Такой же "корейской" концепции конфликта держался всегда и русский посланник в Токио барон Розен, сменивший там Извольского в начале 1903 г., не как представитель тогда еще не существовавшего "нового курса", а как знаток Японии (в 90-х гг. он был там посланником и успел завязать широкие связи) и провозвестник согласительной политики. Выработанные им вместе с Алексеевым в Порт-Артуре (24 сентября - 2 октября) "встречные предложения", как и надо было ждать, совершенно обходили маньчжурский вопрос. И "основа" дальнейших переговоров представилась в следующем виде:
      ЯПОНСКИЙ ПРОЕКТ ОТ 12 АВГУСТА
      1. Взаимное обязательство уважать независимость и территориальную неприкосновенность Китайской и Корейской империй и поддерживать начало равного благоприятства для торговли и промышленности всех наций в этих странах.
      2. Обоюдное признание преобладающих интересов Японии в Корее и специальных интересов России в железнодорожных предприятиях в Маньчжурии и права Японии принимать в Корее и права России принимать в Маньчжурии такие меры, какие могут оказаться необходимыми для охраны их соответственных выше определенных интересов, подчиненных, однако, постановлениям 1-й статьи настоящего соглашения.
      3. Взаимное обязательство со стороны России и Японии не препятствовать развитию таких промышленных и торговых действий, соответственно: Японии - в Корее, а России - в Маньчжурии, которые не противоречат постановлению 1-й статьи настоящего соглашения. Дополнительное обязательство со стороны России не мешать могущему быть продолжению Корейской железной дороги в Южную Маньчжурию на соединение с Восточно-Китайскою и Шанхайгуань-Нючжуанской линиями.
      4. Взаимное обязательство, что в случае необходимости для Японии послать войска в Корею, а для России - в Маньчжурию, с целью охраны ли интересов, упомянутых в статье 2-й настоящего соглашения, или подавления восстания или беспорядков, рассчитанных на создание международных осложнений, отправленные таким образом войска не будут ни в каком случае превосходить число действительно потребное и затем будут отозваны, как только выполнят свое назначение.
      5. Признание со стороны России исключительного права Японии подавать советы и помощь Корее в интересах реформ и хорошего управления, включая сюда и необходимую военную помощь.
      6. Настоящее соглашение должно заменить все прежние соглашения между Россией и Японией относительно Кореи.
      РУССКИЙ ПРОЕКТ ОТ 5 ОКТЯБРЯ
      1. Взаимное обязательство уважать независимость и территориальную неприкосновенность Корейской империи.
      2. Признание Россией преобладающих интересов Японии в Корее и права Японии подавать советы и помощь Корее, в видах улучшения гражданского управления Империи, без нарушения постановлений статьи 1-й.
      3. Обязательство со стороны России не мешать торговым и промышленным предприятиям Японии в Корее и не противодействовать никаким мерам, принимаемым с целью их охраны, пока эти меры не нарушают постановлений статьи 1-й.
      4. Признание права Японии посылать для той же цели войска в Корею, с ведома России, - однако число их не должно превосходить действительно потребного, - и с обязательством для Японии отзывать эти войска, как скоро они выполнят свое назначение.
      5. Взаимное обязательство не пользоваться никакой частью корейской территории для стратегических целей и не предпринимать на берегах Кореи никаких военных работ, могущих угрожать свободе плавания в Корейском проливе
      6. Взаимное обязательство считать часть территории Кореи, лежащую к северу от 39-й параллели, нейтральной полосою, в которую ни одна из договаривающихся сторон не должна вводить войск.
      7. Признание Японией Маньчжурии и ее побережья во всех отношениях вне сферы ее интересов.
      8. Настоящее соглашение должно заменить все прежние соглашения между Россией и Японией относительно Кореи +34.
      Как видно из подчеркнутых нами разноречий обоих проектов, русская сторона совершенно исключала Маньчжурию из сферы интересов Японии и предлагала соглашение только в отношении Кореи, где допускала ставший уже традицией временный ввод японских войск только с ведома России и не допускала образования плацдарма против России. Широкая зона, по исчислению японцев - в 200 миль, оставлялась нейтральной. Пункты о "стратегических целях" (первая часть ст. 5) и о "зоне" (ст. 6) и стали в дальнейшей дискуссии предметом спора - в корейской плоскости. Японская сторона, сразу сконструировавшая договор как корейско-маньчжурский, в Маньчжурии признавала только "железнодорожные интересы" России (и всяческие свои интересы в Корее), требовала "открытых дверей" (не только для торговли, как соглашалась Россия в своих декларациях Японии, Англии и США от 11 июля 1903 г., но и для промышленности всех наций) и собственной железной дороги из Кореи в Пекин; что же касается Кореи, Япония всецело хотела закрепить за собой создание корейской армии. В дальнейшем по маньчжурской линии спор свелся к "территориальной неприкосновенности" и "открытым дверям" в Маньчжурии, когда, наконец, русская сторона приняла этот спор.
      12-дневная дискуссия Комуры и Розена в Токио, после ряда примериваний и изменений японских поправок, выяснила, что по корейским пунктам Розен готов принять японские поправки ad referendum (для доклада своему правительству). Зато по ст. 7 русского проекта - об исключении Маньчжурии из сферы интересов Японии - стороны "ни к какому соглашению прийти не могли". "Вопрос Маньчжурии касается исключительно России и Китая" - на этом твердо стоял Розен. Но в дни дискуссии, когда но договору срок оккупации Маньчжурии истек, Япония и США подписали с Китаем торговые договоры, по которым Китай "открывал" для их торговли несколько "портов" в Маньчжурии. И Комура мог настаивать уже на том, что "Япония обладает в Маньчжурии трактатными правами и торговыми интересами и должна получить от России обеспечение" их сохранности +35.
      Свои поправки в этом смысле, как и весь ход дискуссии, Комура передал, разумеется, в Лондон на заключение (22 октября). Приспособляясь к структуре русского проекта, Комура предложил заменить одиозную русскую статью 7 тремя новыми и перенести туда китайские требования из первых статей, видоизменив и смягчив их следующим образом:
      7. Обязательство России уважать суверенитет и территориальную неприкосновенность Китая в Маньчжурии и не вступаться в торговую свободу Японии там.
      8. Признание Японией русских специальных интересов в Маньчжурии (не только железнодорожных. - Б.Р.) и право России принимать меры, какие могут быть необходимы для защиты этих интересов, поскольку они не нарушают ст. 7.
      9. Взаимное обязательство не препятствовать соединению Корейской и Восточно-Китайской железных дорог, если они, возможно, дойдут до Ялу (речь о Японской железной дороге по Маньчжурии отпадала. - Б.Р.).
      В Лондоне должны были внутренне ахнуть: японцы выговаривают себе возможность допустить дальнейшую оккупацию Маньчжурии для защиты "этих (специальных. - Б.Р.) интересов" России, если Россия откроет Маньчжурию только для японской торговли! Лондон ответил (26 октября) не без яду: "Нам кажется излишним, ввиду уже данного Россией обязательства (т.е. декларации 11 июля 1903 г. - Б.Р.), требовать от нее подтверждения ее намерения уважать неприкосновенность Китая и торговую свободу Японии в Маньчжурии". А далее, спасая себя, предложил выбросить статью 7 в японской редакции и вместо нее добавить в ст. 8 после слов "этих интересов" - то, что только что было объявлено излишним, повернув это в свою пользу: "Поскольку эти меры не нарушают обязательства России уважать независимость и территориальную неприкосновенность Китая и трактатные права других держав (не одной Японии! Б.Р.) в отношении к свободе торгового оборота". Из Токио тотчас же (27 октября) ответили, как бы забыв свою собственную ст. 7, лишь бы поставить Лэнсдоуна в трудное положение: "Россия не согласится (на такое дополнение ст. 8. - Б.Р.), ибо русский посол не раз во время переговоров заявлял, что Россия никогда не вступит в договорное обязательство с одной или всеми державами о поддержании неприкосновенности Китая или уважении трактатных прав или торговых интересов этих держав в Китае. Она сделает декларацию по этому предмету, но не войдет ни в какое соглашение". Так как Япония, с другой стороны, "никогда не согласится на п. 7 русского проекта", то "отсюда видно, что мало надежды на благоприятный исход переговоров". Иными словами: нам придется воевать за нашу ст. 7, хотите ли вы, чтобы мы воевали за трактатные права "всех держав" (по вашей ст. 8)? Или вас удовлетворит односторонняя русская декларация, без договорного обязательства? В Лондоне, очевидно, не были готовы связать себя в этом пункте, и Лэнсдоун забил отбой, сообщив (28 октября) в Токио "на усмотрение" правительства: 1) "исключение русской ст. 7" и 2) следующее изменение, вместо только что предложенной японской ст. 8: "поскольку эти меры не нарушают японских трактатных прав или свободы торговли в Маньчжурии". Иными словами: будь по-вашему и воюйте, если хотите, за ваши интересы, а мы пока ни при чем (т.е., может быть, удовлетворимся и одной декларацией) +36.
      "Бесконечно малое" дипломатическое потрясение, пережитое Лэнсдоуном в дни 22 - 26 октября, нисколько не удивило бы, например, германского посла в Лондоне, если бы переговоры не были покрыты строжайшей тайной, потому что за "бесконечно малым" стояли большие факты. Бернсторф и без того видел, что в Лондоне, "несмотря на все опровержения японского посольства, растет мысль о конфликте в Восточной Азии. Англия в данный момент так мало хочет войны, как только можно себе представить. Все вздыхают под все еще давящей финансовой тяжестью трансваальской войны (а она обошлась Англии в 242 млн фунтов. - Б.Р. +37), военное руководство дискредитировано и явно впавшее в состояние распада правительство не пользуется доверием" +38. Камбон, французский посол в Лондоне, рассуждал так же: "...финансовый мир боится (в случае войны. - Б.Р.) форменного краха. В Англии нет наличных денег, и она уже давно держится в финансовом отношении только благодаря помощи Франции и Германии, особенно Франции. События на Дальнем Востоке наверняка произведут такое действие на парижский и берлинский рынки, которое повлечет сокращение французской и немецкой денежной массы в Англии, и Сити с подлинным ужасом взирает на эту перспективу". Впоследствии (в дни Гульского инцидента в октябре 1904 г.) Камбон не постеснялся посоветовать Лэнсдоуну спросить финансовых принципалов Сити о последствиях охлаждения в отношениях с Францией и в глаза ему сказал, что "трансваальские дела еще не ликвидированы, что отлив французских капиталов повлечет за собой для Англии финансовую катастрофу, какой не бывало" +39.
      А германский посол в Петербурге Альвенслебен в эти же октябрьские дни "из самого осведомленного финансового источника был заверен, будто Англия в Токио определенно заявила, что Япония ни в коем случае не может рассчитывать на финансовую поддержку Англии" +40. Наконец, пока французский министр финансов Рувье не проговорился своему итальянскому коллеге Луццатти, что французские союзнические обязательства по отношению к России простираются только на конфликт в европейских водах, в Лондоне не знали об этом точно, и Камбон советовал "не рассеивать этой благодетельной неизвестности" +41. Между тем англо-французское тесное сближение зашло очень далеко и стало теперь осью европейской политики Англии.
      Отчасти этим и объясняется, можно думать, что Лэнсдоун, давая свой ответ на токийский вызов, теперь же, 26 октября, обратился к посредничеству французов, чтобы снова вызвать Ламсдорфа на разговор, не удавшийся летом этого года. Но поманить русских перспективой соглашения с Англией хотя бы только по вопросу о Маньчжурии не значило ли одновременно развязать им в известной мере руки относительно Японии? Мы не знаем документально, дал ли Лэнсдоун Комуре совет адресоваться к Делькассэ или последний сам вызвал японского посла Мотоно на откровенность, но к приезду в Париж Ламсдорфа (28 октября), временно оставившего царя в Дармштадте, Мотоно имел уже инструкции Комуры, и Делькассэ оказался в самом фокусе англо-русско-японских переговоров.
      Что в англо-японских отношениях не так-то уж все гладко, улавливали теперь и в Берлине. Там были убеждены, что "Япония хочет провести переговоры с Россией без английского вмешательства" (это было неверно), так как она понимает, что "Англия теперь больше склоняется к новообретенному французскому другу, чем к союзнице", что воевать с Россией "пришел теперь последний момент", а "позже английский союз может стать совсем иллюзорным" +42. Как раз в тот день, когда Комура дал инструкции Мотоно обратиться к Делькассэ (29 октября), Макдональд потратил много труда на то, чтобы вызвать в Токио японского министра на откровенность и в результате своих выспрашиваний "извлечь" из него следующее пессимистическое признание: он "не думает, что будет война, потому что русские не готовы и не хотят воевать", он "думает, что Россия в конце концов дает обязательство уважать суверенитет и территориальную неприкосновенность Китая в Маньчжурии, которое до известной степени предупредит аннексию ее, хотя Россия не ослабит своей власти, какой пользуется теперь" и "будет продолжать консолидировать свое положение в Маньчжурии"; по мнению Комуры, "японцы не могут этого предотвратить, переговоры же, если приведут к успешному завершению (в чем Комура, по-видимому, очень мало сомневается), позволят японцам консолидировать свое положение в Корее" +43. Признание это Комура просил "держать в абсолютном секрете". Это было мрачное признание, что противник дипломатически выйдет из-под удара, но тогда и Маньчжурии никому не видать; обратиться в Париж - значило для Японии идти именно на это.
      На первом месте в Париже оказалась, конечно, Англия. Лэнсдоун просил Делькассэ устроить так, чтобы русские только "заговорили" в Лондоне и дали хоть "какие-нибудь объяснения своих действий" на Дальнем Востоке, которыми ему можно было бы "воспользоваться" при объяснении с китайцами и японцами, требующими вмешательства Англии. А затем, соглашаясь с Камбоном, Лэнсдоун совсем неожиданно прибавил: "Мы тоже хотим поддержания status quo (в Корее), ибо мы не заинтересованы видеть японцев на обоих берегах Корейского пролива", - и создал этим у французского посла впечатление, что Англия "примирилась бы с русской оккупацией в Маньчжурии", будь у нее "какой-нибудь правдоподобный довод для предъявления своим союзникам". Когда на другой день Ламсдорфу сообщили о такой установке Лэнсдоуна и посоветовали "быть немножко откровеннее" в "разговорах" с Лондоном, Ламсдорф охотно обещал дать соответствующие инструкции Бенкендорфу; зато о японцах он уже выразился так: "...пусть они не забывают, что на севере Кореи есть русские интересы - и все может устроиться": когда "у японцев присоединится к этому впечатление, что они изолированы, благоразумие возьмет верх" +44.
      Так был понят демарш Лэнсдоуна Ламсдорфом (который, конечно, не знал, что, когда все уже совершилось, Лэнсдоун поспешил подчеркнуть, однако, что Делькассэ тут оказал услугу "лично ему", а не кабинету): можно попытаться "изолировать" Японию в дальнейших токийских переговорах! Но и то, что теперь же сообщил в Париже Мотоно, гнало ветер в тот же парус: "затруднения" у Японии с Россией в части Кореи уже устранены (признание Россией "экономических интересов Японии, отказ Японии от укрепления корейских берегов"); что же касается Маньчжурии, то Япония просит только обязательства "в будущем не наносить ущерба торговым трактатным правам Японии". Если дело только в этом, Ламсдорф обещал тотчас же доложить царю. И Делькассэ мог констатировать у него "действительное желание мирным путем покончить разногласие с Японией" +45.
      Все аранжировано было в Париже так, как будто "новый курс" даже и не оспаривался ни в Лондоне, ни в Токио. Но теперь и самый "новый курс" как-то расползался по швам. Николай был совсем разлучен с безобразовской шайкой; балашовские лесные операции на Ялу явственно пришли к финансовому краху; посланный к Алексееву самим Безобразовым генерал Вогак и тот констатировал полный развал дела; Алексеев никак не соглашался выполнить требование Безобразова о "передаче" КВЖД, Русско-Китайского банка и его предприятий компании Безобразова, очевидно понимая, что эта авантюра затеяна в отсутствие Николая самим Безобразовым. В результате Ламсдорф в Париже производил впечатление человека, который "все еще способен оказывать полезное влияние на царя". Сам же Ламсдорф впоследствии рассказывал, что именно после Дармштадта "царь не относился с прежней горячностью к делам Дальнего Востока" и на замечание, что "вопрос о войне и мире может уйти из его рук", Николай ответил Ламсдорфу: "Тогда надо повесить Безобразова" +46.
      С Николаем, однако, приходилось "serier les questions" (решать вопросы не сразу, а в очередь). На первом месте и тут оказалась Англия. Инструкция Бенкендорфу была дана Ламсдорфом лично теперь же в Париже, и тот (после трехмесячного отсутствия в такое время!) явился к Лэнсдоуну 7 ноября, "готовый приступить к совместному изучению вопросов, интересующих обе стороны", но он "держался общих мест, и пока мы ничего не уточнили" (жаловался Лэнсдоун 11 ноября). Бенкендорф, не знавший даже о вторичной оккупации Мукдена, мог только сослаться на "особливое" положение, созданное наместничеством. Но "как же мы можем прийти к удовлетворительному соглашению с министерством иностранных дел, внутри которого работают два самостоятельных и, может быть, враждующих влияния?" - спросил Лэнсдоун. Бенкендорф спохватился и "многозначительно сказал, что, по его мнению, это уже пройденная фаза". Разговоры все же продолжались, и в течение месяца "по разным вопросам, стоящим между Россией и Англией", полностью успел изложить свою точку зрения Лэнсдоун, а 22 декабря между Ламсдорфом и английским послом в Петербурге Ч. Скоттом было установлено, что теперь очередь будет за Россией. Но так как Бенкендорф предполагал приехать в Петербург за подробными инструкциями только к новому году, то Скотт напомнил Ламсдорфу, что английский парламент соберется 2 февраля 1904 г. Таким образом, английские переговоры на первых порах пошли было параллельно с японскими, но вскоре затем, скрестившись с ними, продолжались уже как необходимая составная часть переговоров с Японией, а не как средство ее изоляции +47.
      Дискуссия в Токио должна была возобновиться на другой день после парижских бесед, так как японский ответ на русские предложения был дан 30 октября. Но Розен заявил, что содержание ответа "превышает данные ему инструкции", и ограничился передачей его текста своему правительству. Японцы вновь требовали признания "неприкосновенности" Китая и своих трактатных прав в Маньчжурии (ст. 1 и 9); в Корее они приняли "зону" в 50 км от корейско-маньчжурской границы в обе стороны и отвергли первую часть ст. 5 русского проекта о "неиспользовании" Кореи "в стратегических целях". Для Розена камнем преткновения был по-прежнему маньчжурский вопрос.
      Японские предложения были пересланы в Дармштадт, когда Ламсдорф только что направил Николая в английский фарватер. Затем Николай (4 - 5 ноября) попал в объятия Вильгельма в Висбадене, где "новый курс" и безобразовщина вообще почитались лучшим средством развязать войну и где было сделано все, чтобы подновить у Николая впечатление, что "Вильгельм так был дружески расположен ко мне и к России, как никогда". Из Висбадена Ламсдорф двинулся в Петербург, а царь - в Скерневицы, где и прожил месяц, недосягаемый для своих министров в связи с болезнью жены (до 5 декабря). Японские предложения были возвращены Николаем на рассмотрение Алексеева и Розена, и дело совсем выскользнуло из рук Ламсдорфа. На все запросы из Токио он мог только отвечать, что "пока Китай все еще настаивает на своем отказе" от переговоров о "гарантиях", "Россия не может прийти ни к какому соглашению с третьей державой о Маньчжурии", что русский ответ "обсуждается", что царица больна и т.п. Одновременно Алексеев, видимо, решил еще раз понудить Китай к переговорам, и через посредство того же Делькассэ на китайское правительство было оказано соответствующее давление в Пекине, результатом которого было возрождение и в Париже надежды на "возобновление переговоров с Китаем". Англо-французские рычаги, как видим, каждый по-своему, поднимали шансы "нового курса", - и по приезде в Петербург Николай дал распоряжение "продолжить переговоры" в Токио на основе предложений, средактированных Алексеевым. А они снова касались только Кореи, и уступка была сделана лишь относительно соединения железных дорог и выпущена ст. 7 о незаинтересованности Японии в Маньчжурии. Это хотя и являлось уступкой, но далеко еще не было тем, что как будто наметилось у Ламсдорфа в Париже.
      Англия толкнула Японию в октябре в Париж, сама получив Николая в Лондон, где машина завертелась, и Бенкендорф мог слушать Лэнсдоуна, сам не входя пока ни в какие объяснения со своей стороны. Париж дал Японии 40 дней дипломатически бесплодной оттяжки. Переговоры описали круг, и все начиналось опять сначала. Лондон чувствовал себя теперь крепче в Париже, Токио - крепче в Лондоне.
      Накануне предъявления Розеном в Токио русского ответа (12 декабря) Лэнсдоун, ссылаясь на пущенный агентством Рейтер слух о заходе четырех русских военных судов в Чемульпо, заявил Камбону, что "английское общественное мнение может сделать для нас крайне трудным остаться пассивными, если Россия найдет предлог напасть на Японию и попытается уничтожить ее", хотя "строго говоря, мы вправе оставаться нейтральными". Иными словами, как Франции угодно, а Англия не остановится в случае чего перед войной.
      Лэнсдоун просил Делькассэ умиротворяюще подействовать в Петербурге, "в то время как сам он будет действовать так же в Токио" и в дальнейшем "следить внимательно за ходом событий" с той же целью. Что якобы возможное "нападение" России притянуто было здесь за волосы, ясно уже из того, что далее Лэнсдоун больше жаловался на то, что "русские не ответили японцам немедленно", что "дали открыться сессии японского парламента", а между тем "японцы удовлетворились бы одной декларацией относительно уважения трактатных прав в Китае": инструментом войны здесь оказывался опять-таки японский парламент +48. Да и Курино в Петербурге теперь имел вид человека, "старающегося рекомендовать в Токио мирное решение". "Алармистские же телеграммы из английского источника, - по оценке французского посла в Петербурге, - производили впечатление предпринятой в Лондоне кампании с целью вызвать войну, благодаря которой предпринятая англичанами под шумок Тибетская экспедиция могла бы протекать без особой оглядки на Россию" +49.
      Натянув таким образом вожжи в Париже, Лэнсдоун теперь же ослабил их в Токио. Комура сообщил в Лондон текст русского ответа 14 декабря. Отметив уступки со стороны русских, он выдвинул свои поправки в отношении Кореи и подчеркнул, что "неупоминание о Маньчжурии" и отказ признать "трактатные права Японии" делают в его глазах русский ответ "в высшей степени неудовлетворительным". Из Лондона последовал ответ (18 декабря), полностью одобрявший все поправки Японии, но на этот раз было добавлено: "Можно было бы преодолеть затруднение с Маньчжурией добавкой статьи, в которой Япония признавала бы специальные интересы России в этой провинции, при условии формального признания Россией трактатных прав Японии и других держав" +50. Вставка последних двух слов означала: теперь мы с вами.
      Японцы задержали свой ответ на 10 дней, в течение которых Розен оставался "в полном неведении об истинных намерениях Японии", а "позиция Макдональда, по отзыву французского посла, - снова стала подозрительной". Делькассэ, правда, спешил успокоить Ламсдорфа, что "из хорошего источника ему известно, что усилия Японии заключить заем в Лондоне потерпели неудачу", однако же петербургская биржа ответила на "тревогу в прессе" "чем-то вроде паники" еще до получения японского ответа, но когда он был уже решен в Токио +51. 21 декабря японский ответ был отправлен, и 23 декабря Курино, передавая его, пригрозил Ламсдорфу, что "возникли бы серьезные затруднения и даже осложнения, если бы нам не удалось прийти к соглашению". В самом ответе Япония требовала "ввести" в соглашение "все те области Дальнего Востока, где встречаются интересы двух империй" и "пересмотреть свое положение в этом деле" +52.
      Это не был еще ультиматум, но практически в Лондоне и Токио готовы были к войне. Офицеры Ирландского корпуса получили приказ немедленно ехать в Индию, резервисты флота должны были сообщить в Лондонское адмиралтейство свои адреса, английская фирма Гиббса закупала чилийские и аргентинские броненосцы для японского правительства +53. И в Петербурге наступил момент, давно предсказанный Витте: Николай "поджал хвост и отступил" 28 декабря, заявив на совещании министров (в отсутствие Безобразова), что "война невозможна" и что следует включить в договор статью и о Маньчжурии. Теперь и здесь тоже потребовалось не более 10 дней, и 6 января Розен представил в Токио русский ответ: если Япония согласится восстановить в корейских статьях неиспользование Кореи "в стратегических целях" и "нейтральную зону", в соглашение будет включено, что Россия в Маньчжурии "не будет чинить препятствий Японии и другим державам в пользовании правами и преимуществами, приобретенными ими в силу существующих договоров с Китаем, за исключением устройства сеттльментов" +54.
      Не зная еще этого решения Николая, Комура (29 декабря) обрисовал французскому послу в Токио "положение, как крайне серьезное, но не безнадежное", а накануне телеграфом просил у Делькассэ дружественного воздействия. Однако Арман вынес впечатление из разговора, что Комура "слишком уж рассчитывает на разногласия и борьбу вокруг царя и Алексеева, которые, по его мнению, задержат решительный ответ" +55.
      Расчет Комуры не оправдался - задержки в Петербурге на этот раз не произошло. Но и "затруднение с Маньчжурией", снимавшееся, казалось бы, русской уступкой, в виде той "добавки", которую рекомендовала сама же Англия, не отпало.
      Японская дипломатия теперь лихорадочно заработала на разрыв переговоров с царизмом.
      III
      Русская уступка 6 января, по-видимому, была некоторой неожиданностью для японской и английской дипломатии.
      Про себя японцы свои контрпредложения 23 декабря уже считали "жестким минимумом, какой они могут принять": "Если Россия откажется пересмотреть свои предыдущие контрпредложения, Япония без сомнения прибегнет к энергичным мерам", и Гаяси 30 декабря по поручению Комуры, как описывал Лэнсдоун, "пожелал узнать, могут ли они ожидать нашей поддержки и в каком направлении". Лэнсдоун сразу "понял, что желательно указание, как будем мы действовать при обстоятельствах, когда налицо не будет "casus foederis" (т.е. если нападут не русские, а японцы. - Б.Р.), и спросил, что за "энергичные меры имеются в виду и какой поддержки хочет Япония". Гаяси не ожидал такой открытой постановки вопроса о неспровоцированной Россией войне и сослался на отсутствие у него инструкций. В качестве же своего личного мнения он указал на "благожелательный нейтралитет", "облегчение в снабжении углем", "транзит через колонии" и "денежный заем". Об одном только займе Лэнсдоун отозвался, что "тут есть серьезные трудности", но и то обещал "посоветоваться со своими коллегами". "Не имеет ли в виду Япония дипломатическую поддержку или посредничество этой страны?" - спросил Лэнсдоун. - Нет, - отвечал Гаяси, - "они теперь всецело заняты военными приготовлениями" +56.
      На другой день на вопрос американского посла, установили ли японцы "срок ответа", Лэнсдоун ответил, что он "убежден", что в случае "слишком длительной задержки ответа" японцы "прибегнут к активным мерам".
      5 января Гаяси вновь явился к Лэнсдоуну, чтобы "предупредить всякие недоразумения относительно позиции японского правительства в вопросе о посредничестве": оно даст России только "выиграть время, чтобы усилиться на Дальнем Востоке" , поэтому в случае посредничества Япония "вынуждена будет изменить свои условия и добиваться дополнительных гарантий... в дополнение к тем, какие она имела в виду первоначально". Возвращаясь к займу, Гаяси повторил просьбу японского правительства, аргументируя тем, что война "может затянуться на два-три года", что Япония "на собственные сбережения может воевать только год, а с повышением налогов и выпуском бумажных денег сможет протянуть борьбу еще на 6 месяцев, и тогда ее ресурсы будут исчерпаны" +57. Так как еще раньше (21 декабря) Гаяси дал Лэнсдоуну точную картину соотношения вооруженных сил Японии и России и она говорила в пользу Японии, то у Лэнсдоуна не могло оставаться сомнений, что Япония может воевать и одна +58. Наконец, еще в день передачи Розеном русского ответа, 6 января, Гаяси в третий раз затронул финансовый вопрос: не потому ли Англия отказывает в деньгах, что это неудобно ей "политически" "накануне возможной войны" (т.е. этот отказ не предрешает вопроса в дальнейшем)? Лэнсдоун ответил утвердительно и добавил, что и в парламенте это может натолкнуться на трудности: "Мы с удовлетворением рассмотрели его сообщение, что у Японии есть средства для ведения войны в первый год войны", "так что отказ в немедленной помощи ни в малейшей степени не повредит Японии в начальных, и может быть, наиболее важных стадиях кампании" +59. Это, конечно, означало, что Англия обещает заем только после открытия военных действий и в зависимости от того, как пойдут дела. Как видим, в Лондоне все было подготовлено и обсуждено еще до получения в Токио русского ответа с маньчжурской "статьей".
      Что дело в Лондоне было сколочено так крепко, - не сразу дало себя знать в Париже и Петербурге. Ламсдорф поспешил обратиться с декларацией ко всем державам (8 января), что "Россия ни в какой мере не имеет намерения мешать державам пользоваться, в пределах существующих договоров, правами и выгодами, приобретенными в силу этих договоров" +60. Обратился он и к французскому посредничеству - с целью привлечь Лэнсдоуна к передаче "добрых советов" Японии (12 января), а самого Делькассэ просил ознакомиться с текстами японских и русских предложений и высказаться по их существу. Но только Делькассэ успел обратиться к Лэнсдоуну (13 января), а заодно и к Мотоно (который сам обратился к нему за содействием еще 29 декабря), в уверенности, что в Токио "несомненно захотят узнать его мнение до того, как ответить на русские предложения", - как 13 января, минуя парижскую болтовню Мотоно, последовал уже и японский ответ +61. На сей раз по существу это был ультиматум.