На черной лестнице (сборник)

Да, впрочем, может быть, и лучше, если бы это произошло на самом деле. По-настоящему. Выйти на сцену, увидеть ряды зрителей в желтоватом тумане, почувствовать, как они ждут моего голоса, сильного, чистого, который сразу унесет их из этой реальности, ждут чуда, которое один я могу сотворить, я же стою и бормочу, бормочу несвязное, жалобно глядя на них, на честно купивших билеты. И сначала тишина одинаково оторопевших сотен людей, а потом шепотки, хихиканье там, там, там, и вот – везде. И свист, издевательские рукоплескания, и уже открытый, ревущий гогот… Так бы опозориться, на всю катушку, по полной программе, и больше уже никогда, никогда даже не помышлять… Даже во сне. Забыть, что ты был актером, часто любовался собой, удивлялся себе, как должное принимал букеты, с улыбкой победителя выходил на первый, второй, третий поклон…

Сел, помотал головой. То ли от духоты в подвале, то ли от водки было тошно. На виски давило тупым и горячим, руки были ватными, в груди жгло, кололо… Посмотрел на часы. Половина восьмого. Это вечер?.. Получается, часов десять проспал. Оттянул встречу с родителями, слегка отрепетировал легенду. Только вот поговорить ни с Серегой, ни с его ребятами как следует не получилось. А надо все-таки с кем-нибудь… До родителей. Нормально, не торопясь, чтоб задавали вопросы, лезли в душу, а я, мучаясь, отыскивал ответы на самое-самое…

И, взяв сумку, сигареты, я, не прощаясь, направился к Людмиле. Она хорошая женщина, тихая и душевная, несчастная, и живет рядом совсем, через дорогу.

3

На улице пересчитал оставшиеся деньги. Сто сорок рублей плюс еще какая-то мелочь… Тянуло купить бутылку вина, и я даже повернул в сторону магазина, а потом решил повременить – вдруг Людмилы нет дома, и куда я тогда с этой бутылкой, или выпить откажется, и придется мне, что ли, одному осушать. Предложу, а там: да – да, нет – нет…

С Людмилой мы познакомились в театре. Ее, как и всех остальных, привел Игорь, сразу дал главную роль – Анны Снегиной, где я был Есениным. Фактура у нее отличная: высокая, стройная, черты лица правильные и крупные, что для театральной актрисы важно. Только вот главного – таланта – не оказалось. Игорь помучился-помучился и почти перестал ее замечать. Где-то примерно в то же время Людмила забеременела и ушла из труппы. Я часто встречал ее в городе, мы подолгу болтали. В основном о театре… В последнее время видел Людмилу с коляской – катала сына.

Сын, Мишутка, по слухам, у нее от Игоря. И главную роль ей тогда дал он, говорят, как любимой девушке… Вообще девушек у него всегда хоть отбавляй, но Людмила в определенный период была, так сказать, единственной. А потом охладел. Может, разочаровался в ее актерских способностях или как в женщине…

Я всегда завидовал таким людям, как наш режиссер. Липнет к нему противоположный пол, и Игорь с этим полом обходится вроде небрежно, хамовато даже, но и сказать что-то такое умеет, отчего в пять секунд любую влюбляет. У меня не получается. Относятся ко мне с симпатией, с заботой, вниманием, порой с восхищением, но стоит мне попробовать сойтись с девушкой плотнее, обнять ее, притянуть к себе, поцеловать, и я неизбежно получаю отпор. Иногда грубый, чаще мягкий, почти извиняющийся (ты, типа, очень хороший человек, актер прекрасный, но, извини, давай просто будем друзьями). И бегут к другим.

Когда Людмила появилась у нас, я, не разобравшись, стал за ней ухаживать, порывался провожать до дому, мечтал, что она станет моей первой девушкой. Оказалось – уже занята… Мы почти одного возраста, но она выглядит старше: такая взрослая, уже женщина, именно Людмила, а не Люда, не Мила; когда же родила, стала матерью, разница обозначилась еще резче, и даже мысли снова начать за ней ухлестывать не появлялось. Да и пытаться сойтись с ней после Игоря было бы, как я считаю, унизительно – вот, мол, режиссер поматросил и бросил, а актер подобрал… В общем, отношения у нас с ней сохранились приятельские, не больше. Встретившись, болтали на всякие легкие темы, не углубляясь в душевные дебри; я говорил, какой у нее чудесный сынок, а она хвалила меня за очередную отлично сыгранную роль. Но в глазах ее я видел страдание, горечь и зависть, что я там, при деле, а она… Заговаривать об этом я не решался, теперь же, наверное, самое время.

У нее дома я бывал до этого раза три или четыре, в начале знакомства, когда она была в фаворе, бывал с Игорем. Пили кофе или вино, обсуждали театральные проблемы, строили планы… Жила Людмила одна, ее родители были из числа тех немногих шахтеров (точнее, жителей того городка), ради которых строился Новогорняцк. И они даже сюда переехали, получив двухкомнатную квартиру, но потом ради работы вернулись обратно. Людмила осталась.

– Привет, – сказал я. – Можно?

– Что? – она, кажется, испугалась. – А, да, конечно… Привет!

Посторонилась, и я вошел.

– Ты ведь в Москве, – сказала так, точно слово «Москва» означало нечто вроде кладбища.

– Ну, как – взял вот и вернулся… Гнусно там.

Людмила машинально качнула головой. Она была в темном ворсистом халате, и шея, запястья, голени, наверное, из-за его цвета и плотности казались особенно светлыми, гладкими. Живыми.

– Понятно… Что ж, проходи. Только тише, ладно? Мишутка только уснул.

Направилась было в комнату, давая мне место положить сумку, разуться, но я ее остановил:

– Слушай, Люд, за вином, может, сходить? Легкого… посидим…

– У меня водки немного есть. Выпей, – не особенно гостеприимно ответила, – а я ничего не хочу. Так посижу… Ни сил, ни настроения…

Сели на кухне. Тесненькой, загроможденной тумбочками, плитой, табуретками, холодильником, нависающими со стен шкафчиками. Еле-еле вдвоем здесь уместились. Впрочем, и у меня дома кухня такая же, да и у остальных, где бывал. И когда вечером или в выходные семья собирается вместе, есть приходится (постепенно это переросло в традицию) в большой комнате. У нас в городке ее гордо именуют «зал».

Людмила молча достала из холодильника с полбутылки «Привета», порезала хлеб, сыр, выловила в трехлитровой банке несколько соленых огурцов, плюхнула на тарелку капусты. Оглядела стол, опять сунулась в холодильник, что-то там поискала и, не найдя, села напротив меня. Посмотрела опасливо-выжидающе, опустила глаза на еду, спохватилась, подала мне стопку.

– Спасибо. – Я налил в нее граммов тридцать, предложил: – Может, чуть-чуть, за компанию?

– Нет, не могу. Пей, – на ее лице появилось нечто вроде улыбки, – я в душе с тобой.

– Что ж, ладно. – Чокнулся с бутылкой и выпил.

Честно говоря, на такой прием я не рассчитывал. Ожидал вопросов, хоть каких-то эмоций, а тут хуже, чем у Сереги в подвале, – молчание, не очень-то и скрываемая враждебность… Пришлось начинать без прелюдий:

– Вот, Людмила, взял и свалил. Даже не стал пробовать. Глупо, конечно… И не то что свою слабость почувствовал, а… – я щелкнул пальцами, подбирая точное слово, – а, понимаешь, как-то противно стало. Толпа этих, которые ничего не умеют, театр издалека, может, только и видели, а думают, что перед ними все должны… Славы им надо. Поступить в престижное место, на глаза кому надо попасться и засветиться в паре реклам. А там уж покатит… Сериалы, то-се… Противно это, Людмила… В-во-от… – Меня ненадолго хватило, и после вздоха пришлось потормошить Людмилу вопросами: – А? Как думаешь? Правильно я поступил?

В ответ кислое, равнодушное:

– Да я не знаю. Не была там, не видела.

И она опять замолчала, глядя мимо меня…

– Понятненько… – Я стал терять терпение, но все-таки продолжил говорить, откровенничать, точнее, переделывать вымысел в правду, вживаться в эту новую правду: – И вот – опять здесь. И хорошо, Люд, и правильно. Пусть они там… если хотят, если нравится. Но главное, как я понимаю, от своих принципов не отступить. Так ведь, а? А там… там ими давно и не пахнет. Может, и не было… Одна проституция.

Небрежно плеснул себе в стопку. Но взять и выпить показалось почти невозможно. Я попросил:

– Хоть бы морсику навела себе. Как так, одному…

– А, да, прости! – Она, казалось, обрадовалась этой подсказке, вскочила, быстро приготовила кувшин смородиновой воды. – Извини, что я такая. Настроение что-то совсем… Ну, давай, с возвращением!

– Спасибо…

Чокнулись, выпили. Я зажевал огурцом, полез в карман за сигаретами, но оказалось, что оставил их в прихожей.

– Да и плевать! – сказал, всё больше злясь на кого-то, на что-то. – Плевать… Родителей только жалко. Так меня отправляли, деньги собирали чуть не по копейке, а я вот… Гордые были такие… Что теперь делать? Даже боюсь к ним идти. Что сказать? Что, блин, поступать передумал? Хм… смешно. А? Лю-уд?.. Ну поговори со мной маленько или тогда выгони.

– О чем? Не могу я ни о чем говорить.

– Посоветуй хоть что-нибудь.

Протяжный вздох в ответ.

Выпил еще «Привета». Хукнул, захрустел огурцом. Опьянение после этих порциек начало возвращаться. И раздражение, потребность сидеть и жаловаться уступили место желанию просто поболтать, рассказать, что я на самом деле увидел, про метро, на котором Людмила наверняка никогда не каталась… Я отвалился назад, оперся спиной о тумбочку и игриво, почти нагло спросил:

– Слушай, а почему ты не спрашиваешь ничего? Как там в Москве? Мне б лично интересно было послушать…

Кривоватая усмешка, от которой я снова протрезвел. И замогильный какой-то голос:

– Я там не была, мне неинтересно. Прости. – А после паузы, как бы вскользь, Людмила бесцветно бормотнула: – Игорь новый спектакль ставить решил. Уже репетирует.

– Да? – тут же инстинктивно заинтересовался я, на минуту забыв о своих неприятностях. – Что за пьеса?

– Не знаю… Подбирает актеров сейчас.

– М-м… – Знакомо, приятно защекотало в груди, кончики пальцев стало пощипывать. – Ясненько… – И, наверно, чтоб притушить волнение, пошутил: – Тебе-то, надеюсь, роль уже есть?

– Я бы и не согласилась. – Людмила поморщилась и по-женски, невидяще, посмотрела в окно. – Для меня это в прошлом далеком. Я уже всё, кажется… – Сказано было с болью и горечью, но и театрально так, слишком выразительно, и я вспомнил, что у нее нет таланта, и стало неловко, и готовая было прорваться жалость к ней исчезла. И на кухне сразу запахло вареным молоком, чем-то подкисшим, аптечным…

Налил половину стопки, поднес ее ко рту и, перед тем как выпить, саркастически так пожелал:

– Ну, пускай ставит. Флаг ему в руки. – И когда пил, заметил удивленные глаза Людмилы.

Закусил, повозился на табуретке. Людмила продолжала смотреть на меня… Попросил:

– Можно покурить? Курить очень хочется.

– Кури. Только дверь прикрой.

Сходил за сигаретами, плотно закрыл кухонную дверь. Людмила поставила передо мной стеклянную чистую пепельницу – видно, давным-давно в ней не лежало окурков…

– Понимаешь, Люд, – начал я, сделав несколько первых, вкусных затяжек и наблюдая, как никотин сглаживает, смягчает хмель во мне. – Понимаешь, решил я бросать это дело. Н-ну, с театром, в смысле… Всё я понял в Москве, насмотрелся… Надо браться за ум. Еще два года – и в институт поздно будет… Хочу на исторический попробовать. Когда-то историей увлекался очень, сам даже учебник собирался писать, по гражданской войне… Хм… А театр… Да нет, интересно было, нравилось, когда букеты, перевоплощение, а теперь…

– Ты что?! Перестань! – наконец перебила, чуть ли не закричала Людмила. – Ты же им только и жил! И не сможешь… Не поступил, ну и что? И забудь.

– Да не поступал я! – в свою очередь перебил я, тоже почти выкрикнул это, и отметил, что реплика получилась искренней. – Не стал поступать. Не хочу… не могу… Лицедейство всё это, фигня. – Еще раз втянул в себя дым и бросил сигарету в пепельницу. – Всю дорогу обратно думал, как дальше быть, кем стать. Ведь скоро же, сам чувствую, не изменишь уже ничего. Скоро войду в колею – и всё. А театр… Ну, сейчас роли молодых людей, потом – взрослых. Хлудова, может, сыграю… Из Треплева в Тригорина перекочую… Дядю Ваню еще… Потом старичков…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.