Глава восемнадцатая

Август был безжалостно жаркий, но он же был милостиво щедр на досуг. Работы было мало, да и та не особенно спешная. Выпадали дожди, кукуруза достигла спелости. Она подсыхала на корню, – её скоро можно будет убирать. Пенни прикинул, что урожай будет хороший, быть может, по десяти бушелей с акра. Плети сладкого картофеля наливались сочной зеленью. Созревало кафрское сорго, предназначенное на корм курам; его длинные метёлки были почти как у обыкновенного. Вдоль изгороди возносили свои большие, в тарелку, головы подсолнечники, тоже шедшие на корм курам. Коровьего гороху было очень много. Он-то в основном и подавался на стол чуть ли не каждый день с добавлением какой-нибудь дичины. Сена коровьего гороха должно было хватить на всю зиму. С земляным орехом дело обстояло не так хорошо, но, поскольку Топтыга задрал Бетси, их племенную матку, они остались без поросят, и откармливать орехом, собственно, было некого.

Их свиньи необъяснимым образом вернулись домой, и вместе с ними пришла молодая племенная матка. На ней было клеймо Форрестеров, переправленное на клеймо Бэкстеров. Пенни принял её как предложение мира, в качестве какового она была ему послана.

Сахарный тростник в этом году тоже удался на славу. Бэкстеры предвкушали наступление осени и заморозков, когда сладкий картофель будет выкопан, свиньи заколоты, зерно перемолото, сахарный тростник размолот и из его сока сварен сироп, – словом, когда скудость уступит место достатку. Еды им хватало даже сейчас, в самую тощую пору года, недоставало лишь разнообразия, изобильности, покойного ощущения достаточного запаса. Они жили со дня на день в постоянной нехватке муки и мяса, всецело полагаясь на охотничью удачу Пенни – оленей, индюшек и белок, которых он время от времени приносил. Однажды ночью в поставленный на дворе калкан попался жирный опоссум, и Пенни накопал немного молодого картофеля, чтобы поджарить его к мясу как особое лакомство. Это было излишество: картофель был мелкий и незрелый.

Солнце словно гнетом давило на заросли и росчисть. Матушку Бэкстер, при её полноте, жара изнуряла. На Пенни и Джоди, тощих и подбористых, жара сказывалась лишь возрастающим нежеланием двигаться часто и быстро. Они вместе занимались утром делами по хозяйству – доили корову, задавали корм лошади, кололи дрова для кухни, приносили воду с провала – и после этого были свободны до вечера. Матушка Бэкстер готовила в полдень горячую пищу, затем нагребала на угли золы; ужин подавался холодным и состоял из остатков обеда.

Джоди всё время ощущал отсутствие Сенокрыла. При жизни Сенокрыл всегда был с ним где-то в глубине его сознания, и он всегда мог обратиться к другу мысленно, если не в реальности. Зато Флажок вырастал на диво, буквально на глазах, и это было немалое утешение. Джоди казалось, что его пятна начали блекнуть, – признак зрелости, – хотя Пенни не находил в нём особенных перемен. Но уж, во всяком случае, сообразительности у него прибавлялось. Пенни утверждал, что из всех животных зарослей самый большой мозг у медведя, а после него – у оленя.

– Этот-то твой хитрющий, как сам сатана, – сказала матушка Бэкстер.

– Как тебе не стыдно, мать, говорить такие ругательские слова! – сказал Пенни и подмигнул Джоди.

Флажок научился поднимать за шнурок защёлку на двери и входить в дом в любой час дня и ночи, если только его не запирали в сарае. Как-то раз он сбросил головой подушку с кровати Джоди и поддавал её по всему дому до тех пор, пока она не лопнула, так что перья несколько дней набивались во все трещины и углы и неизвестно каким образом оказывались в блюде с пудингом. Он начал заигрывать с собаками. Старая Джулия, дорожа собственным достоинством, лишь медленно помахивала хвостом, когда он бил перед нею копытом, зато Рвун рычал, ходил кругами и делал вид, будто хочет броситься на него. Флажок взбрыкивал, вскидывал голову, задорно тряс хвостиком и в конце концов с дерзким видом перемахивал через забор и один уносился вскачь по дороге. Но больше всего он любил играть с Джоди. Они возились, яростно состязались, кто кого перебодает, и бегали бок о бок наперегонки, вызывая возмущение матушки Бэкстер, которая заявила, что Джоди становится тощий, словно полоз-удав.

Как-то под вечер, в конце августа, Джоди отправился с оленёнком к провалу за водой для ужина. Дорога пестрела цветами. Цвёл сумах, и алетрис высоко возносил свои стебли с белыми и оранжевыми, похожими на орхидеи цветами. Начала созревать на тонких стеблях калликарпа. Её бледно-лиловые ягоды были собраны в плотные гроздья, словно яйца улитки на стеблях лилий. На первых пурпурных бутонах душистой трилизы сидели бабочки, то раскрывая, то складывая крылья, словно в ожидании, когда бутоны распустятся и можно будет достать нектар. С горохового поля вновь слышался стайный крик перепелов, ясный, мелодичный, многоголосый. Закат наступал теперь раньше, и у угла изгороди, там, где старая испанская тропа, поворачивая на север, проходила мимо провала, его шафранный свет проникал под низкий шатёр ветвей живых дубов и процеживался сквозь серый висячий испанский мох, превращая его в светящийся занавес.

Джоди вдруг стал как вкопанный, держа руку на голове оленёнка. Среди прядей мха ехал верхом всадник в шлеме. Джоди сделал шаг вперёд, и лошадь с всадником исчезла, словно они были сделаны из той же воздушной ткани, что и мох. Он отступил назад, и они появились вновь. У него перехватило дыхание. Конечно, это и есть тот испанец, про которого говорил Сенокрыл. Он не мог сказать, испугался он или нет. Он решил, что увидел призрак наяву, и ему хотелось побежать обратно домой. Но, слепленный из того же теста, что и его отец, он заставил себя медленно пройти вперёд на то место, где показалось привидение. Загадка тотчас же разъяснилась. Сочетание мха и ветвей создавало иллюзию. Он мог разглядеть лошадь, всадника, шлем. Сердце его глухо стучало от облегчения, но он был разочарован. Лучше было бы не знать: уйти, веря.

Он пошёл дальше к провалу. Всё ещё цвёл лавр, наполняя провал своим ароматом. Его охватила тоска по Сенокрылу. Ему уже никогда не узнать, был ли всадник из мха на фоне заката тем самым испанцем или Сенокрыл видел другого, разом более таинственного и более правдоподобного.

Он поставил бадьи на землю и спустился вниз по узкой тропе, которую Пенни проложил задолго до того, как он родился.

Он забыл, зачем шёл сюда, и улёгся в сквозистой тени кизилового дерева у подножия склона. Оленёнок походил вокруг, принюхиваясь, затем лёг рядом. Отсюда Джоди была видна вся глубокая чаша провала. Верхняя её кромка теплилась золотистым светом заката, так что казалось, будто она обведена кольцом невидимо горящего огня. Белки, притихшие было с его приходом, снова затрещали и запрыгали по верхушкам деревьев в умопомрачении от последнего часа дня, точно так же как они всегда были в умопомрачении от его начала. Пальмовые листья громко шуршали, когда они проскакивали между ними, зато живые дубы почти не отзывались на их беготню. Их почти не было слышно и никогда не было видно на толстых ликвидамбрах и ореховых деревьях гикори, если только они не шныряли вверх и вниз по стволам или не пробегали к концу ветки, чтобы перескочить на другое дерево. Птицы в кронах издавали мелодично-пронзительные звуки. Где-то далеко-далеко низко пел кардинал. Его голос слышался всё ближе и ближе, пока Джоди не увидел, как он подлетел к питьевому лотку. Вот с шумом прилетела стая горлинок; они быстро напились и снова улетели к своим гнездам в сосновом лесу по соседству. Их крылья свистели в полёте, словно их заострённые розово-серые перья как ножи рассекали воздух.

Джоди заметил движение на краю откоса. К известняковым лоткам спускалась самка енота с двумя детёнышами. Она основательно прошарила лотки, начав с самого верхнего, питьевого. Теперь у него есть отличный предлог задержаться. Он должен подождать, пока вода отстоится и станет прозрачной. Как видно, енотиха не нашла в лотках ничего интересного. Один из детёнышей подобрался к краю водопойного лотка и с любопытством заглянул в него. Она шлепком прогнала его с опасного места и начала пробираться вниз по склону. Вот она исчезла среди высоких папоротников, затем её морда в чёрной маске вновь появилась среди стеблей эритрины. Детёныши глазели ей вслед. Их мордочки были вылитыми копиями её собственной, а кольца на пушистых хвостах обозначены почти так же четко, как у неё.

Она добралась до прудка на дне и начала основательно облавливать его, шаря длинными чёрными пальцами под упавшими в воду сучьями и ветками. Она легла на бок, просовывая лапу в расщелину, – несомненно, за раком. Выскочила лягушка. Енотиха сделала быстрый кругообразный прыжок и вышла с нею на берег. Она села на задние лапы, прижала дёргающуюся лягушку к груди, прикусила её зубами и встряхнула, как собака встряхивает крысу. Затем бросила своим чадам. Они с рычанием, урчанием накинулись на неё, захрустели её костями и под конец поделили. Мать с минуту безучастно смотрела на них, затем снова вернулась в прудок. Её пушистый хвост торчал над самой поверхностью воды. Малыши вошли в прудок следом за ней. Их заострённые мордочки были задраны над водой. Она обернулась, увидела их и выволокла обратно на сушу. Она подняла каждого по очереди и отшлёпала их по маленьким мохнатым задкам до того человеческим жестом, что Джоди быстро прикрыл рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Он долго наблюдал за ней, как она рыбачила и кормила их. Затем она не спеша пересекла дно провала, поднялась по противоположному склону и исчезла за верхней кромкой. Малыши шли за ней, дружелюбно стрекоча и ворча о чём-то между собой.

Провал был теперь весь в тени. Джоди вдруг показалось, что Сенокрыл ушёл только сейчас, вместе с енотами. Какой-то частицей своего существа он всегда присутствовал там, где кормились и играли дикие животные. Какая-то часть его всегда была вне его исковерканного тела. Она приходила и уходила, как ветер. Джоди понял, что он не будет больше тосковать по своему другу. Теперь он сможет вынести его смерть.

Он поднялся к питьевому лотку, набрал в бадьи столько воды, сколько мог унести, и пошёл домой. За столом он рассказал о енотах, и даже мать с интересом слушала, как енотиха шлёпала малышей, и никто не спросил его, почему он задержался.

После ужина он сидел с отцом и слушал филинов, и лягушек, и дикую кошку вдалеке, и ещё дальше – лисиц, а на севере – волка, который выл и которому отвечали. Он попытался рассказать отцу, какое чувство он сегодня испытал. Отец слушал внимательно и кивал, и всё-таки он никак не мог подобрать подходящих слов и до конца объяснить отцу, что хотел.

Глава девятнадцатая

Первая неделя сентября была раскалённая и сухая, как старый пергамент. Благоденствовали только сорняки. В зное чувствовалась какая-то напряжённость. Собаки огрызались. После того как прошли самые жаркие дни лета, повсюду появились змеи. Период их линьки и слепоты кончился. Под виноградным кустом Пенни убил гремучку семи футов длиной. Он увидел, как качались стебли цикория, словно проползал аллигатор, и пошёл взглянуть, что там такое. Гремучка охотилась на перепелов, отъедаясь перед тем, как залечь на зиму. Пенни высушил огромную шкуру в коптильне и повесил её на стене передней комнаты, возле очага.

– Приятно смотреть на неё, – сказал он. – Знаешь, что это страшилище уже никому не повредит.

Жара стояла такая, какой не было за всё лето, но в растительности уже наступили смутные перемены, словно она чувствовала конец одного сезона и начало другого. Золотарнику, астрам и душистой трилизе сушь была впрок. Созревали ягоды лаконоса вдоль изгороди, их клевали птицы. По словам Пенни, всем животным приходилось туго с пропитанием. Ягоды весны и лета – ежевика, черника, голубика, рябина и дикий крыжовник – давно отошли. На дикой сливе и летнем боярышнике плодов не было уже несколько месяцев ни для зверей, ни для птиц. Дикий виноград обобрали еноты и лисицы.

Осенние плоды дынного дерева, голого падуба и персиммона ещё не созрели. Сосновые шишки, желуди и ягоды пальм поспеют не раньше первых заморозков. Олени кормились нежной зеленью растений – ростками лавра и мирта, молодыми побегами проволочной травы, верхушками маранты в прудах, сочными стеблями и листьями лилий. Пищу такого рода они находили в низких сырых местах, в болотах, в прериях и по берегам речных заводей. Там они и держались и забредали на Остров Бэкстеров редко. А охотиться на них в топких местах было трудно. За целый месяц Пенни удалось подстрелить лишь одного годовалого быка. Его острые рожки были ещё в бархате, шершавые на ощупь, словно грубая шерстяная ткань. Бархат свисал клочьями – олень тёрся рогами о молодые деревца, чтобы утишить зуд роста и ускорить их затвердевание. Матушка Бэкстер сварила и ела их; по её словам, на вкус они были как костный мозг. Пенни и Джоди есть их не стали. Под молодыми рогами им слишком явственно виделись большие глаза.

Медведи тоже держались в низинах. Они кормились главным образом сердцевинами пальм и безжалостно выдирали их. Пальмовый хэммок вокруг Ключа Пресной воды выглядел так, словно по нему прошёлся ураган. Пальмы пониже были разодраны на полоски, и их сладкие, кремового цвета сердцевины выедены ниже уровня земли. Даже у некоторых из высоких пальм был такой вид, будто в них ударила молния, – тут раздирал стволы и вырывал сердцевины какой-нибудь медведь поусерднее, а может, более голодный, чем другие. Эти пальмы, сказал Пенни, должны были умереть. Они, совсем как живые существа, не могли жить без сердца. Одна низкорослая пальма была лишь слегка поцарапана снаружи. Сердцевина осталась нетронутой. Пенни вырезал охотничьим ножом гладкий цилиндр и принёс домой сварить. Бэкстеры любили эту «болотную капусту» не меньше медведей.

– Но уж когда им не хватит пальм, – сказал Пенни, – они примутся искать поросят. Вот увидишь, теперь медведи будут наведываться на скотный двор чуть ли не каждую ночь. Так что покрепче держи возле себя своего друга Флажка, особенно по ночам. Если мать поднимет из-за этого шум, я вступлюсь за тебя.

– А разве Флажок не слишком велик для медведя?

– Медведь убивает любого зверя, который не может убежать от него. Как-то раз медведь задрал в прерии моего быка, – они были примерно одной величины. Ему хватило быка на неделю. Он приходил к нему снова и снова до тех пор, пока от быка ничего не осталось.

Матушка Бэкстер жаловалась на бездождье. Её бочки для дождевой воды были пусты. Всю стирку ей приходилось делать в провале. Одежда выглядела грязноватой.

– Бельё легче стирать, когда облачно, – сетовала она. – Моя мать всегда говорила: «В дождливую погоду – мягкое бельё».

Дождевая вода была нужна ей и для того, чтобы сквашивать молоко. В жару оно не сквашивалось, а прогоркало. В тёплую погоду она всегда добавляла в молоко несколько капель дождевой воды и в каждый ливень посылала Джоди за водой к ореховому дереву: дождевые капли, упавшие с орехового дерева, лучше всего годились для закваски.

С тревожным нетерпением ожидали Бэкстеры четвертей сентябрьской луны. Когда появилась первая четверть, Пенни позвал жену и сына. Серебряный месяц стоял почти отвесно. Пенни ликовал.

– Теперь наверняка скоро прольётся дождь, – сказал он. – Когда серп лежит прямо поперёк, он запирает воду, и нам ничего не достается. Но ты только взгляни на луну. Дождь будет такой, что ты сможешь просто повесить бельё на верёвку, и господь бог выстирает его для тебя.

Он оказался хорошим пророком. Три дня спустя повсюду высыпали приметы дождя. Возвращаясь с охоты мимо Можжевеловых Ключей, они с Джоди слышали рёв аллигаторов. Среди бела дня летали летучие мыши. Ночью не переставая протяжно квакали лягушки. Петух кричал среди дня. Сойки собирались в стаи и летали взад и вперёд, крича в один голос. В жаркий солнечный день по росчисти ползали карликовые гремучие змеи. На четвертый день в небе пролетела стая белых морских птиц. Пенни, прикрыв от солнца глаза, с беспокойством наблюдал за ними.

– Эти океанские птахи не должны бы летать над Флоридой, – сказал он Джоди. – Мне это не нравится. Это предвестье скверной погоды – я не шутя это говорю.

Джоди, подобно морским птицам, испытывал подъём духа. Он любил бурю. Она наступала величественно и собирала их всех в величайшем уюте под одной кровлей. Работать было невозможно, и они сидели вместе, слушая, как барабанит по крыше дождь. Мать настраивалась на добродушный лад и делала ему леденцы из сиропа. Пенни рассказывал истории.

– Хорошо бы, был настоящий ураган, – сказал Джоди.

Отец резко повернулся к нему:

– Не смей накликать беду! Ураган валит посевы, топит бедных матросов, срывает с деревьев апельсины. А ещё дальше на юге, сын, он сносит дома и убивает людей без разбору.

– Я больше не буду этого желать, – послушно ответил Джоди. – Но ветер и дождь – это хорошо.

– Ну то-то. Ветер и дождь. Это совсем другое дело.

Солнце в тот вечер садилось какое-то странное. Закат был не красный, а зелёный. Как только солнце исчезло, небо на западе посерело. Восток налился светом цвета молодой кукурузы. Пенни покачал головой:

– Не нравится мне это. Жутко как-то.

Ночью в дом ворвался ветер и хлопнул дверьми. Оленёнок подошёл к кровати Джоди и ткнулся мордочкой в его лицо. Джоди взял его к себе на постель. Утро, однако, выдалось ясное, только восток был кроваво-красного цвета. Пенни провёл утро за починкой крыши коптильни. Он дважды принёс воды с провала и наполнил все свободные ведра. Поздним утром небо посерело и таким осталось. Воздух был совершенно неподвижен.

– Это надвигается ураган? – спросил Джоди.

– Не думаю. Но что-то такое надвигается, что-то сверхъестественное.

В середине дня небо до того потемнело, что куры забрались на насест. Джоди загнал Трикси с телёнком, и Пенни рано подоил её. Он привёл на скотный двор Цезаря, бросил в его кормушку последнюю охапку сена.

– Собери яйца из гнезд, – сказал он Джоди. – Я иду в дом. Поторапливайся, не то гроза застигнет тебя.

Куры не неслись, и в гнездах на скотном дворе нашлось всего три яйца. Джоди забрался в кукурузный закром, где клала яйца старая несушка плимутрок. Под его ногами шелестели обвёртки початков. Сухой, пропитанный сладким запахом воздух был душен и тяжёл. У него сперло дыхание. В гнезде оказалось два яйца. Он положил все пять яиц за пазуху и направился к дому. Он не ощущал той потребности торопиться, которой заразился отец, как вдруг что-то насторожило его в тишине этих ложных сумерек. Издали донёсся грозный рёв. Наверное, так могли бы взреветь все медведи зарослей, сойдясь у реки. Это был ветер. Он приближался с северо-востока, и Джоди явственно слышал его. Он словно двигался на огромных перепончатых лапах, лишь мимоходом касаясь верхушек деревьев. Казалось, он единым порывом перемахнул через кукурузное поле, с шипением хлестнул по деревьям двора. Тутовые деревья пригнулись сучьями до земли, заскрипела хрупкая мелия. С шорохом, как от крыльев множества гусей, летящих в высоте, он прошёл над Джоди. В соснах засвистело. Затем полил дождь.

Ветер возникал высоко над головой. А дождь был как сплошная стена от земли до неба. Джоди ударился о неё всем телом, словно нырял в воду с большой высоты. Она отшвырнула его назад, сбила с ног. Какой-то другой ветер, казалось, протягивал теперь длинные сильные пальцы сквозь стену дождя и подхватывал всё на своём пути. Он забирался Джоди под рубашку, задувал в рот, глаза, уши, норовил задушить его. Джоди боялся уронить яйца, лежавшие у него за пазухой. Поддерживая их одной рукой и прикрывая лицо другой, он шмыгнул во двор. Оленёнок, дрожа, дожидался его. Его мокрый хвост безжизненно свисал, уши упали. Он подбежал к Джоди и попытался укрыться у него за спиной. Джоди обогнул дом и подбежал к задней двери. Оленёнок не отставал от него ни на шаг. Кухонная дверь была закрыта на защёлку. Ветер и дождь хлестали в неё с такой силой, что он не мог открыть её. Он застучал по толстым сосновым доскам. Какое-то мгновение ему казалось, что он не будет услышан за шумом бури и они с оленёнком захлебнутся снаружи, как цыплята. Затем Пенни поднял защёлку изнутри и распахнул дверь. Джоди и оленёнок стремглав проскочили в дом. Джоди остановился, хватая воздух ртом. Отёр воду с глаз. Оленёнок часто-часто мигал глазами.

– Ну, кто хотел такой бури? – спросил Пенни.

– Ежели б мои желания всегда исполнялись так быстро, я бы загадывал куда осторожней, – сказал Джоди.

– Сейчас же ступай сними мокрую одежду, – сказала матушка Бэкстер. – Ты не мог запереть оленёнка, прежде чем входить?

– У меня не было времени, ма. Он весь намок и испугался.

– Ну ладно, ежели только он не будет бедокурить. Не надевай хорошие штаны. У тебя есть там пара дырявых, ну до дома не развалятся.

– Ни дать ни взять мокрый годовалый журавль, правда? – сказал Пенни, провожая его взглядом. – Недостает только хвостовых перьев. Господи, как же он вырос с весны!

– Он будет совсем хорош, – сказала матушка Бэкстер, – ежели его веснушки сойдут, а волосы будут приглажены, а кости обрастут мясом.

– Да, ему ещё кое-что подправить, – невинно согласился Пенни, – и он станет красивым, как все Бэкстеры, слава тебе господи.

Она с вызовом взглянула на него.

– И, пожалуй, таким же красивым, как Элверсы, – добавил он.

– Это ещё куда ни шло. Перемени-ка лучше песенку.

– Я вовсе не собираюсь затевать ссоры, дорогая, ведь нас не буря загнала под одну крышу.

Она засмеялась вместе с ним. Джоди, слышавший этот разговор из своей спальни, так и не мог решить, то ли они смеются над ним, то ли он в самом деле ещё может похорошеть.

– Для тебя-то я всегда красивый, правда? – сказал он Флажку.

Оленёнок боднул его головой. Джоди принял это за утвердительный ответ, и они вдвоём пошли на кухню.

– Это ветер-трёхдневка с северо-востока, – сказал Пенни. – Пришёл чуток рановато, ну да это случается иногда, что время года сменяется раньше обычного.

– Откуда ты знаешь, что он будет дуть три дня, па?

– Ну, поручиться я ни за что не поручусь, только обыкновенно первая сентябрьская буря приносится трёхдневным северо-восточным ветром. Вся страна меняется, да, верно, так или иначе и весь мир. Оливер рассказывал о сентябрьском шторме, который захватывает даже Китай.

– Почему он не проведал нас в этот раз? – спросила матушка Бэкстер.

– Должно быть, сыт по горло Форрестерами на первое время и просто не хочет ходить по этой дороге.

– Но ведь они не станут с ним драться, ежели он не будет их задирать? Скрипка без смычка не играет.

– Да, пожалуй, кто-кто, а Лем-то будет налетать на него при всякой встрече. Пока они не решат, кому достанется девчонка.

– Ну и дела! Когда я была в девчонках, никто так себя не вёл.

– Что верно, то верно, – сказал Пенни. – Я единственный пожелал тебя.

Она с напускной угрозой замахнулась на него метлой.

– Так ведь, золотко моё, – сказал он, – остальные просто не были такие ловкие, как я.

Неистовствующий ветер на мгновение затих. Из-под двери послышалось жалобное повизгивание. Пенни вышел на порог. Рвун, как видно, нашёл себе сносное укрытие: перед дверью стояла старая Джулия, вымокшая и дрожащая. Быть может, и ей тоже было где спрятаться, но она жаждала не просто сухого места, а уюта. Пенни впустил её.

– Теперь впусти Трикси и Цезаря, – сказала матушка Бэкстер, – и всё будет так, как тебе желается.

– Ревнуешь к малютке Флажку? – сказал Пенни Джулии. – Ну что ж, ты была Бэкстером дольше, чем он. Входи сушись.

Джулия медленно помахала хвостом и стала лизать его руку. Джоди согрела мысль, что отец включил оленёнка в число членов семьи. Флажок Бэкстер…

– Вот уж не могу понять, как это вы, мужчины, можете столько нянчиться с бессловесной скотинкой, – сказала матушка Бэкстер. – Называть собаку собственным именем или спать в одной кровати вместе с оленёнком, как Джоди.

– Он не кажется мне животным, ма, – сказал Джоди. – Он просто кажется мне другим мальчиком.

– Да, но ведь это твоя кровать! Вот погоди, нанесет он тебе блох, вшей, клещей или не знаю чего там ещё.

Джоди был вне себя от негодования:

– Да ты взгляни на него, ма! Взгляни на его гладкую шкурку. Понюхай, как он пахнет, ма.

– Ещё чего.

– Он пахнет так приятно.

– Ну да, что твоя роза. А по-моему, мокрая шерсть – это мокрая шерсть, и ничего больше.

– А я вот люблю запах мокрой шерсти, – сказал Пенни.

Дождь барабанил по крыше. Под стрехами свистел ветер. Старая Джулия растянулась на полу рядом с оленёнком. Буря принесла тот уют, о котором мечталось Джоди. Он решил про себя, что загадает ещё одну через неделю-другую. Пенни время от времени выглядывал из окна в темноту.

– Льёт – жабе впору захлебнуться, – сказал он.

Ужин был щедрый: коровий горох, пирог с вяленой олениной, бисквитный пудинг. Все, что хоть отдалённо напоминало из ряда вон выходящее событие, вдохновляло матушку Бэкстер на дополнительную стряпню, как будто её воображение могло говорить только с помощью муки и жира для сдабривания теста. Из своих собственных рук она скормила Флажку кусок пудинга. Втайне ей благодарный, Джоди помог вымыть и перетереть посуду. Пенни улёгся спать вскоре после ужина: его силы быстро иссякли и восстанавливались только сном. В спальне горела свеча. Матушка Бэкстер принесла туда шитье, Джоди улёгся поперёк в изножье кровати. Об окно шипел дождь.

– Расскажи мне что-нибудь, па, – попросил Джоди.

– Я уже рассказал тебе все истории, какие знаю, – ответил Пенни.

– Нет, не все. У тебя всегда есть что рассказать.

– Ну что ж, вспоминается мне одна, я её тебе, кажется, не рассказывал, только это, собственно, и не история. Рассказывал я когда-нибудь о собаке, с которой я пришёл сюда, на наш остров? Которая умела по-настоящему размышлять?