Ее ожидание не было утомительным. Оно было спокойным, блаженным, не обремененным скачками секундной стрелки часов. Ей было все равно, сколько прошло времени и сколько еще оставалось. Неважно было даже то, что ждать, возможно, придется до вечера. Все равно! Все равно уже сегодня она поедет к морю с мужем, которого очень уважала, любила и вообще боготворила, совсем позабыв, что творить себе кумира — богопротивное занятие. Вернее, не позабыла, а просто не ломала голову над тем, нарушает она заповеди или нет. Это только ее личное, и поделать с этим она ничего не могла.
      — Настораживает тот факт, что жертвами мошенников становятся вполне нормальные люди! — уверял с экрана какой-то безликий тип, без конца теребивший шариковую ручку. Хотя это вполне могло быть у него и нервным. Мало ли, переволновался человек, не каждый же день тебя снимают камеры. И от конфузливого незнания, куда в момент съемки девать незанятые руки, щелкает затвором авторучки. — Граждане, прошу вас быть бдительными! — призывал через слово все он же. — Изощренность мошенников не знает пределов. С каждым годом они все более изобретательны! Преступники не гнушаются ничем. Играют на слабых местах своих жертв…
      Она невольно прислушалась, тут же задавшись вопросом: а какое у нее слабое место, интересно? Чем ее можно поддеть и заставить поверить в откровенное вранье и «разводилово», как любят говорить ее подопечные? В чем ее уязвимость?
      — Когда человека охватила паника, он очень редко способен включить свой здравый смысл, — продолжал предостерегать хмурый, безликий мужчина с очень суровым видом.
      Поверить в то, что он в самом деле сочувствует обманутым людям, ставшим жертвами матерых мошенников, было очень сложно. Не было в нем сочувствия, скорее усталость. Да, да, именно усталым раздражением несло от каждого его слова. Так и читался скрытый подтекст его выступления: ну до какой же поры вы будете такими тупыми, граждане, когда наконец вы позволите нам, несчастным, отдохнуть, сколько можно выручать вас из всякого рода неприятностей…
      Вот что было написано на лице майора Невзорова — так представил его ведущий в самом начале передачи, именно это удалось ей рассмотреть одним глазом. Второй лениво дремал, вжатый в подушку.
      Майор и правда, наверное, устал, подумала она с невольной жалостью, которая возникла скорее от спокойного ее безмятежного ожидания, а не от искреннего сочувствия.
      Устал, измотался, недосыпает, ест урывками, все больше на ходу и всухомятку. Еще он много курит, порой выпивает с коллегами, ежедневно накачивается дрянным кофе. К тому же наверняка обладает скверным характером.
      А какой еще может быть характер у человека с таким неулыбчивым тяжелым взглядом, едва пробивающимся из-под набрякших век? Конечно, скверный. Он, этот Невзоров, вечно думает, размышляет, связывает расползающиеся концы с концами в расследованиях, оттого у него и лоб весь в морщинах, и цвет лица серый, и рот скупо поджат. Его ведь и ночами наверняка с постели поднимают, и из-за праздничного стола выдергивают, и он не может себе «стопудово» — так тоже любят говорить ее подопечные — позволить такое вот ничегонеделанье. Он сочтет это преступным и безответственным. Нельзя терять время на то, чтобы просто лежать, ни о чем не думать, ничего не делать. А паузу ожидания можно заполнить чем-то полезным. К примеру, пол лишний раз подмести.
      — Брюзга, — обозвала она едва слышно Невзорова и даже показала ему язык, будто он мог это увидеть.
      — Не отмахивайтесь от моих слов, — неожиданно заявил Невзоров с упреком, будто ухитрился за ней проследить. Она даже покраснела, честное слово. — Есть хорошая французская пословица: «В опасении половина спасения!» Очень мудрые слова, прислушайтесь к ним. Если вы сами не озаботитесь своей личной безопасностью, безопасностью вашего жилища, то кто сделает это за вас?..
      Настроение неожиданно испортилось. Просто лежать и ничего не делать расхотелось, и Юля, сбросив ноги с дивана, встала. Посмотрела на свои измятые домашние брюки цвета слоновой кости, на задравшуюся на пупке майку, тут же нашла, что лак на обоих мизинцах облупился, и проворчала:
      — Вот все твои слабые места, дорогая!
      Муж с минуты на минуту вернется со службы, а она выглядит так, будто только что закончила генеральную уборку двухэтажного дома, приготовила обед на семью из десяти человек и…
      Этого же не было ничего!
      Не было двухэтажного дома — всего лишь большая благоустроенная квартира из трех огромных комнат, столовой, ванной, душевой и пары туалетов. И генеральной уборкой она не занималась, с этим благополучно справлялась приходящая домработница, которую порекомендовали соседи по подъезду со второго этажа.
      Не было семьи из десяти человек. Только она — Юля и ее муж — Степан. И обеды она не готовила. Этим занималась все та же Мария Ивановна, домработница с рекомендациями.
      Юля же была освобождена от гнета семейного быта. Полностью. Раз и навсегда. Это было первое требование Степана.
      — Моя жена должна быть женщиной, а не кухаркой, — заявил он безапелляционно, целуя огромный волдырь на ее пальце, который она ухитрилась посадить, ухватившись за огненную ручку кастрюли. — Мы можем позволить себе это, милая. Ради чего тогда работать?..
      Работой, правда, ее занятия можно было назвать с большой натяжкой, но платили неплохо.
      Имея высшее филологическое образование, она подтягивала отстающих оболтусов из хороших семей по русскому и литературе.
      Их было не так уж много — всего четверо. Приходили они к ней парами через день и занимались по два-три часа. Разве же это работа? Она и не уставала совсем. Ее как раз все это развлекало. Дети ее любили, старательно писали под диктовку, зубрили правила и слушали километровые отрывки стихотворений, которые она им читала с упоением наизусть.
      Время пролетало незаметно. И заработанных денег вполне хватало на то, чтобы покрывать расходы: содержание домработницы, массажный и косметический салоны и не очень дорогие подарки Степану. В общем, помимо денег, эта работа приносила другие радости: можно было смело спать допоздна, совершенно свободно распоряжаться своим временем и порой устраивать себе праздное времяпрепровождение, шатаясь по квартире в домашнем костюме.
      — Красотка, сказать нечего! — фыркнула Юля своему отражению в огромном зеркале.
      Выглядела она сейчас в самом деле не очень — на слабую троечку едва выглядела.
      От долгого лежания на диване штаны и майка помялись, волосы спутались, лицо чуть припухло, а на одной щеке образовалось два перекрещивающихся красных следа от подушки. И это за пару часов до отъезда!
      Кошмар, покачала бы головой Мария Ивановна.
      Непорядок, дернул бы подбородком Степан.
      Полный отстой, хмыкнули бы ее подопечные.
      Для исправления ситуации требовалось срочно в душ — под контрастные струи. Потом вооружиться бытовыми электроприборами, в плане электрических расчесок и фена. Залить физиономию нежной эмульсией с концентратом клубничного сока, пощелкать по щекам, покусать губы и только после этого можно было представать пред светлые любимые очи.
      Очи при встрече оказались слегка затуманенными.
      — Устал, — отбрыкнулся Степка от ее объятий и поплелся, сильно приволакивая ноги, в душ. — Я щас, погоди…
      Годить пришлось почти час. Степка за пластиковой дверью душевой будто целый батальон купал. Гремел чем-то, плескался, жужжал электробритвой и все никак не хотел выходить.
      — Степ, ну мы едем сегодня или нет? — ныла она под дверью и корябалась. — У меня уже все собрано. Сам говорил, что в ночь выедем!
      — Ап!
      Выпрыгнул он из душа совершенно неожиданно, когда она уже, устав ждать, взяла курс на гостиную. Тут же обхватил ее сзади, прижал к себе и поцеловал в шею, потершись гладковыбритой щекой о ее щеку.
      — Чего такая кислая?
      — А чего не киснуть? — притворно заныла Юля. — Пришел темнее тучи, заперся, не выходишь, на вопросы не отвечаешь.
      — Какие вопросы, Юлек?
      — Едем сегодня или нет?
      — Давай завтра с утра, а? — Муж повернул ее к себе и заглянул самыми прекрасными на свете голубыми глазищами ей прямо в душу. — Отдохнем, выспимся, а с утра пораньше в путь. Как тебе такая перспектива?
      Перспектива ей не понравилась. Дорожные сумки были собраны. Провизия в дорогу, приготовленная Марией Ивановной, тоже. Та зажарила курочку, напекла немыслимых слоек, которые не крошились в руках, а таяли во рту, нарезала тонкими пластинками сыр, намыла яблоки и груши. Все это очень аккуратно упаковала в плетеную корзинку, перестелив чистыми полотенцами. И что теперь? Все снова доставать? Распаковывать, убирать в холодильник курицу, которая к утру непременно покроется жиром? Фу, есть не захочешь…
      — Утром значит утром, — кивнула она, улыбнувшись мужу.
      Упаси бог с ним спорить. Такого она себе не позволяла никогда. И не потому, что не желала нелепых скандалов в доме, а просто потому, что почти всегда считала его правым. Он же умница — ее обожаемый муж. Умный и рассудительный. Если счел необходимым выехать завтра утром, стало быть, так надо.
      Необходимость остаться дома еще на один вечер скоро и проявилась.
      — Ты иди ложись спать, а я еще немного поработаю, — поцеловав ее в лоб, пробормотал Степан и раскрыл ноутбук на коленках, устраиваясь удобнее в кресле. — Нужно кое-что доделать, сбросить по электронке, дождаться одобрения, а тогда уж…
      — И в дорогу пора, да? — рассмеялась Юля. — Ты же устал. Отдохнуть хотел, Степ.
      — Мы куда с тобой едем вообще, я не понял? — шутливо повысил он голос. — На отдых, так ведь?
      — Ну, да.
      — Вот там и отдохнем. Иди, детка, отдыхай. А то будешь завтра носиком клевать всю дорогу. А мне собеседник нужен…
      Собеседник из нее получился никудышный. Невзирая на то, что проспала всю ночь как убитая. Даже не слышала, как Степан пришел. Стоило им отъехать от города за сотню километров, как Юлю потянуло в сон.
      Пейзаж за окном был однообразен и вскоре начал наводить на нее уныние заросшими сорняком пустошами и кособокими домами в придорожных деревнях.
      — Как же люди здесь живут, Степа?! Ужас просто! — восклицала она поначалу, до того, как принялась клевать носом. — Грязь какая… Запустение… Нельзя же так!
      — Их это, возможно, устраивает, — равнодушно дергал он плечами.
      — Но как может такое устраивать?!
      — Не устраивало бы, попытались что-нибудь изменить. Траву в палисаднике покосить, к примеру. Ленив мужик, милая, очень ленив. Только и может, что завидовать да на соседское добро зариться. Столько ворья, столько мошенников, ты себе не представляешь!
      — Ты знаешь, вчера передача шла по телевизору, — вспомнила она неожиданно про неулыбчивого Невзорова. — Так вот там…
      Она вкратце рассказала Степану обо всех предостережениях майора.
      — Ну вот! А я что говорил?! — подхватил тут же Степан. — Вместо того, чтобы свою смекалку использовать в нужном направлении, они изощряются в преступлениях. До такого порой додумаются, что диву просто даешься. С психологией опять-таки у них все поставлено…
      — Да! — перебила его Юля, снова вспомнив слова из передачи. — Об этом он тоже говорил. Мол, мошенники находят слабые, уязвимые места и играют на этом.
      — Вот-вот. И это все вместо того, чтобы работать. Зачем, к примеру, ехать и поднимать деревню, вилами махать, косой там, когда можно позвонить кому-нибудь по телефону и… — он внезапно умолк и тут же резко вывернул руль вправо, выругавшись: — Вот идиоты, а! Как можно так ездить, не пойму!
      Вскоре машин прибавилось, Степан полностью сосредоточился на дороге. И Юле ничего не оставалось делать, как, привалившись правой щекой к дорожной подушечке, дремать. Так и ехала, то откроет глаза, когда Степан, не выдерживая бездорожья, выругается, то снова их закроет.
      Заросшие сорняком пустоши часа через три сменились плантациями подсолнечника.
      — Красиво… — шепнула она, поправляя под щекой подушечку. — Как отражение восходящего солнца.
      — Почему? — не понял Степан, занятый дорогой.
      — Так на восток все время смотрят…
      Потом срезы оврагов запестрели меловыми залежами, еще дальше на пути выросли шахтные отработки, проехали Ростов, Краснодар. Машин становилось все больше и больше. В салоне, невзирая на работающий кондиционер, — все жарче и жарче. А Степан — все пасмурнее и пасмурнее.
      — Мне показалось или ты расстроился из-за телефонного звонка? — пролопотала Юля сонно, вытягивая затекшие ноги.
      — Какого звонка? — вздрогнул он, задетый ее рукой.
      — Тебе кто-то позвонил, ты рассердился и теперь едешь мрачнее тучи.
      Юля перегнулась назад, нырнув между сиденьями. Нашарила в корзинке минералку и, придавливая крышкой яростное шипение из горлышка, открыла бутылку.
      — Будешь пить?
      — Нет, спасибо, — он помотал головой, посмотрел на часы. — Ночевать будем в дороге?
      — Как скажешь, — она пожала плечами. — Я-то выспалась, а ты… Тебе же надо отдохнуть. Так кто тебе звонил, Степа?
      — Никто не звонил, — неожиданно резко ответил муж. — Тебе приснилось. А вот мне какой-никакой сон просто необходим. Просто отключаюсь. Переспим?
      — Давай, — согласилась она, немного на него обидевшись.
      Что в самом деле из нее дурочку делает? Она отчетливо слышала: звонок на его мобильный. Было это… Точно не скажет, но далеко уже за Ростовом. Мелодия еще очень странная звучала, что-то из шансона. Очень громко, к слову, звучала, мертвого бы подняла, а она даже и не спала, а так, дремала.
      Так вот, позвонил кто-то. Степан ответил. Долго слушал, не произнося ни слова. Потом буркнул очень резко и очень недовольно:
      — Да понял я, не дурак!
      И снова замолчал. Она еще подумала тогда, что разговор окончен, и приоткрыла один глаз. Нет, он по-прежнему слушал кого-то, прижимая свою «раскладушку» к уху.
      Юля глаз снова прикрыла и минуты через две едва не подпрыгнула, потому что Степа как закричит:
      — Через два, я сказал!
      Она завозилась. Хотела приоткрыть глаза, но услышала характерный звук, сопровождающий закрытие его телефонного аппарата, и решила не напрягаться. Разговор был окончен. И вот потом уже уснула достаточно крепко. А перед этим…
      Она не спала! Она слышала! Степан с кем-то говорил на повышенных тонах. Правильнее — слушал, а потом уже говорил. И слушал гораздо дольше, чем говорил. Чего тут скрывать?! Она же не дура.
      — Я и не говорил, что ты дура, милая, — Степан делано рассмеялся. — Я сказал, что никакого телефонного разговора не было, тебе это приснилось. Хочешь, посмотри во входящих звонках, там ничего нет.
      Проверять его? Проверять его искренность?! Да как можно! Она же… Она же верит ему, любит его, дорожит им и еще много, много чего, чему еще не успели дать названия, но что иногда душит ее просто до слез умиления. И вот, имея на руках такой разворот козырных чувств к своему мужу, она должна его проверять?
      Нет! Это противно.
      — Не сердись. — Она поймала ладонью его напряженный затылок и легонько погладила пальцами. — Может, и правда приснилось. Ты прости. Дорога… Так утомительно. Прости?
      — Все в порядке, — он передернулся. — От твоих пальцев у меня по спине мурашки.
      — Это хорошо или плохо?
      — Это отвлекает. — Он покосился на нее со значением. — Так я останавливаюсь у первого мотеля?
      — Давай…
      Невзирая на ее предвзятое отношение ко всякого рода придорожным ночлежкам и харчевням, как она это привыкла называть, мотель «Добрый сон» оказался весьма и весьма приличным местом. Двухэтажный деревянный сруб с впечатанными в бревна пластиковыми окнами. В каждом номере кондиционеры, крохотный, на двадцать посадочных мест, ресторанчик на первом этаже, окнами во двор. И три огромных пса, вяло несущих свою вахту по всему периметру.
      До ступенек мотеля «Добрый сон» Юля шла мелкими шажками, вцепившись в локоть Степана так, что тот болезненно захныкал через минуту.
      — Ты мне так кости переломаешь, милая.
      — Ну, собаки же, Степ! — прошептала она зловеще, боясь даже коситься в их сторону. — Непривязанные!
      — Если не привязаны, значит, не представляют опасности, — начал рассуждать логически ее самый умный на свете муж. — Разве стал бы хозяин мотеля так рисковать постояльцами? Нет, конечно. А если они не опасны, то и бояться их нечего, дорогая. Отпусти мою руку, больно же!
      Руки она не выпустила до самых дверей, но хватку ослабила. И вздохнула спокойно, только когда за ними закрылась дверь их номера.
      — А тут миленько, — признала Юля, оглядевшись. — Чисто и со вкусом.
      Чисто было до стерильности. Плитка в ванной комнате тоненько взвизгнула, когда она с силой провела по ней пальцем, пытаясь отыскать характерную слизь. Полотенца, постельное белье все в упаковках с еще не оторванными ценниками. Она могла бы, конечно, придраться, что, мол, все это надлежит пропустить через утюг. Что негигиенично, но…
      Но предпочтительнее было самолично вскрыть фабричную упаковку, чем догадываться, кто еще мог коснуться этого белья руками.
      Степан принял душ первым. Она не стала спорить. Человек почти десять часов провел за рулем, устал, значит, заслужил. В общем, она уступила. И подушку под его влажной после душа головой взбила повыше, когда он упал со стоном на кровать.
      — Отдыхай, я сейчас, — пообещала она, обцеловывая любимое лицо.
      Торопливо намыливалась, торопливо чередовала по привычке воду, так же спешила, высушивая волосы. Вышла из душа, а Степана нет. Растерянно заморгав его влажному оттиску на свежезастеленной кровати, она как идиотка даже к шкафу ринулась. Будто Степан совсем из ума выжил и вдруг решил поиграть с ней в прятки.
      Конечно, в шкафу никого не оказалось, две их дорожные сумки не в счет. И под кроватью ее муж не прятался тоже, не нужно было даже нагибаться. Нагнулась, честное слово, мозги от жары распарило!
      Нет, ну куда же он мог подеваться с такой-то усталости?! Ведь едва ноги волочил, выбираясь из душевой комнаты, а тут вдруг…
      Совершенно неожиданно Юлю охватило незнакомое прежде чувство странного беспокойства. Нельзя было даже сказать, что она начала беспокоиться за Степана. Не иголка, в конце концов, найдется. Может, в ресторан пошел, сделать заказ. Может, воздухом вышел подышать на балкон, опоясывающий здание чугунными низкими перильцами. Ну, нравится человеку дышать знойным спертым воздухом, кто против. Нет, не отсутствие Степана вызвало у Юли смутное беспокойство. Что-то еще… Что-то другое…
      Как-то неуютно сделалось мгновенно, до мурашек под лопатками, от этого противного чувства. Будто ветром ледяным повеяло, будто солнце кто спрятал за огромной черной тучей, и дождевые капли будто намочили шею под воротником. Вот как ей сделалось от того, что Степана не оказалось там, где он должен был быть определенно. Ведь в их общей с ним жизни все было так… Так размеренно, так спокойно, мирно, счастливо и безмятежно. И главное — системно! Каждая вещь, каждое действо знали свое место и время.
      Утро начиналось с едва слышного звонка кофеварки. Степан всегда программировал ее с вечера, чтобы, не успев открыть как следует глаза, тут же хлебнуть из крохотной глиняной чашечки. Он выпивал сам, потом тащил кофе ей в постель. Если Юля изъявляла желания пробудиться в половине восьмого утра, то кофе не оставался остывать на тумбочке. Потом Степан уезжал на службу. А она, выбравшись из кровати, начинала свой день.
      Час уходил на то, чтобы привести себя в порядок и подготовиться к приходу детей. Они приходили. Она вела их к Степану в кабинет, где они занимались за огромным Т-образным столом. В перерыве она поила учеников чаем, соком, кофе, в зависимости их пожеланий. Угощала пирожными, кексами, печеньем. Потом провожала детей и начинала готовиться к ужину, а потом к обеду. Двое ее подопечных учились в школе в первую смену и приходили после обеда. Двое других занимались во вторую смену, а к ней заявлялись с утра.
      Все ее приготовления к обеду или ужину заключались в том, что она шла на кухню, усаживалась на стул возле окна и с интересом наблюдала за тем, как хлопочет возле плиты Мария Ивановна. Она не надоедала домработнице вопросами, разговорами, молча грызла морковку либо капустный листик и с упоением смотрела на ловкие руки своей помощницы.
      Потом Мария Ивановна, приготовив либо обед, либо ужин, уходила. А Юля начинала сервировать стол либо к обеду, либо к ужину. Их домработница жила в доме по соседству, и такой вот график — пришла-ушла — ее вполне устраивал. Ее работодателей тоже.
      Обедала Юля, как правило, в одиночестве, ужинала всегда со Степаном.
      Но даже полное одиночество за столом в их огромной кухне-столовой не позволяло ей расслабиться. Она всегда накрывала стол как положено: салфеточки, приборчики, цветочки в вазочке. Она же должна уважать себя? Должна! Вот и…
      К ужину возвращался Степан. Они усаживались за стол. Неторопливо ели, разговаривали, время от времени касаясь губами края бокала с хорошим вином. Потом шли в гостиную, смотрели телевизор, снова разговаривали. Потом шли в спальню.
      Секс у них был каждый день. Ровный, милый, приятный, без ненужной порывистости и иссушающей страсти. Они забирались под одеяло. Какое-то время Степан молча настраивался на исполнение супружеского долга. Юля в это время тихонько лежала рядом, нежно поглаживая его живот. Потом он к ней разворачивался, несколько раз целовал в губы и грудь, потом взбирался на нее, либо поворачивал ее к себе спиной, либо усаживал сверху, в зависимости от того, как им обоим этого хотелось. Дожидался ее, потом поспевал следом и шел в ванную, а следом на кухню программировать кофеварку. Затем возвращался в кровать, дожидался жену после душа, пристраивал ее головку на своем плече, и они мирно засыпали.
      И Степана, и Юлю такое положение вещей вполне устраивало. Менять никому ничего не хотелось. Так было день за днем. Так — планомерно, спокойно и мирно — протекала их совместная жизнь. И им в ней было очень уютно.
      Мягкой и бархатистой казалась Юле ее жизнь. И она барахталась в ней, куталась в нее, втягивала ноздрями этот тонкий аромат безмятежности и совершенно ничего — уж точно — не собиралась в ней менять. И что самое главное — никогда за совместно прожитые годы у нее не возникало мерзкого чувства высыпавших мурашек под лопатками, и голову в плечи, будто от ледяных брызг, ей вжать не хотелось. А тут…
      Очень быстренько Юля оделась, порывшись в своей дорожной сумке. Натянула свежую кофточку на трех пуговичках, шорты, сунула ноги в сандалии. Вытащила из дверного замка ключ и вышла из номера.
      Она не собиралась следить за Степаном — боже упаси! Не собиралась идти по его следу, кто мог сказать подобное! Ее просто подгонял беспокойный зуд, утихомирить который могло только присутствие любезного сердцу супруга. Вот она и вышла из номера.
      На стоянке возле машин его не было. В ресторане, куда она отправилась следом, тоже. Рыхлая женщина с копной смоляных кудрей улыбнулась ей и спросила на ломаном русском, не изволит ли она поужинать.
      — Да, да, непременно, только чуть позже. Мужа отыщу. — Юля ответила ей улыбкой. — Он не заходил сюда? Высокий голубоглазый блондин… Очень симпатичный…
      Женщина скользнула по ней оценивающим взглядом и тут же с характерной ухмылкой отрицательно мотнула головой. Юля вспыхнула. Сделалось обидно до неприятного.
      Ну да, она не красавица. Не супер и не топ-модель, но и не дурнушка. Поэтому нечего на нее смотреть, как на существо недостойное пребывать рядом с высоким, симпатичным, голубоглазым блондином. Они очень даже видная пара и вполне достойны друг друга. А шарма у нее на десятерых хватит. А тело ее, между прочим, Степан называет невозможно соблазнительным, вот!
      — Если ваш муж в халате и с телефоном, то он на балконе в шезлонге с северной стороны мотеля, — подсказал вдруг кто-то со спины. — Он уже там минут десять разговаривает с кем-то.
      Обернувшись, она обнаружила возле барной стойки совсем юную девушку, чуть уменьшенную в размерах копию той женщины, что оценила с ходу ее так низко. Дочь, наверное, подумала Юля, поблагодарив ее кивком головы. Улыбаться что-то расхотелось. Повернулась и пошла из ресторана к винтовой лестнице, с которой начинался обруч балкона с низкими литыми перильцами.
      Степан нашелся. Да и куда он мог подеваться, господи! Чего это ей в голову и в душу полезло идиотское чувство беспокойства, поплелась его искать? Теперь вот ко всему прочему еще и легкая досада примешалась. Досада на противную тетку, посмевшую взять под сомнение ее — Юлино — очарование. Можно подумать, эта рыхлая женщина решает, кому конкретно надлежит быть рядом с симпатичными голубоглазыми высокими блондинами. Тоже еще — ценительница!..
      Муж нашелся именно там, куда ее отослала дочка противной тетки. С северной стороны здания на балконе стояло несколько столиков и шезлонгов. Провисший от безветрия парус навеса радовал глаз ярко-желтой с оранжевым полоской. От него к перильцам была натянута леска, по которой резво вился дикий виноград. Тень, благодатная прохлада, какой-никакой, но свежий воздух. Понятно, с чего Степана потянуло именно сюда.
      Он сидел в шезлонге к ней вполоборота, далеко вперед выбросив длинные ноги, и с ленивой грацией преуспевающего в жизни и издерганного этой же самой жизнью бизнесмена потирал переносицу. Есть, есть такая у них манера, не надо спорить. И всегда можно распознать их даже по тому, как они поворачивают голову. Не так она у них поворачивается, поверьте, как у простых смертных, только что выскочивших из заводской проходной. И взгляд не такой. Не так совершенно он у них работает. Загадочно и непроницаемо он у них помаргивает, как прикрытый защитным экраном монитор компьютера. И какая потом оттуда заставка выскочит, что именно преподнесет на рабочий стол их нестандартное деловое мышление, одному черту может быть и известно. Потому как бог тут совершенно ни при чем.
      Не с его молчаливого согласия сколачиваются огромные состояния. Не он благословляет на поглощение мелких компаний крупными. Не стал бы он терпеть толпы выброшенных на улицу сотрудников, уволенных по сокращению штатов, и уж тем более никогда бы не примирился с жестким устранением конкурентов.
      Не все, конечно, прибегают к таким вот методам, но бывает…
      И взгляд, и походка, и манера сидеть за столом либо в шезлонге у них своеобразная. За столом переговоров, к примеру, они деловиты, собранны, сдержанны и настороженны. Как бы не обошли, как бы чего не вышло. А на отдыхе, как вот теперь ее Степан расселся, они сиживать изволят совершенно иначе. Тело расслаблено, манеры вальяжные, взгляд рассеянно мерцает. Только вот мало кому известно, что подобное мерцание обманчиво. Оно много чего таит в себе. И такого вот обманчивого мерцания Юля немного опасалась. Оно не беспокоило ее, нет. Оно просто было ускользающим, трудно поддающимся пониманию. И это делало ее любимого мужа Степана немного… немного чужим, наверное. А это не могло Юле нравиться. Она же любила его, уважала, боготворила, невзирая на заповедный запрет.
      — Я сказал, два! — услышала она его устало-возмущенный возглас, подкрадываясь незаметно. — Сколько можно об одном и том же, не понимаю! Нет, никак… Да, понятно… нет, не догадывается и даже не знает. Все, конец связи.
      Степан свернул разговор, неторопливо опустил руку с телефоном к колену и принялся тихонько постукивать крохотной игрушкой по коленной чашечке. Расслабленность позы немного утратила свою грацию. Степана будто крапивой по спине стегнули, настолько он был напряжен. И Юля решила немного исправить ситуацию, подобравшись к мужу совсем близко.
      — Милый, привет, — шепнула она ему в ухо, обнимая со спины за плечи. — Бросил меня, да? У ты какой…
      — А-а-а, малыш, — пробормотал он с зевотой.
      Но сонливость получилась у него какая-то ненатуральная. Конечно, при такой напряженной спине какой может быть сон? Да и разговор, свидетельницей которого она оказалась, у него, кажется, вышел малоприятным.
      — Кто доставал, Степ? Клиенты, партнеры, конкуренты? — спросила Юля просто так абсолютно.
      Она никогда не интересовалась делами мужа. Стыдно признаться, но она вообще имела смутное представление о том, чем конкретно занимается ее Степан. Что-то покупал, кажется, перепродавал. Поставлял, добывал, выступал посредником. И назывались как-то странно. Какой-то неблагозвучный буквенный набор: то ли аббревиатура фамилий и имен партнеров, то ли имен их жен и детей. Она не вникала. Не виделось в том нужды, да и Степан всегда считал это лишним.
      — Мы же не деловые партнеры, любимая, — любил повторять он за ужином, потягивая вино. — Зачем тебе засорять свою миленькую головку моими проблемами? Вот представь: прихожу я со службы уставший, издерганный. Переступаю порог и… и забываю тут же обо всех проблемах, посмотрев в любимые глаза. А начни я ныть и искать у тебя утешения, что начнется?
      — Что?
      — Ты начнешь мучиться, страдать, переживать за меня. Станешь пытаться находить пути решения и только будешь мешать мне. Я начну раздражаться. Оно нам надо?
      — Нет, — соглашалась она, кивая ему со счастливой улыбкой.
      Она всегда и во всем с ним соглашалась. Не соглашаться было просто-напросто невозможно. Степа, он же был мудрецом. Умнейшим из умных. Под каждое свое слово и дело он подводил логическую основу. Под каждое! И никогда практически не ошибался…
      — А что? — ответил он вопросом на вопрос, ничего не значащий, между прочим, вопрос. И вдруг напрягся как-то вовсе неестественно. Юле показалось, что у него даже скулы свело от напряжения.
      — Так, ничего, — она пожала плечами и поцеловала мужа в гладковыбритую щеку. — Вышла из душа, тебя нет.
      — Волновалась? — вдруг перебил ее Степан и чуть полуобернулся, посмотрев как-то уж слишком оценивающе.
      — Я? Да нет… Не особо… — ответила Юля честно, она же никогда не лгала своему мужу. — Прошлась по мотелю, заглянула в ресторан, думала, ты там. Меня направили сюда, и только…
      — И только, — задумчиво повторил он, вздыхая. — И только… А скажи-ка мне, Юлия?..
      Он осторожно снял со своих плеч ее руки. Отодвинулся и, обернувшись на жену, посмотрел совершенно уж незнакомо.
      — А скажи-ка мне, милая, если у меня случится вдруг очень длительная и очень серьезная командировка, ты станешь по мне скучать?