– Мои паненки, – подала наконец голос пани председательница, поднимаясь из-за письменного стола. – Мне думается, что будет лучше для вас, если мы возобновим наш обычай вслух прочитывать написанные вами сочинения. Итак, – голос графини начал звучать жестко, повелительно, – в связи с несчастной историей Людвики, я хочу, чтобы вы обдумали вопрос: «Какой должна быть Молодая полька». Или, короче говоря, – «Идеал Молодой польки». Обращаю при этом ваше внимание на то, что слово «Молодая» должно писаться с большой буквы, поскольку это придает ему особенно глубокое значение. Тема, которую вы должны будете подготовить к следующему месяцу, называется «Милосердие». Я не хочу давать вам никаких указаний. Пишите так, как подсказывает сердце. А теперь – несколько слов о другом деле. Ученицы из заведения сестер уршулянок[49] дают представление под названием «Фабиола». Действие в нем происходит во времена императора Диоклетиана, в период ожесточеннейшего преследования христиан. Полагая, что вас это заинтересует, я купила несколько билетов на представление, которое состоится в воскресенье. Было бы очень хорошо, если бы вы пошли на него всей группой. Билеты у меня с собой. Может быть, Луция займется их раздачей?

Девушки поглядывали одна на другую. Что-то ни одна из них не проявляла радости по поводу сделанного председательницей предложения. Наконец Луция промолвила:

– На это воскресенье у нас был другой план.

Кристина взглянула на нее с недоумением:

– А именно?

– Поездка по железной дороге и посещение Тенчинка. Билеты на поезд у нас уже есть.

– Я ничего не знала об этом. Само собой разумеется, раз вы предпочитаете поездку на поезде, то представление отпадает.

Всем сделалось как-то не по себе. Клубистки смотрели на Луцию, словно ожидая, чтобы она уладила дело.

– Может быть, присутствующие здесь девушки сами скажут, что они предпочитают? – предложила Луция.

Под шум перешептываний, бросая неуверенные взгляды в сторону председательницы, девушки поочередно проголосовали. Результат голосования поразил меня. Тенчинек прошел большинством голосов! И только четыре голоса – в том числе и Аниели – было подано за «Фабиолу».

Клубистки были возбуждены, будто они выиграли какое-то очень серьезное и трудное дело в суде. Председательница старалась казаться равнодушной. Когда мы выходили с Луцией из зала, она сделала вид, что не заметила наших поклонов.

Едва переступили мы порог клуба, как я схватила Луцию за руку:

– Почему ваша председательница сказала о Людвике: «несчастная история»?…

– Людвика лежит в больнице.

– А что с нею?

– Покушалась на самоубийство…

Я приостановилась, изумленная, и непонимающе смотрела на Луцию. Людвика? Самоубийство? Не может быть! Ведь она была так красива! С какой умной усмешкой преподносила она Луции урок жизни! На кой же пес нужны тогда цинизм и бахвальство, которые она так расхваливала? Ведь они должны, по ее словам, принести успех и счастье. Почему же за такой уверенностью последовал такой отчаянный шаг? И вдруг меня молнией осенила мысль об аптекаре.

– Она… ожидала ребеночка? – краснея, спросила я Луцию.

– Ну вот еще! И что это тебе пришло в голову?

Так я ничего и не разузнала. А тяжело больную Людвику взяли родные, Я навсегда запомнила ее такой, какою видела в тот вечер на Плянтах,[50] запомнила ее светлое лицо с огромными блестящими глазами, выглядывающее из-за поднятого ворота плаща. Запомнились мне и ее небрежные, проникнутые горечью слова, брошенные в темноту ночи: «С тех пор как я, вместо академии, пошла мыть посуду в аптеку, человек стал для меня карликом. Надменным, когда он богат, и пресмыкающимся, когда беден».

Однако я не была уверена в том, что Людвика права. А может быть, она и сама делала только вид, что так уверена в своих взглядах?

После этого случая Луция стала еще более замкнутой и скрытной.

Что угодно могла я ожидать, только не это. Через неделю после случая с Людвикой в наше жилище ворвалась Аниеля, чем-то необычайно взбудораженная, и, едва переступив порог, сердито затараторила:

– Слушай, Луция, я тебя по-дружески предостерегаю: ты не воюй с кашей председательницей!

Луция посмотрела на нее с удивлением:

– Я воюю?

– Мы же видим!

– «Мы» – это значит кто?

– Ну, Зуля, Казька, я, Целинка…

– Зуля и Казя всегда повторяют чужие мнения. В данном случае, видимо, твои. А Целинка способна только льстить. В остальном же она безнадежно глупа.

– Пусть будет так. Но зато у нее больше ловкости, чем у тебя. Я тебя по дружбе предостерегаю: ты лучше с Кристиной не конфликтуй.

– Но пойми ты…

– Не перебивай! Всё, что делает она, ты критикуешь. Никогда ни о чем не спрашиваешь ее, ни в чем не советуешься. Будто ты умнее всех. Ты могла, конечно, проводить эти беседы о краковской земле, и о культуре, и пес знает о чем! Могла устраивать дискуссии о книжках, но следовало бы ведь предварительно спрашивать Кристину, нравится ли ей это. А ты сразу – бух! «Предлагаю посвятить сегодняшний вечер чтению фрагментов из книги «Девушки с Новолипок». И – трах! бах! – вытаскиваешь уже книжку. Словно тебя вовсе и не касается, что за письменным столом сидит Кристина и слушает. Как будто ты совсем стыд потеряла. Ведь это же всё ее оскорбляет! Понимаешь? И я совсем не удивляюсь, что она отменила твои беседы. Или с этими народными картинками! И что тебе в голову пришло? Верно, конечно, что те японки были совсем некрасивы и даже испачканы мухами, но зачем всё-таки понадобилось тебе сразу же сдирать их со стен? Ты, видимо, не знала, что их пожертвовала клубу одна из подруг Кристины?

– Знала, и именно потому…

Но Аниеля не дала ей докончить.

– Ну вот, видишь! Знала и всё же содрала, чтобы повесить на их место свою мазню. И стоило тебе надрываться! Всё равно Кристина велела снять твои картинки и повесить на их место что-нибудь другое. Ты напрасно только тратила свои деньги на краски…

– Слушай, Аниелька…

– Подожди, дай кончу! Я пришла к тебе по доброте своей, потому что мне жаль тебя. Коль будешь и дальше так мудрить, то восстановишь против себя председательницу. А к чему тебе это? Ох, Луция, Луция! Если бы я умела и знала столько, сколько ты, я бы уж сообразила, что и как лучше устроить. Что тебе стоит быть хотя бы чуть-чуть более податливой, научиться хоть немного притворяться? Тогда и Кристина станет довольна, и ты на этом деле выгадаешь. А ты во весь голос болтаешь, смеешься над тем, что «Кружок молодых полек» пропагандирует немецкие романы, «Рыцаря непорочной»,[51] от всего отворачиваешь нос. Но Кристина ведь тоже не глухая – она всё слышит. И я совсем не удивляюсь, что она велела тебе забрать вязальные спицы домой, а девчатам дала для вышивания церковное покрывало. В конце концов она руководительница кружка…

Аниеля закашлялась, и Луция еще раз потрясла ее за руку:

– Ну, хватит! Я вижу, что магазин «Модная пани» перекроил тебя на свой фасон. И я теперь понимаю, почему ты так настойчиво увиваешься за Кристиной.

– А ты, дуреха, может быть, думаешь, что за тобой будут увиваться девчата?

– Может, и будут.

– Как бы не так! Была у нас уже одна такая – Людвика. Подумай, чтобы и тебе не пришлось кончить так, как ей…

Луция побледнела, а Аниеля, сообразив, что переборщила, испуганно пробормотала:

– Да это я так просто, от доброго сердца…

Появилась мать, и беседа прервалась. Аниеля попрощалась и быстро вышла.

«Ну, теперь Аниеля не скоро у нас появится», – размышляла я на другой день, сидя возле окна. В помещении не было никого: Луция, как обычно, еще рано утром ушла в свою лавку; мать выстаивала на какой-то улице города, стараясь продать свои рукодельные вещички, а отчим переминался с ноги на ногу в одной из бесчисленных очередей безработных.

Подперев голову руками, я думала о странных превращениях Аниели. Она казалась мне такой хорошей, предупредительной, сердечной в отношении к Луции. И всё это было, оказывается, для того, чтобы посильнее задеть ее за живое. Весь вечер после Аниелиного визита Луция была сама не своя. Я догадывалась, что в глубине сердца она вновь и вновь переживает оскорбительные слова Аниели. Но почему Луция не отшила ее тогда так, чтобы у нее душа в пятки ушла?!

Подбирая мысленно самые резкие, самые ехидные слова, которыми можно было бы наповал сразить Аниелю, я безразлично смотрела на автомобиль-такси, который трясся по ухабам на середине улицы. Он остановился перед нашим домом, из него выскочила Аниеля. Не успела я еще прийти в себя от удивления, как она уже выросла на пороге нашей квартиры.

– Луция в лавке?

– Да. А что?

– Мы возвращаемся с пани Кристиной из Старой Ольши и должны сейчас ехать на Вечистую улицу к одной подопечной больной. А ведь где-то на Вечистой работает Луция. Я хотела предупредить ее, чтобы она непременно пришла сегодня вечером в клуб. Специально приглашенный фотограф будет делать снимки клубисток для альбома-памятки. Где же находится та лавка?

Меня тотчас же соблазнила открывшаяся так неожиданно перспектива проехать на такси, навестить Луцию в лавке и увидеть ее изумленное лицо.

– Не помню номера, – соврала я. – Могу поехать с вами и показать.

Очень довольная, сидела я рядом с шофером. Такси то и дело подскакивало на бесчисленных выбоинах, которыми славятся все дороги предместий большого города.

– Как называется лавка, где работает твоя сестра? – спросила графиня, наклоняясь ко мне.

– «Базар колониальных товаров», проше пани.

– Милое название, – заметила она с улыбкой. – Оно вызывает приятные ассоциации. Я сама очень люблю запахи, которые царят внутри таких базаров. Аромат жареного кофе, апельсинов, корицы. В таком приятном окружении и работать-то приятно. Луция, наверно, довольна?

– О, это вот здесь, проше пани! – крикнула я, показывая вывеску.

Мы вылезли из такси и направились к лавке. В маленьком темном помещении стоял отвратительный, терпкий запах, который испускали бочки с капустой и корзины с овощами. За прилавком дремала толстая баба. Какая-то босая девчонка мыла пол. Склонившись над ведром, она выжимала грязную тряпку. Струйки воды, сбегая по рукам, образовывали темные полоски. Услышав, что кто-то пришел, босоногая девчонка откинула закрывавшие ей лицо волосы и со вздохом облегчения распрямила спину.

– Матерь божия! Да это – Луция!..

В ответ на этот крик, непроизвольно изданный Аниелей, Луция вздрогнула и выронила из рук тряпку. Но тотчас же быстро нагнулась за нею, взяла ведро и, кивнув нам головой, пошла в глубь помещения. На каменном полу остались следы мокрых босых ног.

Из состояния остолбенения меня вывел энергичный голос графини:

– Может быть, пани мне скажет, что делает здесь эта паненка, которая только что вышла?

– А прислуживает, – благодушно ответила толстуха поднимаясь со стула и присматриваясь к элегантной даме!

– А пани что, ищет себе прислугу? Ну, с этой девчонки пани много бы не взяла. В костях слаба. Едва товар с рынка принесет – и только. А уж для того, чтобы картофель сгрузить с телеги, приходится парня нанимать. Да и прихоти свои имеет. По целым дням губ не разжимает. Бывали у меня и получше, чем она, – с аттестатом зрелости да с высшим образованием, а меньше вытворяли. Только то и хорошо, что добросовестная, честная. Я ее по-разному проверяла. Даже на яблоки не позарилась. А такая капризная, что ой-ой. Угостишь ее булкой – так ни за что не возьмет. Желудок у нее высох, что ли? Худоба страшная.

Кристина с минуту стояла возле прилавка, морща лицо и сурово поджав губы. Я и Аниеля, затаив дыхание, ожидали, какое она примет решение.

– Так. До свидания! – сказала наконец она коротко и, кивнув головой торговке, решительным шагом направилась к выходу.

Мы последовали за нею.

В автомашине Аниеля неожиданно разразилась горячим потоком слов:

– И что это за мерзкая баба! Сперва она ищет практикантку, чтобы потом сделать из нее прислужницу. Луция не заработает у такой больше чем сорок злотых в месяц. И еще переносить за это грубые прихоти лавочников. Боже милостивый, что это за судьба! Луция должна в школу ходить, а не полы мыть у торговки!

Дрожа от напряжения, я смотрела то на раскрасневшееся от возбуждения лицо Аниельки, которое казалось мне в этот момент лицом ангела, то на лицо пани Кристины, которая сидела закусив губы.

Ласково, спокойно, как полагается настоящей благовоспитанной даме, с задумчивостью во взгляде, пани Кристина наконец заговорила:

– Ты думаешь, Аниелька, что я желаю ей добра меньше, чем ты?

Я проглотила слюну и еще плотнее сжала вспотевшие ладони. Наконец-то! Наконец и пани председательницу задело за живое то, что она увидела в лавке!

– Допустим, что Луция будет послана на учебу, – тянула дальше Кристина, – деньги на это могли бы сыскаться…

«О, так, так! – мысленно молилась я. – Деньги на это могли бы сыскаться!»

– Луция получит образование…

«Вот именно!» – подумала я с восторгом и, совершенно счастливая, впилась глазами в доброе лицо графини.

– …может быть, даже высшее. Ну, а что дальше? Увеличит собой ряды нашей безработной интеллигенции? На общество будет взвалена еще одна лишняя тяжесть…

Я тут же представила себе «общество», сгибающееся под тяжестью миниатюрной Луции, как угольщик под своей ношей, и сама же смутилась.

– …Ненужный балласт для общества – таков будет единственный результат многих лет труда и больших расходов, хотя не о них, конечно, речь. Работа в лавчонке, разумеется, имеет свои неприятные стороны, но на это нужно смотреть как на явление временное, которое, возможно, окажет даже положительное влияние на чрезмерно впечатлительную Луцию…

Услышав эти слова, я подумала вдруг о том, что мудрая Кристина, наверно, права. Разве не было излишней щепетильностью со стороны Луции то, что она не брала булочек, которыми угощала ее торговка?

– …непрерывная работа, определенные трудности условий жизни, встречи с людьми, враждебно относящимися к обществу, но не лишенными здравых суждений, – всё это такие вещи, которыми нельзя пренебрегать. Общественное и воспитательное значение таких, казалось бы, совсем незначительных фактов, как практические навыки, на самом деле велико, и об этом надо помнить. Эти практические навыки принесут ей несравненно больше пользы, чем какой бы то ни было факультет. Да и вот еще вопрос: не обманываем ли мы себя насчет необыкновенных способностей Луции?… И потом… Потом, кстати, еще один важный вопрос: если Луция останется тем, кто она есть, то избежит неприятности, на которую обрекло бы ее положение выскочки в совершенно чуждой ей среде.

Графиня умолкла, а я, ошеломленная, глазела на нее. Всё, что говорила он, звучало так благоразумно, так убедительно. Лицо ее, раскрасневшееся от возбуждения, выглядело очень симпатичным, приветливым и внушало доверие. Приговор, который навсегда привязывал Луцию к половой тряпке и клубу, был произнесен таким благожелательным, таким ласковым голосом!

Пани Кристина легко вздохнула (словно после сильного переутомления) и, прикрыв глаза, оперлась головой о подушку сиденья. В этот момент мне вспомнилась фигура Луции, согнувшейся в три погибели над мокрым полом, босой с прилипшими к вспотевшему лбу прядями волос.

Но как не верить словам пани Кристины!

Я подумала, что общество, о котором она говорила, – это какое-то свирепое существо, и почувствовала страх перед хрупкой, изящной пани Кристиной, которая сообщила мне любопытные сведения о железных законах этого общества. Бог знает, сколько еще подобных законов крылось в ее очаровательной головке?!

С беспокойством посмотрела я на Аниелю. Забившись в угол машины, она хмуро молчала, опустив глаза. Я тоже не обмолвилась больше ни единым словом до конца поездки.

После возвращения домой у меня появилось желание рассказать обо всем Луции. Ждать ее мне пришлось долго. Она пришла поздно вечером в сопровождении Стефана.

Слыша в коридоре их возбужденные голоса, я подумала: ну, снова будут ссориться…

О Стефане я знала только то, что он учился раньше в Академии изящных искусств, но из-за недостатка средств вынужден был покинуть ее. Он стал шофером. Поскольку такси, на котором он работал, принадлежало его другу, Стефан иногда брал нас по воскресеньям на загородную прогулку. Мне он совсем не нравился, потому что был, на мой взгляд, слишком тощий. Хотя Луция, видно, была иного мнения. Во всяком случае, однажды вечером я застала их целующимися в сенях. С того момента я с нетерпением ожидала, когда же Луция объявит о своем намерении обручиться со Стефаном.

Они вошли в комнату. Стефан сказал со злостью:

– Я хочу, чтобы мы кончили наш разговор. Скажи только, решилась ты окончательно или нет?

– Сними плащ, сядь.

Стефан снял плащ и сел, однако стакан чая, который поставила перед ним Луция, отодвинул в сторону.

– Нельзя так дальше. Ни разу ты не ответила мне по-человечески.

Луция многозначительно посмотрела в мою сторону, но я с абсолютно безразличным выражением лица отвернулась к окну и из-за занавески прислушивалась к беседе сидящих за столом.

– Ну хорошо. Могу сказать тебе, – решительным тоном ответила Луция.

Стефан словно испугался этого ответа и хотел уже отдалить от себя то, чего еще минуту назад так упорно добивался. Он предложил неуверенно:

– Может быть, хочешь посмотреть эти репродукции? Ведь ты, кажется, любишь Фалата? У меня есть здесь его зимние пейзажи.

– Люблю, – ответила Луция взволнованным голосом.

«Ах, да ведь он же объясняется ей в любви, а она хочет смотреть Фалата», – подумала я с восхищением. Чуть отодвинув занавеску, я стрельнула глазами в сторону Луции.

Она сидела, склонившись над лежащим на столе рисунком. Щеки ее раскраснелись, темные волосы красиво оттеняли белый, гладкий лоб, и была она в это мгновение удивительно красива.

– Ну, так скажи, что ты хотела сказать, – заявил неожиданно Стефан, устремив на нее, как и я, свой восторженный взгляд.

Медленно переворачивая листы с рисунками, она ответила:

– Бедняки не имеют права ни создавать семьи, ни иметь детей. Они обязаны жить и умирать одинокими.

«Как бы не так, – подумала я. – Именно бедняки-то всегда и имеют кучу детей… Луция очень мило выглядела бы с таким младенцем, как наша Иза». И я навострила уши, с любопытством ожидая, что ответит Стефан. А Стефан молчал. Он долго блуждал глазами по ее лицу. Было видно, что он не может ни оторвать от нее своего горящего взгляда, ни что-либо произнести. Мне стало жаль его, однако я тут же припомнила, что он никогда не обращал на меня внимания, и чувство жалости моментально исчезло.

Затянувшееся молчание прервала Луция.

– Может быть, что-нибудь перекусишь? Тогда я быстро подогрею.

– Ты очень предупредительна. Благодарю.

Оба поднялись и одновременно взглянули друг на друга. Луция побледнела, а у Стефана был вид самого несчастного человека на земле. Он взял со стола рисунок и спрятал его в портфель.

– Этот пейзаж очень хорош, – сказала Луция.

Стефан поцеловал ей руку и вышел.

В этот вечер я не нашла в себе отваги говорить с Луцией о нашем посещении лавки. Когда мы улеглись спать, я будто невзначай дотронулась до ее щеки. Она была суха и холодна. Луция не спала. Устремив взгляд на мутный свет уличного фонаря, она лежала неподвижно, дыхание у нее было коротким и едва слышным. В эту ночь я просыпалась несколько раз и неизменно видела Луцию бодрствующей; она лежала с широко открытыми глазами.

В течение нескольких последующих дней я всё выжидала момента, когда можно будет начать с Луцией разговор о нашем визите в ее лавку. Один из вечеров, когда Луция вернулась из лавки колониальных товаров раньше, чем обычно, показался мне наиболее подходящим для подобного разговора.

– Слушай, – начала я издалека, – мне бы хотелось с тобой поговорить…

– О чем?

– Да ты сказала как-то, что пани Кристина поэтична…

– Конечно! И при всей своей поэтичности она имеет совершенно здравый рассудок. Мама, – обратилась она к матери, – я попрошу не будить меня завтра так рано. Я не пойду в лавку.

– У тебя выходной день?

– Нет. Я отказалась от работы.

Я проглотила слюну, будучи не в состоянии что-либо сказать, а мать только покачала головой. Последние недели у нас в доме становилось всё хуже и хуже, несмотря на то, что Луция отдавала матери все свои деньги. Беда вылезала из каждого угла. Мы по уши увязли в долгах, и трудно было предположить, что же будем мы есть, когда в лавке откажут нам в кредите.

Луция, поняв ход наших мыслей, быстро разъяснила:

– С помощью одной из подруг я получила место бонны[52] у очень зажиточных людей. Содержание за их счет и жалование – пятьдесят злотых.

Полное содержание! И я и мать посмотрели на Луцию с недоверием: слишком великолепно было то, о чем она сказала.

– Да, да, – весело подтвердила Луция еще раз, – содержание и неплохое жалованье. Правда, ребенок, говорят, с тяжелым характером, а госпожа – слишком требовательна. Но ничего, как-нибудь выдержу.

Поскольку судьба наша резко менялась, я посчитала излишним передавать Луции всё то, что слышала от пани Кристины.

Итак, Луция стала бонной. Выполняя мою просьбу, она ежедневно информировала меня о том, что ела на обед у своей благодетельницы.

– Сегодня были раковый суп, поросенок в сметане и апельсины. Шоколад со сливками, лосось по-испански, швейцарский сыр и пирожные с кремом.

Я с восторгом и некоторым недоверием покрутила головой: почему все эти роскошные вещи без следа исчезают в ее желудке, не принося полноты ее фигуре? Скорее даже наоборот: с того времени, как Луция поступила на новое место, она похудела еще больше.

«Интересно, что было у нее сегодня на обед? Может быть, жидкий шоколад и поросенок в сметане или еще что-нибудь?» – размышляла я, поднимаясь по лестнице элегантной виллы, чтобы передать Луции повестку, извещавшую об очередном собрании «Клуба молодых полек». Я уже готова была нажать на кнопку звонка, когда из глубины виллы до меня долетел детский плач и истерический женский крик:

– Пани не подходит нам! Я имею право требовать, чтобы мои распоряжения выполнялись точно!

Дрожащим, испуганным голосом Луция пыталась что-то объяснить. Но он звучал приглушенно, так что я не могла ничего разобрать, а потом его вновь перекрыл взрыв истерического вопля:

– У пани претензии не по ее положению. Где это видано, чтобы панна из бедной семьи…

Окончания фразы я не уловила, так как меня отогнали от двери чьи-то быстрые шаги, послышавшиеся в передней. Я сбежала по лестнице вниз и, приостановившись, чтобы перевести дух, подумала с сожалением: «Наверняка ей теперь больше уж не дадут поросенка в сметане…»

– Луцию уволили, – выпалила я новость, еще не перешагнув даже порог нашего жилища.

Мать удивленно посмотрела на меня:

– Боже милостивый! А что же такое она натворила?

– Не знаю. Та пани сказала, что Луция не подходит к их дому.

Мать опустилась на край кровати и, сложив руки на коленях, сокрушенно кивала головой в такт произносимым словам:

– Так, так. Этого-то я и боялась. Когда ты беден, то вынужден гнуть без конца спину и молча глотать горькие пилюли. А она на это не способна. Вот почему она такая несчастливая и никогда счастливой не будет. Бедняк не имеет права на то, чтобы уважали его честь и достоинство. Ему не положено иметь самолюбие… Да, какая страшная насмешка судьбы: родить детей, дрожать за их жизнь, а когда они вырастут, видеть, как попирают их люди…

– Ой! Смотрите! – вскрикнула я. – Луция идет. А с нею – этот перекупщик шарфиков!

Оба вошли в комнату. Перекупщик, видно, кончал деловой разговор:

– Решайтесь. У меня мало времени. Даю семьдесят грошей за шарфик. У меня есть много кандидатов на ваше место, но я предпочитаю всё же, чтобы пани имела возможность заработать.

В конце концов они сошлись на старой цене: восемьдесят грошей за шарфик. И вот на нашем столе вновь появились деревянные пяльцы. Каждое утро Луция опять ползала на коленях по полу, сортируя свалявшиеся, неприятно пахнущие клоки шерсти.

Однажды, когда я сидела у окна и смотрела на пожелтевшие капустные поля, над которыми летали блестящие паутинки бабьего лета, в дверь постучали. Увидев на пороге Аниелю, я очень удивилась. Последние недели она не показывалась у нас. Стараясь продемонстрировать свою вежливость, я подала ей стул и налила чашку чая.

– Ну, наконец-то я сама взялась за дело Луции, – самодовольно сообщила Аниеля, энергично размешивая ложкой сахар.

– Она уже не бонна, – пояснила я. – Мы снова делаем шарфики.

– Ну, конечно! Эта девушка, я чувствую, пропадет в жизни. Ведь она согласилась пойти работать бонной без всякого содержания, лишь бы только получать большее жалованье…

– Подожди! Как же так?! Ведь она сама мне говорила: раковый суп, поросенок в сметане и что-то там еще… Ах да! Апельсины!

– Тере, фере, куку![53] Она выходила днем на Плянты, съедала там какую-нибудь булочку с сыром – и всё. И до самого вечера больше ничего.

Я недоверчиво посмотрела на Аниелю.

– Так, так. Я это хорошо знаю, потому что мы часто встречались с ней на Плянтах, где она просиживала на скамеечке весь свой обеденный перерыв. Копила деньги на туфли. Однако ничего у нее из этого не выйдет. Нет у нее в деньгах ловкости.

– А что же она могла бы сделать? – спросила я с любопытством.

– То, что я за нее сделала! Подалась с просьбой к нашей председательнице! Так-то вот надо в жизни устраиваться…

Я в знак согласия кивнула головой. Аниеля хлебнула несколько глотков чаю и, отставляя стакан в сторону, начала хвастливо:

– Я знаю, как надо браться за дело. В совершенно вежливой форме я обратила внимание пани председательницы на то, что Луция сильно исхудала, осунулась и наверняка схватит чахотку. А Луция совершенно незаслуженно сторонится меня. Но ведь я вся – на ее стороне. Временами я вынуждена бываю даже покричать на нее, потому что мне ее жаль: такая она глупая. Я пыталась поговорить с нею в клубе…

– Так она ходит еще в клуб?

– Ходит. Раз в год по обещанию. Хотела устроить в клубе революцию, чтобы на новых началах организовать наш кружок, но, когда дело дошло до разговора с председательницей, все девчата пошли на попятную. И они правы. Что изменится от того, как будет выглядеть наш кружок? Ничего! Кто из девчат гнул тяжко спину, тот и дальше будет гнуть. Луция повздорила с Кристиной из-за того, что вместо вязания девчата занимаются вышиванием церковного покрывала. Вот вам! Было из-за чего шум поднимать! Человек должен уметь отказываться от своего «я» даже в более важных вопросах и сидеть смирно. А Кристина, несмотря ни на что, хочет оказать Луции помощь. Видишь, какая она добрая, деликатная. Ни одного слова упрека, хотя Луция испортила ей немало крови. Как только я сказала ей, что Луцию надо куда-нибудь пристроить, а то девушка окончательно выбьется из сил, она сразу же горячо приняла это к сердцу. Подобрать Луции место было очень трудно. Сегодня панны с большим образованием не знают, чем заняться. Всюду увольнения, снижения зарплаты, очереди безработных. К счастью, у тетки Кристины ушла гардеробщица. Ну, а Луция от этого только в выигрыше! Там нужен как раз человек интеллигентный, с хорошими манерами, из религиозной семьи и некапризный. А работа чепуховая: Луция будет прислуживать старухе во время еды, заботиться о ее гардеробе, стелить постель да вытирать пыль. Ну, надо будет еще погулять с собачками, выполнить кое-какие поручения в городе или отправить письмо по почте. Как видишь, сущие пустяки. Но она получит жалованье, содержание и подарки к праздникам – что-либо из белья или одежды. Главное, чтобы она сумела завоевать симпатию старухи. Кристина, правда, говорила, что старушка немного капризна и, как все горбатые, любит позлиться. Но уж зато коль она полюбит Луцию, то может оставить ее при себе навсегда.

– А что же Луция? Как ты думаешь, согласится она на это?

Аниеля посмотрела на меня как на сумасшедшую:

– Согласится ли?! Да кто бы в такие времена не согласился? А? Будет жить, как у Христа за пазухой. Еще, глядишь, старуха замуж ее выдаст за какого-нибудь управляющего имением и приданое ей даст. Луция должна быть счастлива, что мы ее так великолепно пристроили к месту… Да, вот еще что! Кристина сказала, что Луция не будет иметь права уйти оттуда раньше, чем по истечении восьми месяцев. Такое условие поставила старуха. Она не любит частых перемен и новых лиц.

Аниеля встала из-за стола, утерла платком губы.

– Благодарю за чай. Я потом еще зайду.

Она попрощалась со мной и вышла.

С того самого дня я назойливо, ежедневно приставала к Луции:

– Ну что, пойдешь к той капризной графине?

В ответ Луция только поводила плечами. Мать, пораженная ее катастрофической худобой, говорила несмело:

– Взгляни в зеркало, как ты выглядишь. Исхудала, зачахла. Приближается зима, а у тебя нет ни пальто, ни туфель. – Видя на лице Луции немой протест, она заканчивала с отчаянием в голосе: – В конце концов, делай как знаешь. Я не буду тебя уговаривать. А то станешь потом упрекать, что я толкнула тебя на эту службу.

Аниеля предприняла самый настоящий штурм. Почти каждый день она влетала в нашу комнату и, наскоро поздоровавшись, начинала тут же тараторить:

– Ну и как? Решилась ты наконец или нет? Можно подумать, что тебе предлагают бог знает какое унизительное дело! А между тем эта работа такая же, как любая другая, только что более денежная, чем эти проклятые шарфики. Кристину начинает уже одолевать нетерпение. Я вру ей как только могу, лишь бы только удержать это место за тобой. А ты всё еще раздумываешь да крутишь носом. Крути, крути! Придет зима, посмотрим тогда, что ты запоешь.