Война. Штрафбат. Они сражались за Родину - Штрафники вызывают огонь на себя. Разведка боем

Роман Кожухаров

Штрафники вызывают огонь на себя. Разведка боем

Глава 1. Форсирование Тисы

I

Взвод Аникина храпел так, что перекрывал несмолкающий грохот артиллерийской канонады. Пушки не унимались уже в течение часов двух, утюжа оборонительные позиции немцев на правом берегу Тисы. Верный знак того, что скоро может начаться наступление. Так говорил командир танкового батальона Гринченко на совещании командиров. Танкисты вместе с офицерами штрафной роты и двумя артиллеристами, прибывшим из дивизиона, расположенного километрах в трех от реки, вместе обдумывали решение поставленной боевой задачи.

Задача командованием была поставлена четко: форсировать реку и захватить городок Сольнок, расположенный на правом берегу Тисы. На карте все было просто, как дважды два. Но в ходе разведки местности возникли детали, которые, как палки в колеса, вмешивались в планы быстрого и внезапного форсирования.

Предварительные замеры глубины и информация, раздобытая у местных, вроде убеждали, что преодолеть водную преграду можно попытаться прямо на танках. В трех местах, в километровой зоне, были обнаружены броды, дававшие «тридцатьчетверкам» возможность пройти по дну реки. Однако на протяжении нескольких километров, как раз в зоне планируемой переправы, правый берег представлял собой невысокий – не больше двух метров, – но отвесный обрыв. Он становился непреодолимой преградой на пути возможного движения «тридцатьчетверок». А если добавить сюда мощные оборонительные укрепления, возведенные фашистами вдоль береговой линии Сольнока, это усложняло задачу еще на порядок.

Часть штрафников майор-артиллерист предложил усадить прямо на броню, снабдив их взрывчаткой. По задумке пушкаря, сразу после переправы штрафники должны будут в трех-четырех местах с помощью взрывчатки обрушить обрывы, создав уклоны, достаточные для того, чтобы по ним наверх взобрались танки.

Командир штрафной роты встретил эту идею в штыки.

– Пока мои люди будут закладывать взрывчатку, немцы к чертовой матери перебьют и танки, и взрывников, – категорично отрезал майор Шибановский. – Почему бы не поступить проще и надежнее?

Майор карандашом указал на карте место расположение артдивизиона.

– Отсюда перебросить к береговой линии несколько орудий. Батарею… Что у вас там, ЗИСы? Достаточно мощи, чтобы превратить эти чертовы обрывы в накатанный подъем.

Тут наступила очередь артиллериста артачиться. Он категорически отказался менять дислокацию батарей и зыркнул глазами на пришедшего с ним капитана, как выяснилось, начальника штаба артдивизиона. Тот, включившись, как по команде, начал что-то бубнить про стратегическое местоположение орудий дивизиона и приказ командования полка обеспечивать поддержкой артиллерийского огня весь сектор наступления, которые обусловливают невозможность тактических перемещений вверенных дивизиону орудий.

Тогда Шибановский, не дослушав капитана, выразительно глянул на него, не сдерживая презрительной гримасы, и возразил артиллеристам, что согласно приказу по дивизии, их артдивизион выделен непосредственно для обеспечения прорыва танкистов и штрафников в районе Сольнока.

Майоры, насупившись, с сурово-свирепыми выражениями лиц нависли над картой, всем своим видом показывая, что не намерены ни на пядь отступить от предложенных ими вариантов.

II

Ситуацию спас танкист. Он предложил попытаться объединить две предложенных идеи: постараться максимально подготовить с помощью артиллерии подъемы на обрывистом берегу. Если же на каких-то участках добиться этого не удастся, на помощь танкистам придут бойцы майора Шибановского. Именно так командир танкового батальона назвал штрафников. Командир ОАШР хотел было возразить, но майор Гринченко дружелюбно напомнил ему, что штрафники в любом случае пойдут в прорыв на броне «тридцатьчетверок». Таков приказ командования дивизии. А при наступлении лишняя взрывчатка не помешает. Попутно танкист обязался снабдить штрафников всем необходимым – в первую очередь съестными припасами, а также пополнить запасы противотанкового вооружения. Шибановский спорить больше не стал, только свирепо переглянулся со своими офицерами.

– Куда ж мы денемся… – сурово проговорил он, словно подводя итог всему затянувшемуся спору. – Мы уже приросли к «тридцатьчетверкам». С трудом различаю, где заканчивается броня, а где начинается штрафная рота…

Как уловил Аникин уже после окончания совещания, общим итогом майор Шибановский остался доволен, а вся эта суровость была больше для виду – чтоб сохранить, так сказать, свое свирепое «лицо» в глазах танкового и артиллерийского офицерства. Гораздо важнее было то, что для роты решался важный и очень сложный вопрос продовольственного обеспечения. Обоз штрафников безнадежно отстал и затерялся в степях под Дебреценом. То же, в немалой степени, касалось и пополнения боеприпасов, которых в штрафной роте катастрофически не хватало.

Довольный вид своего командира Аникин объяснял достаточно просто. В район расположения танкистов штрафники Шибановского прибыли утром. После кормежки, которую танковые полевые кухни организовали на удивление быстро, майор приказал всем отсыпаться. Шутка ли, всю ночь – на марше, с двумя привалами по полчаса. А перед этим изнурительные бои под Дебреценом, а до того – труднейший переход через румынские Карпаты и стремительный марш через венгерскую степь – Пушт, как называли эту местность сами венгры.

Теперь на отдельных участках фронта, бок о бок с солдатами Советской армии, против фашистов воевали их недавние враги – мадьяры и румыны, только-только перешедшие на нашу сторону. Особенно много бойцы особой армейской штрафной роты встретили их накануне битвы под Дебреценом, в местечке Карцаг.

Отношение к ним у красноармейцев было противоречивое. Талатёнков все бубнил: «Иуды, они и есть иуды…» – и все собирался идти бить новоиспеченным союзникам морды. Хотя и без него, железнодорожная станция, где происходила выгрузка всех этих союзнических полков, превратилась в настоящую арену мадьярско-румынских побоищ. Выяснилось, что эти две нации на дух друг друга не переносят.

По малейшему поводу и без повода в разных уголках города, где временно дислоцировались румынские и венгерские части, разгорались потасовки между солдатами переметнувшихся фашистских сателлитов. Причем побоища разворачивались нешуточные, заканчивавшиеся рукопашной с поножовщиной и стрельбой.

III

К русским и румыны, и мадьяры относились с опаской, с заискивающей осторожностью. Наши в ответ платили показным великодушием победителей, к которому было здорово примешено еле скрытое презрение. Впрочем, как это водится на войне, повседневный быт сглаживал все идейные противоречия. Вследствие стремительного многосоткилометрового броска по венгерской равнине передовые части N-ской армии оставили далеко позади свои еле перевалившие через горы обозы. Коммуникации безнадежно растянулись по всему Пушту. Снабжение приходилось организовывать своими силами. И здесь на помощь, причем добровольно, приходили перешедшие на нашу сторону войска венгров.

Сразу по прибытии штрафников на окраину Карцага к ним заявились венгры. Оказалось, что поблизости, под самым боком штрафной роты Шибановского, располагался мадьярский стрелковый полк. Те проявляли чудеса радушия. Предложили пользоваться их, мадьярской, полевой кухней. Не только предоставили кухню вместе с крупой и мясом, но даже пытались угощать «штрафников» сливовицей – душистым самогоном из сливы и своим национальным блюдом, который они именовали «богрыч». Венгры, собственно, полевыми кухнями почти и не пользовались. Варили на кострах, в огромных казанах, свой богрыч – что-то вроде бульона с большими кусками мяса, который кипел по несколько часов кряду.

Не прошло и часа с того момента, как венгры впервые пожаловали в роту, а они уже собственноручно притащили в аникинский взвод котел со своим варевом. Принесли его вместе с бутылью сливовицы, двое. Одного звали Шандор. Этот дипломат уже приходил в первый раз. Он все время лыбился и пытался говорить на русском.

IV

Андрея не отпускало странное ощущение сумбура и путаницы. Вот он по-человечески пытается общаться с этими чернявыми, добродушными парнями. Язык у них – полная абракадабра. Но они умудряются понимать друг друга. Шандор, коверкая слова, объясняет, что выучил русский язык на Восточном фронте. Он год воевал против русских, на Украине, на Днестре, потом, в Марамуреше, он со своим генералом перешел на сторону русских.

Черт возьми, мадьяр говорит это таким спокойным голосом, что у Андрея начинают чесаться руки. Этот солдат воевал сначала за фашистов, теперь за русских, он спокоен и жрет свой чертов богрыч и угощает Аникина сливовицей. Сливовица пахнет цветущим садом и обжигает пищевод, и Андрей чувствует, что умом он заставляет себя понять эту ситуацию, но сердцем принять ее не может.

А Шандор на ломаном русском языке говорит о том, что он не хотел воевать за фашистов, и что его заставили. Он с радостью перешел на сторону русских. Он так говорит, коверкая русские слова. А еще добавляет, что зря русские поверили румынам и приняли их в союзники. Он говорит, что никогда не надо доверять румынам.

Шандор уверяет, что вся венгерская армия перешла бы на сторону русских, если бы на нашей стороне сейчас не воевали румыны. Он с жаром говорит о том, что сейчас дивизии проклятых румын вместе с русскими наступают на Венгрию, и многие венгерские солдаты из-за этого остаются на стороне фашистов. Они будут защищать свою Венгрию от румын. Чертов патриот нашелся…

И тут Аникин не выдерживает. Он очень далеко, по-русски, посылает лично Шандора, и всю его армию, и румынские дивизии. По лицу венгра видно, что русский язык Аникина он прекрасно понял. Какая-то внутренняя борьба отражается на смуглом лице союзника. Андрей понимает, что он не будет ссориться. Он виновато улыбается, но Аникину плевать. Шандор как ни в чем не бывало пытается завести с ним разговор, но Аникин сыт по горло. Он разворачивается и уходит, не сказав больше ни слова и думая только об одном: «Прав, трижды прав Талатёнков – этим иудам только морды бить…».

На место командира тут же устраивается временный боец Гриб, молоденький парнишка из вновь прибывших. Этому не до тяжелых раздумий. Все его мысли – только о еде. Еще не изжил в себе привычки тыловой голодухи. На фронт отправлен из следственного изолятора, куда, по его словам, угодил за полбуханки хлеба, украденной на рынке. Кивая головой мадьяру, Гриб начинает орудовать ложкой с такой частотой, что становится ясно – мадьярскому вареву остается жизни не больше минуты.

Уже на марше Аникин замечает, что Гриб то и дело картинно выбрасывает вперед руку, обнажая на грязной кисти наручные часы.

– Что, Гриб, никак не словишь сигналы точного времени? – тут же среагировал на обнову шагающий рядом Талатёнков.

Парнишку так и распирает от демонстрации трофея. Он принимается подкручивать колесико механического взвода.

– Противоударные, понял?… – важно отвечает Гриб. – Швейцарские…

– Где взял? – строго спрашивает Аникин.

– Так это… товарищ командир… у мадьяра сменял… – слегка поубавив пыл, говорит Гриб. – Это ж последнее слово техники. Не то, что те были – карманные, с цепью – короче, будто кулак какой… Тем более я их у фрица убитого подобрал. Помните, когда наскочили на немецкий обоз разбомбленный? Не удержался: лежали прям возле него, на земле. Наверное, из кармана выпали. На кой они мне? А эти – то, что надо. Удобно, все время на руке…

Талатёнков, услышав об этом, захохотал и затряс головой.

– Ну и дубина же ты, Гриб. Стоеросовая!.. Те, карманные… они ж у тебя золотые были…

– Да ну?… – воскликнул Гриб. На миг боец даже замер от растерянности, тут же получив хорошего тычка от идущего позади Крапивницкого.

– Обули тебя, Гриб, – злорадно усмехнулся Талатёнков. – Как пить дать, мадьяр тебя облапошил…

– Так вот чего ты так их выменять хотел? – выдохнул Гриб. – Чего ж ты раньше молчал… Что не сказал, что они золотые? – унывным голосом лепетал он.

Талатёнков перестал хохотать и отвернулся.

– Что молчишь, Телок? – спросил Крапива. Он, как и другие бойцы, слышал весь разговор. – Видать, сам хотел салабона объегорить да опоздал. Мадьярский братушка, вишь, пошустрее оказался…

– Слышь, Крапива… как дам щас по циферблату, все стрелки враз переведутся на девять-двадцать… – насупившись, пробурчал Талатёнков.

– Ой, как страшно стало… прям дрожу… – не унимался Крапивницкий.

– Ладно, хорош лаяться… часовых дел мастера… – одернул спорщиков Андрей. – Нашли из-за чего. Все одно – побрякушки фашистские…

– А все ж таки, товарищ командир, эти – на ремешке… – опять, не удержавшись, поднял свою руку Гриб. – Удобно! Не то, что те, на цепочке, буржуйские…

V

Неделя непрерывных боев на Дебреценском направлении только добавила сумбура и двусмысленности в головы тех, кто выжил в этой мясорубке. То ли венгры действительно так люто ненавидели румын, то ли фашисты все больше отчаивались, чувствуя приближение неумолимого конца, но дрались враги с остервенением. Причем получалось, что венгры стреляли друг в друга. У перешедших на сторону русских даже форма оставалась старой, и у кого-то даже на рукавах и лацканах сохранялись фашистские нашивки. Ротный всю неделю боев пребывал в мрачнейшем состоянии духа, ругаясь на чем свет стоит, подсчитывал потери роты и называл происходящее полным бардаком.

Штрафную роту перебрасывали с одного горячего участка фронта на другой, и Андрею и его бойцам вскоре стало казаться, что «горит» вся линия наступления. Впрочем, и наступление едва не превратилось в свою противоположность. Дважды, вместе с кавалеристами и стрелками, «штрафники» чуть не попали в окружение.

Безвозвратные потери только во взводе Аникина за неделю дебреценской кутерьмы составили семнадцать человек – по два-три человека на каждые сутки. А если считать раненых и отправленных в тыл, вообще цифра получалась запредельная. Некоторые из убитых и раненых были зачислены в роту на Сандомирском плацдарме, но подавляющее большинство – уже из нового пополнения, проводившегося дважды авральным способом, «с колес».

Как отмечал с горькой ухмылкой ротный делопроизводитель капитан Чувашов, недостачи в свежей «штрафной крови» не чувствовалось. С того времени, как фронт пересек советскую границу и бои развернулись на вражеской территории, наплыв в штрафную роту действительно резко увеличился. Чувашов откровенничал, что такая картина наблюдается по всем подразделениям. Солдаты словно с цепи сорвались: кто начинал мстить за убитую родню, кому становилось невмоготу воевать и попросту «съезжала крыша», кто устраивал трофейные рейды, объясняя их стремлением восстановить материальные потери своей семьи.

Было среди вновь зачисленных и несколько таких, кто, по словам Чувашова, воевал «на 5-м Украинском фронте». Такое обозначение, в полном соответствии с традициями «черного» юмора армейского разговорного обихода, получили организованные банды мародеров, орудовавшие на недавно освобожденных территориях. Сколачивались они из разношерстной публики – в основном из заведомо «отставших» от своих частей или «не добравшихся» из госпиталей дезертиров. Попадались тут и «добровольные помощники вермахта» из бывших военнопленных, и полицаи, и участники зондеркоманд – тоже бывшие, и прочие типажи, ни под каким видом не желавшие участвовать в борьбе советского народа против фашистских оккупантов. Как правило, «бойцов 5-го Украинского фронта» ликвидировали на месте, но некоторым из них, не замаравшим себя с головы до ног, предоставлялся шанс искупить свою вину кровью в штрафном подразделении.

VI

Командовать таким контингентом в бою Аникину становилось непросто, особенно когда поступал приказ «с колес» вести этот табор в разведку боем. В связи с этим на порядок возрастала ценность «стариков», кое-кто из которых умудрялся держаться во взводе еще с Львовско-Сандомирской операции.

Соответственно и потери в рядах бывалых отзывались болезненнее. Во время одной из контратак немцев, пытавшихся сомкнуть кольцо с союзными мадьярскими частями, осколком артиллерийского снаряда тяжело ранило Алханова, одного из опытнейших и бесстрашных бойцов аникинского взвода. Вытаскивая его из-под огня, легкое ранение получил Абайдуллин.

И теперь вот перед ними поставлена задача форсировать Тису, будь она неладна… После Дебрецена бойцы обескровленной роты Шибановского справедливо рассчитывали хотя бы на несколько суток передышки. А вместо этого – десятки километров стремительного марша на передний край, в расположение гвардейской танковой армии.

Даже на пополнение изрядно потрепанной роты передыху не дали. Взвод новобранцев догнал роту уже по пути. Распределяли новичков на ходу, и Аникин даже еще не успел толком запомнить всех своих в лицо и по фамилиям. После совещания у танкистов Андрей понял: теперь это придется делать на ходу. Ожидания его не подвели. Не успел он прибыть в расположение, как поступил приказ выдвигаться.

Атакующие силы не стали дожидаться окончания артиллерийской подготовки. Бойцы штрафной роты, заранее распределившись повзводно, взобрались на броню танков. Походную заставу составили из трех «тридцатьчетверок» – взвода лейтенанта Хижняка. Для десантного сопровождения передового взвода танкистов штабисты штрафной роты назначили бойцов из аникинского взвода.

Андрей попробовал было возразить.

– Товарищ майор, мои люди четырежды за неделю прорывали фашистскую оборону в походных заставах, – еле сдерживая гнев, пояснял Аникин. – У меня потери – четверть личного состава. Люди с ног валятся. Сорок километров на марше и два часа отдыха… Они у меня под гусеницы будут падать.

– Лейтенант!.. Кому сейчас легко?… – сухо осадил подчиненного командир роты. – Другие не в обозе собираются отъедаться. Следом пойдут остальные, в составе остальных сил передового отряда… Тут немчурой все километров на сто пятьдесят нашпиговано. Возможны удары с флангов. Так что остынь, лейтенант…

«Закипать» Аникин не собирался. Что тут было говорить? Против приказа не попрешь. Он ничего не ответил, стараясь ничем не выдавать свои эмоции. И майора понять можно. По крайней мере, попытаться это сделать. У ротного цель одна – выполнить боевую задачу.

Только одно дело – «возможные удары с флангов», а другое – наступать в авангарде передового отряда. Тут все удары фашистов – твои, причем самые ожесточенные. Тут уж наверняка придется пообщаться с осатаневшей немчурой по полной программе. Да и мадьяры своим старшим гитлеровским братьям в остервенелости ничем не уступают.

VII

И еще одно, о чем майор не упомянул, но прекрасно помнил… Наступление в передовой заставе, по сути, являлось разведкой боем, а группы, состоявшие из штрафников, в разведку отправляли только с командиром из постоянного состава. Негласное распоряжение по этому поводу действовало с весны прошлого года, когда участились случаи невозвращения «временных бойцов» штрафных подразделений из разведывательных рейдов. Ушла, к примеру, группа штрафников в ночь за «языком» и – с концами. А потом думай-гадай, пали они смертью храбрых под внезапным огнем вражеских часовых или на минном поле, или попросту пошли к фашистам сдаваться с поднятыми руками. Ответственность за эти пропажи ложилась на плечи взводных, вот и стали их «пристегивать» в качестве командиров разведгрупп.

Когда майор назначал взвод Аникина в десантное сопровождение танкистов походной заставы, это само собой подразумевало, что Андрей должен был влезть на броню вместе со своими людьми.

Тут майор переменил тон на более мягкий.

– Сам понимаешь, Андрей, кроме твоих, в авангарде идти некому… – отечески напутствовал своего взводного майор Шибановский.

– С таким подходом, товарищ майор, в моем взводе скоро действительно в наступление идти будет некому… – без всякого эмоционального всплеска ответил Аникин. – По причине элементарного отсутствия личного состава.

– Ну-ну, Аникин… – отмахнулся Шибановский. – Сплюнь…

– Не имею возможности, товарищ майор… – ответил Андрей. – По причине отсутствия слюны. Пересохло, понимаете ли, в нутре…

– Ты вот что… Не умничай… – устало одернул его майор. – Бери своих, и бегом дуйте к танкистам. Взвод Хижняка. Запомнил? Поступаешь в его распоряжение.

– Так точно… – обрадованно ответил Андрей. Он хорошо знал старшего лейтенанта Хижняка. Только в сражении под Дебреценом его взвод уничтожил семнадцать вражеских машин, из них экипаж командира сжег десять. С таким командиром в дозор идти можно. «Башня» у него на плечах была и на поле боя «не клинила».

– И напомни Хижняку, что вам положены боеприпасы и провизия. Про гранаты кумулятивные напомни. Гринченко обещал обеспечить в полном объеме. Ясно?

– Так точно, товарищ майор…

– Вот и добре… Выполняйте, лейтенант Аникин!..

VIII

Ощущение, которое испытывал Андрей перед самым началом атаки, ни с чем сравнить было нельзя. Вот ты сидишь возле башни, вцепившись изо всех сил в холодную, мокрую десантную скобу, упираясь скользящими подошвами сапог в топливный бак. Только что ты накрепко привязал к скобе свой вещмешок, а потом привязался и сам, с помощью офицерской портупеи. Рядом с тобой твои подчиненные – боевые товарищи.

Каждый перед атакой ведет себя по-своему. У большинства лица бледные, как полотно. Сказывается волнение. Они как безумные озираются вокруг ничего не видящими, расширенными глазами, что-то взбудораженно кричат друг другу. Кто-то, из бывалых пытается погасить волнение, судорожно спешит привязать себя солдатскими ремнями к десантным скобам, наваренным на броню. Новички соображают быстро, берут пример с более опытных товарищей. Без такого крепежа не обойтись. Через минуту кувырнешься с брони. Этот как пить дать.

«Старики» что-то кричат молодым, пытаются научить уму-разуму. Но разобрать хоть слово ни к черту нельзя. Моторы танков уже взревели, обдав всех своих пассажиров черной копотью выхлопных газов. Сердце начинает биться часто-часто и так сильно, что кажется, пробьет грудину изнутри. Оно стучит в ушах, перекрывая истошный рев двигателей.

Танки, будто несокрушимые стальные звери, роют гусеничными лапами землю, готовясь к прыжку через реку. И вот головная машина ударной «тройки», выплюнув кверху черное облако и чуть не стряхнув с себя матерно выругавшихся штрафников, рванула вперед. Танк, подминая гусеницами раскисшую от дождей землю, взбирается на пологое возвышение прибрежной полосы. Ветер и моросящий дождь ударяют в лицо вместе с грохотом разрывов, которые непрерывно сотрясают правый берег.

Танк не задерживается на возвышенности, тут же устремляясь пологим спуском вниз, к воде. Не сбавляя ход, он стремительно влетает в водный поток, вспенивая речную гладь, покрытую мурашками моросящего дождя, поднимая брызги, буруны и волны. Две другие машины не отстают, спускаются следом.

С правого берега начинается стрельба. Немцы встречают наступающих вяло. Это результат предварительной работы артиллеристов. Пушкари – молодцы, не подвели, основательно перепахали позиции обороняющихся на правом берегу. Остатки фашистов, потрясенных не прекращающимися ударами артиллерии, ведут беспорядочную, неприцельную стрельбу. Им не дает сосредоточиться град 76-миллиметровых снарядов, которые сыплет на головы фашистов артдивизион.

Танкисты отважно ведут свои машины напрямик, поперек русла Тисы. «Тридцатьчетверки», как стремительные стальные слоны, задравшие хоботы своих орудий, уверенно пересекают реку. Дно становится все глубже, и вот уже уровень воды поднимается выше корпуса, окуная прижавшихся к броне штрафников в холодную воду.

– Водные процедуры!.. – сквозь грохот и шум кричит Талатёнков, обернувшись к Аникину. Он, как все остальные, охвачен стремительной мощью атаки, глаза его горят, как у безумца, огнем восторга и ужаса. Талатёнков хочет сказать еще что-то, но не успевает. Столб взрыва с громом, от которого закладывает уши, вырастает справа от танка. Холодная водяная масса, будто из десятка бочек разом, обрушивается на десант танка.

IX

Андрей, отфыркиваясь и выплевывая воду, оглядывает мокрые шинели и телогрейки бойцов. Вроде никого за борт не смыло. Второй взрыв ложится уже по левую руку, позади машины. Это очухались немцы. Бьют с правого берега из пушки. Вот застрочил пулемет. Пули засвистели над головами штрафников. Кто-то умудряется, высвободив одну руку, открыть огонь по правому берегу. Это Талатёнков строчит из своего «ППШ». Его кидает из стороны в сторону, но он удерживается на броне благодаря ремню. Да, Алханов, если б увидел, оценил бы сейчас его джигитовку.

Башня танка начинает поворачиваться, чуть не опрокидывая в воду сидящих впереди, по бокам от башни. Начинает работать курсовой пулемет танка. Он прицельно, насквозь прошивает трассерами верхнюю кромку береговой линии. Именно оттуда сквозит факелок вражеской огневой точки. Выстрелы «курсовика» ложатся удачно. Немецкая точка захлебывается от встречного огня и умолкает.

К этому моменту артиллеристы отодвигают огонь своих орудий в глубь немецких позиций. Наверное, боятся задеть свои же наступающие танки. Но поставленную задачу они выполнили. Прямо по курсу головной машины обрыв обрушен меткими выстрелами ЗИСов артдивизиона. Уклон остается крутой, но вполне достаточный для того, чтобы попытаться с ходу взять его гусеницами «тридцатьчетверок». Танк устремляется туда.

Головная «тридцатьчетверка» лейтенанта Хижняка выкарабкивается на берег и без всякой заминки идет на штурм крутого подъема.

– Держись крепче! – только успевает крикнуть Аникин. Каблуки его скользят по мокрой броне, и корпус опрокидывается назад. Так бы и слетел, если бы не надежный крепеж из портупеи. Машину подбрасывает носом вверх. Кто-то с левой стороны с истошным криком кувырком скатывается назад. Носок сапога слетевшего по пути больно, наотмашь ударяет Аникина прямо в лоб.

– Черт, мелюзга несмышленая! – вперемешку с матерной руганью выкрикнул Андрей. – Я же сказал – привязать себя крепко-накрепко!..

У него нет ни секунды времени обернуться назад и глянуть, кто сорвался с брони. Он, с трудом удерживаясь на танке, как на разъяренном быке, смотрит вперед. В следующий миг Андрей понимает, что ругался совершенно зря. Сбоку, прикрученная ремнем к скобе, болталась оторванная рука.

Из-за обрыва навстречу танку выскочили два немца с ручными гранатометами наперевес. Нос танка был задран кверху, и курсовой пулемет ничего не мог поделать появившимися вдруг врагами. Один из «фаустников» быстро поднял свою трубу и тут же разрядил ее по «тридцатьчетверке».

Граната угодила в бойца, сидевшего на броне спереди. Наверняка она ударилась в него по касательной, угодив в ключицу, оторвав от руки остальное тело и отбросив его назад. Самым жутким было то, что пальцы кровавого обрубка, стукавшегося о башню, по-прежнему крепко-накрепко сжимали скобу. Обожженный рукав обнажил на грязной кисти наручные часы. Аникин узнал их. Это были трофейные часы рядового Гриба. Как это они уцелели? Даже циферблат не разбился. И стрелка тикала. Как ни в чем не бывало двигалась по своему маленькому замкнутому кругу. Держаться, держаться…

X

Второй фашист уже вскинул свой «фаустпатрон», намереваясь в упор расстрелять танк. Андрей попытался перекинуть одной рукой свою «самозарядку» на левую сторону, кто-то из товарищей опередил его. Очередь из «ППШ» врезалась немцу в грудь, откинув его тело назад, на спину. В этот момент его «фаустпатрон» выстрелил. Наверное, немец нажал на курок уже в агонии. Обжигающий огонь вырвался из трубы и пронесся над самыми головами десантников-штрафников.

Один из «фаустников» повалился замертво на месте. Второй, сбитый очередью с ног, упал лицом вперед, покатившись под уклон, прямо под гусеницы наезжающей «тридцатьчетверки». Его истошный вопль растворился где-то под днищем, в реве танкового двигателя, с усилием преодолевавшего подъем.

Местность за обрывом была ровная, как стол, поэтому для сидевших на броне положение заметно облегчилось. Бойцы взялись за оружие, помогая огнем автоматов курсовому пулемету танкистов. Экипаж Хижняка взял влево, уступая место поднимающейся следом машине.

Вырвавшись на оперативный простор, танкисты развернулись прямо на немецких позициях и устремились в глубь первого эшелона обороны. Попытки фашистских солдат зайти в тыл наступающему танку и послать вдогонку гранату или фаустпатрон тут же гасились прицельным огнем с брони.

Аникин метким выстрелом уложил немца в каске и грязном маскхалате. Он попытался развернуть в сторону их танка противотанковое ружье. Не успел. Мощный патрон, выпущенный из аникинской «СВТэшки», пробил надвинутую на лоб каску, и немец уткнулся в раскисшую береговую глину.

Танк Хижняка взял курс прочь от берега. Он на крейсерской скорости двинул вперед, ощетинившись во все стороны, как дикобраз, очередями автоматов цеплявшихся за броню штрафников.

Возможность разобраться до конца с оборонявшимися вдоль берега фашистами танкисты передового дозора оставляли своим товарищам, форсировавшим Тису следом. Задача головного взвода состояла в том, чтобы прорвать первый эшелон вражеской обороны и продвинуться как можно глубже, обойдя с фланга северные рубежи города Сольнок.

XI

Фашистские части, оборонявшие город, окопались намного левее того места, где переправились дозорные. Перед танкистами передового взвода открывался оперативный простор, который экипажи тут же принялись поглощать гусеницами своих танков. Чем дальше от реки, тем местность становилась все более холмистой.

Езда на броне танка по пологим склонам напоминала бесконечное катание на санках. Каждый раз, когда машина, перемахнув через макушку и взревев двигателями, уходила под горку, у Аникина в животе образовывалась щекотная пустота, заставлявшая еще крепче хвататься за десантную скобу.

Как выяснилось, эти «выныривания» машин на вершины холмов не прошли даром. Танки засекли артиллеристы противника, тут же дав это понять двумя выстрелами со стороны города. Первая пара снарядов разорвалась с явным перелетом и опозданием, но уже следующие два едва не накрыли идущую третьей по счету машину. Взрывы, один за другим, выросли на самой макушке холма, по склону которого наверх взбиралась замыкающая «тридцатьчетверка».