Пантелеймон Сергеевич Романов
      Соболий воротник
      Почтмейстерша сидела со старой кузнечихой и пила чай, когда приехала матушка отправлять посылку. Ее звали пить чай.
      - Господи, - сказала она, оглядываясь по стульям и углам, ища, куда положить шляпу,-посмотрела я тут, как вашего помещика-то разделали, - окна в доме выбиты, железо с крыш содрано.
      - У нас тут все сердце за него изболело, - проговорила почтмейстерша. Она, не садясь, стояла, держась за спинку стула, и ждала, когда сядет гостья.
      Кузнечиха, отошедшая было к двери, где она стала, скромно сложив на груди руки под платком, по приглашению хозяйки опять села и, поправив платочек, моргая, пила чай с блюдечка.
      - Да, вот народ-то наш какой оказался, - сказала матушка и придвинула к себе вазочку, придержав бахрому платка, свесившегося с руки. - А кто виноват? Все наша интеллигенция воспитала, потому что сами бездомовники, безбожники, вот на чужое рука и поднялась. Чужое-то добро легко раздавать.
      - Если бы вы, матушка, посмотрели, что тут было в первые дни: один стол ореховый тащит, другой - часы бронзовые, третий - рояль везет на голой телеге.
      - И кому же это все досталось? - сказала, прервав, гостья. - Хамам, которые ничего в этих вещах и не понимают.
      - Вот это-то больше всего и возмущает. У шорника, говорят, рояль стоит в сенцах, в избу не вошла, куры в ней несутся.
      - Ну вот...
      - А тут скупщики из города понаехали, потом все у мужиков перекупали.
      - Как руки-то не отсохнут награбленное скупать, чужой бедой пользоваться, - сказала кузнечиха.
      - Тут уж глаза у всех разгорелись, обо всем забыли, когда рояли за тридцать целковых покупали. Из наших тут кое-кто вышел было купить, куда там все в момент расхватали. Мой Иван Платоныч встретил нашего столяра - стол ореховый вез, - продай, говорит; отказывается, уж продал... за десять рублей. Да еще кричит: пойди сам возьми.
      - Пойди... туда небось и не подступишься к этим грабителям, самого еще убьют, - сказала матушка, - ведь ваши совсем какие-то разбойники. Вам-то небось ничего не дали?
      - Какой там, матушка, - сказала почтмейстерша, махнув рукой. Потом, несколько помолчав, уже другим тоном прибавила: - Вот только этот шкапчик и то уж выпросил Иван Платоныч, да кресло потом столяр принес, я у него всех детей крестила. А посуда, серебро кое-какое сам старик раньше принес спрятать на сохранение, да так кое-что из вещей.
      - Где ж он теперь сам-то? - спросила матушка, подвинувшись со своим стулом ближе к хозяйке и более пониженным тоном.
      - В городе живет.
      - Небось назад будет требовать?
      - Бог его знает, может быть, уедет куда-нибудь дальше.
      - Может, бог даст, уедет, - сказала кузнечиха.
      - Писал один раз, просил привезти. Да я побоялась, отнимут еще дорогой.
      - Боже вас избави! - воскликнула матушка, в свою очередь замахав на хозяйку руками. - Сами еще насидитесь.
      - Да и лошади у нас нет сейчас.
      - Какие теперь лошади!
      - Да и то сказать: у него небось и кроме этого много.
      - Мы уж так-то с мужем толковали, - сказала матушка,-наверное, успел кое-что припрятать.
      - Да, добра было много. Если бы раньше-то знать... конечно, всего не сообразишь, а в первый-то день тут такие вещи продавались прямо нипочем: зеркала какие, шубы, воротник соболий, ему цена пять тысяч, а его за пять рублей продали.
      - Ну, что же вы-то?-спросила взволнованно матушка.
      Почтмейстерша сначала вздохнула и промолчала, потом через минуту сказала:
      - Вспомнить стыдно: в руках, можно сказать, был. Иван Платоныч смотрел его, у них вот был,- сказала почтмейстерша, кивнув головой на кузнечиху.
      - У нас, у нас, - сказала кузнечиха, - я-то, дура старая, не догадалась, что вам пондравится. А тут, только ваш Иван Платоныч ушел, скупщик приехал, ему все огулом и продали, уж так тужила, когда узнала, что вам хотелось.
      - Так только дурак последний может поступить, как мой Иван Платоныч; пришел спросить, видите ли, покупать или нет. Это за пять рублей-то.
      - Тут с руками надо было рвать, - сказала матушка, - просто вот за вас расстроилась, - прибавила она, откидывая платок, точно ей стало жарко.
      - Да как же, такая вещь!.. Ведь такого случая век жди - не дождешься. А у меня как сердце чуяло; я уж давно поговаривала генералу: "Давайте воротник ваш спрячу". Так нет, жалко стало.
      - Жадность все, - сказала матушка.-Все до последнего держатся.
      Все замолчали, расстроенные слишком яркими и волнующими воспоминаниями...
      - Просто как вспомню, сколько всего упустили, так сердце перевертывается. Ведь если бы человек-то оборотистый да проворный был, а не такой, как мой Иван Платоныч, - сколько бы тут можно было добра набрать.
      - Тут только подгребай, вот сколько было, - отозвалась кузнечиха.
      Почтмейстерша раздраженно передвинула сахарницу и ничего не сказала.
      - Нет, а у нас хорошие мужички,-сказала матушка. - Можно положительно сказать, что никому запрету не было, когда нашего громили: приходи и бери. За моим отцом Петром даже присылали, когда помещичьи доски разбирали.
      - Господи, - воскликнула почтмейстерша, - вот это люди.
      - А у нас звери дикие, - сказала кузнечиха, присматриваясь к варенью и подвигая к себе вазочку.
      - Нет, на наших обижаться нельзя, - сказала матушка, - как разгромили, прямо и объявили: бери кто хочешь, потому что это народное и все имеют право. Ну, конечно, кто проворней, тот побольше нахватал. Нам-то всего только три комода досталось да кофейник серебряный, ну еще там кое-какие пустяки.
      - Да, у вас муж такой человек. Не то что мой Иван Платоныч. Вот блаженный какой-то. Наказал господь. Как вспомню про этот соболий воротник...- Она не договорила и отвернулась.
      Кузнечиха опустила глаза, как опускают, когда собеседник высказывает какое-нибудь истерзавшее душу горе и не может удержать слез.
      - Нет, у нас и ваш Иван Платоныч свою часть получил бы. Ну, конечно, не так много, а все-таки. Доски-то даже поровну потом распределили, а моему о. Петру еще лишнего дали.
      - Вишь ты вот, какие хорошие, - сказала кузнечиха.
      - Хорошие, матушка. Ну а комоды-то эти мы еще раньше к себе перетащили, когда видели, что все равно им один конец будет.
      - А у вас-то не отберут? - спросила почтмейстерша.
      - Мы не помещики...- сказала, вдруг замкнувшись и охладев, матушка.- А ежели что взяли, так для потребности, а не для наживы.
      И она поднялась, ища глазами икону.
      - Нет, пора, пора, - проговорила она торопливо на приглашение хозяйки посидеть еще.
      - Матушка...- сказала почтмейстерша, как будто вспомнив что-то, упущенное ею из вида,- так вы говорите, что у вас три комода.
      - Теперь два. Один уже продали.
      - Может быть, один на мою долю оставите.
      - Хорошо, хорошо. Я там посмотрю.
      Матушка уехала. А почтмейстерша стала собирать посуду, даже не спросив у кузнечихи, не хочет ли она еще чаю.
      - Приехала - только всю душу растравила, - сказала она, - как вспомню про этот соболий воротник, так сердце и перевертывается.
      1918