Пантелеймон РОМАНОВ
      НА ВОЛГЕ
      Солнце уже опустилось за высокий берег Волги, и половина широкой водяной глади была в тени. А дальше, к другому берегу, она розовела и на гладких изгибах волны отливала темно-красным и лиловым цветом.
      Березки на низком левом берегу надули свои тройчатые почки, которые краснели на закате, четко вырисовываясь в чистом весеннем воздухе.
      Было самое начало весны, когда река, еще мутная, плавно катила вниз свои полные воды, и только у островов и прибрежных каменных кос были видны перевивавшиеся струи, окрашенные тихими красками заката.
      С высокого каменистого берега по извилистой тропинке спускались четыре человека: три военных и одна женщина, скорее девушка, тоненькая, в коричневомх платьице, похожем на гимназическое, с длинным шарфом, обмотанным вокруг шеи.
      У двух передних были на плечах лопатки, а шедший сзади них военный, с серебряными офицерскими погонами и желтой кобурой револьвера на боку, держал в руках сломленную палку, которой беззаботно сбивал по дороге камешки.
      Когда стали спускаться с крутого места, он, опираясь на палку, протянул было галантно -девушке руку, чтобы помочь ей. Но она, с мелъннувшей на ее лице едва заметной болезненной судорогой, отдернула свою руку.
      - Вы так ненавидите меня? - спросил, улыбнувшись, ее спутник.
      - Нет, - ответила девушка, - это не имеет практического смысла.
      - А если бы имело, вы сделали бы все возможное?..
      - За меня сделают уже другие. Вы только не дотрагивайтесь до меня. Лучше дайте палку.
      И она, опираясь на палку, ставила ноги в туфлях боком и спускалась, переставляя все одну ногу вперед.
      Ее тонкое нервное личико постоянна менялось в своем выражении. Она то улыбалась своему испугу при спуске, то поднимала голову и, задержавшись на секунду, обводила взглядом необъятный горизонт сидеющих на том берегу лесов и песчаных отмелей, на которых уже зажигались боровшиеся с зарей красные и белые огоньки баканов, отсвечивавшие зигзагообразной черточкой в спокойной воде широкой реки.
      При этом у девушки появлялось странное выражение какой-то ненасытности, с каким она оглядывала бесконечный простор реки, небо и далекие леса.
      Ее руки делали движение сжаться на груди, и на глазах навертывались слезинки. Но страшным усилием воли она давила в себе эти слезы и до боли стискивала зубы.
      Когда офицер оглядывался на нее, она начинала улыбаться, как улыбается человек, которому жгут руку, но он не хочет показать своей слабости:
      - Меня мучает, - сказала девушка, - что я не написала письма.
      - Не все ли равно теперь? - проговорил офицер. - А вот вы оделись очень легко, сейчас на дворе сыро, пока доедем, продрогнете.
      Это был человек лет тридцати, блондин, с острой бородкой.
      Его разделяемые ложбинкой плечи, высоко сидящий на тонкой талии кожаный пояс и сапоги из тонкой мягкой скрипучей кожи делали его фигуру красивой, легкой и жизнерадостной.
      Иногда он снимал свою офицерскую фуражку с кокардой и, оглядывая весенний простор, проводил рукой по коротким волосам. И этот жест напоминал о теплых днях весны, когда голова на быстрой ходьбе делается влажной от жаркого пота под фуражкой и хочется снять фуражку и пройти с непокрытой головой, подставляя свежему ветру разгоряченный лоб с выдавившимся на нем красным кругом.
      Спустились к реке. Солдаты, гремя цепью, отвязали большую широкобокую лодку, окрашенную в защитный военный цвет.
      Офицер закурил толстую желтую папиросу и несколько времени, не бросая, держал горящую спичку, пламя которой, совсем не колебалось в неподвижном вечернем воздухе.
      - Как тихо... - сказала девушка, задумчиво глядя на спичку.
      - Да, дивный вечер.
      Солдаты отвязали лодку и подвели ее нос к каменистой косе, на которой стояли девушка и офицер.
      Девушка как-то замялась, когда офицер подал ей руку, чтобы помочь войти в лодку. У нее на секунду мелькнуло на лице выражение ужаса. Она даже отшатнулась от офицера, но сейчас же оправилась и без его помощи вошла в лодку, закачав ее на воде.
      Солдаты, спихнув лодку с хрящеватого берега, прыгнули в нее, и она, глубоко и мягко осев, поплыла боком по течению, уносимая быстрой водой, пока они, сев на весла, не выправили ее.
      Лопатки были положены на нос, где села девушка, и мешали ей. Она старалась их отодвинуть.
      - Они мешают вам, давайте их сюда, - сказал офицер и прибавил, очевидно, по адресу солдат: - Ну что за неделикатный народ!..
      - А где же остальные? - спросила девушка.
      - Остальные там,- ответил офицер, показав рукой вперед.
      - А это где?
      - Вот на том острове, видите - кусты и песок посередине.
      - А сколько времени до него ехать.
      - Минут двадцать,- сказал офицер, остро и коротко взглянув на девушку.
      - Вы говорите, что там и следователь f - Да, конечно, там...
      Девушка, сидевшая на носу лодки лицом к офицеру, который поместился на передней скамеечке, замолчала и, повернувшись, несколько времени со странным выражением смотрела на узкую полоску песка с ивняком, чуть видневшуюся вдали.
      Потом обвела взглядом широкий разлив реки, чуть тронутый на середине румянцем заката, взглянула на чистое весеннее небо, остановилась взглядом на красневшей точке костра на противоположном берегу и сказала:
      - Как странно, что это будет всегда...
      Она сощурила при этом глаза и крепко закусила губы,
      - Что будет всегда?
      - А вот это... - она с блеснувшими на секунду в глазах слезинками широко обвела рукой реку, небо и далекий туманный горизонт лесов.
      Оба солдата мерно гребли, направляя лодку вкось против течения, чтобы ее не сносило.
      Один из них был рыжий с белыми ресницами и с руками, покрытыми веснушками и белыми волосами. У него было широкое мясистое лицо и широкие плечи. Он чего-то добродушно улыбался, поплевывая на руки, работавшие веслами, досадливо крякал, когда они срывались с уключин и лодка брала неверное направление.
      Видно было, что в негм кипят жизненные силы и здоровье.
      Он часто оглядывался на девушку и смотрел на ее шарф, котортй ему, очевидно, очень нравился.
      Другой, в противоположность первому, был молчалив. Он был худой, черный, и от переносицы через весь лоб шел шрам, который придавал ему суровый и замкнутый вид.
      - Зачем вы это сделали, вы - така" яростная большевичка? - спросил офицер у девушки.
      - Я не хотела убить: я выстрелила в ногу, чтобы любимый человек мог убежать.
      - А попали в голову?
      - Промахнулась.
      - Довольно удачный промах, - сказал офицер, пристально посмотрев на девушку.
      - Как это все-таки нехорошо, что я не написала письма, - проговорила девушка, как бы уклоняясь от разговора.
      - Но насколько нам известно, он перебежал фронт и теперь, вероятно, находится в Москве, - сказал офицер, продолжая пристально и испытующе смотреть на девушку.
      - Это все равно. Письмо нашло бы его.
      - Какой теперь в этом смысл!
      - Да, это верно, - сказала девушка, опустив голову, как бы задумавшись. Потом решительно подняла ее и опять с прежним выражением какого-то удивления обвела взглядом горизонт... - Чувствуете ли вы, как пахнет весенней водой, какой живой теплый воздух и как просыпается опять с весной жизнь?
      Жизнь... - сказала она, точно по-новому как-то вслушиваясь в это слово, причем ее сцепленные в пальцах руки сжались так сильно, что хрустнули пальцы в суставах.
      Офицер потянул носом воздух и, доставая портсигар, оглянулся по сторонам.
      - Да, апрель месяц, - проговорил он, - земля отходит.
      Тонкое и нервное личико девушки было обращено вперед в сторону узкой песчаной полосы острова, к которой лодка медленно приближалась. Глаза ее горели каким-то особенным блеском, и она часто и жадно переводила их с одного предмета на другой, как бы отмечая каждую подробность пробуждающейся жизни.
      - Вон майский жук летит, смотрите! - вырвалось у нее, Она показала пальцем вверх и даже сама засмеялась на неожиданную детскость своего восклицания. - Я в детстве любила их ловить.
      Потом с каким-то странным выражением прибавила:
      - Какое же это счастье ловить майских жуков!
      Офицер, держа в углу рта папиросу, улыбнулся и пытливо посмотрел на девушку.
      - А ведь вы, между нами, совсем еще дитя...
      - Тут дело не в этом. Когда вы будете в моем положении, тогда вы вспомните и поймете меня.
      - А вы таки думаете, что я когда-нибудь буду в вашем положении?..
      - Непременно! - сказала девушка, выпрямившись, и какой-то огонь блеснул на секунду в ее глазах.
      - И когда же это может случиться? - спросил офицер, тонко улыбнувшись одними губами и как-то вдруг неожиданно хищно прищуриваясь.
      - Не больше чем через месяц, если хотите знать!
      - Ого!.. Да вы прелюбопытный... зверек, чтобы не сказать больше.
      И глаза его уже открыто-нагло посмотрели на девушку, причем он жевал размочаленный конец мундштука папиросы.
      Но это продолжалось одну секунду. Затем, как бы пересиливая себя, он прибавил:
      - Все-таки я отдаю вам должное: в жизнь свою не видел ничего подобного. Обыкновенно люди мечутся, рвутся... и вообще, нехорошо. Не зс-те-тич-но. А вы - прелесть.
      - Как странно - сказала девушка, - для меня сейчас, при очень определенном к вам отношении (офицер иронически поклонился), большое значение имеет то, что вы "отдаете должное" тому, как я держусь. Это помогает держаться, потому что я на один волосок от того, чтобы начать делать то же, что и те, о которых вы говорите.
      - Но все-таки это у вас напускное, навинченный героизм?
      - Нет, - сказала девушка просто, - я сама не пойму. П бы пе поверила, если бы мне кто-нибудь сказал, что я в таком положении буду так себя держать. Я как-то не могу себе представить... зот мы сейчас плывем, все обыкновенно, как тысячу раз бывало в жизни, когда не думала совсем... капли стекают с весел. Странно подумать, что через час на обратном пути весла будут точно так же опускаться в воду, лодка причалит к берегу, ее спокойно привяжут... Вот это почему-то страшно и непонятно.
      Она содрогнулась спиной.
      - Ну вот и приехали... - сказал офицер, когда лодка мягко и тупо ткнулась в песок острова, поросшего ивняком.
      Он встал, легко выпрыгнул из лодки и подал девушке руку, как подают, когда приезжают на пикник и какой-нибудь молодой человек, придерживая лодку за нос, помогает женщинам выходить, подавая им по очереди руку.
      Девушка побледнела и на секунду как-то сжалась, потом, обойдя протянутую руку, решительно выпрыгнула из лодки.
      Башмаки ее утонули в сыром песке, и он засыпался в дырочки шнуровки. Она отряхнула его концом шарфа.
      Рыжий солдат с сожалением посмотрел на шарф.
      Девушка заметила это, сняла шарф и сказала солдату:
      - Возьмите его себе, он мне больше не нужен.
      Офицер вдруг с изменившимся лицом вырвал шарф из рук солдата и как-то неожиданно грубо сказал:
      - Не полагается!.. Возьмите его.
      Потом, обращаясь к солдатам, прибавил:
      - Вы останетесь пока здесь, а мы пройдем туда, поищем остальных.
      И при этом значительно посмотрел на них.
      - А нам далеко идти? - спросила девушка.
      - Минут десять, а пожалуй, и пятнадцать. Запахнитесь шарфом, здесь сыро, - сказал офицер, - еще схватите бронхит.
      Они пошли.
      Он застрелил ее в затылок тут же за кустом, не пройдя и двадцати шагов. Он два раза отводил руку назад, чтобы, идя сзади нее, незаметно вынуть револьвер из кобуры, но всякий раз отдергивал руку. И только в третий раз, когда девушка взглянула на вечернее небо и сказала: "Какое же оно в самом деле бесконечное, я никогда прежде не чувствовала этого", он успел быстро и незаметно поднести ствол к самому ее затылку с худенькой девичьей шеей.
      Выстрела было почти не слышно. Это был резкий сухой звук. Точно пастух на вечерней заре где-то хлопнул кнутом.
      Ее зарыли привезенными лопатами в пропитанный весенней влагой песок вместе с шарфом, на который рыжий солдат все время смотрел и даже пробовал попросить его себе. Но начальник только посмотрел на него, и солдат сконфуженно замолчал.
      Когда ехали обратно, вечер уже догорал. Весла со стекающими каплями так же мерно гребли, так же изредка в разных направлениях пролетали над водой майские жуки.
      А вдали на берегу еще краснела точка костра, на который десять минут назад указывала девушка.
      Все было, как всегда.
      И только на носу лодки была какая-то странная, непривычная пустота.
      1932
      РОМАНОВ Пантелеймон Сергеевич (1884 - 1938). На Волге. Впервые опубликован в журнале "Красная новь", 1932, № 6. Печатается по изданию: Романов Пантелеймон. Рассказы. М.: Советская литература, 1934.