Разыскав тут же на вокзале телефон-автомат междугородней связи, я не без волнения набрал "родной" домашний номер и чуть не прослезился, услышав в трубке теплое аленино "алло".
      - Это я, - с трудом выдавил я через спертую от нахлынувших чувств гортань.
      - Ты где? - спросила Алена после долгой паузы, заполненной сухим потрескиванием соединявшей нас линии.
      - Я в другом городе.
      - В каком?
      - Не знаю, - ответил я, сам вдруг удивляясь тому, что не ведаю, где нахожусь. - Это недалеко, - поспешил я добавить. - К утру буду дома.
      - Да, приезжай, - сказала она совсем как-то буднично, словно я вышел из дома на полчаса за хлебом и теперь звоню от булочной на соседней улице.
      - Дома все в порядке?
      - Все плохо, Сережа, - ответила она отрешенно. - Про тебя появилась статья в маминой газете, пишут, что ты не человек, а "пришелец с далекой звезды", а саму маму увезли в больницу = кормят через зонд. Но это еще не все...
      - А что еще?
      - У меня будет ребенок.
      - Ну вот, а ты говоришь, все плохо! - смущенно засмеялся я.
      - Я хотела сделать аборт, но врач сказал, что все сроки уже прошли, - сообщила она безразличным тоном, словно констатируя отвлеченный факт.
      - Как аборт?!
      - Не будь дураком, Серж! - неожиданно разозлилась Алена.
      На другом конце провода послышались короткие гудки. Конец связи.
      Повесив трубку, я подбежал к кассе:
      - Когда ближайший рейс до Углова?
      - Утром, - последовал лаконичный ответ.
      - А раньше нет?
      - Да вы не волнуйтесь, - успокоила меня кассирша, - билетов все равно нет.
      - Проклятье! - процедил я сквозь зубы в досаде. - У меня там жена, понимаете... мне срочно нужно.
      Глаза в окошке сверкнули интересом: видно, не часто в наше время встречаются подвыпившие и с разукрашенной физиономией мужья, рвущиеся к женам.
      - Если действительно очень нужно, в час ночи уходит автобус с автовокзала, - сжалилась девушка в окошке. - Может, повезет, так возьмете билет из брони, за полчаса распродают, только нужно очередь заранее занять.
      - Спасибо! - я готов был расцеловать ее, но голова явно не пролезала в окошко. - А где этот автовокзал?
      Оказалось, нужно пройти всего три улицы, и я, не теряя времени - надо заранее занять очередь! - направился широким шагом на автовокзал. Однако я еще не пересек слякотную привокзальную площадь, когда чуть впереди меня остановилась "Волга" цвета белой ночи, и из приоткрытой задней дверцы показалась крупная мужская голова:
      - Вас подвезти?
      - Нет, мне рядом, - на ходу ответил я, подумав, что это "левый частник" зазывает пассажира.
      Но вслед за крупной головой нарисовался квадратный торс, и его жизнерадостный обладатель почти весело пригласил сочным голосом, выходя из машины:
      - Садитесь, Сизов. Нам с вами в одну сторону. По пути.
      Я заглянул в освещенный салон автомобиля: в нем сидели, не считая водителя, еще двое таких же крепких молодцов, - один на переднем сидении и один на заднем. "Сопротивление бесполезно", -вспомнилась мне расхожая фраза из детективных романов. Я пролез на середину заднего сидения,придвинувшись к неподвижно скучавшему мордастому "попутчику", а пригласивший меня "жизнерадостно-квадратный" привалился ко мне с другого края и, захлопнув дверцу, опустил защелку. Мы поехали.
      - А ордер на арест у вас есть? - вспохватился я, с тоской провожая глазами проплывающую мимо стеклянную коробку с горящей надписью "Автовокзал".
      - Кто вам сказал, что вас а-рестовали? - коротко зевнул, не поворачивая головы, седой мужчина рядом с водителем.
      - В таком случае, куда вы меня везете? - спросил я как можно спокойнее, физически ощущая на себе тяжелое давление неизвестности.
      - В Углов, - дернул плечами седой, будто я спрашивал о чем-то совершенно очевидном.
      - Зачем?
      Демонстративно игнорируя мой вопрос, седой включил автомобильный приемник и покрутил ручку настройки.
      - ... ожидаются снегопады, по области - дожди с грозами, = бодро известила дикторша.
      - С грозами! - поднял вверх указательный палец седой.
      Трое остальных засмеялись, будто в ответ на удачную шутку. "Дебилы!" - обругал я их, но не вслух, а про себя.
      - ...ветер умеренный, западный, - как ни в чем ни бывало продолжала дикторша - ей-то что!
      Я набрал в легкие побольше воздуху и закричал:
      - Я требую остановить машину!
      - ... от минус трех до плюс одного! - ударил по ушам вопль дикторши, так что динамики задребезжали.
      - Что вы сказали? - вежливо переспросил седой, увертывая звук.
      - Остановите машину, - потребовал я, не слыша собственного голоса.
      - А теперь - концерт по заявкам радиослушателей! - взревела дикторша.
      - Что вы сказали? - вежливо переспросил седой.
      Продолжать "разговор" было бесполезно, и я замолчал, решив экономить силы, которые мне, судя по всему, скоро понадобятся.
      Часа через три мы свернули с шоссе на темную лесную дорогу и еще через 20 минут подъехали к добротной зимней даче = двухэтажному кирпичному дому за высоким сплошным забором.
      - Где мы? - спросил я, когда машина въехала через ворота во двор.
      - В лесу, - ответил седой безо всякой интонации в голосе, в первый раз поворачивая ко мне свое мясисто-костистое лицо с подвижными глазами-буравчиками. - Выходите.
      Я вышел. Седой завел меня в дом, мы прошли через богато обставленный холл с камином и распятьями медвежьих шкур на стенах и поднялись по витой лестнице на второй этаж. Здесь седой подвел меня к одной из дверей и почтительно постучал... В эту минуту он сильно напоминал учителя, приведшего к директору школы провинившегося ученика. За дверью не отвечали, и седой впал в тягостное раздумье: постучать еще раз или подождать? "Интересно, кто этот внушающий трепет подчиненным "директор"? = спросил я себя и сам себе ответил. - Занзибаров. Да, конечно же, это Занзибаров, как я раньше не догадался!" Наконец, седой решился постучать еще раз, и тогда из-за двери еле слышно донеслось: "Войдите". Мне показалось, что это голос Занзибарова, но когда мы вошли, я увидел, что в высоком кожаном кресле за широким письменным столом сидит совсем другой человек: лет пятидесяти, но моложавый и подтянутый, аккуратно причесанный на пробор и с тонкими чертами лица, среди которых особо выделялся рот - он, пожалуй, был слишком тонким и ярким, ипоэтому казалось, что его обладатель вот-вот не то укусит, не то поцелует своего собеседника. "Спасибо, Юрий Палыч", - сказал он седому. Седой тотчас бесшумно удалился, а хозяин кабинета приветливо улыбнулся мне, загибая резко вверх уголки своего замечательного рта, и сказал, как долгожданному гостю:
      - Наконец-то вы прибыли!
      - Простите, но я вас не знаю, - холодно ответил я.
      Он смущенно поморгал, будто впервые встретил такого чудака, который его не знает, и сказал:
      - Зовите меня Иван Иванычем.
      - Очень приятно. Зовите меня Петром Петровичем, - в такт ему представился я.
      - Хорошо, Петр Петрович... Он же Сергей Сизов, он же Серый, он же Угловский мессия, он же Умка, он же Зоровавель, он же Зоро, он же - Джакомо Казанова, - перечислил Иван Иваныч, кивая головой при каждом новом имени, а последнее особо выделил размашистым кивком, давая понять, что ему известно про меня не только все, но и чуть-чуть больше...
      - Вы следили за мной? - в лоб спросил я.
      - Я?! - рассмеялся Иван Иваныч. - Я - нет!
      - Что вы от меня хотите? - опять напрямую спросил я.
      Иван Иваныч моментально сделал серьезное лицо, показывая, что шутки кончены, и строго сказал назидательным тоном:
      - Я хочу, чтобы вы перестали пьянствовать, превращая воду в водку, и прекратили соблазнять малолетних восторженных девочек, покоряя их сердца дешевыми чудесами. Вас ждут большие дела, мой дорогой Зоровавель, а вы размениваете свой звездный миллион на жалкие гроши! Я не собираюсь читать вам лекцию о положении в стране - вы и сами прекрасно все знаете. Россия стоит на грани катастрофы: экономика развалена до основания, людям элементарно нечего есть, нравственность упала до нуля под грузом порнографии, выдаваемой за либерализацию культуры, - а парализованное центральное правительство, подобно первобытному шаману, врачует страну бесконечными заклинаниями о необратимости процессов перестройки и демократизации.
      - В чем же спасение? - осторожно поинтересовался я, чувствуя какой-то подвох.
      - В наведении порядка на местах собственными силами, - с готовностью ответил Иван Иваныч. - Если не мы - то кто? Одряхлевшая КПСС? Мечтающий прибрать нас к рукам Запад? Упражняющийся в словоблудии и краснобайстве парламент?
      - А "мы" - это кто? Мы с вами? - горько усмехнулся я.
      - Да, и не только мы, - невозмутимо ответил Иван Иваныч. = Вы знаете, что такое КМС?
      - Кандидат в мастера спорта?
      - КМС - это Комитет местного спасения, - расшифровал он, не реагируя на мою иронию. - Это -орган, объединяющий в себе лучших представителей своей Малой Родины, ее честных и деятельных патриотов. Пока не поздно, наш комитет должен взять в свои руки всю полноту районной власти. Демократия хороша для высокоразвитых, благоустроенных, так сказать, государств, а для спасения падающей в пропасть страны нужна диктатура, ибо только решительными действиями, без демократических сусальностей, можно остановить это падение.
      - Вы полагаете, можно спастись в рамках отдельно взятого района, когда вся огромная страна падает в пропасть? - Покачал я головой.
      - Наш комитет - это только начало, - не смутился Иван Иваныч. - Главное - подать пример, а затем, я уверен, подобные комитеты станут образовываться по всей стране, от Находки до Бреста, и вот тогда наступит черед создания общенационального комитета спасения. Это будет подлинноедвижение снизу!
      "Нечто подобное я где-то уже слышал, - задумался я... и вспомнил. - Занзибаров!"
      - Скажите, Занзибаров тоже входит в этот комитет? - спросил я.
      - Занзибаров покончил жизнь самоубийством, - ответил Иван Иваныч, скорбно поджав губы.
      - Как? - вылетело у меня от неожиданности.
      - Повесился, - коротко ответил он.
      Это известие потрясло меня. Я попытался представить, как лучезарный Занзибаров, из всех пор которого струилась заразительная жизненная энергия, натирает бельевую веревку куском хозяйственного мыла, разящим животным жиром... Нет, я не мог представить себе этого! Да, с этими КМС-овцами шутки плохи, если уж они переломили хребет такому зубру, как Занзибаров (я ни на йоту не сомневался, что дело не обошлось без их участия). Интересно только, чем он им не угодил? Может, тем, что был против пролития крови?
      - Вы, наверное, полагаете, что одряхлевшие коммунисты и "краснобаи" из парламента добровольно сдадут власть? - задал я вопрос с дальним прицелом.
      - Борьба за власть неизбежна, - согласился со мной Иван Иваныч, - но мы не хотим, чтобы в этой борьбе были человеческие жертвы, поэтому мы и призываем вас на нашу сторону.
      - Не совсем понимаю, - отозвался я.
      - Народ успел разувериться во всяческих партиях, организациях и движениях. Последняя его надежда - на небо. Вас еще не видели в лицо, но уже слагают о вас легенды, описывают в газетах ваши подвиги - не беспокойтесь, не реальные, - успокоил он меня, - у вас уже появились последователи, и вашим именем расписаны все стены домов в Углове. Всс, что вы ни скажете народу, будет им воспринято как великое откровение, потому что ваши слова упадут в благодатную почву...
      "Уж не приложил ли свою руку КМС к культивации этой почвы?" - подумалось мне.
      - Если выступлю я, - продолжил Иван Иваныч, - то это приведет лишь к расколу населения на враждебные лагеря, часть будет "за", часть - "против", и о последствиях такого раскола можно лишь догадываться. Но если выступите вы, за вами пойдет подавляющая часть народа, верьте мне. Каждый отдельно взятый человек относится к пророкам и мессиям с долей скептицизма, но у толпы - своя психология, ей нужен вожак, нужен лидер, за идеи которого и умереть не страшно... Но до этого, надеюсь, дело не дойдет, - поспешил он поправиться.
      - Скажите честно, - попросил я, - вы считаете, что я на самом деле мессия?
      - Если честно, то меня это не интересует, мой дорогой, - не замедлил с ответом Иван Иваныч. - Но, по-моему, мессия узнается по своим делам. Если вы действительно выступите перед народом с обращением, то вы на самом деле станете мессией!
      - Что же я должен сказать в этом обращении?
      - Все, что угодно, но в конце не забудьте добавить, что впредь деятельность всех партий, включая КПСС, приостанавливается, парламент распускается и вся власть переходит к КМС. Всего три пункта. Очень просто.
      - А если я откажусь?
      - Давайте говорить прямо, - улыбнулся, сгибая губы подковкой, Иван Иваныч. - На карту поставлено многое, и даже не наши с вами судьбы и не судьба Угловского района, а гораздо шире... Здесь уже не до шуток. Я не хочу вас запугивать и тем более шантажировать, но давайте разберем два варианта. Вариант А: вы выступаете с обращением к народу, становитесь, тем самым, полноправным мессией, и вам прощаются все ваши человеческие грехи. Вариант Б: вы отказываетесь выступать, доказывая тем самым лишь свою мессианскую "профнепригодность", и с васспрашивают как с обычного простого смертного, по всей строгости закона. А преступления за вами числятся тяжелые...
      - Тяжелые? - невольно переспросил я, будто и впрямь только что узнал о своих преступлениях.
      - Попытка изнасилования в поезде малолетней Прохоровой = это раз, - посмотрел он на меня в упор. - Покушение на жизнь гражданина Стрельникова - это два.
      - Покушение?! - я чуть было не подпрыгнул на стуле от радости, узнав, что тот самый паренек жив.
      - Рано радуетесь, - вытянул губы в прямую линию Иван Иваныч, сообразив, что допустил тактическую ошибку. - Он, между прочим, до сих пор лежит в реанимации в бессознательном состоянии, и если он умрет.. а он ведь может умереть, не так ли? - Иван Иваныч с трудом подавил в себе улыбку, торжествуя блистательное исправление ошибки. - Так вот, если он вдруг умрет, вас будут судить за умышленное убийство, а это, извините, пахнет высшей мерой наказания.
      При последних словах Иван Иваныч все же не смог сдержать в себе легкой улыбки, и во мне возникло жгучее желание вмазать "крюком с правой" по его ярко-замечательным губам, чтобы сложить их в горестную трубочку под правым ухом.
      - Я подумаю, - процедил я сквозь зубы, поднимаясь со стула.
      - Только думайте, пожалуйста, быстрее, - совсем уже рассмеялся Иван Иваныч. - На 12 часов дня в городе назначен митинг, и я очень надеюсь, что вы на нем выступите.
      Пожелав мне "спокойной ночи и приятных сновидений", Иван Иваныч кликнул караулившего под дверью седого, и тот отвел меня в небольшую комнату на том же втором этаже, всю обстановку которой составляли кровать и тумбочка. Седой, не прощаясь, вышел, и с другой стороны двери клацнул ключ в замке. Я остался один взаперти. Что делать? Бежать? Да, бежать, и как можно скорее! Я распахнул окно и, глотнув освежающей прохлады, выглянул во двор: внизу выгуливал поджарую овчарку слоноподобный охранник, кажется, один из тех, с которыми я ехал в машине. Обернувшись на шум раскрытого окна, собака предупреждающе зарычала, а охранник и не дернулся, демонстративно проигнорировав мои тщетные поползновения. Пути к отступлению отрезаны! Что делать??? Закрыв окно, я еще раз внимательно осмотрел комнату и увидел другую дверь, помимо входной. Неужели, черный ход?! Но нет, моя наивная надежда тотчас лопнула: за этой второй дверью оказался совмещенный санузел. Таким образом, я зашел в тупик и решил сначала принять горячую ванную, а уж потом - кардинальное решение. Налив воды, я погрузился в нее по самый подбородок и пустился в размышления.
      "Да-а, - сказал я себе, - эти КМС-овцы - совсем не овцы, они, похоже, ребята не промах. Им нужен мифический мессия, чтобы загрести жар его руками, а в случае провала своей затеи -свалить на него всю ответственность. "Мессия? Какой мессия? = сделают они удивленные лица. -Говорил от нашего имени? Нет, мы его не уполномочивали. Должно быть, это какой-то сумасшедший, страдающий манией величия. А может, и авантюрист с преступным прошлым..." Свалить все на "самозванца" - как это выгодно... и гнусно! Нет, они не дураки, и не случайно начали обрабатывать меня чуть ли не в последнюю минуту: никто не должен знать о нашей связи. И, в то же время, такие люди любят действовать наверняка, поэтому они не оставили за мной свободы выбора: если я откажусь, они сделают свое дело сами, хотя и с меньшими шансами на успех и с большими жертвами, а меня, как неудавшегося мессию, отдадут под суд за убийство (паренек при таком развитии событий не выживет - это ясно), и тогда мне грозит расстрел. Обычно за такие преступления, совершенные впервые, дают, по-моему, от 10 до 15 лет, но тут, опять-таки, случай не совсем обычный, ведь имнужно убрать свидетеля заговора, и это будет не трудно сделать, обладая властью. Высшая мера наказания... "Высшая!" Это слово как-то особенно мерзко звучит в сочетании с двумя другими, будто кто-то глумится над обреченным на смерть человеком. Преступника ставят к обшарпанной пулями стене, зачитывают простуженным голосом приговор, целятся в него мутным с похмелья глазом, дергают спусковой крючок... И все это называется высшей мерой! Я не хочу такой высшей меры!" - чуть не закричал я вслух, холодея сердцем в горячей воде.
      "Что же делать?" - спросил я себя опять, немного успокоившись. Сердце мое постепенно оттаивало от смертно-ледяного холода, и я с удовольствием прислушивался к его громкому и упругому биению. "Может, все-таки принести себя в жертву? - пустил я его в галоп. - Нет, не годится, - поспешил я осадить его, - ведь своим отказом от сотрудничества с КМС я окончательно добью несчастного паренька... Что же делать???" И тут мне будто шепнула вода из неплотно закрученного крана: "Топис-с-сь..." Сердце мое тут же встало на дыбы, но я лишь больно хлестнул его: "Это выход!" Я торопился, чтобы не дать себе времени опомниться, но мозг мой работал четко: перво-наперво я крепко свел пальцы в замок за спиной, дабы не цепляться инстинктивно за край ванны, затем я резко и шумно выдохнул весь воздух из легких и с открытым ртом скользнул ягодицами по дну ванны, высоко поднимая ноги... В горло обжигающе хлынула горячая вода, и я почувствовал, как мой живот тяжело надувается, будто залитый водой воздушный шарик... В следующую секунду я ощутил в груди удушающий спазм и инстинктивно потянул в себя ртом, и новый поток воды ворвался теперь уже в легкие. В ужасе забыв о своих планах, я судорожно засучил ногами, одновременно пытаясь разжать руки, но ничего не получилось: пальцы были придавлены спиной... Изо рта моего безобразно вышел большой неровный пузырь с колышущимися краями -вытесненные водой из легких последние остатки кислорода... "Это конец", - булькнула вода надо мной, и колышущийся за ней белый потолок стал быстро темнеть, покрываясь рябью черных точек...
      ............................................................... ............................................................... ...............................................................
      Ощущение смерти. Его невозможно передать, потому что не с чем сравнить. Полная пустота... С чем можно сравнить пустоту? Но это даже и не сама Полная Пустота, а только ее предощущение, некая нейтральная зона, отделяющая одну реальность от другой...
      Как долго я пребывал в этой пустоте? Может, мгновение, а может, и целую вечность, ведь там нет времени... Но вот эта необъятная пустота начала сокращаться, сжиматься и конденсироваться, и из "ничего" чудесным и необъяснимым образом получилось "нечто", некая оболочка пустоты или даже некий символ оболочки пустоты, и я почувствовал мягкий толчок вверх, а в следующий момент неожиданно прозрел, приятно удивившись тому, что продолжаю существовать, несмотря на то, что не чувствую своего тела. Прозрев, я обнаружил, что окружающий мир изменился в моем восприятии, став более объемным и завершенным, и объяснялось это очень просто: я теперь мог видеть одновременно все вокруг себя, то есть одновременно все четыре стены, пол и потолок ванной комнаты, посередине которой я висел в воздухе.
      Внизу прямо под собой я увидел нечто особенно отвратительное и гадкое - голое тело с раскрытым по-рыбьи ртом и выпученными красными глазами... Но самое неприятное заключалось в том, что это жалкое тело показалось мне знакомым, и я не без брезгливого удивления догадался, что вижу перед собой свою телесную оболочку, свой опустевший кокон.
      Оставив эту мерзость разлагаться в воде - чем быстрее это произойдет, тем лучше! - я легко пролетел через крышу, не задев ни одного ее атома, и очутился на просторе. Внизу, перед домом, все так же невозмутимо прогуливался охранник с собакой. "Счастливо оставаться!" -крикнул я им, взмывая резко вверх, но даже чуткая собака и ухом не повела... А я поднимался все выше и выше и летел все быстрее и быстрее, и уже звезды превращались в светящиеся прямые линии, а скорость все нарастала!
      Когда скорость превысила какой-то предел, само пространство свернулось вокруг меня в бескрайний темный тоннель, в конце которого забрезжил яркий, но не слепящий белый свет, манящий своим мягким ласковым сиянием. Свет становился все ближе и ближе, и его искрящиеся потоки все плотнее и плотнее овевали меня, и при соприкосновении с ними я слышал чарующие и торжественные звуки, будто ангелы трубили в фанфары... И вот настал тот долгожданный момент, когда я полностью окунулся в этот уютный светящийся мир, и уже не стало никакого движения, а были лишь покой и радость.
      Навстречу мне вышел искрящийся любовью Занзибаров, и я тотчас понял, что это уже не тот Занзибаров, которого я знал на Земле, а "Занзибаров" в кавычках, как бы актер, игравший прежде роль земного Занзибарова, и мы тепло обнялись с ним, как, должно быть, обнимаются после удачной премьеры друзья-артисты, представлявшие на сцене заклятых врагов. "Пошли, - сказал мне "Занзибаров", - я отведу тебя к Нему". Мне сразу же стало ясно, что Он - это Он, и я с готовностью пошел за Занзибаровым, не задавая ненужных вопросов. И я увидел Его... Он был в белых, сотканных из света, просторных одеждах, и лик Его был озарен всепрощающей родительской любовью.
      - Зачем ты так рано пришел сюда? - спросил Он строго, но без упрека.
      - Мой человеческий ум слаб, - признался я. - Я не знал, как поступить, и решил, что это лучший выход.
      - Это последний выход, и потому не лучший, - сказал Он. = Ты должен вернуться обратно.
      - Я не хочу возвращаться, - возразил я. - Там ложь и разврат, жестокость и грязь... Я не в силах исправить мир людей, и только сам погрязаю в грехе. И потом... я не хочу снова умирать!
      - Ты должен вернуться, чтобы завершить свою миссию, - мягко настаивал Он.
      - Но я не могу понять, в чем она заключается... Скажи мне! - взмолился я.
      - Я не могу тебе сказать, пока ты ее не выполнишь, а после ты и сам узнаешь, - ласково, как ребенку, улыбнулся Он мне. = Ты должен сам понять. А теперь тебе надо идти - ты должен торопиться!
      Он подал знак "Занзибарову", и тот вывел меня через открывшийся в световом полотне проем в полутемный длинный коридор, освещавшийся за счет света, который пробивался через щели из-за множества дверей. Ближайшая дверь, сделанная, на вид, из толстого листа прочной стали, сильно выгибалась и дрожала, готовая вот-вот сорваться с петель, а за ней гудел, беснуясь, мощнейший световой ураган, выбивающийся из-под нее ослепляющим сквозняком, и свет тот внушал таинственный страх, который мучительно хотелось преодолеть, чтобы узнать Последнюю Великую Тайну или даже Великую Последнюю... Завороженный, я метнулся к этой двери, но "Занзибаров" ловко поймал меня и оттащил, и я вдруг почувствовал облегчение, будто вырвался из смертельной западни... "Нужно искать дверь, за которой меньше всего света", - сказал знающий "Занзибаров".
      Мы пробежали вдоль целого ряда интенсивно светящихся дверей и распахнули белую легкую дверцу, из-под которой струилось тихим ручейком ровное голубоватое свечение... Нашему взору предстала залитая каким-то неестественным светом, бледным и ярким одновременно, огромная комната без стен и потолка, в которой стоял просторный стол, а вокруг стола - прозрачные люди в зеленых халатах и белых марлевых повязках. Я отшатнулся в испуге, и, осторожно закрыв дверь, мы помчались дальше, пока не остановились у массивной резной двери, под которой трепетала золотистая полоска света. Мы потихоньку просунули головы в эту тяжело отворившуюся дверь, и увидели необъятных размеров зал, слабо освещенный дрожащим светом канделябров. Высокие стенызала были завешаны причудливыми гобеленами мягких тонов, а по украшенному паркетной мозаикой полу передвигались в неспешном и плавном танце под клавесинную музыку маленькие и странные, но симпатичные существа: пухленькие, с круглыми детскими мордашками и слюдяными крылышками, как у стрекоз.
      - Пошли дальше! - сказал я "Занзибарову", убирая голову обратно за дверь.
      - Дальше идти нет времени, - ответил он. - Давай пройдем через зал вон к той двери, - он показал на маленькую, точно потайную, дверцу в боковой стене зала.
      - А если там западня? - усомнился я.
      - Придется рискнуть.
      "Занзибаров" первым вошел в зал, увлекая меня за собой. Не успели мы пройти и нескольких шагов, как маленькие подвижные существа вовлекли нас в свой танец и закружили в хороводе. Свечи разгорались все сильней, музыка становилась все громче, а мы с "Занзибаровым" все энергичнее выделывали замысловатые па... И тут я с ужасом почувствовал, как у меня за спиной отрастают аккуратные крылышки, а сам я, помимо своей воли, время от времени вспархиваю к потолку, чтобы выкупаться в плотном ярко-золотистом свете. Я отыскал взглядом "Занзибарова": его голова, руки и ноги стали совсем крошечными, и он напоминал теперь в своем увлеченном порхании отвратительно-красивую крылатую личинку. Я с трудом выдернул его из этого заразительного хоровода и протащил, упирающегося, к заветной дверце. Забыв обо всех предосторожностях, я настежь распахнул дверцу и, ввалившись вместе с "Занзибаровым" в открывшийся сумрачный проем, плотно захлопнул ее с облегчением.
      - Ты что, сдурел? - спросил я только теперь опомнившегося "Занзибарова".
      - Извини, увлекся, - вздохнул он, обрывая с моей спины ломкие крылышки.
      Придя в себя, мы огляделись и увидели, что находимся в совсем темном коридорчике, в котором была видна всего одна дверь, кроме той, через которую мы вошли. Растворив со ржавым скрипом эту кованую железом дверь, мы очутились на пороге клетушки с каменными стенами и крохотным окошком под потолком, через которое мягко пробивался пыльный сноп вечернего солнца, окрашивая грубые шершавые стены в нежный латунный цвет. "Давай останемся здесь, - предложил я "Занзибарову". - Тут тихо и уютно, да и свет совсем не яркий". В ответ "Занзибаров" выразительно постучал пальцем по виску: дурак, это же камера смертника! Меня передернуло, и я поспешно захлопнул дверь этой ловушки, оставшись в полной темноте. "Занзибаров!" - позвал я, ничего не видя перед собой. Никто не ответил. Я пошарил руками в темной пустоте и нащупал мягкую, будто обшитую дерматином, дверь. Не теряя времени на раздумья, откуда она взялась, я толкнул ее ногой и попал из полной темноты в абсолютную черноту. Мне стало страшно, и это был уже не тот возвышенный страх, который я испытал перед первой ослепительно-таинственной дверью, а самый обычный животный ужас, ложащийся тяжелым грузом на сердце и провоцирующий предательское бурчание в желудке...
      "Нет, не может быть, чтобы была абсолютная темнота, потому что нет ничего абсолютного", -я стал отчаянно всматриваться в черноту объявшей меня пустоты, и чем дольше и дальше я в нее всматривался, тем больше она давила на меня, и я почувствовал, что это уже не сама пустота, а некий ее густой тяжелый концентрат вязко пропитывает все мое сознание. В этом черном концентрате, как в тяжело кипящей смоле, стали образовываться моментальные прорывы с безобразными рваными краями, и сквозь эти прорывы, как через мутное стекло, я увидел полукруг сведенных макушками человеческих голов. В то же время я неприятно ощутил свое ноющее тело и обнаружил, что лежу на чем-то жестком и колком с закрытыми глазами... Разлепив веки, я увидел все те же головы склонившихся надо мной людей. Сам я лежал совершенно голый на мокром и колючемсинтетическом ковре и дрожал от холода.
      - Закутайся, водолаз! - бросил мне седой сдернутое с кровати одеяло.
      - М-м-мерси, - простучал я зубами.
      - Насилу откачали, - буднично сказал он, закуривая.
      - Юрий Палыч, принесите коньяку, - попросил его Иван Иваныч.
      Кивнув на дверь двум своим подручным, седой вместе с ними вышел, чтобы всего через полминуты вернуться с пузатым "Наполеоном" и тонкими ломтиками лимона на подносе.
      - Выпейте с нами, - сказал ему Иван Иваныч, имея ввиду "вы заслужили".
      Мы молча опрокинули по стопке, и седой почтительно, как сценический лакей, удалился.
      - Не ожидал я от вас таких фокусов, - пожурил меня Иван Иваныч, отправляя в рот лимонный ломтик вместе с коркой. = Жуйте цедру - это полезно.
      - Какие "фокусы"?! - невольно скривился я, глядя на него. = Просто заснул и случайно захлебнулся... А вы как узнали?
      - Скажите спасибо Юрь-Палычу - он все про всех знает. Удивительный дар у человека. - Иван Иваныч мелко пожевал, тщательно размельчая цедру, а затем спросил, как бы между прочим. - Вы Занзибарова хорошо знали?
      - Спросите у Юрь-Палыча, - усмехнулся я.
      - А все же? - не отставал Иван Иваныч.
      Я внимательно посмотрел на него. Мне стало ясно, что перед тем, как очнуться, я сквозь бред звал Занзибарова, а это слышал Иван Иваныч, и теперь его преследует шальная для атеиста мысль: уж не встретил ли я на том свете покойного президента ВТЭКа и не рассказал ли он мне чего-то такого...
      - Что вы себе вообразили? - глянул я на него в упор, покрепче закутываясь в одеяло.
      - Я?! - слегка смутился Иван Иваныч. - Я - ничего. А вы?
      - Я - тем более, - опрокинул я вторую стопку. - И вообще, я хочу спать.
      - Да, да, ложитесь, - поднялся Иван Иваныч. - Вам предстоит нелегкий день, так что высыпайтесь хорошенько. Спокойной ночи и приятных сновидений!