Он предлагает всем средства освободиться, напиться из внутреннего источника, участвовать в радости всеобщего бытия, – которое заключено в каждом и которое является богом, – не идя против самой Природы, не уродуя, не насилуя ее и в особенности не причиняя вреда даже одному волосу тех, кто от них зависит.[262] Далекий от того, чтобы запрещать законные привязанности, он пользуется ими, чтобы просветить людей. Они являются тем спокойным каналом с прекрасными отблесками, который приводит чистых и простодушных к богу. Вот прекрасный пример.

Дочь одного из его учеников (брахмасамаджиста Манилала Малика) была рассеянна. Она с горечью говорила Рамакришне, что ей не удается сосредоточиться во время молитвы. Рамакришна спросил ее:

– Что вы любите больше всего в жизни? Она ответила:

– Маленького ребенка моего брата.

– Хорошо, – сказал ей любящий учитель, – сосредоточьте на нем ваши мысли!

Она так и сделала, и увидела образ маленького мальчика, дитя Кришну…[263]

Как дорог мне этот цветок нежности, какой в этом глубокий смысл! В каждом из нас, если даже его сердце наполнено тьмой, есть божественная искра, которая проявляется в самом скромном порыве истинной любви. Нет человека, совершенно лишенного хоть маленького светильника; его света достаточно, чтобы озарить путь. Все дороги хороши, даже плохие,[264] и все личные судьбы хороши, если каждый будет следовать своей с настоящей искренностью. Остальное – от бога. Имейте доверие и идите вперед!

Насколько материнский глаз Рамакришны, как и глаз самой Матери, умел со снисходительностью проникнуть, понять и направить смятенные сердца самых потерянных из его детей, показывает достойная францисканской легенды история его отношений с актером Гириш Чандрой Гхошем.

Великий актер и драматург был пьяницей и гулякой, восставшим против бога, несмотря на то что из-под его гениального пера временами выходили прекрасные религиозные произведения.[265] Но в его глазах это была лишь игра.

Он не видел того, что с первого взгляда постиг Рамакришна, – что он сам был игрою бога.

Он услышал о Парамахансе. Ему хотелось посмотреть на него, как на какого-нибудь диковинного зверя на ярмарке. Он был пьян: при первой встрече он оскорбил его. Рамакришна спокойно и насмешливо сказал ему:

– По крайней мере пейте во славу бога! Может быть, он тоже пьет…

Пьяница, разинув рот, воскликнул:

– Откуда вы это знаете?

– Если бы он не пил, как бы он мог создать этот сумбурный мир?

Гириш был потрясен. Когда он ушел, Рамакришна тихо сказал своим изумленным ученикам:

– Он очень благочестив к господу.[266]

По просьбе Гириша он пошел посмотреть на его игру в театре в Калькутте.[267] Гириш был тщеславен и добивался похвалы. Рамакришна сказал ему.

– Мой сын, ваша болезнь – горбатая душа.

Взбешенный Гириш осыпал его бранью. Рамакришна благословил его и ушел. На следующий день Гириш стал умолять о прощении. Он привязался к Рамакришне, но никак не мог отказаться от пьянства. Рамакришна никогда этого и не требовал. Именно поэтому Гириш сам отказался от вина. Рамакришна внушил ему чувство свободы.

Но этого было недостаточно. Рамакришна говорил ему, что не делать зла – слишком отрицательная добродетель. Нужно приблизиться к богу. А Гириш на это не способен. Никогда он не мог подчиниться никакой дисциплине. В отчаянии он сказал, что предпочитает самоубийство размышлениям и молитве…

– Я не прошу у вас многого, – сказал Рамакришна. – Одну молитву перед едой. Одну молитву перед сном. Неужели вы и этого не можете?

– Нет. Я ненавижу рутину. Я не могу молиться, погружаться в раздумье. Я не могу думать о боге даже минуту!

– Хорошо, – сказал Рамакришна. – Если вы хотите видеть господа и если вы, однако, не желаете сделать ни одного шага к нему, то не хотите ли вы доверить это мне? Я буду молиться за вас. Продолжайте вашу жизнь!.. Но внимание! Обещайте мне жить впредь совершенно во власти божьей…

Гириш согласился, не предусмотрев всех последствий. Это означало жить без единого личного желания, во власти внутренних сил, подобно листу, колеблемому ветром, или же котенку, которого мать с таким же успехом может отнести на ложе короля, как и в ящик с нечистотами.[268] Он должен был принять все и ни о чем не спрашивать. Это было нелегко. Гириш старался честно держать свое слово. Но однажды он сказал:

– Да, я хочу сделать это.

– Что вы сказали! – воскликнул строго Рамакришна. – У вас больше нет воли, чтобы сделать или не сделать. Вспомните, вы все доверили мне. Вы поступаете согласно тому, что хочет в вас господь. Я молюсь за вас; но мои молитвы ни к чему не приведут, если вы не откажетесь от всякой инициативы.

Гириш покорился.

И результатом этой дисциплины было то, что через некоторое время он осуществил отречение от своего «я» и был принят богом.

Он не отказался, однако, от своей профессии драматурга и актера, и Рамакришна и не желал этого. Но он ее очистил. Он был первым, кто ввел женщин на бенгальскую сцену. И теперь он спасал от нищеты многих несчастных девушек и поднимал их; впоследствии он направлял их в монастырь Рамакришны. Он стал одним из наиболее верующих последователей учителя и самым замечательным его учеником в миру. Несмотря на его откровенность и едкий юмор, он пользовался уважением и почетом среди учеников, живших в обители, и после того, как их учитель умер.

Умирая, он сказал:

– Безумное стремление к материальному – устрашающая завеса. Убери ее с моих глаз, Рамакришна!![269]

Так умеет Рамакришна среди проходящих избирать того или тех, кого его религиозное чувство – это шестое чувство, являющееся у него всегда первым, – открывает ему как предназначенных к божественному севу. Тех, в ком дремлет бог. Ему достаточно одного взгляда, одного жеста, чтобы разбудить его. Почти все его ученики открывают ему, даже помимо их желания, при первой же встрече, трепет своего «я». Он проникает в них до конца. Остальным людям предоставляется самим искать собственное спасение. Истинные ученики должны руководить ими, они несут ответственность за их души. Вот почему они, как я уже говорил, подлежат испытанию физическому[270] и моральному; и после их принятия за ними устанавливается хотя и отеческий, но всегда бдительный надзор.

Он выбирает предпочтительно юных, иногда очень юных, чуть ли не подростков,[271] неженатых, «еще не захваченных в сети желаний, не посаженных в клетку богатства, свободных от привязанностей…» Если кто-либо из них женат, как Брахмананда, он изучает его жену, он удостоверяется, что она не будет мешать молодому супругу в его назначении, что она будет ему помощницей. Вообще учениками этого человека, лишенного образования, были образованные юноши, знающие по крайней мере один иностранный язык, владеющие санскритским. Но это не является необходимым. Пример Лату знаменателен (хотя можно сказать, что это единственное исключение подтверждает правило). Этот смиренный слуга, чужой в Бенгалии, невежественный крестьянин из Бихара, которого один взгляд Рамакришны пробудил к вечной жизни, был одарен, не зная этого, подобно учителю, особым талантом сердечного чувства…[272]

– Многие из вас, чтобы прийти к богу, – говорил своим ученикам Рамакришна, – должны были пересечь нечистые воды знания… но Лату перескочил их, подобно Хануману…

Чему учил он их? Вивекананда хорошо отметил.[273] оригинальность его метода, в особенности для того времени и для Индии (впоследствии некоторые из его приемов, продиктованные инстинктом, были переняты и рационализированы «новыми школами» в Европе). Слово учителя до сих пор в Индии было законом. Гуру пользовался у челья (ученика) большим почтением, чем даже родители. Рамакришна ничего этого не хочет. Он ставит себя на равную ногу со своими молодыми учениками. Он их товарищ, их брат; они беседуют запросто. Нет никакого превосходства! Советы, которые он им дает, не идут от него. Мать говорит его устами… «При чем же я тут?..» Итак, не является ли слово просто придатком? Оно – не поучение. Настоящее поучение не в том, чтобы внедрить, а только «передать»… Что? Свое существо? Даже не то (или гораздо больше!)… Существо… Скажем: это состояние внутреннего изобилия, очищенного богатства жизненной силы, называемого духовностью[274] И ее передают, «как дарят цветок». Так хороший садовник одаривает нерасцветшие бутоны, вверенные его попечению, только солнцем и, питательной тенью, чтобы они расцвели и распространили свой духовный аромат. Ничего иного. Остальное придет само собой. «Когда лотос распускается, пчелы прилетают, чтобы брать из него мед. Пусть же лотос души расцветает так же естественно!»

Исходя из этого, учитель должен остерегаться помешать этому развитию, ставя себя между солнцем и человеческими ростками. Уважение, любовь к личности другого, страх поработить ее идут у Рамакришны так далеко, что он словно боится быть слишком любимым. Он не хочет, чтобы чувство его учеников к нему сковывало их…

– Пусть пчелы расхищают твое сердце, но берегись сделать хоть одну пленницей красоты твоей души!

Тем более нет вопроса о том, чтобы внушить им свои мысли. Нет установленного credo! Я уже цитировал слова: «Мать! Не излагай моими устами новых вероучений!»

А тем более ритуалов!

«Бога можно постигнуть не сетью обрядов», а лишь вашей любовью и искренностью.

Не надо праздных дискуссий о метафизике и теологии!

– Я не люблю дискуссий. Бог вне рассуждений. Я вижу, что все существующее есть бог. Тогда зачем рассуждать? Войдите в сад, отведайте священных плодов мангового дерева и уходите! Вы вошли не для того, чтобы сосчитать листья на манговом дереве. Зачем же растрачивать свое время на споры о перевоплощении или изображении бога? Мне совсем не важно, верен ли счет или нет!..[275]

Что же действительно важно? Испытание самого себя. Прежде испытать себя, а потом уже верить в бога. Вера не должна предшествовать, а должна следовать за религиозным испытанием. Если она приходит раньше, она лишена постоянства.

Все же Рамакришна своей верой предрешает, что бог – во всем, Что он – все, и, следовательно, тот, кто открывает глаза и смотрит вокруг себя, должен неизбежно встретить его. Это является у него столь глубоким и постоянным ощущением, что он не испытывает никакой потребности его доказывать.[276] Он не думает навязывать его. Он слишком уверен, что каждое здоровое, искреннее существо само дойдет до этого, и только само. Итак, у него нет другой заботы, как сделать своих учеников людьми искренними и здоровыми.

Но что сказать о моральном воздействии этого существа, всецело проникнутого богом? Слишком очевидно, что его спокойное и постоянное прозрение, слитое с его плотью, как запах ели – с осенним медом, просачивается на языки изголодавшейся молодежи, которая упивается его жестами, его движениями. Он и не подозревает этого. Он оставляет их свободными, как он думает. Он полагает, что бог просто распространяет через него свой запах, как тимьян, по которому пробегает ветер. Тимьян не старается убедить вас. Вдыхайте его аромат полной грудью.

В этом – вся основа учения Рамакришны. Прежде всего имейте и сохраняйте тело, чувство, разум цельными и чистыми, без пятна, без царапины, – все существо молодым, как Адам.

Первое правило этого – воздержание.

Это правило, которое наши западные антиклерикалы делают в простодушном неведении монополией Римской церкви и против которого они неустанно собирают и пускают все те же тупые стрелы, так же старо, как мир, – хотя, если бы оно применялось всем миром, он бы, очевидно, не состарился. Все великие мистики и большая часть крупных идеалистов, самые гениальные созидательные умы постигли ясным сознанием или инстинктом огромную силу духовной сосредоточенности и накопления созидательной энергии, возникающего благодаря воздержанию от органических и психических затрат, вызываемых половым чувством. Даже такие неверующие люди, предоставленные случайностям ощущений и вспышкам желаний, как Бетховен, Бальзак или Флобер, чувствовали и говорили это…

– А что же мне останется для лучшего (для бога, для животворящего искусства)? – восклицал однажды Бетховен, оттолкнув призыв телесной страсти. Еще с большим основанием люди, преисполненные страстью к богу, не могут допустить дележа! Они хорошо знают, что бог откажется посещать их в доме, заполненном и загрязненном желаниями (потому что не только самое действие является предосудительным, но – еще более! – мысль: половое воздержание ни к чему не приведет, если похоть укрепится в тайниках сердца, это будет бессилием – то есть еще одним поражением, – а не освобождением). Это правило непреложно для каждого индуистского саньясина, и такие несходные между собой духовные наставники, как нежный, ясный, женственный Рамакришна и факел страстей, колеблемый всеми ветрами, – мужественный, пылкий, неистовый Вивекананда, не разрешали здесь никаких компромиссов.[277]

– Чтобы постигнуть бога, нужно осуществлять полное воздержание… Если человек будет совершенно воздержан в течение двенадцати лет, он приобретет сверхчеловеческое могущество. Новый нерв разовьется в нем, называемый «нервом ума». Он сумеет вспоминать все и знать все… Отказ от Камини Канчана (женщины и золота) – самое существенное…[278]

Бедность. Целомудрие. Мистическое супружество святого Франциска. Не нужно указаний церквей и священных книг, чтобы родственные умы Востока и Запада пришли к тем же выводам, к тем же результатам. Вообще же человек, посвятивший себя своему внутреннему миру (как бы ни назывался он – Христом, Шивой, или Кришной, или же чистой идеей мыслителя или художника), «должен иметь абсолютную власть над своими чувствами».[279]

И этого еще недостаточно. Для тех – а их большинство, – кто должен соприкасаться с миром и работать в нем, необходимо, чтобы их «власть» распространялась также и на предмет их работы, и на интеллектуальные страсти, являющиеся содержанием ее. Они должны остерегаться стать рабами той деятельности, которой они себя посвятили, как бы возвышенна она ни была.[280]

«Вы не можете обойтись без работы, ибо природа (Пракрити) толкает вас к ней. Это значит, что всякая работа должна быть сделана так, как нужно. Если она будет сделана „без привязанности“, она приведет к богу. Работа, сделанная так, есть средство дойти до цели, и цель эта – бог».

«Без привязанности не значит без добросовестности, без усердия, без любви к хорошей работе. Но без заинтересованности».

«Работать без привязанности – значит работать, не ожидая никакой награды, не боясь никакого наказания в этом мире и в будущем…»

И Рамакришна слишком человечен, чтобы не знать, что такой идеал может быть весьма редко достигнут из-за слабости людской.

«Работать без привязанности весьма трудно, в особенности в наше время. Это выполнимо только для избранных…»

Но долг каждого – по крайней мере стремиться к этому отрешению ревностной молитвой и настоящим милосердием.

Остановимся здесь: слово заставляет задуматься. Почти как общее правило, милосердие и филантропия сделались синонимами. Что же касается последней, Рамакришна проявляет к ней особое недоверие, которое не может поразить наших западных сатириков, наших Диккенсов, Мирбо, вскрывающих со смехом или суровостью лицемерие некоторых «благодеяний», но которое может опечалить или задеть многих хороших людей. Несколько раз Рамакришна предостерегал своих учеников от тщеславной филантропии. Его интуиция скрытых движений души слишком часто позволяла ему угадывать в активности и в проявлениях милосердия эгоизм, тщеславие, жажду славы или ту бесплодную суетливость, стремящуюся без истинной любви заполнить жизненную скуку, которая, бросая беднякам грош, делает это, чтобы скорее освободиться от неприятной картины, а не чтобы помочь несчастным. Доброму Маллику, предлагающему основать больницы и благотворительные учреждения, он сказал:

– Да, но с условием, чтобы вы были «отрешены» (то есть совершенно бескорыстны), делая добро.

Мы видим, как он почти вспылил в беседе со светскими людьми, с Банкимчандрой Чатерджи, романистом, или с редактором одной газеты («Hindu Patriot»), которые, не придавая никакого значения глубине души и намерениям и ценя только действия, были по горло заняты общественными делами: дорогами, общественными работами и т. д. Он не допускает, чтобы истинное благо, благо длительное, способно было исходить из порочной души. Пусть прежде всего они очистятся от эгоизма. Потом только они сумеют работать с пользой для мира.

Чтобы ответить на мои вопросы и осветить это отношение Рамакришны, самым авторитетным из находящихся в живых учеников или же представляющим его учение – Свами Шивананде и Свами Ашоканан-де – пришлось приложить много усилий; и, несмотря на наличие нескольких случайных поступков, свидетельствующих об активной благотворительности Рамакришны (я выше указал их), они не сумели мне доказать, что эта благотворительность делом занимает значительное место в учении Рамакришны. Это было бы важно с точки зрения людей Запада – я говорю о самых честных из них, – ставящих дело выше намерения и благо других выше личного спасения; это было бы важно, если бы мы не помнили, во-первых, о том, что Рамакришна отвергает, считая эгоизмом, как личное спасение, так и филантропию вне бескорыстной любви, во-вторых, что его назначение – именно зажечь в сердцах истинное милосердие.

«Какая разница между милосердием и самолюбием?[281] Милосердие – это любовь, которая распространяется на всех и которая не ограничивается собой, своей семьей, своей сектой, своей страной. Самолюбие – это привязанность к самому себе, к своей семье, к своей секте, к своей стране. Углубляйте возвышающее нас милосердие, которое приводит к богу».[282]

Истинное милосердие – это для Рамакришны любовь к богу во всех людях, ибо бог воплощен в человеке.[283]

Нельзя по-настоящему любить человека и, следовательно, полностью прийти ему на помощь, если не любишь в нем бога. И наоборот, нельзя хорошо познать бога, пока не увидишь его в каждом человеке.[284]

Вот почему настоятель ордена Шивананда, представляющий в настоящее время истинную сущность учения Рамакришны, написал мне следующие строки,[285] духовный смысл которых покажется знакомым читателям Паскаля:

«Вы, вероятно, постигаете разницу между реализацией божества в человеке и сознанием всеобщего страдания в качестве мотива служения людям. Мне кажется, что это не различные состояния духа, это два вида того же состояния; только воспринимая божество нераздельно от человека, мы сможем по-настоящему охватить глубину человеческого страдания, ибо только тогда состояние духовного порабощения человека, лишение его совершенства и божественного блаженства становится для нашего сознания почти осязаемой очевидностью. Мучительное чувство контраста между божественным в человеке и присущим ему неведением, вместе с вытекающим отсюда страданием, – вот что побуждает сердце служить человеку. Без этой реализации божественного духа, который есть в себе и в других, истинная симпатия, истинная любовь и истинное служение невозможны. Вот почему Шри Рамакришна хотел, чтобы его ученики достигли реализации своего „я“, прежде чем отдаться с пользой служению человечеству».[286]

Но в ожидании этого человечество страдает, человечество умирает, покинутое. Оставит ли он его без помощи? Нет. Ибо то, чего Рамакришна не делает, не может сделать сам, ограниченный рамками своей кармы и горизонтом своей жизни (жизни, которая готова уже угаснуть), он завещает исполнить своему величайшему ученику, наследнику своего слова – Вивекананде, тому, который в одном видении (я еще будут говорить о нем) предстает ему как божественная эманация, более высокая, чем его собственная, и призвать которого к людям для их же спасения он считает своей личной миссией. На него он возложит, почти что помимо его желания, обязанность действовать в мире и «облегчить страдания смиренных и бедных».[287]

И Вивекананда внесет в это свою действенную энергию и всепожирающую страсть. Конечно, его натура, совершенно иная, чем у учителя, не могла бы ждать ни одного дня, ни одного часа в своем стремлении прийти на помощь несчастным. Он страдает за них своей собственной плотью. Они преследуют его, они исторгают у него крики отчаяния. Он не обладает необычайной ясностью духа, которая осеняет в последние годы дух Рамакришны – этот бесплотный дух, проникший в страшную область по ту сторону добра и зла.

«Абсолют не связан ни с добром, ни со злом. Он таков, как свет лампы. Вы можете благодаря ему читать Священное Писание, но можете также при этом же свете подделывать подписи… Каков бы ни был грех, зло или страдание, которые мы находим в мире, они являются страданием, злом и грехом только по отношению к нам. Абсолют ими не затронут. Он над ними и вне их. Его солнце одинаково сияет над Злом и над Добром….[288] Я боюсь, что вы должны принять события, совершающиеся во Вселенной, такими, как они есть. Человеку не дано познать с ясностью пути господни[289] Я вижу, я постигаю, что все три – жертва, плаха и приносящий жертву – та же субстанция. О, какое видение…»[290]

Да, это видение полно трагического величия и подобно океану. Хорошо было бы, чтобы каждая мужественная душа от времени до времени в него погружалась. Хорошо, что в глубине сердца, полного нежности, Рамакришна хранит его царственный шум и соленое дыхание. Но оно не создано для обыкновенных смертных. Оно может их свести с ума или заставить похолодеть от ужаса. В своей слабости они не способны осуществить синтез абсолюта со своим «ego»; чтобы не подкосить в них жизненного порыва, нужно сохранить им «палочку ego», брошенную в океан Сатчидананды (Бытие, Познание, Блаженство).

Это только «черта, проведенная по воде». Но «если вы ее уничтожите, останется только единый нераздельный океан».[291] Сохраните ее, чтобы защитить себя от головокружения! Сам бог разрешил эту видимость, чтобы укрепить нетвердые шаги своих детей. Они все-таки будут с ним.

Тем, кто спрашивает в тоске Рамакришну:

– Господин, вы говорите нам о том, кто осуществляет единство «Я – это он…». Но те, кому это не дано, те, кто говорит: «Ты – не я, и я ищу тебя…» Что случается с ними?

Он отвечает со своей успокаивающей улыбкой:

– Нет никакой разницы, если вы называете его «Ты» или думаете: «Я – это он». Люди, которые постигают его, говоря «Ты», поддерживают с ним наилучшие отношения. Так же, как старый преданный слуга и его хозяин. По мере того как они оба старятся, хозяин опирается на него. Он советуется с ним обо всех своих делах. Однажды он берет его за руку и сажает на свой трон. Сконфуженный слуга говорит ему: «Что вы делаете, господин?..» Но хозяин удерживает его на троне возле себя и говорит ему: «Вы такой же, как и Я, мой горячо любимый!..»[292]

Рамакришна всегда умеет приспособить свою мысль к пониманию каждого из своих учеников; и, весьма далекий от разрушения хрупкого равновесия человеческого духа, он заботится об его укреплении, осторожно соблюдая различные соотношения его составных элементов у каждого. Мы увидим, как он меняет свои приемы в зависимости от темперамента каждого настолько, что иногда кажется, что он высказывает противоречивые положения. Ангельскому Джогананде, грешащему слишком большой мягкостью, он рекомендует энергию: «Благочестивый не должен быть дураком».

Он бранит его за неумение защищать себя в жизни. Неистовому Вивекананде, всегда готовому идти против неприятеля и уничтожить обидчика, Рамакришна предписывает забвение обид и кротость. У учеников «героического типа» он допускает некоторые слабости, которых не разрешает слабым, ибо первые не могут быть задеты ими надолго. С безошибочным тактом он всегда умеет рассчитать силы противодействия каждого существа.

Можно было бы думать, что человек, живущий в постоянном контакте с Абсолютом, вне норм, регулирующих течение обычной жизни, не способен охватить тысячи оттенков повседневных поступков и направлять их. У Рамакришны как раз наоборот. Освободившись от цепей Видимости, он стремится прежде всего снять с себя шоры всех предрассудков, всякого фанатизма, всякой узости сердца и ума, и, не встречая больше помех свободному и открытому взгляду, он судит обо всем и обо всех с добродушным здравым смыслом. Удивление вызывают его сократовские беседы. В них он моментами ближе к Монтеню и Эразму, чем к Галилеянину. Их ироническая проникновенность, их веселый юмор производят освежающее впечатление. Тем более ценны они в этой жгучей Бенгалии, для этих юных, всегда возбужденных умов. Я приведу два чудесных примера, две притчи – о Слоне и о Змее. В одной Рамакришна с очаровательной иронией предостерегает своих учеников от двух противоположных крайностей – от насилия и от абсолютного непротивления. В другой же он как бы иронизирует сам над собой. Он постиг опасности аморализма и индифферентизма в поступках, могущих вызвать в этих молодых возбужденных умах внезапный ослепительный удар познания вездесущего бога; он насмешливо измеряет степень его присутствия в нас и вокруг нас, иерархию его форм и проявлений.