Он поднял арбалет на уровень груди, и Калинов понял, что сейчас, через мгновение, тяжелая стрела пронзит его сердце, и мысль о смерти показалась ему такой нелепой, что он удивился. Неужели это серьезно, подумал он, а в горле уже рождался крик, потому что он увидел, как стрела сходит с ложа арбалета и отправляется в смертоносный полет. Но тут кругом возник серый туман; он не поднялся от земли и не выплыл из-за деревьев, а именно возник, неожиданно и сразу, не клубясь и не сгущаясь, и не успел Калинов обрадоваться ему, потому что в тумане этом было его спасение, как тот исчез, исчез так же внезапно, как и появился. А Калинов обнаружил себя стоящим в джамп-кабине.

На пульте подмигивал красным сигнал «Вы ошиблись в наборе индекса». Калинов вывалился из кабины на улицу. На небе светило солнце, и было оно не синее и не оранжевое, а обычное, земное, и небо было земное, и вокруг стояли знакомые питерские дома, и стремился перепрыгнуть через Неву Медный всадник.

– Мальчик! Что с тобой?

Кто-то положил Калинову руку на плечо. Он оглянулся. Рядом стояла Лидия Крылова.

– Н-ничего, – пробормотал Калинов и попятился. Сбросил с плеча ее руку.

– Мальчик, подожди, – умоляюще попросила она. – Ты не знаком, случайно, с Игорем Крыловым?

– Н-нет! – Калинов бросился бежать.

– Мальчик, подожди-и-и! – догнал его надрывный крик, но Калинов бежал и бежал, пытаясь уйти от этого крика, и оглянулся только около угла.

Крылова, опустив голову, медленно брела обратно, к дверям джамп-кабины.

– Рад вас видеть, коллега, в добром здравии! – сказал Паркер, усаживаясь в кресло.

Калинов достал из бара соки и лед и принялся сооружать себе и гостю коктейль.

– Внешний вид у вас – не подкопаешься! – продолжал Паркер, наблюдая за его манипуляциями. – Лишь очень опытный специалист смог бы заметить некоторое несоответствие между юным телом и глазами, принадлежащими немолодому уже человеку.

Калинов посмотрел в зеркало, вделанное в панель бара.

– Не вижу никакого несоответствия, – сказал он, пристально вглядываясь в свое отражение. – Вполне приличный молодой человек. Ничего похожего на члена Совета.

Он протянул Паркеру стакан со светло-зеленой жидкостью. Тот заглянул в стакан, зачем-то понюхал содержимое.

– Судя по всему, коллега, вы ничего не добились, – сказал он.

Калинов слегка пожал плечами и тоже заглянул в стакан:

– Вы эту информацию выудили из коктейля?

Паркер фыркнул и отхлебнул, зажмурив от удовольствия глаза, посмаковал напиток.

– Нет, – сказал он. – Но ведь я прав, не так ли?

Калинов тяжело вздохнул.

– Действительно. – Он уселся напротив Паркера. – Вы правы, коллега!.. Первая вылазка действительно мало что дала… Чертовщина какая-то. Мир, как в театре!.. Мгновенно меняющиеся декорации… Дракон в таинственном лесу… Принцесса с хрустальным голосом… Вооруженный арбалетом рыцарь в джинсах… Солнце то синее, то оранжевое. В самом деле, сказки какие-то!

– Сказки бабушки Арины! – проговорил Паркер. – Может быть, видения? Дрим-генератор, например. Или нанюхались галлюциноидов…

– В таком случае мой рекордер тоже нанюхался, – сказал Калинов. – Я вам покажу запись. Натура полнейшая!

Он достал видеорекордер, отдал его Паркеру и вышел на балкон. Сам он просмотрел запись до прихода Паркера раз пять и заметить что-либо новое был уже не способен.

Над городом распростерлась черная августовская ночь. Окна домов были заэкранированы и не пропускали изнутри ни одного лучика света. Только глубоко внизу горели уличные фонари, да у самого горизонта сияли подсвеченные сотнями прожекторов купол Исаакиевского собора и шпиль Адмиралтейства.

Калинов пытался проанализировать события сегодняшнего дня, но ничего из этого не получалось, потому что мысли все время возвращались к Лидии Крыловой и ее сыну. Каким образом эта женщина умудрилась так воспитать своего сына? Ведь он явно был готов на убийство!.. Или показалось?.. И уж совершенно непонятно, как удалось спастись… Словно кто-то следил за ними и в последний момент сыграл отбой… Но каков малец! Откуда у него столько злобы?.. А Вита хороша! У него самого могла бы быть такая внучка, не погибни Наташка тогда, в проклятом Кольце астероидов…

Калинову стало вдруг нестерпимо грустно и захотелось, чтобы поскорее наступило завтрашнее утро. Грусть была особая, не та, с которой он обычно вспоминал о прожитой жизни. Были в этой грусти какая-то свежесть, новизна какая-то и ожидание неизвестного. И очень-очень хотелось снова отправиться туда, в этот странный сказочный мир.

Позади с шорохом открылась дверь, и он увидел рядом с собой силуэт Паркера.

– Да, коллега, – сказал Паркер. – Действительно, спектакль для детей школьного возраста. Зацепиться не за что…

– Похоже только, что взрослым на эту сцену вход запрещен. Во всяком случае, без дисивера… Неясно, правда, кто наложил сей запрет и с какой целью.

– Может быть, некая сверхцивилизация ставит эксперименты на наших детях? – предположил Паркер.

Калинов усмехнулся:

– Ну уж тогда бы меня туда и с дисивером не пустили.

– Да что вы! – воскликнул Паркер. – Не могут же они следить за каждым землянином!

– Вы думаете, не могут?

– Ну, я не знаю… Как-то это все…

Калинов промолчал. Замолчал и Паркер, боясь прервать размышления товарища. Наконец он не выдержал:

– Вы, что же, коллега, и в самом деле думаете?..

И тут Калинов рассмеялся:

– Да нет, разумеется. Чепуха все!.. История эта наша, внутренняя, безо всякого вмешательства извне. Уверен в этом! Не знаю – почему, но уверен.

Паркер с шумом перевел дух.

– Ох, и зигзаги у вас, дружище! – сказал он. И добавил: – Однако то, что ваша вылазка не дала результатов – это плохо! Гадать остается…

– Не спешите, коллега. Будут вам через некоторое время и результаты. Не все сразу.

И тогда Паркер решился.

– Видите ли, Алекс, – сказал он. – Дело в том, что обстоятельства изменились. Сегодня Лидия Крылова обратилась к нам в Транспортную комиссию с просьбой помочь ей найти сына.

Калинов опять промолчал, словно не слыша.

– Послушайте, коллега, – сказал, не дождавшись ответа, Паркер. – Не нужна ли вам помощь? Я бы мог…

Калинов нашел в темноте руку Паркера и пожал ее.

– Не стоит, Дин… У меня юношеское рукопожатие и юношеское на вид тело, но ум-то далеко не юношеский. Так что помощь мне не требуется. Пока… Будет нужно – конечно, попрошу… Хотя знаете… Кое-что вы для меня сделать можете.

– Что именно, коллега? – живо спросил Паркер.

– Мало ли как дела повернутся… – Калинов замялся. – Одним словом, если вдруг примут решение закрыть индекс… Без меня примут, понимаете?.. Так вот, постарайтесь его сорвать!.. Я уже говорил, что закрывать – это самое глупое, что можно в таких случаях придумать.

Теперь Паркер пожал руку Калинова:

– Это я вам обещаю. Можете не волноваться!

2. РАЗВЛЕЧЕНИЕ

Вита явно ждала его. Не случайно же, в самом деле, он сразу увидел ее, как только переместился из джамп-кабины в этот мир. Она вскочила на ноги и бросилась ему навстречу, на бегу отряхивая юбку.

– Здравствуй, – сказала она. – Я думала, ты больше не появишься.

– Здравствуй, – ответил Калинов. – Почему?

– Ты же вчера убежал. Зяблик достал тебя.

– Кто? – не понял Калинов.

– Ну, тот парень с арбалетом… в лесу… Игорь Крылов. Мы зовем его Зябликом… Мне же все известно о вашей встрече.

– А-а-а? – Калинов рассмеялся. – Только ведь это не я убежал, а ты.

Она удивилась:

– Разве?.. Никуда я не убегала. Я весь день тут была.

Она взяла его за руку, и Калинова опять кольнуло в сердце. Словно пронзила стрела, от которой удалось вчера скрыться.

– А на Зяблика ты не обижайся, – сказала Вита. – Он хороший. Только стал какой-то малахольный. Ходит, молчит…

Вчера он мне таким не показался, подумал Калинов. Вчера он был не зяблик, а дикий кабан. Ревность, знаете ли, не мама родная…

– Пошли к ребятам! – Вита потащила его за собой. – Сейчас как раз дэй-дримы начнем придумывать.

– Как это?

– Увидишь.

На лугу собралось человек тридцать парней и девчонок в разноцветных одеждах. Сидели кружком. В центре горел почти незаметный в солнечном свете костер. Калинов посмотрел на небо. Сегодня солнце было обычным.

Когда они с Витой приблизились, кружок потеснился и вобрал их в себя. На Калинова особого внимания не обратили, только несколько девчонок пристально посмотрели на него и отвернулись. Видимо, появление новых людей было здесь делом обыкновенным. Или незнакомый человек был всем, на самом деле, знаком…

– Не удивляйся, – прошептала ему на ухо Вита. Ее волосы щекотнули щеку. – Ведь тебе не хочется, чтобы на тебя обращали внимание.

– С чего ты взяла? – поразился Калинов.

– Мне так кажется.

Однако, сказал себе Калинов. Может, она еще и мысли читает?.. Может, на нее и дисивер не действует?

Он огляделся. Все сидящие в круге были молодыми людьми примерно одинакового возраста – лет шестнадцати-восемнадцати. Парни были одеты разнообразно – от сетчатых комбинезонов до легких туник, на девчонках – короткие открытые непрозрачные сарафаны. Никто друг с другом не разговаривал, все молча уставились в костер, словно там что-то происходило. Наверное, искали саламандр…

– Не вертись! – прошептала Вита. – Ты всем мешаешь!

– А что они делают?

– Потом расскажу…

Калинов тоже стал смотреть в костер. Но сколько он туда ни смотрел, ничего особенного там не увидел. Обычные горящие сучья, блеклые языки пламени, взметающиеся искры.

Вдруг все зашевелились, заговорили. Сидящий напротив Игорь Крылов кивнул Калинову, как старому знакомому. Сегодня он не казался таким злым и противным, как вчера в лесу.

– Что? – шепотом спросил Калинов у Виты.

Вита рассмеялась, и вновь зазвенели хрустальные колокольчики.

– Можно говорить громко, – сказала она. – Больше никому не помешаешь.

– А что было?

– Мы придумали дэй-дрим.

– И что теперь?

– Увидишь!.. Какой ты нетерпеливый!

– А я хотел охоту на тиранозавра, – громко сказал высокий белобрысый юнец, одетый в тигровую шкуру. – Представляете, море крови!

– Тебе бы везде море крови, – сказала Вита. – Дай волю, ты бы весь мир в море крови превратил.

– Брось ты с ним, Витяшка, – сказала невысокая черноволосая девушка.

– Его дэй-дрим еще никогда не выигрывал.

Белобрысый прищурился.

– А я не теряю надежды, голубушки, – сказал он надменно. – Рано или поздно это произойдет.

– К сожалению, Аля, он прав, – сказала Вита маленькой брюнетке. – И когда это произойдет, я уйду и больше не вернусь. Уж лучше сидеть дома!..

Белобрысый сжал кулаки.

– Вот и катись домой! – зло крикнул он. – Пусть тебе мамочка розовым платочком сопли вытрет, лахудра рыжая! А мы уж как-нибудь без тебя, по-мужски…

– Сидел бы ты, мужчина! – сказал Калинов. – Научись сначала женщин уважать… «Мы»… «по-мужски»… Тоже мне, витязь в тигровой шкуре!

Белобрысый стремительно вскочил на ноги. Калинов усмехнулся и тоже поднялся с травы.

– Это еще кто тут голос подает? – сказал белобрысый. – Кому надоело ходить здоровым и невредимым? – Он смерил Калинова с ног до головы уничтожающим взглядом. – Детка, я же из тебя киселек сделаю, с хлебушком скушаю. – Он подошел к Калинову, навис над ним и брезгливо взял его двумя пальцами за кончик носа. – Остынь, мальчик, а то сейчас пар сзади повалит!..

И тут Калинов ударил его, ударил коротко, без замаха, даже не ударил – ткнул ладонью правой руки, и белобрысый вдруг переломился пополам, словно сдвинули друг к другу ножки циркуля, и повалился на бок. На лице у него появилось выражение неподдельного изумления, глаза закрылись. Как будто человек прилег на минутку отдохнуть.

– Ты убил его? – с испугом воскликнула черненькая Аля.

– Да нет, – сказал Калинов. – Таким ударом не убьешь… Так, успокоил слегка. – Он коротко взглянул на Виту.

Вита презрительно смотрела на лежащего белобрысого.

– Не хочу я его здесь больше видеть, – сказала она с отвращением и вопросительно посмотрела на окружающих.

И вдруг белобрысый исчез, словно его здесь и не было. Только послышался негромкий шелест, будто ветерок кубарем прокатился по травке. Калинов застыл.

– Спасибо, друзья! – Вита потерла пальцами виски.

– Не за что, – сказал курчавый парень в тунике и сандалиях. – По-моему, этот тип и так уж всем надоел. Стоило его еще раньше выставить.

– Он подошел к Калинову и потрепал его по плечу. – А ты ничего, новенький! Эко ты его! Я бы с тобой в разведку пошел… Клод. – Он подал Калинову руку.

– Саша, – сказал Калинов. – Куда он делся?

– Вампир-то?.. Отправился домой. Больше он не появится. По крайней мере, пока мы здесь.

И тут вдруг затрещало, как будто кто-то быстро-быстро заколотил палкой по дереву. Калинова сбили с ног, он сунулся носом в траву и чуть не захлебнулся, вздохнув, потому что вместо травы под ним оказалась грязь, какая-то липкая жижа, и от жижи этой так отвратительно пахло, что его чуть не стошнило. И солнца уже не было на небе, а была черная беззвездная ночь, и сверху сеялся мелкий холодный дождик, мгновенно пробравшийся за воротник кольчуги и растекшийся по спине маленькими ручейками, а может, это был и не дождь вовсе, а холодный пот, потому что, кажется, их все-таки ждали. Во всяком случае, круглые пальцы прожекторов плясали по равнине, и каждый раз, когда они приближались, приходилось въезжать носом в вонючую грязь. И не шевелиться.

А потом опять затрещало, и высоко над головами визгливо прочирикали пули. Стреляли с вышки, которая приткнулась к колючей проволоке справа, приземистая и раскоряченная, словно табуретка на кривых ножках. Самонадеянные строители поставили ее по эту сторону ограждения… Впрочем, с какой стати они должны были опасаться нападения извне?

– Замрите! – негромко скомандовал Клод.

Они замерли. И, лежа в липкой жиже, дождались, пока успокоится охрана. Пулеметчики перестали палить в белый свет. Лучи прожекторов поплясали-поплясали, тупо уткнулись в тяжелый столб дыма, повисший над крематорием, и погасли. Где-то коротко тявкнула собака. От сторожевой вышки донеслись звуки волынки, наигрывающей какой-то до одурения знакомый, но неузнаваемый мотив. Ветер принес издалека обрывки заунывного колокольного звона.

На вышке вдруг загоготали, и грубый голос прошелся насчет штанов какого-то Диего, которые теперь, кажется, потребуют основательной стирки… Тоже мне, доблестный лейб-гвардеец, переполошил весь лагерь, где только таких нарожали, ублюдков?.. Хорошо, что комендант нализался, как свинья, и дрыхнет, и будет дрыхнуть до утра, а то не избежать бы тебе, тварь болотная, карцера в половину роста…

– Вперед! – шепотом скомандовал Клод.

Они поползли. Каждый к своей цели. Калинов к сторожевой вышке справа, Игорь – к такой же вышке – слева. Клод, Вита и Аля тянули мешок с зарядами, чтобы несколькими взрывами пробить проход в рядах колючей проволоки. За ними подтягивались арбалетчики, чтобы, когда грохнут взрывы и пулеметы будут нейтрализованы, рвануться в проход и успеть добежать до казармы прежде, чем гвардейцы успеют прийти в себя. И быстро и хладнокровно засыпать их стрелами…

А оставшихся в живых офицеров, думал Калинов, мы повесим в воротах лагеря – прямо под транспарантом «Боже! Прости нам грехи наши!», – и они будут болтаться в веревочных петлях, которые они приготовили для нас, жирные борова в оранжевых мундирах, густо пахнущие заморским одеколоном, а мы с удовлетворением будем думать о том, что этим, по крайней мере, грешить уже не доведется… Вот только куда мы денем всю эту ораву освобожденных уродов в истлевших комбинезонах? Куда мы денем всех гниющих заживо, слепых от радиационных ожогов полутрупов, подумал он и тут же отбросил эту мысль, потому что мысль была не из тех, с которыми ходят на колючую проволоку.

Он подобрался к самому основанию вышки, осторожно встал, чтобы проще было бросать, и достал гранату из кармана. Осталось выдернуть чеку и, дождавшись сигнала, швырнуть гранату туда, наверх, в подарок Диего, сидевшему в испачканных штанах, и неведомому музыканту с грубым голосом. И тут кто-то сказал сзади вкрадчиво: «Салют, деточка!», и сквозь кольчугу Калинов почувствовал, как в спину ему уперлось что-то твердое. Раздался громкий смех, и опять вспыхнули прожекторы, заливая все вокруг ослепительным светом. Как на стадионе. И Калинов понял, что их действительно ждали. Он сжался, соображая, как бы подороже продать жизнь, но тут сзади закричала Вита, и столько муки было в ее голосе, что он на мгновение потерял голову.

А потом со стороны оврага, где сидели ребята из резерва, вдруг ударила молния, ударила прямо по вышке над ним, и вышка вспыхнула как порох, и в огне кто-то завыл и завизжал нечеловеческим голосом, а молния уже ударила по другой вышке, мимоходом срезала кусок проволочной изгороди вместе с железобетонным столбом, и теперь гасила – один за другим – прожекторы. И тут Калинов понял, что это луч лайтинга, и оглянулся, и увидел, что тот, кто сказал ему «Салют!», тоже смотрит в сторону оврага, на эту удивительную молнию. И тогда Калинов ударил его гранатой прямо в висок. Гвардеец удивленно хрюкнул и кулем упал под ноги. Конечности его судорожно задергались, он перевернулся на спину и замер, и Калинов увидел в свете последнего прожектора лицо белобрысого Вампира с широко открытыми мертвыми глазами. А к прожектору уже подбирался луч лайтинга, по дороге сваливший трубу крематория, и она, подрубленная под основание, неторопливо, как в рапид-съемке, рушилась вниз, рассыпаясь на куски. Наверху взвыли в последний раз и замолкли, только что-то чавкало и хлюпало, словно там топили на сковородке свиное сало. И тогда, по-прежнему сжимая в правой руке гранату, а левой доставая из-за спины арбалет, Калинов бросился к проходу в колючей проволоке.

– А-а-а! – надсадно заорал он. – Грехи вам простить?!

Ослепительная молния ударила прямо в казарму, на месте ее вспух огненный шар, и внутри шара тоже выли, заходясь от муки, десятки глоток.

– Я прощу вам грехи! – рычал Калинов, летя вперед.

Ему показалось, что сердце его не выдержит натиска ненависти и взорвется, разлетится на десятки пылающих кусков, но сейчас это было совершенно неважно.

А потом они выстроили оставшихся в живых ошалелых гвардейцев в шеренгу. И пока узников выводили из лагеря, Калинов ходил вдоль шеренги, отбирал у гвардейцев шпаги и заглядывал им в глаза, пытаясь увидеть в их глубине что-нибудь звериное. Но это были обычные человеческие глаза, только отупелые от страха.

И вот тут Калинову захотелось посмотреть на их сердца. Не может быть, чтобы у них в груди бились обыкновенные человеческие сердца…

– Ай, мамочка! – вскрикнула Аля.

И Калинов увидел черный зрачок пистолета, нацеленный ему в голову, и прищуренные глаза жирного борова, устремленные прямо на его переносицу: видимо, туда должна была попасть пуля.

Хриплый голос проскрипел:

– Не двигаться!.. Иначе я раскрою череп вашему приятелю!

Никто и не двинулся. Но оранжевый вдруг крутнул головой, как будто воротничок форменной рубашки жал ему шею, вскрикнул и, выронив пистолет, ничком упал на плац.

А мимо, спотыкаясь, брели уроды в истлевших комбинезонах; те, кто был зрячим, ненавидяще смотрели на гвардейцев, и слышался мерный стук деревянных башмаков, а над всей этой бесконечной, вызывающей тошноту колонной висел гул, как будто узники пели песню. Но они не пели, они плакали, и девчонки рыдали вместе с ними, и оказалось, что это большое счастье – принести свободу истерзанным людям. А потом Вита взяла чей-то лайтинг, сдвинула предохранитель, и Калинов понял, что она сейчас положит оранжевых, всю шеренгу, хладнокровно, в упор и, оцепенев от ненависти, будет смотреть, как они издыхают, булькая кипящей кровью. Над миром повиснет смрад, а Вита будет смотреть и смотреть, не имея сил оторваться, тупо и завороженно, до тех пор, пока с ней не начнется истерика…

– Стоп! – крикнул Клод.

И все исчезло: колючая проволока и бараки, гвардейцы и уроды. Остались лишь пот, ненависть и счастье.

Вита с возмущением смотрела на Клода:

– Почему?

– Потому! – отрезал Клод. – Потому что с лайтингом и дурак сможет… Безоружных положить или взглядом убить много ума не требуется. А ты попробуй, разоружи врага голыми руками, да так, чтобы он не успел убить ни тебя, ни твоего товарища.

– Нет, Клод! – загомонили все. – Это ты, Клод, зря. Ведь интерес был… Был ведь?

– Был, – сказал Клод. – Но дэй-дримерам тоже надо оставаться людьми.

– Он повернулся к Калинову. – А ты ничего, парень. Я думаю, мы его примем. Так, ребята?

– Так! – заорали кругом.

А Калинов вдруг обнаружил еще одно знакомое лицо. Появившаяся откуда-то Флоренс Салливан спрашивала окружающих:

– Чей это дэй-дрим?

– Не знаем, – отвечали ей.

– Здорово было! Жаль, я опоздала…

Ах, мерзавцы, подумал Калинов. Это же у них игра такие… «Казаков-разбойников» устроили… Развлекаются, подлецы! И я тоже хорош, нечего сказать! Втянулся как мальчишка… Надо бы их вернуть к действительности.

Клод подошел к нему и протянул руку. И тогда Калинов, размахнувшись, влепил ему пощечину.

– За что? – жалобно спросил Клод.

– За все! – ответил Калинов и влепил еще раз. – Как так можно? Ведь это… Ведь это… – Он судорожно искал, чем их зацепить. И, кажется, нашел: – Это же как «казаки-разбойники» на братской могиле!.. Можешь врезать и мне заодно!

Лицо Клода залила краска.

– Ай да мы, – сказал он. – Кому пришел в голову этот дэй-дрим?

– Мне. – Крылов по-школьному поднял руку. – Мой предок во времена Великих Религиозных войн освобождал лагерь, в котором муслимы^[2] держали христиан.

– Тебе бы тоже не мешало отвесить… Да ладно уж, хватит на сегодня тумаков. – Он миролюбиво хлопнул Калинова по плечу. – А ты ничего! – И засмеялся: – В который уж раз говорю это сегодня.

Калинов пожал плечами, понимающе улыбнулся.

– Давайте еще какой-нибудь дэй-дрим, – предложила Аля.

– Нет, Алла, – сказал Клод. – Больше мне не хочется. Сегодня не стоит… Пойдем, Зяблик, поваляемся на пляже.

Группа рассыпалась. Кто-то потянулся вслед за Клодом и Игорем, кто-то разлегся на травке в тени деревьев. Флоренс Салливан, пристально посмотрев на Калинова и немного удивив его таким взглядом, побежала на пляж.

– Ты остаешься? – спросила Алла Виту. – А я пойду, позагораю с ребятами.

И она умчалась к озеру, на ходу сдергивая с себя сарафан. Калинов с удовольствием проводил глазами хорошенькую фигурку. Вита фыркнула.

– Что? – Калинов повернулся к ней.

– Самая красивая девушка у нас, – сказала Вита, глядя вслед удаляющейся Алле. – Хороша, правда? И богата… Ты где живешь?

– В Питере.

– В Санкт-Петербурге? В России?

– Да.

– И я тоже… Вообще-то в Мире мы не встречаемся. Но с тобой… – Она умолкла и отвернулась.

– В мире? – спросил Калинов. – В каком мире?

– В Мире. С большой буквы… Так мы называем настоящую жизнь. Землю…

Калинов снял с себя куртку и бросил на траву. Лег. Вита без церемоний пристроилась рядом.

– В настоящей жизни… – проговорил Калинов. – А что же тогда здесь?

– Здесь? Здесь придуманная. Клод называет это Дримленд.

– А кто ее придумал?

– Не знаю… Наверное, мы все. Вместе… А почему ты все спрашиваешь?

– Потому что мне интересно.

– Странно, – сказала Вита. – Обычно те, кто сюда приходят, кое-что уже знают… Кто дал тебе номер?

Калинов внутренне сжался. Соврать что-то надо. Например, заявить, что номер дал Фараон.

– Никто, – сказал он. – Я подсмотрел.

– Правду сказал. – Вита облегченно вздохнула.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Я чувствую, когда человек лжет. У нас тут не лгут.

– Совсем?

– Да. Даже те, кто в Мире лжет, тут не лгут. А если лгут, то больше у нас не появляются.

– Почему?

– Не знаю, – сказала Вита. – Не появляются – и все!

– Тогда я не буду лгать, – сказал Калинов. – Мне здесь нравится.

– А что именно тебе нравится?

– Ты.

Развлекаться изволишь, старый козел, сказал себе Калинов. Тоже мне, Пан! Только перед тобой не Сиринга, свирелью дело не закончится…^[3] Однако жалеть о сказанных словах ему совершенно не хотелось.

– Дурак! – Вита отвернулась, и Калинов понял, что сказанное им ей очень приятно. – Давай сбежим, – предложила она.

– Давай… Только Зяблик нас все равно отыщет.

– Не отыщет. Я ему сказала, что больше не люблю его.

Вот же чертенок, подумал Калинов. Как у нее все просто! Хочу – люблю, хочу – не люблю… Эх, быть бы помоложе!

– Не смотри на меня так, – попросила Вита.

– Как?

– Как старый дедушка… Который все видел и все знает. – Она прикрыла ему глаза теплой ладошкой. – Побежали?

Калинов поморгал, и Вита отдернула руку.

– Щекотно, – пояснила она.

Ау, молодость, снова подумал Калинов. А как было бы хорошо! Она бы, скажем, попала в беду. А я бы ее спас!.. Как в старинных романах.

Но развлекаться больше не хотелось. Хотелось серьезного и «ароматного».

3. ИСКУШЕНИЕ

Сбежали они сразу, едва Калинову возжелалось серьезного.

Мир пропал. Распахнулось вдруг изумрудное небо, запылали на нем два бледно-фиолетовых, призрачных солнца.

Калинов и Вита летели под солнцами, взявшись за руки. Далеко внизу ласково шевелился чернильный океан. Оба они знали, что лишь отсюда он кажется ласковым и ленивым, а там, внизу, волны достигают в высоту сотни метров. Да если еще учесть, что это не совсем вода. А точнее, совсем не вода…

Калинов содрогнулся: не отказали бы двигатели.

И тут же рука Виты куда-то исчезла. Он повернул голову и увидел, как девушка, с трудом удерживая равновесие, заскользила вниз. Крылья на ее спине безвольно трепетали в потоках воздуха, и Калинов понял, что сейчас произойдет. Он притормозил и бросился вниз, чтобы уравнять скорости и подхватить уже падающую Виту. Это ему удалось с первой же попытки, словно он всю свою жизнь только и делал, что занимался спасением погибающих в чужих небесах. Правой рукой он подхватил Виту за тонкую талию, а левой стал снимать с ее спины ранец и обвисшие крылья. Это тоже удалось, и он хотел было уже закричать от восторга, как вдруг понял, что его крыльям двоих не удержать. Вита принялась отдирать его руку от своей талии, но он подтянул девчонку к себе и вцепился пальцами в пояс.

Хорошо, что пояс узкий, подумал он. Не оторвет, сил у нее не хватит… Но как же мне теперь одной рукой умудриться снять с себя и надеть на нее крылья?

И тогда Вита повернула голову, и он увидел ее прищуренные глаза, равнодушные и чужие.

– Не надо, – сказала она зло. – Ерунда все это.

Калинов растерялся и чуть было не разжал пальцы.

А вокруг уже не было ни зеленого неба, ни фиолетовых солнц. Был серый теплый вечер. С далеких прерий остро пахло незнакомыми травами. Сзади доносилась разухабистая музыка. Там, у салуна, они оставили своих лошадей и шли теперь по узкой улице, протянувшейся между двумя рядами безжизненных нахмурившихся домов. Ноги, обутые в мокасины, мягко ступали по непривычно ровному камню. К ночи должен был пойти дождь, и это было хорошо, потому что в дождь уйти от погони ничего не стоит.

Калинов пробежал взглядом по окнам. Все окна были темны и молчаливы, только в одном, на противоположной стороне улицы, чуть-чуть дернулась цветастая занавеска. А может быть, ему просто показалось. До дома Нуартье оставалось еще метров двести. И тридцать минут до начала мертвого часа, когда по городу разрешается передвигаться только бледнолицым. Идти приходилось медленно, потому что «зажигалки» Вита спрятала под юбкой, и они ей очень мешали. А дело надо было сделать не мешкая, ибо завтра должна была вернуться семья Нуартье – жена и пятеро ребятишек. Уж они-то ни в чем не виноваты.

Послышались шаги патрульных. Патруль топал к салуну, чтобы зарядиться очередной порцией виски.

– Что-то они сегодня рано, – сказал Калинов.

– Целуй меня, – прошептала Вита.

Он втиснул ее в угол между домами. Острая боль пронзила ногу. «Зажигалки», вспомнил Калинов, но делать что-либо было уже поздно: патруль находился совсем рядом. Вита обняла Калинова за шею, и он прижал ее всем телом к стене. Жаркое дыхание девушки обожгло ему губы, глаза ее широко раскрылись, он увидел в их глубине желание и страх. Сердце колотилось так громко, что, казалось, этот грохот должны услышать все жители города. И тогда Калинов вытащил из кармана стилет и спрятал в рукав. Была еще, правда, маленькая надежда на то, что патруль слишком торопится в салун.

– Все хорошо, – прошептал Калинов.

Вита зажмурилась: их осветили сзади фонариком.

– Эй, краснокожий, помощь не требуется? – сказал кто-то.

Раздался грубый смех, и тот же голос гнусно выругался. Калинова поощрительно шлепнули по заду, снова заржали.

Виту начало трясти, и он еще сильнее прижал ее к замшелым камням. Боль в ноге стала почти нестерпимой. Не сорвать бы чеку, подумал Калинов. И кто бы мне объяснил, откуда в этом городке замшелые камни?..

Наконец, фонарик погасили, и патруль, зубоскаля и топая тяжеленными армейскими сапожищами, удалился. Калинов перевел дух, выпустил девушку из объятий и сунул стилет в карман.

– Пошли, – прошептала Вита, поправляя юбку.

Они двинулись дальше. Свет так нигде и не зажегся, фонари висели на столбах мрачными темными пятнами, похожие на замерзших нахохлившихся птиц. Подошли к дому Нуартье. Калитка, как и условились вчера, была не заперта. Калинов незаметно оглянулся по сторонам, вытащил стилет и осторожно открыл створку. Вошли. Во дворе почему-то было гораздо темнее, чем на улице, как будто Господь накрыл дом Нуартье капюшоном, спрятав их от всего остального, враждебного мира. Сзади чуть слышно щелкнул запор.

– Роже, – позвал Калинов. – Ты где?

– Да тут я, Орлиное Перо, – послышался за спиной голос Нуартье.

Оглянуться Калинов не успел. Руку со стилетом дернули вверх с такой силой, что она, казалось, сейчас оторвется, и тут же что-то тяжелое ухнуло по затылку. Впрочем, упасть ему не позволили, подхватили с обеих сторон под мышки, но сознание он, по-видимому, на несколько секунд потерял, потому что, когда он пришел в себя, Вита стояла в стороне с поднятыми руками.

Двор был залит светом. Роже Нуартье выпростал из-под тигровой шкуры ручищи и, осклабившись, принялся обыскивать девушку.