Но как это получилось? Не открывая глаз, я напряг память, вернее, ее остатки, и смутно припомнил, что, выйдя со дня рождения, свалился в подъезде... Подлые подъездные кошки! Я махнул рукой, чтобы отогнать от себя жестко-пушистую тварь, но, разлепив глаза, обнаружил, что лежу на собственной кровати, упираясь лбом в шерстяной настенный ковер. Я был озадачен. "Где же кошки? Тьфу, нет, не то... Как я попал домой, вот в чем вопрос!" - попытался я сообразить, хватая себя за волосы, чтобы отлепить голову от стены.
      - Проснулся? - послышался надо мной женский ласковый голос.
      - А? - я перевернулся на спину и увидел над собой собственную жену со слезящейся трехлитровой банкой, доверху наполненной пенной желто-бурой жидкостью.
      - Пивком не хочешь реанимироваться? - протянула она мне своими мягко-белыми руками сосуд с живительной влагой.
      - Откуда взяла? - прохрипел я, жадно припадая иссохшими губами к успокаивающе-холодному стеклянному краю.
      - Мама с утра пораньше в пивнушку сбегала, - спокойно ответила Алена.
      - Кху! - я прыснул на пододеяльник душистыми брызгами.
      Нет, это уже слишком даже и для пьяного бреда! В то, что жена подает похмельному мужу пиво в постель, еще можно, хоть и с трудом, поверить, но чтобы теща бегала за этим самым пивом в пивнушку?! Это, пожалуй, и для вселенского мессии многовато, не то что для угловского!
      - Кх-кх, - только и смог я произнести в ответ.
      - Говорила я тебе, братец Иванушка, не пей - поросеночком станешь! - смеясь, она похлопала меня по спине.
      - Спасибо, сестрица Аленушка, - поблагодарил я ее, прокашлявшись. Затем я еще пару раз отхлебнул и немного собрался с мыслями, слизывая с губ пивные пенки. - Поздно я вчера пришел? -задал я, наконец, дипломатичный вопрос в расчете выведать, что же такое великое я сотворил в беспамятстве и чем осчастливил жену и тещу до столь невероятной степени.
      - Пришел?! - вскинула брови Алена. - Да тебя принесли и сбросили в прихожей, как мешок с кое-чем.
      - С чем?.. Тьфу, бля! Кто? Кто принес?
      - Председатель.
      - ?!
      - Председатель вашего шахматного клуба.
      - Ах, да... ну да, - сказал я, тупо улыбаясь.
      - Оказалось, кстати, мама видела его мельком в редакции на прошлой неделе: он приносил статью в "Вечерний коммунист".
      - А про что была статья? - насторожился я.
      - Кажется, что-то про духовные идеалы коммунизма.
      - Все ясно, - нахмурился я.
      - Мы с ним очень мило побеседовали за чашкой чая: он нам излагал свои идеи духовного возвышения человека. Чувствуется, очень умный и интеллигентный мужчина. Маман от него осталась просто без ума. Говорит, наконец-то встретила единомышленника.
      - И долго вы с ним... беседовали?
      - Да нет, минут двадцать, а потом он сказал, что его ждут и раскланялся...
      - Ждут? - снова насторожился я.
      - Что ты говоришь? - переспросила Алена.
      - Да нет, ничего. А про меня он что-нибудь говорил?
      - Про тебя он сказал, что ты обладаешь критическим умом и мог бы далеко пойти, если бы был чуточку сдержаннее.
      - Интересно, - наморщил я лоб.
      Да, что ни говори, а интересная вырисовывалась картинка: представившись председателем шахматного клуба, Занзибаров проникает в мою "родную берлогу", гоняет чаи с моими домашними и заряжает... нет, заражает их своей чудотворной энергией. Теперь понятно, откуда весь этот спектакль с пивом в постель: невидимая рука Занзибарова! А вот вопросик поинтереснее, хотя и чисто риторический: откуда Занзибаров узнал мой адрес и про легенду о шахматном клубе? Хороша же моя пассия - выдала на корню! Хотя, она не знает моего адреса... Никак не сходятся концы с концами, прямо-таки мистика!
      - Мистика, - сказал я вслух, увлекшись своими мыслями.
      - При чем тут мистика? - не поняла Алена.
      - Да нет, это я так, про себя, - ответил я, плотно закрывая пластиковую крышку на початой на четверть банке. - Пойду подышу свежим воздухом, а то мутит слегка.
      Выйдя на улицу, я тут же позвонил из автомата Ольге и потребовал немедленной встречи.Ольга отвечала довольно холодно, но от встречи не отказалась и назначила мне встречу в "стекляшке" - кафетерии неподалеку от своего дома. Я взял за прилавком два заменявших кофе желудевых напитка (больше, как водится, ничего не было), и мы сели за удобный столик у окна, благо свободных мест было предостаточно.
      - Я слушаю тебя, - сказала Ольга, глядя в окно, за которым шло что-то непонятное: дождь - не дождь, снег - не снег.
      - Это я тебя слушаю, - сразу же перешел я в контратаку, = потому что хочу знать, почему ты бросила меня в невменяемом состоянии. Хорошо, что я упал в подъезде, а мог бы упасть на улице и насмерть замерзнуть!
      - Во-первых, ты вел себя как настоящий идиот, - удостоила меня, наконец-то, Ольга сердитым взглядом. - Во-вторых, я не привыкла, чтобы со мной обращались как со своим домашним животным, а ты меня будто за поводок дернул, когда брякнул свое дурацкое "пошли". В-третьих, ты не способен замерзнуть на улице, потому что слишком себя любишь. И в-четвертых, я тебя не бросила, а подобрала и доставила домой. Теперь ты доволен?
      - На чем же ты меня "доставила" и откуда узнала мой адрес? - не отступал я.
      - Твой адрес узнал Занзибаров через свой концерн - у него там есть круглосуточная информационная служба - и он же отвез тебя на своей "Ниве".
      - А ты зачем с ним поехала? - задал я в лоб вопрос, не забывая о том, что Занзибарова кто-то ждал, пока он распивал чаи.
      - Зачем-зачем, - смутилась Ольга, не ожидая от меня такой проницательности. - Просто я беспокоилась за тебя, хоть ты того и не стоишь. Понятно?
      - Мне непонятно, зачем нужно было рассказывать Занзибарову про шахматный клуб, - развивал я наступление. - И вообще, я не понимаю, как мог "сам-Занзибаров" опуститься до такой мелкой лжи?!
      - Он не опускался, - с улыбкой помотала головой Ольга, = просто я его просила представиться твоим напарником по шахматам, а он на самом деле оказался сопредседателем городского шахматного общества "Белый конь", представляешь!
      Даже удостоверение показал... И я должна тебе сказать, что Занзибаров гораздо честнее и добрее, чем ты думаешь.
      - Ого! - вырвалось у меня. - Теперь мне действительно все понятно: Занзибаров добрый и честный, а я злой и лживый. Он великий Мастер, а я - мессия-неудачник!
      В запале я хотел было залпом осушить стакан горячего желудевого "кофе", но вовремя опомнился.
      - Ты, кажется, не совсем еще протрезвел, - укоризненно сказала Ольга, поднимаясь из-за столика. - Не провожай меня.
      - Просто я уже успел опохмелиться по милости Занзибарова! = крикнул я через весь зал вслед уходящей Ольге.
      Нет, все же в одном Занзибаров прав: сдержаннее надо быть. Из-за своей проклятой несдержанности я не выпытал самого главного: что было потом, когда Занзибаров вышел из моей квартиры, в которой я спал мертвым сном, и сел за руль своей машины, в которой его ждала Ольга. Куда они поехали?.. Какой же я остолоп!
      * * *
      На следующий день, в понедельник, я окончательно протрезвел и твердо решил выйти изпартии: хватит с меня коммунистических экспериментов! Свой рабочий день я начал с того, что, не откладывая дела в долгий ящик, взял чистый лист бумаги и написал:
      "Секретарю первичной
      партийной организации
      Чертилову В.И.
      от члена КПСС с 1987 года
      Сизова С.Б.
      ЗАЯВЛЕНИЕ
      Прошу исключить меня из рядов КПСС в связи с тем, что я разуверился в коммунистических идеалах".
      Получилось гладко и красиво, но... какие там к черту идеалы! В коммунизм я искренне верил до десяти лет, пока при приеме в пионеры меня не вырвало от торжественного волнения; в комсомол я вступил за компанию, только потому, что все вступали; а заявление о вступлении в партию подал три года назад, когда решался вопрос о моем назначении старшим экономистом: надо было прикрыть себе зад. Скомкав лист, я достал новый и написал: "Прошу исключить меня из рядов КПСС в связи с тем, что я в нее вступал по расчету, а теперь она мне ничего не приносит, кроме вреда". Поставив дату и подпись, я подошел с этим своим заявлением к Чертилову, сидевшему в соседней комнате. Чертилов молча прочитал, не меняя обычного для себя безучастного выражения лица, и жестом пригласил выйти в коридор, а потом - на лестничную площадку, подальше от посторонних уш.
      - Ты что, старик, оп...енел?! - спросил он без особого выражения в голосе - все равно что "который час?", - прикуривая извлеченный из нагрудного кармана пиджака бычок.
      - А что такое? - на самом деле не понял я. - Чай, не первый выхожу: полорганизации уже разбежалось.
      - Нет, ты мне скажи, чего ты таким своим заявлением добиваешься? Честным хочешь быть? - Чертилов оглянулся в поисках пепельницы и, не найдя ее, стряхнул пепел в сложенную лодочкой ладонь. - А где твоя честность была, когда ты заявление на прием подавал?
      - Так я ведь и пишу: "по расчету", - удивился я тупости своего "партагеноссе".
      - Слушай, Сизов, мой тебе совет: не мути воду, - задушевно произнес Чертилов, делая резкую глубокую затяжку. - Порви ты свое заявление к ебеной матери, а если уж хочешь выйти, не плати взносы, и мы тебя через три месяца сами тихо-мирно исключим, без твоего даже участия. И деньги съэкономишь, и нервы.
      - Нет, через три месяца поздно будет, - покачал я головой.
      - Почему поздно? - спросил Чертилов с осторожным интересом.
      - Боюсь, коммунистов уже завтра начнут вешать, = доверительно сообщил я, похлопывая его по плечу.
      Чертилов хотел сбросить мою руку с плеча и высыпал из ладони на свой черный пиджак седую горстку пепла - прямо-таки шитый серебряным позументом эполет! Скривившись по поводу своей промашки, он собрался было стряхнуть пепел с плеча, но тут же опомнился: заложил руку за лацкан пиджака и застыл, не теряя собственного достоинства, в позе опального полководца. "Да-а, = посмеялся я про себя, - кто бы мог подумать, глядя со стороны, что Чертилов состоит в одной партиис Занзибаровым - уж и сокол!".
      * * *
      Не к добру я помянул в мыслях Занзибарова: вечером того же дня он вновь напомнил о своем существовании, и опять не сам, а через тещу.
      - Сегодня я видела в редакции Занзибарова, - сказала она за ужином. - Он просил вас зайти к нему.
      - Обоих? - задал я уточняющий вопрос, памятуя о том, что теща избегает употреблять в обращении ко мне местоимения второго лица: ни "ты", ни "вы".
      Алена тут же лягнула меня ногой под столом.
      - Лично вас, - поморщилась теща, делая вид, что обожгла язык горячим чаем.
      - С вещами? - продолжал я уточнять, не обращая внимания на аленины подстольные взбрыкивания.
      - Он хочет предложить вам работу.
      - За харчи, надеюсь...
      - Прекратите паясничать! Когда вы посерьезнеете? Тридцать лет, а все детство в жопе играет! - перешла наконец-то теща на свой привычный язык. - Я спать пошла, - она многозначительно глянула на Алену, округляя для выразительности глаза: мол, я ухожу, а ты потолкуй со своим муженьком, выправь крен в мозгах.
      - Ты тоже хочешь отправить меня на "занзи-барщину", как какого-то крепостного крестьянина? - прямо спросил я принявшую серьезный вид Алену, когда мы остались на кухне одни.
      - Не в этом дело, мон шер ами, - задумчиво проговорила она.
      - А в чем? В том, что у меня детство... играет?
      - Нет, - посмотрела она на меня грустными глазами.
      - Тогда не понимаю... И вообще, может, продолжим разговор в более удобной обстановке? -предложил я, зевая.
      - Нет, Серж, - не согласилась Алена на постельный исход переговоров. - Я хочу серьезно поговорить с тобой.
      - О чем? - искренне удивился я проникновенному тону жены.
      - Не о чем, а о ком... О тебе, - посмотрела она на меня в упор.
      - Ты уверена, что мне будет интересно? - засмеялся я, с трудом выдерживая ее пристальный взгляд.
      - Я понимаю, что тебе неприятен этот разговор, но я должна сказать...
      - Что именно?
      - Ты очень изменился за последнее время, и не в лучшую сторону. Иногда мне даже кажется, что тебя подменил кто-то злой. Я ведь помню, каким ты был, когда мы только поженились: ты был веселым, жизнерадостным, постоянно шутил... А теперь ты становишься все более циничным и... эти твои похабные шуточки! Нет, я тебя не обвиняю, я ведь понимаю, как тебе тяжело. Жизнь становится все жестче и жестче, и ты ожесточаешься вместе с ней, но тебе претит эта жестокость - ты добрый, я знаю - и тебе ничего не остается делать, как ершиться и выставлять колючки, чтобы защититься от агрессивности внешнего мира.
      - Пожалуй, ты права, - согласился я не без некоторого смущения, - но... причем тут, черт побери, Занзибаров со своей работой?! Думаешь, он меня перевоспитает?
      - Ты все прекрасно понимаешь, Серж, - ответила Алена с легкой укоризной в голосе. - Ты сам не заметил, как у тебя развилась плохая привычка представляться глупее, чем ты есть на самом деле. Ты ведь умный, ты умнее меня и не можешь не понимать, что все наши проблемы происходят от хронической бедности, которая с повышением цен грозит перейти в нищету.
      - Но мы и раньше были бедны, однако это не мешало нам быть "веселыми и жизнерадостными", -заметил я, тут же с досадой отмечая про себя, что Алена была права насчет плохой привычки.
      - Тогда мы воспринимали свою бедность как временное явление, - резонно возразила она. - Мы оба были полны молодого оптимизма и верили в наступление лучших времен. И потом, тогда можно было хоть что-то купить в магазине: то же мясо, яйца, молоко, хлеб... А теперь приходится либо унижаться, стоя в километровой очереди с талончиком в кулаке, либо идти на рынок, а там, сам знаешь, кило мяса - 30 рэ. Мы фактически стали еще беднее, а не сегодня-завтра, как говорят, - отмена госдотаций и повышение цен в два-три раза... Никакого просвета!
      Человек может переносить свою нищету без ущерба для психики год, два, три... но когда это длиться всю жизнь и нет никакой надежды на лучшее, он просто звереет!
      "Слова Занзибарова!" - воскликнул я про себя. - Воздух просто заражен его идеями".
      - Теперь до меня дошло, - сказал я, открывая форточку. = Занзибаров озолотит нас, и мы сразу воспрянем духом. Только кто тебе сказал, что он намерен положить мне министерский оклад?
      - Во-первых, в его концерне, как я слышала, простая уборщица получает 600 рубликов в месяц, - воодушевилась Алена, решив, что я дрогнул, - а во-вторых... надеюсь, у тебя нет иллюзий насчет истинных мотивов предложения Занзибарова...
      - Я так и думал! - стукнул я себя кулаком по лбу. = Занзибаров - педераст!
      - Он не педераст, а зоофил, потому что ты - осел! = неожиданно зло закричала Алена. - Ты все же вывел меня из себя и... и... ты просто дерьмо! Если бы не моя мама, Занзибаров никогда бы не пригласил к себе работать такого мудака как ты!
      - Наконец-то из твоих уст послышались искренние слова, = спокойно сказал я, радуясь окончанию тягостного разговора. = Спокойной ночи, дорогая.
      "Нет, все же Алена в чем-то права, - подумал я, укладываясь рядом с ней в постель. - Можно и не быть мессией, но если ты не мессия и к тому же нищий - это просто обидно!".
      - Ты права, - погладил я Алену по вздрагивающей от всхлипываний голове. - Обещаю тебе сходить к Занзибарову, только не хнычь.
      Наутро я, конечно, пожалел об этом своем обещании - уж больно противен мне был Занзибаров со своими великими идеями, = но все-таки решил зайти к нему. "Скажу, что вышел из партии, потому что считаю коммунистов мракобесами, - придумал я. - Ему в концерне, разумеется, не нужны идеологические противники, а совесть моя перед Аленой будет чиста: обещал сходить к Занзибарову - и сходил".
      На работе я полдня обдумывал, в каких именно словах и выражениях я выскажу Занзибарову все, что я думаю о его грандиозных планах спасения человечества и о нем самом, но в обеденный перерыв меня поймал по дороге в столовую Чертилов и, будто и не было вчерашнего разговора, сообщил, что позарез нужен недостающий человек на дежурство в ДНД. В другой раз я послал бы его вместе со своей дружиной на три незатейливых буквы, но теперь охотно согласился, радуясь неожиданной отсрочке встречи с Занзибаровым. А после обеда позвонила Алена:
      - Ты сегодня идешь... куда обещал?
      - Не получается, - вздохнул я. - Меня бросают на борьбу с преступностью - иду в ДНД.
      - Нашел предлог, - сказала Алена после некоторого молчания.
      - А что такое?
      - Кончай валять дурака, Серж, - строго ответила она. = Дружина начнется не раньше шести, а ты кончаешь работать в пять. У тебя есть целый час, так что сейчас же звони Леониду Георгиевичу и договаривайся о встрече.
      - Кому-кому? - удивленно переспросил я, впервые услышав имя Занзибарова. Я как-то совсем забыл, что у него должно быть имя и к тому же отчество: все Занзибаров да Занзибаров.
      - Я сейчас начну ругаться матом, - предупредила меня Алена.
      - Может, ты для начала скажешь мне номер его телефона?
      - Засунь два пальца в нагрудный карман пиджака... Засунул? А теперь вытаскивай плотный кусочек бумаги... Вытащил? Это визитная карточка Занзибарова. Желаю успеха. - бросила она трубку.
      Вот так. Не успел я продаться Занзибарову, как собственная жена перестала меня уважать, хоть сама того хотела. Говорит материнским тоном, трубку бросает... Но ладно, разберусь с Занзибаровым - займусь ее воспитанием! В таких вот чувствах я набрал номер Занзибарова. "Самого" на месте не оказалось - он был на заседании горсовета, - но сладкоголосая секретарша, не торопясь вешать трубку, переспросила:
      - Как вы говорите, ваша фамилия?
      - Си-зов.
      - Прекрасненько, - пропела она. - Леонид Георгич ждал вашего звонка и просил передать, чтобы вы зашли в любое время после пяти часов вечера.
      "Леонид Георгич ждал вашего звонка", - повторил я про себя, словно пробуя на зуб монету: уж больно фальшиво это прозвучало.
      - Как это в любое?! - поддел я секретаршу. - А если я приду после пяти, но в половине двенадцатого? Кстати, вы еще будете на месте в это время?
      - Я ухожу в шесть, - с едва заметным кокетством ответила она.
      - Тогда ждите меня с пяти до шести, хорошо?
      - Хорошо, - прошелестел в трубке умеренно-неофициальный смешок.
      Итак, в 5.25 вечера я зашел в занзибарский концерн, размещавшийся и впрямь в барских хоромах - в отделанной мрамором бетонной коробке, выстроенной для райкома партии. Коробку эту, прозванную в народе "кубиком Рудика" по имени бывшего секретаря райкома Рудольфа Иванова, начали строить еще при "архитекторе разрядки дорогом товарище Леониде Ильиче Брежневе" и достроили-таки весной этого года, но новоселья коммунисты района справить не успели: в горсовете стали обсуждать вопрос о национализации имущества КПСС, и Рудик спешно продал свой кубик Занзибарову... Продешевил, конечно: всего 50 миллионов взял с товарища по партии. Продешевил и поторопился, потому что вопрос о национализации после вмешательства Москвы замяли. Впрочем, вскоре Рудик сам осознал свою ошибку и скрылся со злополучными полста миллионами в неизвестном направлении, но это уже, как говорится, другая история.
      В президентской приемной меня ожидал маленький сюрприз: в сладкоголосой секретарше Занзибарова я узнал его "напаркетовку", стройную смазливую девчонку, которая на злосчастном дне рождения выплясывала перед своим творческим наставником "Ламбаду".
      - Мы с вами, кажется, где-то встречались, - улыбнулся я ей как старой знакомой. - Ваш театр переехал в новое здание? Что вы теперь репетируете, если не секрет?
      - "Десять дней, которые потрясут мир", - засмеялась она. А вы пришли записываться в нашу труппу?
      - Возьмете? - подмигнул я ей.
      - Думаю, да. У вас есть определенные способности: на последнем капустнике вы неплохо сыграли роль Сатина = бунтующего алкоголика.
      - Думаю, Казанова у меня выйдет лучше... Надеюсь, шефа еще нет? - спросил я заговорщическим полушепотом.
      - Ожидается с минуты на минуту, - смущенно откатилась она от меня на кресле на колесиках.
      - За минуту мы как раз успеем проиграть кульминационную сцену обольщения молодой графини, - хлопнул я в ладоши, явно переигрывая.
      - Боюсь, здесь не тот антураж, - поджала она ноги под кресло.
      За моей спиной ударилась об стену дверь, и в приемную влетел, руша на ходу пикантную мизансцену, сам президент Занзибаров.
      - А, это вы! - стукнул он меня кулаком по плечу, как давнего приятеля. - Уже успели затерроризировать Наташу? Ну, проходите, проходите... Наташенька, сваргань чайку, будь ласка!
      Занзибаров впихнул меня в свой кабинет и усадил в воздушно-мягкое кресло, а сам побежал к столу и схватил жалобно звякнувшую трубку телефона:
      - Всего один звонок, - затрещал он наборным диском. - По делу чрезвычайной важности... Егор Егорыч? Я только что оттуда... Плохо, очень плохо, хуже некуда! - вдохновенно прокричал он. - Белкина свалить не удалось, как мы ни дрались... Да, опять эти демократы-плутократы и центристы-пацифисты. Нет, Раков не выступал, молчал как рыба: в последний момент наделал в штаны. В кулуарах радикалы опять болтали о том, что хорошо бы вырезать коммунистов... Что вы говорите? Да, да, Егор Егорыч, проголосовали и приняли, здесь мы их переиграли, но радикалы, экстремисты и необольшевики грозятся в нарушение моратория на митинги и демонстрации устроить через десять дней свой стотысячный шабаш. Да, в субботу... Они явно хотят конфронтации, желательно для них - кровавой. Они крови хотят, чтобы потом тыкать нас носом в дерьмо, вы поняли меня, Егор Егорыч? Да, да, патронов ни в коем случае не выдавать, иначе мы сыграем им на руку. ОМОНовских головорезов запереть в казарме, не то они сгоряча таких дров наломают, что еще 72 года разгребать будем. Что? Нет, это я так... метафорично. Да, буду держать вас в курсе... Всего доброго! Бестолочь, -последнее слово Занзибаров сказал, разумеется, уже повесив трубку.
      - Как же это вы так неуважительно о своем партийном лидере? - съязвил я.
      - Бросьте, ерничать, Сергей, вы же умный парень и прекрасно все понимаете. Из Проскудина такой же лидер, как из меня = инфузория туфелька. Да, он честный человек и истинный патриот, но без моих мозгов он бы действовал только на руку коммунистофобам. Партии как никогда нужен мозг!
      - Ваш? - уточнил я.
      - Не только мой: время теоретиков-одиночек прошло = наступает эра коллективного разума. Для этого я и создал свой концерн, а все эти шальные миллионы - просто побочный продукт. У вас, друг мой, острый критический ум, и я хотел бы видеть вас в своей лаборатории идей.
      - Какую же роль вы отводите мне в своем политическом спектакле? - задал я Занзибарову вопрос - домашнюю заготовку.
      - Роль пристрастного критика. Вы - типичный представитель технической интеллигенции, а я питаю очень большие надежды на пролетариев умственного труда, поэтому мне небезынтересно знать, что думает о моих идеях эта категория.
      - Сколько вы мне будете платить за правду-матку о ваших мыслительных испражнениях? -не очень деликатно поинтересовался я.
      - А сколько вы хотите? - улыбчиво прищурился Занзибаров, и мне почудилось, будто онспрашивает: "Сколько ты хочешь, проститутка, чтобы я заплатил тебе за твою вонючую тещу?"
      - Десять тысяч, - ответил я, не моргнув глазом.
      - В год? - испытующе посмотрел он на меня.
      - В месяц.
      - Хорошо, что не в день, ха-ха-ха! - захохотал Занзибаров, хлопая себя по коленкам. - Ладно, договорились, приходите завтра к 9.30, я вам выделю кабинет.
      "Хер тебе, я приду!" - мысленно ответил я ему, но вслух сказал, по инерции доигрывая дурацкую роль:
      - До завтра, хозяин.
      - До завтра, до завтра, - мягко вытолкал меня Занзибаров из своего кабинета.
      "Идиот! - обругал я себя, выйдя из занзибарского ВТЭКа. = Совсем забыл сказать, что вышел из партии... да и вообще ничего не сказал из того, что собирался. Хотя, от Занзибарова все равно просто так не отговоришься: ему нужна моя теща, чтобы использовать ее газетенку в качестве рупора для своих великих идей, так что его ничем не прошибешь... А я и прошибать не буду, просто не пойду к нему больше, и всех-то дел! А с Аленой как-нибудь разберусь - она у меня отходчивая, долго злиться не умеет".
      На улице, тем временем, густо валил, как из разодранной перины, крупный мягкий снег; автобуса было ждать бесполезно = водители не любят ездить в такую погоду, - и мне пришлось пройти две остановки до опорного пункта милиции, где собиралась наша дружина. В общем, прибыл я на место сбора уже без чего-то там семь, когда все давно разошлись по постам.
      - Опаздываете, - бесстрастно констатировал милиционер, глядя не на меня, а на только что извлеченную из уха спичку.
      - Обещаю наверстать, - ответил я как бы виновато.
      - Пойдете в подкрепление к женщинам, - засунул он снова в ухо свое орудие, - на бульвар Клары Цеткиной.
      - И много их там?
      - Две штуки, - серьезно ответил он, поворачивая на несколько оборотов спичку.
      "Хорошо бы среди этих "двух штук" оказалась Ларек, подумалось мне. - С ней хоть поприкалываться можно, не то что с остальными кикиморами". И мне повезло: на бульваре я действительно встретил Ларька.
      - Ты здесь одна? - с ходу спросил я ее.
      - Как видишь, - мило шмыгнула она носиком, поправляя красную повязку на рукаве белого кроличьего полушубка. - Со мной сначала Митрофанская была, но она домой греться убежала, ей здесь рядом, а меня даже не пригласила, поганка, одну тут бросила.
      - Убежала - и хрен с ней, - не стал я скрывать своей радости, - вдвоем нам веселее будет, - подмигнул я Ларьку обоими глазами.
      - Слушай, - придвинулась она ко мне, понижая голос, - а что это за типчик с тобой притащился?
      - Какой еще "типчик"? - я оглянулся и увидел у газетного стенда метрах в десяти мужчину среднего роста в сером шерстяном пальто и фетровой шляпе со снежным сугробом на полях. - А, этот... это "хвост", - сказал я как бы безразлично, а про себя подумал: "Неужели, и правда "хвост"?! А если хвост, то кто приставил? Занзибаров? Инопланетяне? КГБ?"
      - Врешь, Сизов! - Ларек придвинулась ко мне почти вплотную, любопытно заглядывая в глаза.
      - Придется конспирироваться, Ларочка, - доверительно сообщил я ей.
      - А как? - расширила она глаза, возбуждаясь от любопытства.
      - Будем изображать влюбленную парочку, - я аккуратно взял Ларька за пушистые отвороты воротника и, притянув к себе, присосался к ее упруго-мягким губам.
      - У-у-у! - возмущенно загудела она полной грудью.
      - Что ты говоришь? - отпустил я ее губы.
      - У меня нос заложен, - отпихнула она меня, часто дыша. = Ты мне последний кислород перекрыл!
      - Тот тип еще стоит?
      - Стоит, - шмыгнула носиком Ларек, кладя мне подбородок на плечо и выглядывая из-за моей головы. - А почему за тобой следят? Что ты натворил?
      - На тебя можно положиться?
      - Это как? - рассмеялась Ларек.
      - В переносном смысле, - успокоил я ее.
      - Тогда можно.
      - Я участвую в подготовке терракта, - прошептал я ей на ушко, отстраняя от губ выбивающиеся из-под вязаной шапочки душистые локоны.
      - Вай! - вскрикнула Ларек.
      - Что, уже страшно?
      - Нет, пока только щекотно, - засмеялась она. - А что это за акт?
      - Твое любопытство может тебе дорого стоить, - предупредил я ее.
      - Ой-ой-ой, скажите пожалуйста, какая трогательная забота! А все же неприятно, что этот пенек на нас все время глазеет... Ы-ы-ы, - показала она "хвосту" язык.
      - Будем отрываться, - решительно сказал я.
      - Как?
      - Сейчас мы подойдем к "хвосту", и я сыграю с ним маленькую шутку, а когда закричу "ноги!" - беги за мной, поняла?
      - А что ты с ним сделаешь? - серьезно спросила Ларек.
      - Не беспокойся, убивать не стану, - обещал я ей.
      Я взял Ларька за руку, и мы направились в сторону "хвоста"; при нашем приближении он обошел газетный стенд и спрятался за вчерашним номером "Правды" - мне только это и нужно было: почти поравнявшись со стендом, я резко пнул ногой облепленную снегом одинокую березку и, крикнув "ноги!", дернул Ларька за руку. Вдогонку нам послышался шуршащий шумок снежного обвала... Проехав с разбегу по заледеневшей луже, мы выскочили с бульвара и устремились в арку ближайшей подворотни, а потом дворами, дворами - и очутились на параллельной бульвару улице. Ларек хотела было остановиться, но я потащил ее к ближайшей телефонной будке. Там мы присели и, спрятавшись за глухой нижней половиной стенки, стали осторожно наблюдать через застекленную верхнюю половину. Буквально через несколько секунд из подворотни выбежало на тротуар, преследуемое громким собачьим лаем, забавное существо в белых снежных перьях: ни дать ни взять - пингвин-альбинос. Существо завертелось, оглядываясь по сторонам, но тут на него с рычанием набросился преследовавший диковинную дичь рыжий дворовый пес, и оно, коротко взмахнув крыльями-руками, пролетело, теряя на ветру перья, мимо нашей будки. "Отстань, сука!" - послышалось сквозь лай прощальное курлыканье.
      - Можете дышать, - разжал я рот Ларьку, которая захлебывалась смехом.
      - Ой, мамочки! - повисла она на мне, обессилевшая от хохота.
      - Присядьте - вам будет легче, - усадил я ее на заснеженную скамейку возле трамвайнойостановки.
      - Слушай, - сказала она, вытирая перчаткой слезы, - а кто это был?
      - Как кто?! Я же тебе сказал, - недоуменно пожал я плечами.
      - А если серьезно?
      - Ну... если серьезно, то я думал, что это твой тайный воздыхатель.
      - Нафиг-нафиг, с меня и явных хватает!
      - А меня ты к каким относишь: к тайным или явным?
      - А ты воздыхаешь? - моргнула Ларек своими длинными ресницами.
      - Еще как! - я засунул руку под ее полушубок, нащупывая грудь.
      - Ты что, с ума сошел? - мягко сказала Ларек, не шевелясь.
      - А что? - удивился я.
      - Не на остановке же...
      - Зайдем в подъезд? - предложил я.
      - Отряхни, - повернулась она ко мне заснеженным задом, поднявшись со скамейки. - Все? А теперь одерни, а то любить не будут.
      Я одернул, и мы зашли в подъезд ближайшего дома. Там мы поднялись на лестничную площадку между последним и предпоследним этажами, и, прижав Ларька к окну, я расстегнул на ней полушубок и запустил руки под кофточку.