке, с успехом можно было клацать по фортепианным клавишам либо по компьютерной клавиатуре. Выколачивая при том огромные деньги. Но, невзирая на это, парень остро нуждался в средствах. Это было бесспорно.
      Ее взгляд полез выше и, добравшись до его физиономии, просто остекленел.
      Такого поразительно прекрасного мужского лица Даша прежде рядом с собой не видела. Артисты и музыканты, балующие глаз экранной привлекательностью, были не в счет.
      Парень был настолько хорош собой, что она едва не ахнула, мысленно тут же надев на него что-нибудь поприличнее.
      Изумительной голубизны глаза смотрели на нее очень серьезно и немного виновато, и она не выдержала.
      — Вам плохо? — зачем-то спросила Даша.
      — Мне? — Он вздохнул, помолчал немного и проговорил, согласно кивнув: — Бывало и лучше.
      — А что так? — продолжила она гнуть линию милосердия.
      — Да вот так, — снова вздохнул незнакомец, не отводя взгляда и принявшись теперь уже рассматривать ее с головы до пят. — А вам хорошо?
      — Не очень, знаете. — Даша робко улыбнулась и совсем уже не к месту вдруг предложила: — Я могу вам чем-то помочь?
      — Мне?! — Такого поворота, судя по всему, он не ожидал. — А чем вы можете помочь мне? Кстати, меня зовут Константин… Муратов Константин Станиславович, если угодно.
      Ей было угодно, еще как было! Она, моментально потонув в бирюзовом великолепии его взгляда, была готова для него, ради него на все, на все!
      — Даша, — пробормотала она и протянула ему заледеневшую от испуганного томления ладошку. — А я просто Даша, если вам угодно.
      — Слушай, давай на «ты», если не против, а? — Ладошку он пожал с некоторой заминкой, будто собирался поцеловать ее, а потом передумал.
      — Давай, — обрадовалась она такому скорому освобождению от официальности.
      Тут же поспешно спрятала руку в карман куртки. Та просто плавилась от его прикосновения. Интересно, что случилось бы, приложись он к ее руке губами? Со скамейки бы свалилась? Может быть… Может быть…
      — Чем занимаешься? — продолжил разговор Костя, тут же сел к ней вполоборота, очень красиво, совершенно не стесняясь своего рваного наряда, расположившись на скамейке.
      — Сейчас?
      — Ну, и сейчас, и вообще. — Его рука вольготно раскинулась на деревянной спинке, почти дотягиваясь до ее плеча. — Я вот, к примеру, в настоящий момент и бездомный, и безработный. А ты?
      — Я?.. Я и с домом, и с работой. Мне в этом отношении немного легче.
      — А в каком тяжело?
      — В том самом, что я… — Тут бы вот ей помолчать или придумать что-нибудь отвлеченное, неконкретное, а она возьми и брякни: — В том, что я совершенно одинока.
      — А-а-а… — протянул Константин совершенно без выражения, помолчал, побарабанил красивыми ухоженными пальцами по деревяшке и спросил: — А что так?
      — Да вот как-то сложилось. Родители погибли. Брат живет своей собственной жизнью, а я так вот — совсем одна.
      На что она надеялась в тот момент, на что?! Что он вдруг встанет, протянет ей руку и скажет, что готов прямо сейчас разделить с ней ее одиночество?! Наверное…
      Константин ничего подобного ей не предложил. Он просто смотрел на нее все с той же смесью серьезности и виноватости и помалкивал. А она продолжала упорствовать.
      — Знаешь, Костя, — решилась она после долгой томительной паузы, — я ведь, наверное, все же могу тебе помочь.
      — Ну, ну, — подбодрил он, улыбнувшись.
      Улыбался он, кстати, божественно. И рот его, и ровный ряд белоснежных, совершенно не запущенных бродяжничеством зубов смело могли бы украсить рекламный щит любого стоматологического центра. Просто бери парня за руку и веди сниматься на рекламный щит этот. Вот вам и заработок, кстати!
      — У меня в пригороде есть домик, — продолжила она доставать бедного Костю. — Там никто не живет. Условия, конечно, не ахти, но это все же лучше, чем ничего. Так ведь?
      — Возможно, — не отказался и не согласился он, как-то неопределенно двинув гладко выбритым подбородком. — А как туда добраться?
      — На машине!
      — У нас и машина имеется? — Глаза его прищурились, и изначальная виноватость тут же была вытеснена подозрительностью, что ли.
      — Имеется, — Даша кивнула. — «Восьмерка». Брат подарил на двадцатилетие.
      — Нам двадцать все же есть?
      Его вопрос был понятен. Она выглядела очень молодо, очень. Спиртное в магазине часто отпускали при наличии паспорта. Леха говорил, что в этом ее достоинство. Она психовала, пытаясь изменить прическу, макияж, чтобы набавить себе хоть парочку годиков.
      — Двадцать два, — уточнила Даша на всякий случай, чтобы Костя знал о ее совершеннолетии из первых, так сказать, уст. — Так как? Едем?
      Думал он недолго. Помолчал, покрутил головой, снова посмотрел на нее, потом сказал:
      — А знаешь, в этом ведь что-то есть! Почему нет?! Чего ради тогда все это…
      Сумбурная скороговорка не внесла особой ясности, но немного приободрила Дашу. Неважно, что он до сих пор так и не сказал ей «да», главное — «нет» не прозвучало.
      — Хорошо, едем. — Костя встал, протянул ей руку, но вдруг отдернул, оговорившись тут же: — Ой, знаешь, мне нужно позвонить моему другу. Он будет очень волноваться, если я вдруг пропаду.
      «Пропади! Ну, пропади же! — мысленно уговаривала его Дарья, встав со скамейки и замерев рядом с Муратовым. — Пропади со мной навсегда!»
      Кажется, была такая песня. Или очень на нее похожая. Финальный куплет с припевом тоже стерся из памяти, но вот про «пропади» Даша помнила очень точно и отчетливо. И пропадала, пропадала, пропадала…
      Ей совершенно не бросилось в глаза то, что Костя звонить принялся с мобильного телефона, извлеченного из кармана расхлыстанной вдрызг куртки. И то, что телефон был одной из самых последних моделей, очень дорогой, совершенно не показалось ей удивительным.
      Счастьем дыбилась одинокая ее, запущенная душа, сказал бы поэт. Счастьем и ожиданием необыкновенного чуда. И Даша повезла Муратова через весь город на троллейбусе к собственному гаражу. Потом завезла домой, где вытащила из заветной шкатулки одну треть своих сбережений. Следующим этапом был супермаркет, где забивались продуктами и средствами личной гигиены громадные пакеты. Хвала небесам, скудноватыми у девушки оказались сбережения, иначе красоваться бы Константину в новеньких джинсах и рубашке с курткой.
      Она носилась меж прилавков с горящим от возбуждения и радости лицом. Хватала все, что попадалось под руку. Бросала в магазинную тележку и виновато улыбалась, когда Константин противился и возвращал ненужную ему вещь обратно.
      И еще он говорил ей при этом тихим голосом председателя попечительского совета:
      — Эк тебя разобрало, Даша. К чему такие траты? Это лишнее, поверь мне. С чем сама останешься?
      Ей хотелось орать на весь магазин, перекрывая гул сотни голосов, что с ним, с ним она останется. И никого ей не нужно, кроме него. И от всего она готова отказаться ради него. Не есть, не пить, не наряжаться и не откладывать на летний отдых на море, лишь бы быть с ним все время рядом.
      Потом она повезла его за город, забыв, что дорога не близкая, а время к вечеру. Что там и жарким летом колея глубиной в полметра, а уж что говорить про раннюю осень, когда следы пятиминутного дождя просыхают неделю. И про то не думала, что в деревне обитаемым остался всего лишь дом Щукиных, которых в шутку еще при густозаселении именовали Щукарями.
      Вот, казалось бы, пугайся — не хочу! Молодая девушка везет загадочного незнакомца в совершенно глухое место. Где может произойти бог знает что! И узнать об этом никто не узнает, в том числе и о том, где потом останется ее могилка, но…
      Не боялась! Не боялась, как будто белены обожралась на воскресном дне рождения у начальницы своего брата. Кто-то водку жрал, а она белену! Надо же было так ума лишиться в считаные минуты. Да что там минуты, счет шел на секунды. Стоило Муратову взглянуть на нее, как она и сомлела. И ведь отрезвления не наступало, хотя должно бы было наступить.
      Еще тогда должно было бы наступить, когда она съехала с шоссе на грунтовку и принялась швырять бедную старую «восьмерку» на дорожные амбразуры.
      Не наступило!
      Потом, когда въехала в деревню уже в полной темноте и долго петляла средь запущенных, заросших высохшим бурьяном улиц, пытаясь отыскать свой дом.
      Не наступило!
      И когда вошли наконец в старый тлеющий год от года дом, где отвратительно скрипело и повизгивало все вокруг от дверей до ветхих половиц под ногами.
      Не наступило!
      Не было никакого просветления в полыхающих эйфорией мозгах! Не трезвела Дашка и трезветь не желала! Она просто сошла с ума, вот и все! Как же еще можно было расценить тот факт, что она осталась с Муратовым в доме до утра?!
      Нет, она честно пыталась уехать, оставив его там с горой продуктов, вещей первой необходимости от бритвы до куска хозяйственного мыла. Пыталась, но не уехала.
      Не уехала, потому что Костя вдруг возмутился, закапризничал, заметив, как Даша медленно двинулась к двери.
      — Ты что это, хочешь свалить отсюда?! Эй! Я не понял, ты чего это?! Собралась уехать, так?!
      — Ну… да… Мне завтра утром на работу рано вставать, и потом… Мы же договорились…
      Никто ни о чем не договаривался. О чем Константин ей и поспешил напомнить, преградив путь к отступлению:
      — Я так не договаривался, Даш! Мне тут не в жилу одному среди ночи оставаться. Жутко тут и одиноко. Да и тебе опасно в обратный путь в такое время одной…
      Но вот позабыл напомнить, что оставаться с незнакомцем в такое время да еще в глуши гораздо опаснее.
      Ну, да, конечно, они переспали! А как еще мог развиваться сюжет в такой ситуации, скажите?!
      Он, она, почти сто километров от города. Глушь такая, что слышно, кажется, как с бархатистым шорохом скользят по небосклону плотные ночные облака. Из всего освещения лишь три свечки в старом медном канделябре, укрепленном на гнилом подоконнике. А нет, забылось. Еще печь исправно подавала тепло и скудные отблески огня сквозь старые неплотные заслонки. Потом еще имелся старый стол, накрытый новенькой клеенкой — она ведь и ее прикупила, да. На столе бутылка вина, приобщенная Константином ко всему прочему уже на выходе из магазина. Снизка бананов, колбаса, треугольники плавленого сыра, две пластиковые тарелки с заваренным кипятком ужином. Банка крохотных огурчиков с незнакомым по детству названием «корнишоны». Опята, прожженные уксусом до прозрачности. И они совершенно одни в этой заброшенной, забытой деревне. Совершенно одни на этой планете, покинутой всеми ради того, чтобы быть им вдвоем.
      Приблизительно такая чепуха пульсировала у Дашки в мозгах, когда они ели, пили, разговаривали. Когда Костя потянулся к ней, сначала легонько поглаживая косточку на ее запястье, потом локоток, а потом…
      О том, что никому не расскажет про Константина Станиславовича Муратова, Даша решила, как только въехала в город ранним утром в понедельник.
      Никому и ничего про него не расскажет. И добавлять к нерассказанному о Косте комментарии про собственную глупость, тоже ни за что не станет.
      Пускай живет себе там ровно столько, сколько ему требуется, решила она, заметно протрезвев к утру. А как ему надоест, пускай катится ко всем чертям на все четыре стороны.
      Нет, это опять неправда.
      Так подумала Даша уже почти через неделю после воскресного своего безумия. Сначала путевые направления для Муратова были более щадящими.
      Она вернулась в город, когда еще многие спали. Когда дворники только-только доставали из своих закутов замызганный свой рабочий инвентарь. Когда, казалось, только минуту назад прошлись по городу поливочные машины. И когда спать бы ей еще и спать, а она…
      Она уже въезжала в город! И одному богу было известно, какой стыд Даша испытывала за себя перед самой собой. Стыдно было вспоминать себя неумелую минувшей ночью на старом скрипучем топчане. И белье свое неэротичное тоже. И как потом неловко прогибалась над медным тазиком за печкой, пытаясь помыться. И бога молила лишь об одном: чтобы Костя вдруг не вздумал заглянуть за печку и не застал ее за неуклюжими попытками привести себя в порядок.
      Он не заглянул. Он уснул к ее возвращению, хотя она пробыла там чуть больше пяти минут. И спал все время, пока она собиралась поутру, хотя она нарочито погромыхивала старыми табуретками и ойкала, будто бы наткнувшись на них.
      Взяла сумку в руку и пошла к двери, все время оборачиваясь на него спящего. А вдруг вот сейчас он откроет глаза, улыбнется ей и снова попросит остаться. Она уже и извинительное заявление для своего начальника заготовила, если вдруг Костя ее попросит остаться. Не попросил. Не проснулся даже. И тогда, исчерпав весь свой лимит по шумовым эффектам, Даша не выдержала и написала помадой прямо на клеенчатой скатерти номера своего домашнего, рабочего и мобильного телефона. Подумала чуть и приписала: «Позвони».
      Только после этого она вышла из дома. И только потом влезла в машину, нарочито долго прогревая и без того незастывший двигатель. Уехала, не оглядываясь. Потому и не видела, как провожает взглядом Муратов ее «восьмерку» из подслеповатого окна. И слышать, разумеется, не могла, как он набрал знакомый номер, ткнув пальцем в тройку. Как извинился за ранний звонок и обескураженно произнес потом: