Он отрывает их от абстрактных споров… «Живите, любите и творите…» Их застывшая кровь снова начинает циркулировать…
– Творить – значит быть подобным богу, – говорит он Кешабу, который в это время расточался в бесконечных и бесплодных спорах. – Когда вы полны сокровенной сущностью жизни, каждое ваше слово правдиво. Поэты во все времена восхваляли правду и добродетель. Сделались ли их читатели от этого добродетельными и правдивыми? Но когда среди нас встречается человек, отрешившийся от своего «я», то его действия становятся дыханием добродетели: то, что он делает для других, украшает их самые будничные мечты, то, чего он коснется, делается правдивым и чистым: он становится отцом действительности.[224] То, что он создает, не исчезнет никогда. Вот этого я жду от вас. Заставьте умолкнуть псов злобы. Пусть слон Всевышнего протрубит благословение всему, что существует. Вы обладаете этой могущественной силой. Хотите вы применить ее? Или же предпочитаете растратить эту краткую жизнь на вражду с людьми…[225]
И Кешаб послушался совета. Он снова пустил корни в горячую землю, согретую жизнью чувства, жизнью крови, – землю, омываемую божественными соками Верховного Существа. Рамакришна заставил его почувствовать, что этих соков не лишена ни одна частица, ни один самый скромный росток человеческой мысли. Он снова сочувственно раскрыл свою душу иным формам веры, даже некоторым обрядно-стям, которые он до того отклонял. Он открыто взывал к Шиве, Шакти, Сарасеати, Лакшми, Хари, отождествляя их с добродетелями божества. В течение двух лет он погружался в каждую из великих религий, в каждое героическое воплощение духа – Иисуса, Будду, Чайтанью, из которых каждый пред– ставляет какую-нибудь грань великого Зеркала: он силится по очереди впитать их в себя, чтобы через их синтез достигнуть высшего идеала. В особенности им владеет во время последней болезни излюбленная Рамакришной форма бхакти: страстная любовь к Матери. Ученики Кешаба рассказывают Рамакришне, приходящему навестить его в последние дни его жизни: «С ним произошла большая перемена. Мы часто застаем его разговаривающим, как вы, с божественной Матерью, слушающим ее, проливающим слезы…» И Рамакришна, взволнованный, восхищенный этой вестью, впадает в экстаз. В этом длинном рассказе об их последнем свидании[226] самое трогательное – это появление умирающего, сотрясаемого смертельным кашлем Кешаба, который приходит, держась за стены, хватаясь за мебель, чтобы упасть к ногам Рамакришны.
А тот, еще наполовину погруженный в экстаз, говорит сам с собой. И Кешаб молчит, впивая в себя таинственные слова, будто исходящие от самой Матери. Они объясняют ему с жестоким и утешительным спокойствием глубокий смысл его страданий и надвигающейся смерти.[227] Как хорошо Рамакришна понимает смятение этой жизни, полной беспокойной веры и любви.
– Вы больны, – говорит он ему тихо, – и это полно значения. В беспрестанных поисках бога порывы благочестия не раз пронизывали ваше тело. Болезнь ваша есть след этих потрясений. Трудно составить себе понятие о производимом ими в организме разрушении в тот момент, когда они происходят. По Ганге плывет лодка, и никто этого не замечает. Но несколько времени спустя сильная волна (ею поднятая) ударяет о берег и уносит часть его. Когда божественный огонь коснется хрупкого жилища, тела, он сожжет сначала страсти, потом ложное «я» и, наконец, уничтожит все без остатка… Вы еще не достигли конца… Почему вы позволили поместить свое имя в списки больницы господа? Вас теперь не выпустят, прежде чем не проставят против вашего имени запись: исцелился…
Затем он для сравнения вызывает в памяти Кешаба трогательный образ божественного садовника, который разрыхляет почву у корней драгоценного розового куста, для того чтобы они могли пить ночную росу…[228]
– Болезнь намеренно подкапывает корни вашего существования.
И Кешаб молча слушает и улыбается. Эта улыбка Рамакришны освещает траурный сумрак дома и страдания больного, как таинственный луч света на темных полотнах Рембрандта. Рамакришна переходит к торжественному тону, только когда Кешаб, утомленный, покидает его: он предписывает умирающему не жить во внутренних комнатах вместе с женщинами и детьми, но оставаться наедине с богом.
Нетрудно понять, что этот великий идеалист, верующий в бога Разума, Добра, Справедливости и Истины, оказался в трагические дни далеким от Всевышнего, ушедшего от него слишком высоко, и что он почувствовал необходимость приблизиться, прикоснуться к нему пылью ног Рамакришны, почувствовал, что видеть и слышать его через Рамакришну было бы освежающей отрадой в его лихорадке. Такие переживания имеют вечное значение. И этого именно не могут простить Рамакришне некоторые гордые ученики Кешаба.
Хотелось бы, чтобы и последователи Рамакришны не выставляли этого напоказ. Пусть они берут пример со своего кроткого учителя. Как только окончилось последнее их свидание и Кешаб удалился, Рамакришна сейчас же начал со свойственной ему скромностью говорить о величии Кешаба, заслужившего уважение как образованной верхушки общества, так и простых верующих, как он сам. Он всегда с глубоким уважением отзывался о Брахма Самадже,[230] лучшие представители которого платили ему тем же и сумели использовать его пребывание среди них.[231] Их ум и сердце стали от этого шире. Рамакришна больше, чем кто бы то ни было, сделал для возвращения в лоно народной веры оторвавшейся от народа верхушки, которая, плохо усвоив полунауку Запада, едва не сбилась с пути.
Достаточно одного примера: его великий ученик Вивекананда вышел из рядов Брахма Самаджа, из рядов яростных борцов во имя Западного Разума против индуистских традиций, которые он впоследствии научился уважать и защищать. От этого индуистского пробуждения западная мысль ничего не потеряла. Но мысль Востока утвердила свою независимость.
Отныне между Западом и Индией, как между равными единицами, становится возможен союз, а не порабощение и не убийство одной культуры другою.
VIII
ПРИЗЫВ К УЧЕНИКАМ
Совершенно ясно, как много выиграла Индия от встречи Рамакришны с Брахма Самаджем. Несомненно, выиграл и сам Рамакришна, хотя это и менее очевидно.
В первый раз он оказался в личном и длительном контакте с культурной буржуазией своей страны и благодаря ей, носительнице прогресса, – с идеями Запада. Он почти совершенно не был знаком с этим направлением мысли.
Он не был человеком, который, подобно упрямому, ограниченному ханже, спешит захлопнуть ставни своей кельи. Напротив, он открыл их настежь. Он был слишком человечен, ненасытно любознателен, жаден к плодам древа жизни, чтобы их не попробовать. Он изучил своим проницательным взглядом, проникавшим, как лиана, через все щели дома, различные покои того же хозяина и все его духовные выявления. Чтобы понять их, он сам становился ими. Он постигал вместе с их чувствами их границы и предоставлял каждому существу иметь свое собственное представление о высшем начале и о личном долге. Он бы никогда не подумал навязать представление или поступок, который противоречил бы самому существу человека, он, для кого религиозное отрешение было и осталось навсегда первым и последним словом правды, открыл, что большинству оно было чуждо. И он не удивился этому и не опечалился. Эти различия, воздвигнутые стараниями людей как заборы, казались ему кустами, которые цвели на одном поле и придавали ему разнообразие.[232] Он понимал всех, он любил всех. Он видел пути и намеченную цель каждого человека; он видел их яснее, чем они сами; и он им их указывал. Говоря с людьми – свидетели восхищались этим, – он тотчас же начинал пользоваться оборотами и мыслями, свойственными им. Это не было проявлением его неустойчивости. Его ум твердо держал руль барки. И если он вел каждого к иному месту на берегу, это был всегда берег божий. Он помогал им, незаметно для них самих, пристать к берегу своими собственными средствами. Так как всякое существо было, в его глазах, от бога, он считал своим долгом развивать каждого согласно с его собственным призванием, помогая ему достигнуть наибольшей цельности.
Случай ему раскрыл, что он обладает даром духовного руководства, которого он до сих пор не искал. Одно западное изречение, взятое итальянским Ренессансом как девиз, гласит: «Кто хочет, тот может». Бахвальство молодости! Она еще не знает жизни… Человек правдивый, отвечающий за свои слова, для которого они должны претвориться в действие, переворачивает девиз и читает: «Кто может, тот хочет».
Рамакришна сразу почувствовал и доставшиеся ему силы, и призыв мира к их применению. Влияние, которое он оказывал на избранные умы Индии, показало ему слабости, нужды этих интеллигентов, их неудовлетворенные стремления, недостаточность ответов их науки и необходимость его вмешательства. И Брахма Самадж открыл ему значение организации, красоту духовного объединения, воспитывающего молодые души вокруг старшего брата, который подносит их вместе с собой, как корзину цветов любви, Возлюбленной Матери.
Немедленным результатом было то, что его миссия, до тех дней неопределенная, стала ясной, она сосредоточилась в пылающем ядре сознательной мысли, где концентрировалось решение. Затем она перешла к действию.
Прежде всего надо ясно видеть себя и своего бога. Он понял, что этот бог, который был в нем,[233] не удовлетворялся, как у других садхака,[234] личным спасением. Он требовал от него любви и служения[235] людям. Его духовная борьба, его экстазы, его познания бога ничего не давали ему самому…
Sicvos, поп vobis.
Они предназначались для подготовки путей человеческого развития, для новой эры духовного богопознания. Другие люди имеют право стремиться к освобождению и могут на него надеяться, он – нет. Он не мог на это рассчитывать. Он должен был всегда, из века в век, стремиться на помощь людям, пока они будут в опасности.[236]
Вот тот пароль и то слово спасения, которое он должен принести людям сегодняшнего дня.[237]
1) Все религии истинны, если они взяты в своей основе и порождены искренним чувством верующих. Открытие этой универсальной Истины, до которой Рамакришна дошел здравым смыслом и интуицией, было основной целью его появления на земле.
2) Три больших течения метафизической мысли: дуализм, монизм «измененный» (или смягченный) и монизм абсолютный – три этапа на пути, который ведет к высшей истине. Они не противоречат друг другу; они присоединяются один к другому и дополняют друг друга. Каждый – это перспектива, открывающаяся с точки зрения разума определенной группе людей. Массам людей, которые подчиняются чувствам, полезны дуалистические формы религии с обрядностями, музыкой, изображениями и символами. Чистый разум может дойти до «смягченного» монизма; он знает, что есть что-то вовне; но ему не дано «почувствовать» это находящееся вовне. Иное же течение мысли – Адвайта, Абсолют, бесформенный, непередаваемый, к которому учение йогов является преддверием, переходящий границы логических средств слова и разума. Это последнее слово богопознания. Это есть тождество с единой Действительностью.
3) Этой лестнице мысли соответствует, конечно, и лестница обязанностей. Обыкновенный человек живет в обществе и должен исполнять там свои обязанности с сердечным рвением, не оказывая себе предпочтения (или, по крайней мере, стремясь к этому), как хорошая служанка, которая заботится о доме, но хорошо знает, что дом не ее. При помощи чистоты и любви идешь к освобождению от желаний, но шаг за шагом, с терпением и скромностью…
– Совершайте только поступки, находящиеся в границах ваших мыслей и целомудренных снов. Не старайтесь обольщать себя гигантскими делами, берите на себя обязанности такие же малые, как и ваша преданность богу. Затем, по мере того как будут расти ваше самоотречение и ваша чистота (а дела души растут быстро), они проложат себе дорогу через материальный мир и будут озарять своей добродетелью других людей, подобно тому как Ганга, проложившая себе русло между твердыми скалами Гималаев, орошает своей благодатью тысячи километров.[238]
«…Итак, не спешите и идите каждый своим шагом! Будьте уверены, что достигнете цели! Не бегите! И тем более не останавливайтесь!.. „Религия – это дорога, ведущая к богу. Дорога – это не дом…“ – „А будет ли она длинной?“ – „Смотря по обстоятельствам. Она одинакова для всех. Но одни уже раньше начали свой путь, и цель приближается“…»
«Горшечник сушит свои горшки на солнце. Некоторые из них уже обожжены. Другие еще нет. Стадо проходит и топчет их ногами… (Это смерть.) Горшечник подбирает их. До тех пор пока вы не обожжены, горшечник может опять положить вас на гончарный круг и не дать вам исчезнуть. Но как только солнце божье закончило обжиг, горшечник бросает обломки, ибо в плане Майн вы больше не нужны. Все же он сохраняет некоторые из тех, обжиг которых закончен, чтобы они служили образцом для человечества».[239]
Рамакришна – один из них. И он должен искать тех, кто находится на предпоследнем этапе,[240] чтобы основать с ними – таково его прямое назначение и желание Матери – новый орден людей, объединившихся друг с другом и приносящих миру слово правды, которое содержит в себе все остальные слова, и слово это – «Всеобщий». Союз и единство всех проявлений бога, всех порывов любви и значения, всех видов человечности. До этого дня каждый стремился постигнуть лишь один образ Высшего Существа. Нужно постигнуть их все. Это долг настоящего, и человек, достигший этого, сливаясь воедино со всеми и каждым из живущих братьев, сливаясь с ними глазами, чувствами, разумом и сердцем, становится кормчим и проводником, в которых нуждается новый век.[241]
* * *
Как только явилось ему это видение, он загорелся желанием воплотить его в жизнь.[242] И как птицелов, он бросил в воздух свой призыв крылатым умам, чтобы собрать их вокруг своей голубятни. Время пришло. Он не мог больше ждать. Ему нужно было собрать вокруг себя своих птенцов. Днем и ночью им владела мысль о любимых товарищах. Он взывал в душе…
«Не было границ моему жгучему желанию. Днем мне еще как-то удавалось сдерживать его. Я не мог слушать то, что говорилось вокруг меня, они заполняли мой ум. Я видел их. Я заранее обдумывал, что скажу каждому из них… Но к концу дня мысль о них преследовала меня… Еще один день прошел! А их нет!.. Колокола звонили. Раковины звучали. Наступала ночь, я поднимался на крышу и с тоскою в сердце кричал: „Идите ко мне, мои мальчики! Где вы? Я не могу жить без вас…“ Больше матери, больше друга, больше возлюбленного я любил их, желал их, умирая от их отсутствия».
Этот мощный вопль души поднимался ночью, как священная змея, и очаровывал небесных птиц. Не понимая, чье веление, чья сила притягивает их, они чувствовали, что их тянет невидимая нить, и, образуя круг, приближались со всех сторон, и скоро пришли один за другим.
Первыми учениками, явившимися в 1879 году, были два двоюродных брата – интеллигентные калькуттские буржуа: один – врач Калькуттского медицинского факультета, убежденный материалист и атеист, Рамчандра Датт; другой – женатый, глава семейства, Маномохан Митра. Их внимание было привлечено несколькими строками газеты, издаваемой Брахмо, в которых упоминалось о Рамакришне. Они пришли и были пленены. Они не отказались от мирской жизни, и Рамакришна не старался оторвать их от нее, но необыкновенный человек завоевал, очаровал их своей личностью. Это они привели к нему двух его выдающихся учеников: того, кто стал первым настоятелем ордена Рамакришны под именем Брахмананды (Ракхал Чандра Гхош); и того, чей гений засиял над Индией и над всем миром под именем Вивекананды (Нарендранатх Датта).
Прежде чем говорить особо о последователях Рамакришны, приведем здесь возможно полный перечень наиболее известных лиц, которые за время с 1879-го по 1888 год[243] были его учениками, с указанием их происхождения и профессии.
1879 год: 1) и 2) – врач Рамчандра Датт и его двоюродный брат Маномохан Митра;
3) Лату, слуга Рамчандры, простолюдин из Бихара, известный впоследствии под монашеским именем Адбхутананды;
4) Сурендранатх Митра, богатый служащий одной английской коммерческой фирмы, домовладелец, член Брахма Самаджа.
1881 год: 5) Ракхал Чандра Гхош, сын заминдара (землевладельца), впоследствии первый настоятель ордена, носивший прозвище Брахмананда;
6) Гопал-старший, бумаготорговец (впоследствии Адвайтананда);
7) Нарендранатх Датт, молодой интеллигент из касты кшатриев (впоследствии Вивекананда).
1882 год: 8) Махендранатх Гупта, директор высшей школы Vidyasagar Highschool в Шамбазаре, Калькутта, написавший впоследствии под псевдонимом М. The Gospel of Sri Ramakrishna (Евангелие Рамакришны) и, если не ошибаюсь, до сих пор заведующий большой школой, основанной им самим: The Morton Institution;
9) Таракнатх Гхошал, сын юриста, член Брахма Самаджа, теперешний настоятель ордена, носящий имя Шивананда;
10) Иогендранатх Чоудхури, брахман из Дакши-нешвара, член аристократической семьи (впоследствии Иогананда).
1883 год: И) Шашибхушан (впоследствии Рама-кришнананда);
12) Шаратчандра Чакраварти (впоследствии Шарадананда), бывший более четверти века секретарем Ramakrishna Mission, крупный биограф Рамакришны; как и предыдущий, он был брахманом из Калькутты и членом Брахма Самаджа;
13) Калипрасад Чандра, сын учителя английского языка (впоследствии Абхедананда);
14) Харинатх Чаттопадхьяя, брахман (впоследствии Туриянанда);
15) Харипрасанна Чаттерджи, студент (Виджня-нананда).
1884 год: 16) Гангадхар Гхатак, молодой 14-летний студент (впоследствии Акхандананда);
17) Гириш Чандра Гхош, великий актер и драматург, основатель Бенгальского нового театра, директор Star Theatre в Калькутте.
1886 год: 18) Субодх Гхош, студент 17 лет, сын основателя храма Кали в Калькутте (впоследствии Субодхананда);
19) Пурначандра Гхош, один из шести ближайших учеников Рамакришны, пришедший к нему в 13 лет.
Я не смог точно установить, когда явились к Ра-макришне следующие лица:
20) богатый, зрелый, очень благочестивый человек Баларам Бос, много пожертвовавший на создание ордена;
21) молодой спирит-медиум Нитья Ниранджан Сен, которого Рамакришна силой оторвал от оккультных[244] верований (впоследствии Ниранджананда);
22) Девендра Мазумдар, зрелый человек, женатый, служащий заминдара, брат бенгальского поэта Сурендранатха;
23) Бабурам Гхош, студент 20 лет (впоследствии Премананда);
24) Тулси Чаран Датт, студент 18 лет (впоследствии Нирманананда);
25) Дурга Чаран Наг, главный ученик Рамакришны, живший в миру, стал настоящим святым из «Золотой легенды»… и т. д.
Как видно, за исключением бедного слуги Лату, большинство молодых и уже зрелых учеников Рамакришны принадлежали к людям свободных профессий, к брахманской аристократии или к богатой бенгальской буржуазии; некоторые из них сформировались под влиянием Брахма Самаджа. Здесь я говорю только о тех из них, которые тесно связались с Рамакришной и стали слугами его мысли.
Толпа людей всех классов, всех каст осаждала его теперь своими вечно бурными волнами; они приходили, смешавшись вместе, – махараджи и нищие, журналисты и пандиты, артисты и святоши, брахманы, христиане и магометане, люди веры и деловые, энергичные люди, старики, женщины и дети. Они приходили часто издалека, чтобы задать ему несколько вопросов. Рамакришне нет больше отдыха ни днем ни ночью. Он отвечал всем, двадцать часов в сутки, несмотря на то что его слабое здоровье окончательно разрушалось; он не отказывал никому, он дарил всем свое сочувствие, своеобразный свет и силы своей души, запускавшей когти[245] в сердце посетителей, даже когда он молчал, и оставлявшей их надолго преображенными. Он относился с уважением ко всем искренно верующим и охотно заставлял спорить в своем присутствии людей разных религий, чтобы создать между ними гармонию.
Но примирение религий было для него лишь одним из факторов великой гармонии. Он хотел бесконечно большего: он хотел, чтобы человек весь целиком понял, почувствовал и полюбил человека в целом, чтобы он слился с существом всего человечества. Так как божественное начало присуще всякому существу, всякая жизнь стала для него – должна была стать для всех – религией. И чем сильнее мы любим человека – человека самого несходного с нами, – тем ближе мы к богу.[246] Нет необходимости искать его в храмах, призывать его для чудес и откровений. Он здесь, повсюду и ежечасно, мы видим его, касаемся его, он наш брат, наш враг, он – это мы. И так как этот Вездесущий исходил из всего существа Рамакришны, так как его солнце спокойно разливалось на эту окружавшую его толпу, толпа чувствовала себя, сама того не понимая, поднятой и воскрешенной.
Он говорил своим ученикам:
– Мы должны строить на других основах, чем созидатели религии. Мы должны жить интенсивной внутренней жизнью, чтобы она сама стала Существом. Существо даст начало неисчислимым светочам правды… Реки низвергаются оттого, что породившая их гора остается неподвижной… Воздвигнем же посредине человечества гору господню! Не важно, где и когда. Когда она будет воздвигнута, от нее потекут реки света и сочувствия на всех людей во все времена.[247]
Итак, вопрос был не в создании, не в изложении нового верования.
«Мать! – слышал Премананда, как он молился, – не приноси мне почестей, приводя ко мне верующих! Не излагай моими устами нового вероучения!»[248]
И он предостерегал своих учеников против всякого рамакришнаизма.
Прежде всего не надо преград!
«Река не нуждается в преградах! Если ее заградить, вода становится застойной и ядовитой».
Нужно не запирать, а открывать, открываться самому и открывать других, чтобы воссоздать вместе всемогущее единство. Это должно быть прямым назначением избранных учеников: их общим усилием «воссоздать Существо, которое будет питать мужчин и женщин грядущих веков».
Это активная роль, требующая больших дарований, полноценности ума и сердца. И не надо дорожить собою, надо отдать себя целиком.
Вот почему, призывая все существа без единого исключения к божественной общности, он весьма строг в выборе своих учеников: ибо они будут дорогой, по которой пройдут ноги человечества.
Он не выбирает их, – по его словам, их выбирает Мать,[249] но Мать – не есть ли это наше глубочайшее «я», которое мы несем в себе? И это «я» приобретает у таких людей, как Рамакришна, исключительную способность сохранять на открытом просторе жизни, омываемой рекой человеческих масс, самую интенсивную сосредоточенность уединения, это «я» обладает щупальцами, безошибочно осязающими невидимое в людях. При самом поверхностном соприкосновении оно обнажает дно – силы и слабости, добродетели и пороки, скрытые даже от самого наблюдаемого, – то, что есть, то, что будет. Обыкновенные люди склонны отрицать возможность интуитивного прозрения, простирающегося из настоящего в будущее. Но это выходит за пределы законов природы не больше и не меньше, чем дрожание волшебной палочки «искателя воды» на земной коре, покрывающей водное пространство.
Рамакришна был такой волшебной палочкой в руках Матери. Рассказывают об удивительных проявлениях его повышенной физической и духовной чувствительности. Подобно тому как в конце его жизни, вследствие отвращения к богатству, прикосновение к золоту вызывало у него ожог,[250] простая близость несчастного человека вызывала у него, как утверждают, физическое страдание, точно от укуса кобры.[251]
Он тотчас же читал в душах тех, кто к нему приближался, и принимал их в ряды своих учеников лишь после тщательного изучения.[252]
В едва сформировавшемся юноше, затуманенном сомнениями, он открывал прямое назначение, для которого тот был создан, а иногда и великие судьбы, о которых сам этот человек подозревал менее, чем кто-либо другой.
Возможно, что он способствовал их зарождению, возвещая о них. Это был великий ваятель душ, под огненными пальцами которого расплавлялись, подобно воску, не только мягкие и нежные Иогананда и Брахмананда, но и отлитый из бронзы Вивекананда. Любопытно то, что самые страстные независимые натуры, подобно Вивекананде, твердо решившие противостоять ему, были обречены рано или поздно подчиниться его духовному выбору. Более того, они с такой же страстью покорялись ему, с какой когда-то старались сопротивляться. Он умел видеть, захватить и сохранить умы, предназначенные к служению его миссии. И кажется, что никогда его взгляд парящей птицы – Парамахансы – не ошибался.