– Верно. Достаточно было пары фраз. Вполне убедительно. Я бы даже сказал: впечатляюще.

Светлов сидел за столом, нахмурившись.

– Обдумайте мои слова. Я предлагаю вам интересную работу в одной организации. Это не бизнес, но оплачиваем работу сотрудников мы щедро. Мне кажется, вы человек, не лишенный воображения. Вы сможете узнать многое о себе, научитесь использовать резервы организма, разовьете свой дар. Отличные перспективы и смысл в работе я вам обещаю. Вы понимаете меня?

Светлов слушал монотонную речь, не особо вникая. То, что говорил этот человек, Ковалев Борис Евгеньевич, в голове укладывалось с трудом. Точнее сказать, никак не укладывалось. Было немыслимым. Он, Саша Светлов, двадцати семи лет от роду, не женат, детей нет, по крайней мере, ему о таковых ничего не известно, – экстрасенс-гипнотизер?

Он и в самом деле не считал себя гипнотизером. Гипноз ассоциировался с эстрадой, с черным фраком, с пронзительным взглядом и уверенным голосом – и с заторможенными полусонными людьми, выполняющими дурацкие команды…

А он? Ну да, имеет талант располагать к себе людей, может заставить поверить в свои слова собеседника, не очень-то к тому расположенного… Но внушить той же Варваре, что она примадонна оперного театра – да еще так, чтобы выдала арию?.. Даже не смешно.

А может быть, все гораздо проще? Может быть, его собеседник не совсем в себе? Точно! А он, идиот, развесил уши.

– Послушайте… я ценю то, что вы обратились ко мне, но не уверен, что подойду вам.

– Понимаю, – Ковалев улыбнулся. – Вы считаете меня ненормальным. И зря, между прочим. Совершенно зря. Кстати, у вас в печенье тараканы.

– Что? – Светлов взглянул на тарелку и вскочил. Золотистая горка печенья шевельнулась, и мерзкое рыжее насекомое выползло из-под нее. За ним еще одно. Светлов почувствовал дурноту.

– Спокойно! – Борис Евгеньевич схватил Александра за руку. – Это шутка.

Тараканы бесследно исчезли. Печенье, покрытое сахарными крупинками, все так же лежало на тарелке.

– Извините, Александр, но иначе вы бы не поверили мне на слово. Я же хочу, чтобы вы восприняли моё предложение серьезно. Внушить человеку что-либо не так уж и сложно, вы сами видели, верно? А небольшая демонстрация существенно экономит время.

Светлов молчал.

– Давайте прервем наш разговор на сегодня. Подумайте над моими словами, хорошо?

Он раздумывал несколько часов – сидя в одиночестве в кафе, и потом, бесцельно бродя по ночным улицам.

Вернее, считал, что раздумывает и сомневается… На самом деле в этом вопросе подумали за него. И приняли решение. Впрочем, Александр никогда не жалел, что в конце концов снова позвонил Борису Евгеньевичу. Ибо со своим не контролируемым и стихийно развивающимся даром он, Светлов, рано или поздно оказался бы Конторе. Но могло получиться, что в качестве клиента…

4.

Светлов поверил сразу. Его собеседник попросту расставил точки над i, назвал вещи своими именами. Наверное, Борис Евгеньевич еще не успел выйти из кафе, когда Светлов понял, что одна его жизнь закончилась и началась другая.

Оставался один вопрос – настоящая ли у него была жизнь до того? Он считал себя ловким, опытным профессионалом, способным решать проблемы. Умел хорошо убеждать и клиентов, и чиновников-бюрократов. За что Сашу весьма ценили в фирме… Ценили – и вполне достойно оплачивали. Оклад семьсот долларов, плюс немаленький процент с заплаченных «его» клиентами денег – не так уж плохо для недавнего выпускника юрфака, не имевшего никаких связей на выбранном поприще.

Но встает вопрос: а чего вы, Светлов Александр Антонович, стоите без… Он запнулся мысленно на этой фразе. И действительно – как это назвать? Внушение? Экстрасенсорика? Слово «гипноз» по-прежнему казалось неприменимым…

Какая разница…

Юрфак… А смог бы ты, Саша Светлов, поступить туда столь легко – без блата, без взяток? К тому же изрядно подзабыв школьные знания за время службы в армии?

Да и два армейских года, пролетевшие так быстро и спокойно, без намека на какую-либо дедовщину… Он всего лишь сказал, что умеет рисовать и будет очень хорошо, если ему поручат именно это занятие, – и большая часть службы прошла в комнатенке при штабе, заваленной наглядной агитацией, даже его раскладушка помещалась там с трудом…

Внезапно всплыло в памяти то, что он старался вспоминать как можно реже, что хотел бы позабыть навсегда.

Татьяна…

Десятый класс, семнадцать лет, она – первая красавица школы, а он… В общем, до смешного банальная история: ночью Сашку терзали не то мечты, не то видения – яркие, обжигающие. А днем он робел и мялся, и не знал, как подойти к ее компании – к уверенным, хорошо упакованным, и хуже того – к снисходительно-дружелюбным…

Но закончилась банальная история необычно. Новогодний школьный бал, усыпанный конфетти пол. Он и она двигались в медленном, тягучем танце – пригласил, набрался смелости, она снисходительно согласилась, позади кто-то хихикнул…

– Я люблю тебя, – сказал он тихо, чтобы могла слышать лишь она.

Она чуть отстранилась, но все равно была рядом. Глаза смотрели в глаза.

– И ты тоже любишь меня, я знаю, – сказал он твердо. – Поверь мне, любишь. И мы должны быть вместе.

Мать работала в ночную смену, Маришка по такому поводу куда-то умотала до утра (якобы провести с подругой ночь за конспектами, сессия, дескать, в разгаре) – они были в квартире одни. Татьяна одевалась, собирая по комнате разбросанное нижнее белье – напряженная, скованная, молчащая, избегающая смотреть на него… Он сидел на краю измятой постели и хотел ей что-то сказать… Но сказать, глядя в глаза, и всё никак не мог встретиться взглядом, а потом встретился-таки…

Ее взгляд, обжегший, как выплеснутая в лицо кислота, он не мог забыть до сих пор. Но она так ничего и не сказала Сашке. За все последовавшие месяцы совместной учебы… Ни слова.

Не всё, далеко не всё он может внушить…

Но разве он делал это корыстно? Сознательно во вред другим? Или хотя бы специально?

Нет, никогда.

Он на самом деле хорошо учился, хорошо рисовал, хорошо работал. И любил Татьяну…

Не было необходимости убеждать кого-то во лжи.

А если бы была?

Когда он просил разменять квартиру – мать и Маришка сразу согласились.

Почему? Как он сможет узнать – добровольным ли стало то решение? Многие так делают, ничего особенного нет в желании взрослого сына жить отдельно. Но..

Но если бы он захотел чего-нибудь… такого… такого…

Светлов мысленно расхохотался, представив себя – убеждающего продавщицу в ювелирном одеть ему пару золотых цепей на шею – просто так, бесплатно, за красивые глаза.

Значит, им всем повезло, что Саша Светлов хороший человек? Что не причиняет никому вреда? Им повезло… А ему?

Что он теперь должен думать и чувствовать – когда начальник хлопает по плечу и говорит: «Молодец, отличная работа», когда друзья улыбаются и говорят, что он клёвый парень, когда девушка шепчет: «Я люблю тебя»?

Как он сам-то сможет жить, не зная, когда влияет на других людей, подчиняя их себе, а когда нет?

Он должен это знать. Точно и определенно.

…Открывая дверь своей квартиры, Светлов понял, что уже принял решение.

Да, ради этого знания… и, возможно, нового умения, будем честны перед собой, – он сменит работу, позвонит Борису Евгеньевичу и скажет, что согласен. Согласен на все.

Он должен знать – кто он есть и чего стоит в этом мире. Знать досконально.

Иначе жизнь не имеет смысла.

5.

Сейчас те вопросы казались глупыми и смешными. Какая разница, кто он есть – если через несколько часов всё равно станет покойником?

А он станет – если не сумеет или не успеет перетереть свои путы о лезвие лопаты. О тупое и ржавое лезвие. Чем его, интересно, связали? Не веревка, что-то плоское, но длинное, куда длиннее брючного ремня… Вожжи? Вполне вероятно…

Смешно – на пороге третьего тысячелетия оказаться связанным вожжами… Но скоро станет не до смеха.

Небо в крошечном прямоугольнике как бы окошка медленно светлело.

Глава 3. ПУТЬ ПРОФЕССИОНАЛА-II

Лесник, город Сланцы, 24 июня 1999 года

1.

– Берём? – шепотом спросил Костоправ.

Лесник молча кивнул. И пошагал за мужчинами, одетыми в одинаковые кожаные куртки. Все варианты действий долгожданных гостей просчитаны заранее – и этот тоже.

Перрон на станции Сланцы был без ограждения. И низенький, возвышавшийся над землей не более чем на полметра. Костоправ спрыгнул с него и исчез в темноте, на ходу доставая прибор ночного видения, – предстояло ему пробежать по широкой дуге и отрезать потенциальным беглецам возможный путь отступления.

Слава Ройтман держался позади, крался незаметно в густой тени вагонов. Начать Леснику предстояло одному – пусть клиенты расслабятся, пусть почувствуют себя хозяевами положения… Глядишь и выкинут какой глупый фортель.

До последних двух вагонов свет фонарей не долетал. Окна не освещены, двери закрыты…

Надо понимать, никто из пассажиров в этих вагонах не просил проводников разбудить их в Сланцах. Отлично, меньше проблем.

Лесник ускорил шаг. И громко произнес официальным, сухо-казенным голосом:

– Минуточку, граждане! Па-а-апрошу ваши документики!

Милицейское удостоверение – на самый крайний случай – у него имелось. Но тянуться за ним Лесник и не подумал. Потому что чутьё, никогда не подводившее, просигнализировало: начинается!

Мужчины синхронно развернулись – один через правое плечо, другой через левое. Женщина продолжала шагать, как шагала – и остановилась, лишь когда спутник дернул ее за локоть.

Рука противника – Лесник уже воспринимал их именно так – скользнула во внутренний карман куртки. За документами? Едва ли… Его напарник, похоже, носил в рукаве нечто режущее или колющее – два пальца нырнули под обшлаг незаметным в темноте движением. Не для Лесника незаметным, разумеется.

Ни слова мужчины не произнесли. Не спросили, какое, собственно, ведомство представляет их собеседник. Не поинтересовались, как он намерен изучать документы почти в полной темноте. Спокойно и деловито собирались убить дурака, не подозревавшего, что его ожидает.

Лесник вышел на ударную дистанцию. И мог бы начать первым, но не спешил. Пусть раскроются, пусть покажут, на что способны…

Работали против него люди опытные. Тот, что доставал пистолет – достал, быстрым и натренированным движением. Но в ход не пустил. Прикрывал приятеля, извлекшего из рукава нож – очевидно, прикончить Лесника они вознамерились без излишних звуковых эффектов.

Пора! – решил он, когда клинок решительно устремился вперед – прямиком ему в сердце.

Коротко провел выбивающий, и тут же болевой, заставляющий на пару минут забыть обо всем.

Теперь любитель огнестрельного оружия… Черт! Что за…

Выстрел разорвал темноту, впечатался в сетчатку огненной вспышкой. Пуля свистнула совсем рядом, обожгла горячим дыханием.

А затем пришлось драться всерьез. За свою жизнь. Владелец улетевшего в темноту ножа, обязанный корчиться сейчас от дикой боли, – не корчился. Более того – напал на Лесника, отвлек, не дал обезоружить напарника.

Удар, уход, пистолет попал в стандартные «клещи» – второй выстрел угодил в пустоту, третий раз нажать на спуск стрелок не успел… Его напарник рванул наутек.

Лесник опустил обмякшее тело на перрон. Рявкнул подбегавшему Славке (соблюдать тишину после пальбы не имело смысла):

– Оттащи их подальше! Головой отвечаешь за обоих! Этот очухается – добавь!

Женщина так и простояла рядом всю скоротечную схватку – неподвижная, ко всему безучастная.

А ведь он стрелял не в меня, понял Лесник на бегу. В нее… Иначе бы не промахнулся. Но отчего парни так нечувствительны к боли? Накачаны какой-то гадостью? Ладно, разберемся…

Торопливый топот ног преследуемого слышался отлично. Лесник мчался следом, напрягая ночное зрение – не хватало еще подвернуть лодыжку на какой колдобине…

Впереди раздались звуки схватки, Лесник поднажал, но Костоправ управился сам – и уже пытался защелкнуть браслет наручника на запястье поверженного врага. И наверняка удивлялся, отчего тот еще способен сопротивляться.

– У них все нервные окончания чем-то приглушены! – сообщил Лесник, когда они объединенными усилиями сковали руки пленника.

– Уже догадался, – пропыхтел Костоправ. – Э-э-э, да он…

Лесник и сам все видел. Тело, лежавшее у них под ногами, сотрясали конвульсии – усиливаясь с каждой секундой. Эпилептический припадок? Случается такое с эпилептиками при стрессах… Впрочем, что гадать, когда эксперт рядом.

Но эксперт помочь не смог. Никому и ничем. Шея пленника, судорожно задиравшаяся к спине, изогнулась под каким-то вовсе уж немыслимым углом. Короткий треск – и все кончилось. Тело дернулось пару раз и затихло.

– Перелом шейных позвонков, – констатировал Костоправ спустя минуту.

– М-да… – только и сказал Лесник.

Сломать себе позвонки напряжением шейных мышц – о теоретической возможности такого фокуса он слышал, но на практике довелось увидеть впервые… Никакими тренировками этакого умения уходить из жизни не достигнешь, тут поработал суггестор, причем далеко не заурядный, – специалистов столь высокого класса и в Конторе-то раз, два и обчелся…

2.

Сбивчивые объяснения Славы они не стали слушать. И без того всё ясно: второй пленник лежал точно так же, с шеей, вывернутой под невозможным для живого человека углом. Ладно хоть женщина не попыталась повторить тот же трюк… Придет в себя – хоть какой-то источник информации у них будет.

– Их можно было спасти? – спросил Лесник, когда машина с погашенными огнями медленно выезжала с пустыря, примыкавшего к вокзалу. Спросил на всякий случай – не исключено, что у неведомого пока противника есть в резерве похожие бойцы. В том, что стечением обстоятельств они вышли на заведомого клиента Конторы, Лесник уже не сомневался.

– Ну-у-у… – раздумчиво протянул Костоправ, хлопотавший на заднем сиденье над женщиной – не то плененной, не то освобожденной. – Если быстренько вколоть релаксант, расслабляющий мускулатуру… Не нравится мне ее пульс, – сменил он тему. – Все реже и реже. Езжай-ка побыстрее.

– ГИБДД оштрафует, – мрачно откликнулся Лесник, выруливая на шоссе. И тут же вдавил педаль газа до упора.

3.

– Да сделай же что-нибудь, черт возьми! – не сдержался Лесник.

Но единственным, что смог сделать Костоправ, оказался неутешительный вывод:

– Это не суггестия… Она под действием какого-то сильного токсина, скорее всего. А сопровождавшие регулярно вводили ей антидоты.

Многочисленные и свежие следы инъекций на руках женщины подтверждали предположение.

Женщина умирала, так и не придя в сознание. Тихо угасала – пульс и дыхание становились всё реже. А они ничего не могли сделать, хоть и пустили в дело походный комплект реанимационного оборудования. Все попытки активизировать сердечную мышцу результатов не давали.

Лесник проклинал себя за невнимательность. Слишком поздно заметил, что черная сумка, висевшая на плече убежавшего в ночь человека, – исчезла, когда они с Костоправом взяли наконец беглеца. Наверняка в ней и лежали необходимые антидоты…

Как выяснилось, самобичеванием он занимался зря. Прочесывавший привокзальный пустырь Слава привез на конспиративную квартиру (проще говоря – на «аэродром») трофей более чем скромный: пару клочков обгоревшей черной кожи. Небольшой термитный заряд испепелил и сумку, и ее содержимое. Человек, планировавший перевозку, предусмотрел, казалось, всё…

Незадолго до возвращения Ройтмана на «аэродром» женщина перестала дышать.

4.

– Делать нечего, пакуем ее и повезли в ЦРБ, – сказал Костоправ, отлепляя от лица умершей маску кислородного ингалятора. – Хоть задним числом разберемся, что за токсин. В следующий раз будем наготове. Да и тех двоих из гаража прихватим…

И он начал аккуратно укладывать в футляр портативный дефибриллятор.

Лесник тяжело молчал. Отчет об операции получится безрадостный. А ведь их с Костоправом смешанная пара – экспериментальная. И эксперимент призван ответить на вопрос: стоит ли включать в состав действующих на местах боевых групп многопрофильных экспертов из Трех Китов, получивших достаточные навыки оперативной работы.

Честно говоря, Лесник и сам не пришел к однозначному выводу. Скорость срочных экспертиз, конечно, вырастает в разы. Да и в подготовке агентов не придется уделять так много времени возне с компакт-лабораториями. Но один эксперт, будь он хоть семи пядей во лбу, не в состоянии заменить разом несколько лабораторий Трех Китов, даже не центральных, даже действующих при филиалах…

От невеселых раздумий его отвлек удивленный вскрик Костоправа.

– Что еще? – обернулся к нему Лесник.

Костоправ молча указал на экран комплексного кардиомонитора. У покойницы вновь появился пульс! И сердце билось всё чаще и чаще. Между тем никаких признаков дыхания не наблюдалось.

– Что за чертовщина… – Лесник коснулся руки псевдопокойницы. Оказалась она теплой, почти горячей – как у больного человека с высокой температурой. Он быстрым движением ножа вспорол платье сверху донизу.

Судя по всему, одевали женщину чужие торопливые руки – под платьем ничего не оказалось. Но отнюдь не вид обнаженного женского тела заставил остолбенеть троих инквизиторов.

– Что это? – шепотом спросил Ройтман.

ЭТО располагалось неподалеку от подмышечной впадины. ЭТО по площади не превышало мужскую ладонь. ЭТО медленно приподнималось и опускалось: приподнявшись, демонстрировало внутри ярко-красную субстанцию – губчатую, пульсирующую. Опустившись, ЭТО ничем не выделялось на теле – надо было внимательно вглядываться, чтобы заметить тончайшую линию разрыва кожи…

– Мутантка. Двоякодышащая… – констатировал Костоправ, повернув женщину. На другом боку обнаружился точно такой же неведомый орган.

«Жабры?» – подумал Лесник. Очень похоже…

Костоправ торопливо потянулся за укладкой со своими инструментами.

Губы Славы Ройтмана подрагивали. Парню не доводилось видеть ничего подобного… Но дело свое делал: снимал на видеокамеру женщину и действия Костоправа – подробно, во всех ракурсах.

Лесник же отреагировал типичным для полевого агента образом: достал пистолет и вставил другую обойму – снаряженную спецпатронами. Любое непонятное нечто он привык рассматривать в первую очередь как источник потенциальной опасности. Даже если пресловутое нечто выглядело как женщина – молодая, красивая, беззащитная…

– Не понос, так золотуха, – процедил Костоправ. – Температура повышается…

Цифры в окошечках монитора постоянно росли. Пилообразные выступы на экранчиках увеличивали амплитуду и ускоряли свой бег. Лесник мало что понимал во всей этой медицинской машинерии. Но и без нее ясно – мутация не завершилась. Или завершилась неудачно…

Жаберные крышки (если все же считать неведомые органы за жабры) поднимались и опускались всё чаще и чаще. Из-под них начала сочиться какая-то жидкость – тягучая, мутноватая, с неприятным запахом.

– Давай сюда камеру и набери ванну, – отрывисто приказал Лесник Ройтману. – Холодной водой. В темпе.

Наука, судя по всему, пока бессильна – Костоправ сам не понимает, с чем они столкнулись и что тут можно предпринять. И Лесник решил поступить по наитию. Слишком уж существо напоминало рыбу, задыхающуюся на берегу.

Выполнить приказ Ройтман не успел. Именно в этот момент женщина открыла глаза и заговорила.

5.

Ничего внятного они не услышали: неразборчивые отдельные слоги. Затем женщина закричала – пронзительно, долго. Затем умерла. На сей раз окончательно – экраны монитора пересекали ровные линии, в окошечках застыли нули. Лишь датчики температуры свидетельствовали – тело продолжает стремительно нагреваться: сорок два градуса, сорок три, сорок четыре…

Пытаясь остановить развивающийся по экспоненте процесс разложения, они опустили-таки тело в холодную воду, высыпали туда сколотый из морозилки лед. Тщетные попытки… Мягкие ткани на глазах теряли структуру, отслаивались, расползались в отвратительное полужидкое месиво. Запах в ванной стоял тошнотворный и усиливался с каждой минутой, пришлось надеть респираторы…

Наконец всё закончилось.

От уникального трофея осталось немного – ванна, наполненная густой жидкостью, мерзкой даже на вид; скелет, ничем не отличающийся от обычного человеческого; видеофильм, зафиксировавший весь процесс…

Все экспресс-тесты, что они успели провести, дали отрицательный результат. Столь похожее на женщину существо не было новой разновидностью известной Конторе нелюди – но чем-то принципиально новым.

Операцию они провалили с треском, мысленно констатировал Лесник. И нечего оправдываться перед собой и начальством: мол, пришлось столкнуться с неведомым и совершенно неожиданным. Грош цена полевому агенту, не умеющему справляться с неожиданностями.

– А те двое? – вспомнил вдруг Ройтман. – Если они – тоже?

Трупы мужчин в спешке оставили лежать на полу личного Славкиного гаража. Едва ли они повторили посмертную судьбу своей спутницы, но убедиться в том стоило немедленно…

До гаража прогулялись втроем – открыв в квартире все форточки и включив кухонную вытяжку на полную мощность. Местный воздух, до сих пор раздражавший Лесника – постоянно чудился легкий запах сланцевой пыли – теперь казался напоенным ароматами альпийских лугов.

Мертвецы обнаружились на том же месте. И в том же состоянии. Слава облегченно вздохнул – уборка в противогазе не потребуется. Спросил:

– А кем она была? Вы таких встречали?

– Не приходилось, – покачал головой Лесник. – Можно окрестить вновь открытый вид. Но что-то не хочется увековечивать свое имя. Предлагаю назвать попросту – русалкой.

– Русалки – миф, – веско сказал Костоправ. – Все классики в один голос говорят: нет русалок и никогда не было. И кентавров не было. И гарпий.

– Знаю я твоих классиков… – протянул Лесник с нескрываемым скепсисом. – Один ошибется, а другие повторяют, как попугаи. Вспомни историю с Аристотелем и восьминогими мухами.

Леснику вдруг подумалось: отчего теоретики Инквизиции столь упорно отрицают существование русалок, водяниц, мавок, лобаст, берегинь, лоскотух? А заодно ундин, сирен, хе-бо, мемозин, су-кызлары, ахти, хы-гуаше, мерроу… и прочих, и прочих – как только не именовали обитающих в воде женщин разные народы мира. Оттого лишь, что инквизиторы ни разу с ними не сталкивались? Не причина, чтобы напрочь отметать саму возможность существования…

Но будущим полевым агентам в Академии вдалбливали четко и однозначно: нет русалок. Нет и не было. Миф. Фольклор. Хотя сплошь и рядом Конторе приходилось иметь дело с существами, почитаемыми за миф официальной наукой и большинством граждан. Пусть не всегда и не во всем они соответствовали своим фольклорным двойникам – но реальная первооснова легенд и мифов всегда прослеживалась четко. И на памяти Лесника дважды приходилось сталкиваться с тварями, ранее неизвестными, не описанными, не классифицированными…

Так почему же?

Дела минувших дней – I

Академия. Подмосковье, осень 1927 года

Псковская область, деревня Лытино, лето 1892 года

1927 год…

До чего же они не походили на семинаристов, коим Алексею Николаевичу приходилось читать лекции четверть века назад. Те, давние его ученики, были шумные и непоседливые, порой озорные… Любили сбить с толку неожиданным, провокационным вопросом – уводящим далеко в сторону от предмета лекции.

Эти же…

Молчаливые – никакого постороннего шума в аудитории. Плечистые, коротко стриженные, очень серьезные, на футболках – кимовские значки. И – ничему не удивляются. Вообще. Ни странным вещам, звучащим с кафедры, ни тому, что излагает их человек в сутане священника – да еще и обращается к слушателям: «милостивые государи»… Сами же всегда называют отца Алексия «товарищем Соболевым». Без какой-либо, впрочем, издевки. Приказано изучить всё, что знает недобитый контрик, – изучают, слушают внимательнейшим образом, старательно записывают в тетради, вежливо задают вопросы – исключительно по существу.

Но Алексей Николаевич был уверен: прозвучит приказ увести его в подвал, поставить к стенке и расстрелять – уведут, поставят, расстреляют… Так же спокойно и уверенно, без лишних эмоций.

Наверное, для Инквизиции, – идеальные солдаты. И всё же порой отец Алексий сомневался – такими ли должны быть служители того, что он считал богоугодным делом…

Он поднялся на кафедру, привычно поприветствовал «милостивых государей», привычно обвел аудиторию взглядом… И зацепился за лицо, которое никак не ожидал здесь увидеть. Богдан Буланский… Сидит в первом ряду, словно и впрямь приготовился внимательно слушать. Разве что перо и конспект не приготовил.

Что, интересно знать, привело начальника Оперативного управления в Академию, на самую заурядную лекцию?

Лекцию о русалках…

* * *

1892 год…

Приходилось ли вам, милостивые государи, сводить знакомство с трубочистом? Не с персонажем сказок Андерсена, норовящем жениться на принцессе, а с настоящим, реальным деревенским трубочистом? Алеше Соболеву не доводилось, по крайней мере, до этого лета. Родительский дом в Ржеве не был оборудован новомодным калорифером – старое доброе печное отопление – но коим образом удаляется накопившаяся в трубах сажа, Алеша не имел понятия. Как-то не задумывался над этой проблемой.

Лытинский трубочист звался Броней – с таким имечком к принцессам и в самом деле лучше не приближаться. Впрочем, по имени Броню в Лытино и окрестных деревнях называли редко, благо имелось у него прозвище, даже целых два.

Во-первых, звали трубочиста Банщиком – оно и понятно, с его работой или в баньку ходи чуть не каждый Божий день, или Арапом прозовут.

Второе же прозвище образовалось от названия главного Брониного орудия труда.

Представляло оно из себя короткую, с руку длиной, цепь, на один конец которой крепилась круглая гиря – весом фунтов двенадцать, а то и все пятнадцать. Чуть выше на той же цепи имелся «ёрш» – преизрядная кольцеобразная железная щетка. К другому же концу была привязана длинная веревка.

Наверняка воспетые Андерсеном трубочисты называли предмет сей словом иностранным и благозвучным. Алеша подозревал, что и в российских столицах именуют его иначе, чем Броня. Но тот звал попросту – шуры?га. И прозвище имел – Шурыган.

…Про встречу свою с русалками-берегинями Броня рассказывал, поминутно поминая любимую шурыгу… И, по обыкновению местных жителей, безбожно «чёкая».

– А барыня-то у них, ясно дело, тока деньгами завсегда платит, чёб стаканчик, значить, поднести – ни в жисть. Ну чё, я, значить, тогда чуток крюка дал – к Ермолаичу забежал, значить. А к ему тем разом таку казенную привезли – ох, люта, прям будто шурыгой по голове бьёт! Ну чё – я, значить, стакашок хватанул, другой хватанул, дальше бреду, шурыгой, значить, помахиваю: ан тяжко шагается, косятся ноги чёй-то, в голове гудит-звенит – ну прям те благовест пасхальный! К Чугуйке, значить, вышел, малый чуток до моста не добрел – тут и они! Как кто, барич? – берегини ж! Не то с-под бережку, не то прям с воды выскочимши! Штук семь, а то и вся дюжина! И голышом до единой, тока волоса срам и прикрывають! Ну всё, думаю, – пропадай душа христьянская… У моста омут-то глыбкий, уволокут – поминай как звали… А они, значить, вокруг вьются, смеются заливисто, руками манют – к нам, мол, иди! А я уж и не прочь – прям как тридцать лет скинул; парнем когда холостовал, по овинам да сеновалам с девками, значить, обжимался – и то запалу такого в портках не помню… Так ведь и пошедши к ним уже! И сгинул бы, да казенная, чё у Ермолаича откушал, выручила – заплелись ноги-то, шурыга с рук выскользнумши, по сапогу – хрясть! И охолонул, как пелену с очей смыло… Не дам, дочки сатанинские, душу на поругание! Шурыгу схватимши – и ей давай крестить их по чём придется! По голове хрясть! – и нет головы! По ноге, значить, хрясть! – пополам нога! Да чё толку: всё зарастает, как было, прям на глазах же… Обессилемши я совсем, и пропал бы тут – да под горой Лытинской петух заорал. Будто ангел в трубу дунул – распылились враз чертовки, как и не было… Вот ведь каки чудны дела у нас случамши…

Алеша Соболев слушал рассказ Шурыгана и уже жалел о четвертинке казенной, тайком позаимствованной из теткиной кладовой. Качал головой – не то, совсем не то…

* * *

1927 год…

– …Таким образом, – продолжал отец Алексий, – культ рыбохвостой богини Атаргатис, заимствованный в Сирии, в третьем веке от рождества Христова распространился практически по всей территории Римской империи…

Сидят, записывают… Ни единого возмущенного вопроса: да на хрена ж нам давно забытые боги давно рухнувшей империи?

Буланский тоже слушает внимательно. На удивление внимательно… Насколько известно Алексею Николаевичу, теоретические вопросы интересуют Богдана мало. Появится, дескать, новая нечисть – уничтожим, при чем тут рыбохвостые богини…

– …Чаще всего святилища Атаргатис располагались неподалеку от храмов родственного рыбьего бога Дагона, чей культ был позаимствовал у филистимлян…

Он мог многое рассказать по этому вопросу. Очень многое. Потому что начал изучать его ровно тридцать пять лет назад – задолго до того, как заинтересовался прочими персонажами русского фольклора.

* * *

1892 год…

Мать расстраивалась:

– Да что же Алешенька в библиотеке-то опять засел? Мало в своей семинарии над книгами горбился? Приехал раз в году отдохнуть, и опять книжной пылью дышит. Погулял бы на природе, развеялся…

Ее младшая сестра Евдокия – всего-то на девять лет старше семинариста Алеши Соболева – улыбалась лукаво.

– Не волнуйся, Глаша, гуляет он на природе, еще как гуляет… Да только на прогулки выбирается, когда мы с тобой уже спать ложимся. И сдается мне, по утрам у него губы не от комаров припухшие… А в библиотеке, думаю, отсыпается на диванчике.

Мать смотрела недоуменно, не верила… Для нее Алешенька и в семнадцать лет оставался ребенком… Она ошибалась.

Но ошибалась и Евдокия. Алеша не отсыпался в библиотеке, он трудолюбиво разбирал старинный, с титлами, шрифт, делал выписки, переводя на современный язык наиболее архаичные выражения: