После двух недель почти безукоризненной погоды легкий холодный ветерок с юга, который сразу же принес тонкие перистые облака, показался неожиданным и неуместным. До периода наибольшей яркости кометы оставалось совсем немного и, зная непредсказуемость и своенравность местного климата, наблюдатели не без оснований опасались, что в самое интересное для наблюдений время объект окажется за толщей облаков. Синхронные наблюдения по трем каналам — основная программа — окажутся невыполненными, и гигантская работа многих людей за целый год пропадет впустую. Ветер усиливался и уже через сутки и башня телескопа, и вся вершина горы, на которой он был установлен, оказалась окутанной таким густым туманом, что из кабины автомобиля невозможно было увидеть даже обрез капота. Потом пошел снег, сначала редкий и легкий, затем густой, мокрый и тяжелый, быстро засыпавший все окрестности. Иногда снегопад прекращался, переходил в моросящий дождичек, но ветер продолжал гнать плотные тучи и прогноз не предвещал ничего хорошего на ближайшее время. Так прошла сначала неделя, потом другая.
      Из зарубежных обсерваторий потоком шли данные о наблюдениях кометы, а здесь было немыслимо даже поднять забрало купола. Кирилов ходил мрачнее тучи, злился на погоду и думал о том, что мир все-таки несправедлив. Он знал почти все программы наблюдений «его» кометы, которые шли в других астрономических центрах, знал абсолютно точно, что отнаблюдать изменения кометы почти в реальном масштабе времени, в динамике и по всем параметрам сразу, могли только здесь. Он сделал все от него зависящее, чтобы не было срывов по техническим и прочим причинам, и вот ворвавшийся откуда-то с Атлантики циклон мгновенно смазал все планы, все возможные результаты.
      Лонц и Павленко для того, чтобы не выходить из ночного режима жизни появлялись в комнате отдыха к вечеру и молча резались в шахматы до трех часов ночи, потом разбредались по своим комнатам. Селюкова так же молча смотрела телевизор или пила крепкий кофе с дежурными операторами. Все были расстроены таким фатальным невезением и тем, что в данной ситуации абсолютно невозможно что-либо изменить.
      Через три недели ветер неожиданно стих, облака ушли вниз и заполнили всю долину, а над горой снова высветились яркие, почти кристальные огоньки звезд. Комета сияла вполне- ба, ее белый, развернувшийся на четыре созвездия хвост, отлично просматривался без всяких оптических приборов. Такого фантастического зрелища Кирилов не видел никогда в жизни. Он молча стоял на балкончике башни и любовался небесной гостьей. Через несколько минут к нему присоединились наблюдатели и вся дежурная смена, настроение у всех было приподнятое и Кирилов почувствовал это сразу.
      — Смотрите, смотрите, — сказал он, — телескоп телескопом, но личных впечатлений ничто не заменит. Еще немного — и все по местам, начнем работу.
      В эту ночь работа шла сосредоточенно, без лишних фраз и лишней суеты. Наблюдатели успели освоить наблюдения в синхронном режиме заранее, поэтому коллизий практически не возникало и находившемуся здесь же в аппаратной Сосновскому ничего не оставалось, кроме функций стороннего наблюдателя работы его собственного детища. Под утро Кирилов собрал всех участников наблюдений у себя в кабинете.
      — Ну как, други? Как впечатления? Можете обобщить?
      — Давайте я, — заговорил Павленко. — Пока все замечательно, есть абсолютно уверенная корреляция, соответствие, между изменениям спектра и поляризации во времени. Таяние ядра кометы происходит очень энергично, с выбросами и в моменты этих выбросов, кроме линий углекислоты появляются полосы циана и метана. В эти же моменты заметно меняется поляризация, о чем говорят результаты, которые зафиксировала Наташа…
      — Изменения до девяти процентов, — подтвердила Селюкова.
      — Как жаль, что не повезло с погодой, — огорченно по- качал головой Максим Петрович, — можно было бы иметь всю картину изменений в ядре за десятки миллионов километров от перигелия… (Перигелий — ближайшая к Солнцу точка орбиты.)
      — Не горюй, Максим, пара недель еще есть! — попытался успокоить его Лонц.
      — Ты неисправимый оптимист, Лев Юлианыч! — нервно ответил Кирилов, — Посмотри прогноз, там где-то опять зреет циклон и неизвестно, куда он повернет. Надо иметь в виду, что каждая удачная ночь нашей программы может оказаться последней!
      — Около тридцати экспозиций мы уже отсняли, — воз- разил Лонц, — это уже не так мало. Хочу еще проинформировать вас о том, что есть одна интересная новость: шейка хвоста кометы имеет тенденцию к уменьшению. Возможно, завтра мы будем свидетелями любопытного явления, которое известно как отрыв кометного хвоста. Если, конечно, это произойдет не днем.
      — Обязательно надо снять, а пока давайте разойдемся на отдых, надо завтра быть в хорошей форме.
      Павленко встал с дивана, улыбнулся и поднял правую ладонь:
      — Все будет нормально, я уверен!
      Наблюдатели разошлись, Кирилов поднялся в помещение АСУ.
      Малахов еще не спал. Он стоял у стойки с усилителями и протирал спиртом какой-то разъем.
      — Что-нибудь случилось? — спросил Максим Петрович.
      — Ничего страшного. Вот, решил прочистить одно соединение, капризное местечко. Так, на всякий случай. Лучше бы его, конечно, заменить.
      — Саша, ты вот что сделай, выведи на период наблюдений кометы усиленную бригаду инженеров, чтобы в случае чего быстро принять меры. Ну, скажем, ты, Гармаш, Дунаев…
      — …и Макаров.
      — Этот еще зачем?
      — А затем, что коммутацию он знает лучше всех.
      — Не расплатишься!
      — Ничего, дадим ему отгулы и все будет в порядке.
      — Тебе виднее. В общем, действуй.
      Квечеру, когда вся бригада АСУ собралась вместе, Малахов пояснил инженерам причины беспокойства Кирилова.
      — Времени для выполнения программы осталось очень немного, львиную долю сожрал циклон. Кирилов волнуется относительно надежности управления. Давайте так: в дежурном режиме Макаров — возле стоек релейной коммутации, Дунаев — усилительная станция, Гармаш — у компьютеров, я — в аппаратной. Если случится неисправность, я сразу дам знать, никого искать не придется.
      Телескоп навелся на комету, едва только погасли последние лучи сиреневого, уже морозного, почти зимнего заката. На снимках, которые следовали один за другим через каждые десять минут, было хорошо заметно, что шейка кометного хвоста становится все тоньше и отделение его от кометной комы может произойти в течение ближайших часов. В аппаратную вошел дежурный механик и сказал Кирилову, что надо переложить стекловолоконный фибер, который может натянуться и оборваться, что означало бы конец работы спектрографа. Кирилов согласился сделать перерыв на пять минут, а затем навестись на комету так, чтобы место соединения хвоста и комы было бы в центре поля зрения.
      Телескоп уложили в «горизонт», и Сосновский вместе с механиками отправился перекладывать фибер. Эта операция была не столь простой и требовала отсоединения стекловолоконного светопровода, поэтому она заняла отнюдь не пять минут, а целых пятнадцать. Кирилов нервничал и успокоился только тогда, когда труба телескопа снова пошла вверх, в темный проем купола. И тут случилось то, чего никто и никак не ожидал.
      Телескоп, не доехав до нужного положения, остановился, а индикация выдала сигнал неисправности. Кирилов рывком повернулся к Малахову и почти выкрикнул:
      — Ну, что у вас?
      Малахов схватил в руки микрофон громкой связи.
      — Дунаев, что там у тебя?
      — Сигнал отрабатывается, только какой-то он… маленький…
      — Гармаш?
      — Что- то с преобразователем азимута- два разряда пропали.
      Малахову стало почти сразу понятно, что происходит с телескопом. Пропали два разряда регистра скорости, значит привод не успевает за объектом в режиме наведения. Если привод наведения чем-то подтолкнуть совсем немного, он дотянет до нужной точки и включится режим ведения, у которого уже свой привод, наверняка исправный!
      — Гармаш, быстро в привод азимута и проверни его рукой настолько быстро, насколько сможешь!
      Гармаш понял Малахова, едва только тот произнес первую фразу. Он пулей вылетел в коридор и уже через минуту стоял возле двигателя. Сняв трубку местного телефона и набрав быстро номер, он сорвавшимся голосом выкрикнул:
      — Я здесь!
      — Осторожно, я делаю пуск! — услышал он голос Малахова.
      Двигатель загудел, ротор сначала сделал несколько быстрых оборотов, потом начал снижать скорость и, наконец, пошел совсем медленно.
      — Давай! — снова раздался в трубке Сашин голос.
      Володя изо всех сил крутанул ротор, как бы помогая обессилившей машине набрать нужную скорость. По громкому удару электромагнитной муфты двигателя привода ведения он скорее почувствовал, что ему это удалось и, подняв трубку телефона, он снова выкрикнул, стараясь перекричать нарастающий гул:
      — Порядок!
      — Поднимайся пока, но будь наготове.
      — Я лучше пока побуду здесь, хорошо?
      — Не стоит, перенаведений больше не будет, лучше подготовь запасную плату преобразователя.
      В аппаратной напряжение и тревога, вызванные внезапной неисправностью, постепенно стали утихать, наблюдения продолжались, по экранам скользили ровные колонки чисел, кадры спектров и изображений фрагментов кометы. Максим Петрович только теперь отчетливо понял, что вся сегодняшняя ночь, возможно, самая важная и последняя была на грани срыва, и только благодаря опыту Малахова все обошлось. От этой мысли, от сознания того, что весь его и не только его труд в течение года мог закончиться безрезультатно от этой случайной поломки, что вся выстроенная им пирамида, на вершине которой он находился, сработала бы впустую, стало вдруг нестерпимо жарко. Кирилов откинулся на спинку кресла и вдруг почувствовал, как резкая боль снова возникла где-то в глубине его груди, и, как будто испепеляющий огонь двинулся от самого сердца по всему телу. Ему стало трудно дышать, в глазах побелело от яркого, нестерпимого света, который как-то сразу померк и все погрузилось в кромешную темноту…
      Когда Максим Петрович очнулся, он увидел, что над ним склонилась Наталья Николаевна.
      — Он жив! Открыл глаза- проговорила она, казалось совсем беззвучно, но все, кто находились здесь, ее услышали. Рядом с ней стояли Павленко и Лонц. Малахов и Макаров разворачивали носилки.
      — Машину вызвали. Уже едет, — сказал вошедший в аппаратную Точилин.
      — Хорошо, что у меня тот же недуг, я всегда с собой вожу шприц с нитроглицерином, но, похоже, что уколом на этот раз не обойдется.
      — К черту медицину! — прохрипел Кирилов пытаясь привстать, — Отделение хвоста от комы уже было?
      — Сняли, Максим, ты не волнуйся, — Лонц положил руку на его запястье, — осталось совсем немного, мы все отснимем.
      — Успели… успели!.. — тяжело выдохнул Максим Петрович.
      — Главную часть программы мы, считай, уже сделали, остальное не столь уж важно-, добавил Павленко.
      Кирилов успокоено закрыл веки. Его уложили на носилки, накрыли полушубком и вынесли из башни. Свежий холодный воздух хлынул в легкие и он снова открыл глаза. Над ним россыпью бриллиантов сиял Млечный Путь, кометный хвост так же пересекал полнеба, а далеко на востоке появились первые признаки наступающего рассвета.
      Подошла машина, из нее быстро вышла Серафима. Он еще не видел ее, но по стуку шагов точно знал, что это она.
      Серафима подошла к Максиму Петровичу и приложила теплую ладонь к его щеке. Она старалась быть спокойной. Она знала, что сейчас нет ничего важнее ее спокойствия. Нельзя ни плакать, ни суетиться.
      — Как ты, Максим?
      — А, Симушка! Я думаю, все обойдется… Мы еще съездим с тобой в горы и я обязательно еще раз окунусь в наше озеро. Я еще не закончил массу дел здесь…
      — Конечно, конечно, Максим, ты только держись, держись… Я тебя из этой беды обязательно вытащу, я ведь немножко ведьма, ты же знаешь…Мы с тобой должны еще очень долго прожить вместе.
      Носилки внесли в машину и водитель мягко и осторожно тронул с места. Кирилов покачивался на брезентовом полотне и молча разговаривал с самим собой:
      «На самом деле ты просто счастливый человек.
      У тебя есть любимая работа. У тебя есть любимая женщина. У тебя есть друзья и соратники.
      У тебя, и это очень важно, есть люди, за жизнь которых ты отвечаешь. Значит надо держаться, надо жить и работать. И самое главное: „Еще не все грани смысла тобою познаны“».
       Декабрь 1998 г.