Я решил жениться. Эта новость вызвала, сенсацию в деревне Инасса, и были объявлены смотрины девицам и дамам, которые желали бы занять роль домоправительницы русского великого самурая.

Смотрины были назначены на определенный день. Напрасно я старался избежать излишней пышности. Однако, мои друзья всецело поддержали желание г-жи Омати-сан дать возможность каждой девушке, которая подходила бы к намеченной роли, принять участие в конкурсе.

После смотрин должен был состояться торжественный свадебный обед всем офицерам с шести военных кораблей, стоявших в Нагасаки.

Выбор моей будущей жены представлял большие трудности. Все они оказались одинаковыми. Все они были улыбающиеся, обмахивающиеся веерами куклы которые с непередаваемой грацией держали, чашечки с чаем. На наше приглашение их явилось не менее шестидесяти. Даже самые бывалые офицеры среди нас, встали в тупик пред таким изобилием изящества. Я не мог смотреть спокойно на взволнованное лицо Эбелинга, но мой смех был бы неправильно истолкован невестами. В конце концов, мое предпочтение к синему цвету разрешило мои сомнения; я остановил свой выбор на девушке, одетой в кимоно сапфирового цвета, вышитое белыми цветами.

Haконец, у меня завелся свой собственный дом, правда очень скромный по размерам и убранству. Однако, командир Рынды строго следил за тем, чтобы мы, молодежь, не слишком разленились, и заставлял нас заниматься ежедневно до шести часов вечера. Но в половине седьмого я уже был дома за обеденным столом в обществе миниатюрного существа.

Веселость характера этой японочки была поразительна. Она никогда не хмурилась, не сердилась и всем была довольна. Мне нравилось, когда она была одета в кимоно различных цветов, и я постоянно приносил ей новые куски шелка. При виде каждого нового подарка, японочка выскакивала, как сумасшедшая, на, улицу и созывала наших соседей, чтобы показать им обновку. Уговорить ее делать меньше шума — было бы напрасным трудом; она очень гордилась великодушием своего самурая.

Она попробовала сшить кимоно и для меня, но, моя высокая фигура, закутанная в это японское одеяние, дала ей повод к новым восклицаниям и восторгам. Я поощрял ее любовь принимать моих друзей и не уставал любоваться, с каким серьезным достоинством эта кукла разыгрывала роль гостеприимной хозяйки. По праздникам мы нанимали рикшу, ездили осматривать рисовые плантации и старинные храмы, и обычно заканчивали вечер в японском ресторане, где ей оказывалось неизменно глубокое уважение. Русские офицеры называли ее в шутку нашей великой княгиней — причем туземцы принимали этот титул всерьез. Почтенные японцы останавливали меня на улиц и интересовались, не было ли у меня каких-либо претензий в отношении моей жены. Мне казалось, что вся деревня смотрела на мой брак, как на известного рода политический успех.

Так как мне предстояло, остаться в Нагасаки около двух лет, я решил изучить японский язык. Блестящее будущее Японии не вызывало во мне никаких сомнений, а потому я считал весьма полезным, чтобы хоть один из членов Императорской Фамилии говорил бы на языке страны Восходящего Солнца. Моя жена предложила мне быть моей преподавательницей, и через некоторое время, несмотря на трудности японской грамматики, я научился стольким фразам, что мог поддерживать разговор на простые темы.

В один прекрасный день была получена телеграмма от Государя Императора с приказанием сделать официальный визит Микадо.

Российский посланник при японском дворе выработал сложную программу, состоявшую из торжественных приемов, обедов и ужинов, и которая должна была завершиться большим банкетом во дворце. Наш посланник был очень озабочен, так как я должен был явиться первым представителем европейских государств, которого когда-либо принимал японский император.

Он объяснил мне при этом, что в своих беседах с Микадо я должен буду пользоваться услугами переводчика, так как император ни на каком другом языке, кроме японского, не говорил. Я глубокомысленно усмехнулся..

Мне казалось, что мое умение говорить с Микадо без переводчика явится для всех большим сюрпризом. Жители деревни Инасса потеряли покой, когда, узнали, что с ними проживает человек, которого примет сам великий Микадо. Мои японские друзья теряли дар речи в моем присутствии, и только подобострастно кланялись.

Даже моя жена выглядела испуганной. Дело и в том, что в местных газетах появился мой портрет с заметкой, в которой говорилось, что русский морской офицер, проживающий уже третий месяц инкогнито в Японии, приходится двоюродным братом Императору Всероссийскому.

Это породило в моей жене сомнения, должна ли она продолжать называть меня Сан (японское уменьшительное от Сандро) или же избрать какую-то другую, более официальную форму обращения. Пришлось подарить пятьдесят ярдов розово-зеленого шелка, чтобы возвратить ей душевное равновесие.

В то время пост заведующего церемониальной частью при японском дворе занимал бывший камергер Германского Императора, а потому прием мой в Токио и Иокогаме был обставлен с большой торжественностью. С того момента, как в Иокогамском порту прогремел императорский салют в 101 выстрел, в течение девяти последующих дней я перестал быть скромным мичманом с крейсера Рында, и со мною обращались точно так же, как принимали в чопорном Потсдаме высочайших особ. Собственный поезд Микадо ожидал меня в Иокогаме, и все члены правительства, во главе с графом Ито, тогдашним премьер-министром, встречали меня в Токио на вокзале. Я проследовал в императорский дворец в пышном экипаже, которому предшествовал эскадрон гвардии Микадо в парадной форме.

Первая аудиенция у Императора длилась всего несколько минут. Император и Императрица приняли меня в тронной зале, окруженные блестящей свитой принцев и принцесс. Я произнес короткую речь и предал приветствие от Царя. Император выразил свою радость по поводу моего пребывания в Токио и веру в русско-японскую дружбу. Обе речи были переведены переводчиком посольства. Я испытывал некоторое смущение в обществе этих людей, одетых в полную парадную форму и едва достигавших мне до плеча, и старался казаться как можно ниже ростом.

Целая неделя была посвящена осмотру достопримечательностей столицы и военным парадом; наконец, приблизился вечер торжественного банкета в императорском дворце. Я сидел по правую руку от Императрицы. Выждав немного, набрался храбрости, улыбнулся очень любезно и заговорил с ней по-японски. Сперва она, выглядела чрезвычайно удивленной. Я повторил мою фразу. Она вдруг рассмеялась.

Тогда я счел наиболее уместным выразить ей по-японски мое восхищение по поводу достигнутых Японией успехов. Это представляло большие трудности, так как я должен был вспомнить многие выражения, употребляемые в подобных случаях моими друзьями в Ионасса.

Императрица издала странный, горловой звук. Она перестала есть и закусила нижнюю губу. Ее плечи затряслись, и она начала истерически смяться. Японский принц, сидевший слева от нее и слышавший наш разговор, опустил в смущении голову. Крупные слезы катились по его щекам. В следующий момент весь стол кричал и смеялся. Я очень удивился этой веселости, так как в том, что я сказал, не было и тени юмористики. Когда смех немного улегся, императрица подала знак принцу, и он обратился ко мне по-английски:

— Позвольте узнать, где Ваше Императорское Высочество изволили научиться японскому языку? — вежливо спросил он с глазами, полными слез.

— А что? Разве я говорю плохо?

— Совсем нет! Вы замечательно говорите, но видите ли вы употребляете особый местный диалект, который… Как бы вам это объяснить?.. Можно узнать, как долго вы уже находитесь в Нагасаки и не проживали ли вы округе Ионассы?

Немецкий камергер был явно скандализован, так как это был, по всей вероятности, самый веселый придворный банкет в истории Империи Восходящего Солнца.

— Я бы очень хотел знать, как ее зовут? — сказал премьер-министр, провожая меня до экипажа. Я бы выразил ей от имении Его Величества высочайшую благодарность за ее блестящей метод в преподавании ионасского наречия. Сколько же вы, Ваше Высочество всего взяли уроков японского языка?..

Так как наша главная стоянка была в Haгасаки, мы возвращались туда из наших рейсов каждые три месяца. Рында шла по намеченному курсу и мы, таким образом, посетили Филиппинские острова, Индию, Австралию и различные острова, расположенные в Великом и Индийском океанах. Воспоминания об этих местах возбуждают во мне острую тоску, которая одно время была даже причиной моего намерения отказаться от титула и остаться навсегда заграницей. Молуккские острова, острова Фиджи, Цейлон и Дарилинг в Гималаях — в особенности пришлись мне по сердцу.

Вспоминаю тропический рай Молуккских островов… Широкая река, катящая свои волны чрез пальмовые рощи. Острова Фиджи. Маленький, тесный отель в Дарилинге с великолепным видом на величественную Кенчиненгу.

А вот раннее утро в джунглях Цейлона… Дождь лил всю ночь: свежие сломанные ветки; специфический острый запах и глубокие следы на глинистой почве говорят о близости диких слонов. Мы медленно и осторожно продвигаемся вперед верхом. Нас предостерегают крики разведчиков-туземцев: Осторожно! Осторожно! Они готовятся к нападению — говорит нам английский эскорт. Я переживаю в первый раз горделивое удовлетворение, принимая участие в охоте на слона…

Я часто вспоминаю обо всем этом после революции, и мне кажется, что далекий остров где-нибудь на Тихом океане был бы самым подходящим местом для человека, жизнь которого была исковеркана колесами истории. Этими мыслями я длился с моей женой и сыновьями, но они решили остаться в Европе, которая не говорила ничего ни моему уму, ни сердцу даже в годы моей молодости. Быть может, когда-нибудь мои мечты сбудутся. Как ни грустно посетить снова места, где я был счастлив сорок лет тому назад, я твердо верю, что ни океан, ни тропические леса, ни горы мне не — изменят. Изменяют только люди…

— Путешествие — это школа скептицизма, — справедливо сказал Монтень. Для меня путешествие явилось школой отучивания, ибо в каждой стране, куда по пути заходила Рында, мне удавалось освободиться от трюизмов и банальностей, привитых мне неправильным воспитанием.

Фальшь официального христианства в особенности поразила меня на Дальнем Востоке, где невежественные миссионеры имели смелость обличать священные видения, которые составляют сущность верования буддистов. Какое право мы, христиане, испытывающие животный страх пред смертью и в отчаянии рыдающие над гробом умерших близких, — имели смущать душевное равновесие людей, чья безграничная вера в загробную жизнь трогательно выражается в тех чашечках с рисом, которые поставлены на могилу усопших? Каждый последний из китайцев, японцев и индусов горел огнем той веры, которая покинула христианство в день крестной смерти Спасителя и которая заставила Гете написать его самое глубокое четверостишие:

Народы западной цивилизации именно и являются печальными пришельцами, но там, на нецивилизованном востоке никто еще не утратил надежду на лучшую жизнь за гробом…

Весною 1889 года Рында возвратилась в Европу через Суэцкий канал и Египет. После непродолжительной остановки в Греции, где я, к моей большой радости, имел свидание с моей кузиной — Великой Княгиней Ольгой Константиновной — Королевой Эллинов, — затем в Монте-Карло, где я видел моих родителей, брата Георгия и сестру Анастасию, — мы взяли курс к берегам Великобритании. Здесь мне пришлось быть вторично представителем Государя Императора, который возложил на меня обязанность передать привет Королеве английской Виктории.

Так как отношения между Россиeй и Англией были далеко не дружественные, то я не слишком радовался возложенному на меня высокому поручению. Я уже имел случай много слышать о холодности королевы Виктории, и приготовился к худшему.

Полученное из дворца приглашение с лаконической припиской к завтраку — только увеличило мои опасения. Личная аудиенция была тем хороша, что должна была быть непродолжительной, но перспектива участвовать в продолжительной церемонии высочайшего и завтрака с монархиней, известной своим недоброжелательством к России, не предвещала ничего хорошего. Я прибыл во дворец до назначенного мне времени, и меня ввели в полутемную гостиную. В теченье нескольких минут я сидел в одиночестве и ждал выхода, королевы.

Наконец на пopoге появились два высоких индуса: они низко мне поклонились и открыли двухстворчатую дверь, которая вела во внутренние покои. На пороге стояла маленькая, полная женщина. Я поцеловал ей руку, и мы начали беседовать. Меня поразила простота и сердечность ее манер. Сперва мне показалось, не означает ли эта задушевность коренную перемену политики Великобритании в отношении России. Но объяснение этому было другое.

— Я слышала о вас много хорошего, — сказала королева с улыбкой. — Я должна вас поблагодарить за ваше доброе отношение к одному из моих друзей.

Я удивился, так как не мог вспомнить никого из встречавшихся мне лиц, которое: могло бы похвастаться дружбой с Ее Величеством Королевой Английской.

— Неужели вы уже забыли его, — улыбаясь опросила королева: — Мунчи, место учителя индусского языка?

Теперь я понял причину ее теплого приема, хотя индус Мунчи никогда не говорил мне, что был учителем королевы английской Виктории. Я познакомился с ним в Агра, когда я осматривал Тай-Магал. Он высказывал очень много глубоких мыслей относительно религиозных верований индусов, и я был очень обрадован, когда Мунчи пригласил меня к обеду.

Я никогда не предполагал, что то, что я отведал хлеб-соли у Мунчи, очень поднимет авторитет этого индуса в глазах высокомерных индусских раджей, и что он напишет пространное письмо Королевы Виктории, в котором восхвалял мою поразительную доброту.

Королева позвонила. Дверь открылась и на пороге появился мой друг Мунчи собственной персоной. Мы поздоровались очень сердечно, а Королева радостно наблюдала за нашей беседой.

К моменту, когда завтрак был уже подан, я чувствовал себя уже совершенно свободно и был в состоянии ответить на все вопросы о политическом положении в Южной Америке, Японии и Китае.

Британский народ имел полное основание гордиться этой необычайной женщиной. Сидя за письменным столом в Лондоне, королева внимательно наблюдала за изменчивой картиной жизни в далеких странах, и ее меткие замечания свидетельствовали о ее остром, разборчивом уме и тонком понимании действительности.

За столом присутствовали лишь ближайшие родственники королевской семьи и между ними принц Уэльский с супругой (будущий король Эдуард VII и королева Александра). Принцесса горячо любила свою сестру Государыню Императрицу Mapию Федоровну, и ее присутствие и личное обаяние действовали на меня ободряюще. Она была глуховата, и я должен был повышать голос, отвечая на ее вопросы относительно Императрицы, племянников и племянниц.

Я взглянул в сторону Королевы, чтобы убедиться, не мешаю ли я ей своим громким голосом. Но она ободряющее кивнула мне головой: все делали точно так же, когда, разговаривали с красивой принцессой Уэльской, и громче всех кричал при этом ее собственный супруг — Эдуард. Если бы кто-либо посторонний вошел в столовую, в которой происходил высочайший завтрак, он мог бы подумать, что происходила пренеприятная семейная сцена.

Два дня спустя меня опять пригласили на семейный обед. С каждым днем Королева оказывала мне все более и более внимания. (Я встречался с Королевой Викторией и потом, но встречи наши происходили в отеле Симье в Ницце, где Королева проводила обычно каждую весну).

Для морского волка, проведшего почти три года в дальнем плавании, светские обязанности, выпавшие на мою долю в Лондоне, были, пожалуй, чересчур сложными.

Приветствие Государя Императора должно было быть передано мною всем членам английской королевской семьи, что влекло за собою участие в целом ряде завтраков чаев и обедов. Я возобновил мое знакомство с герцогом Эдинбургском-Саксен-Кобург-Готским, которого я встретил в Москве на коронации 1883 г. Он был женат на моей двоюродной сестре Великой Княгине Mapии Александровне, дочери Императора Александра II. Хоть их четыре дочери и были еще очень молоды, но все они выказывали признаки их поразительной будущей красоты.

Самый строгий судья женской красоты затруднился бы, отдать ли пальму первенства Мисси — ныне вдовствующей Королеве румынской Мари, Дэки — Великой Княгине Виктории Федоровне, супруге Великого Князя Кирилла Владимировича, Сандре — Принцессе Александре Гогенлоэ-Лангенбург, или же Бэби — Инфанте Испанской Беатрисе.

В Лондоне я познакомился с мистером Б., одним из последних представителей исчезнувшей теперь породы эксцентричных американских миллионеров. Он жил на борту собственной океанской яхты Лэди Торфрида, которая стояла, на якоре невдалеке от Лондона.

Эта яхта была действительно его постоянным местожительством, так как он не покидал ее уже в течение 15 лет, проводя в одной и той же гавани от трех до пяти лет подряд. Он никогда, не сходил на берег и почти никого не принимал. Pycский морской агент в Лондоне очень сомневался, удастся ли мне столковаться с мистером Б. Он полагал, что мое намерение приобрести Лэди Торфиду приведет американца в такую ярость, что он ответит мне отборной руганью. Однако, я решил попытать счастья и попросил мистера Б., чтобы он меня принял.

Я нашел Б. на юте яхты в обществе значительного количества всевозможных бутылок. Он был раздражен и ворчал. Мое намерение приобрести его яхту не вызывало в нем никакого сочувствия. Я объяснил ему, что хотел бы еще раз посетить наиболее привлекательные места на востоке, путешествуя совершенно свободно, т. е. не будучи связан расписанием пароходных рейсов. Но, в виду того, что я собираюсь отправиться в путешествие уже следующей весной, я не имею времени заказать себе яхту.

— Что же вы хотите, чтобы я делал, пока вы будете дьявольски хорошо проводить ваше время? — раздраженно крикнул он. — Уж не думаете ли вы, что я буду спать на набережной? Или же, быть может, вы прикажете мне залезть в вонючий отель, полный людской рухляди и отвратительного шума?

Вовсе нет. Мысль превратить мистера Б. в скитальца по земле — никогда не приходила мне в голову.

Я просто полагал, что он согласится продать мне Лэди Торфриду и купить себе подобную же яхту, только значительно большего тоннажа. Мои агенты к его услугам.

— Кто из нас двух богаче? — спросил он: — я или же вы? Чорт возьми, та, старая яхта для вас слишком велика, а для меня моя яхта, по вашему, мала, и я из-за ваших фантазий должен пожертвовать моим благородным судном!

— Видите ли, — скромно оказал я: — человек вашего калибра должен обладать большей яхтой, чем Лэди Торфрида.

Он насмешливо улыбнулся и сказал что-то в том смысле, что это соображение для него малоубедительно. Я продолжал настаивать. По-видимому, этот двухчасовой спор утомил его, потому что он заявил, что должен хорошенько над этим делом подумать. Затем он предложил мне у него погостить.

— Вы, я и эти бутылки, — и он сделал многозначительный жест в сторону стола…

В пять часов утра, в следующий понедельник, когда мы оба еле держались на ногах, между нами был подписан контракт, согласно которому я становился полновластным владельцем Лэди Торфриды, а мистер Б. обязался перевезти свой винный погреб на другое судно.

— Только помните, — добавил он, грозя пальцем, сделка будет действительной лишь в том случае если вы пришвартуете мою новую яхту так близко к борту Лэди Торфриды, что мне не понадобится спускать шлюпку на воду. И еще одно условие: вы не имеете права называть ее впредь именем Лэди Торфриды. Лэди остается со мною. Вы должны дать ей другое имя.

Я с готовностью согласился.

— Я решил назвать мою яхту именем Тамары.

— Кто это такая?

— Тамара — это грузинская царица, которая имела обыкновение сбрасывать своих любовников с высоты дворцовой башни после первой же ночи.

— Милая дама? Вы ее знали лично?

— К сожалению, нет. Она умерла очень давно.

— Они все слишком рано умирают, — сказал мистер Б. и откупорил новую бутылку шампанского.

В бытность мою в Лондоне несколько лет тому назад, мне попалась на глаза в Таймс короткая заметка, которая сообщала о внезапной кончине мистера Б. на борту собственной яхты, которая по обыкновенно стояла на Темзе.

Вино и все остальные излишества ускорили его конец, хотя ему уже исполнилось тогда 82 года. Как выяснилось, Торфридой называлась его зеленоглазая невеста, которая незадолго до свадьбы отправилась в Париж, чтобы заказать приданое. Здесь она встретила одного британского дворянина и вышла за него замуж.