... А кроме них тем туманным октябрьским утром никто ничего не видел...
      ... Так он думал целых девятнадцать лет...
      5.
      Тихим сентябрьским днем гулял Аркадий Юрьевич по дачному поселку. Стояло бабье лето, ярко светило солнце, небо было ослепительной голубизны. Утром они с Машей сели на машину и приехали сюда. Уже два года они здесь не были - прошлым летом они уехали отдыхать на Черное море, а потом, так и не посетив дачи, уехали обратно в Париж. Тогда их дом был там. А теперь закончилась долгосрочная командировка, надо было обустраиваться в России, и, как решили оба, находить точку опоры. Покинули они одну страну, приехали в другую, с её новыми особенностями, кое-какими преимуществами и ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНЫМИ, НЕВЕДОМЫМИ ДОСЕЛЕ ПРОБЛЕМАМИ...
      ... Дача была уже сильно запущена, облупилась краска, подгнили ступеньки на крыльце, кое-где совсем обвалился забор, и дача представляла собой уже совсем другое зрелище, чем девятнадцать лет назад, когда полный радужных надежд Аркадий впервые попал сюда. Относительный порядок на даче поддерживала только Полина Ивановна, которой, в общем-то, все это уже не было нужно. Но внутри дома все было чисто и аккуратно, как раньше.
      Завтра должны были подъехать Полина Ивановна с Катей. А сегодня они с Машей были одни. Аркадий загнал "Волгу" в гараж, попил на веранде кофе и решил побродить по осенним аллеям поселка. На душе было спокойно, славно от того, что у него впереди отпуск, что переезд в Москву, наконец-то, состоялся... На той неделе надо будет ехать устраивать Катю в школу, в одиннадцатый класс... Но эти два дня полностью в их распоряжении...
      Маша осталась дома разобрать вещи, приготовить что-нибудь к обеду. Аркадий шел по сентябрьской аллее, залитой солнцем, дышал ядреным лесным воздухом, глядел по сторонам и наслаждался бездельем, как вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Навстречу ему шел мужчина лет тридцати пяти. Аркадий поначалу не обратил на него ни малейшего внимания, но буквально наткнулся на этот неприязненный, колючий взгляд, как на неожиданно возникшее препятствие.
      Среднего роста, невзрачный, белесый, неряшливо одетый, расширив глаза, глядел он на Аркадия, сначала удивленно, изучающе, оценивающе, потом - с какой-то злобной усмешкой. Аркадию стало не по себе. Мужчина даже приостановился и продолжал смотреть на Аркадия в упор, удивленно и презрительно.
      - Вам, собственно говоря, что угодно? - в старомодной манере, холодным голосом произнес Аркадий. - Не слишком ли много внимания вы мне оказываете?
      - Да нет, нет, - засепетил мужчина, впрочем нимало не смутившись словами и тоном Аркадия. - Совсем не много. Вы вполне заслуживаете. Та-а-акой человек, дайте уж мне поглядеть на вас.
      Аркадий терпеть не мог таких водянистых глазенок с хитрецой, непонятно над кем подсмеивающихся. Он не понимал и боялся подобных взглядов. Человек с такими глазами мог сделать все, что угодно - расцеловать или, например, шарахнуть топором по голове. Он пожал плечами и, не желая ввязываться в скверную историю, зашагал восвояси. "Сумасшедший какой-то, или пьяный. Хотя, на пьяного не похож. И водкой не пахнет. Больной, наверное."
      Он непроизвольно, словно подчиняясь чьей-то воле, оглянулся, чувствуя на своей спине напряженный взгляд. Прохожий так и продолжал стоять на месте, покусывая палец, сосредоточенно о чем-то размышляя, словно ему пришла в голову какая-то паскудная мысль. Не понравился Аркадию этот прохожий. Он и сам не понимал, почему, но очень не понравилась.
      Дома его ждал обед. Маша сварила прекрасный бульон, пожарила картошку. Аркадий открыл банку югославской ветчины, маринованных огурчиков. Ему вдруг захотелось выпить водки. На душе отчего-то было тревожно и тягостно. Почему этот прохожий произвел на него такое неприятное впечатление? Мало их, ханыг с водянистыми глазенками с хитрецой ходит по улицам? Однако, от водки расслабления не наступило, мысль о загадочном прохожем не давала покоя. Больше того, две рюмки водки прояснили его мозг в совершенно другом направлении, и, вместо того, чтобы забыть об этом человеке, он вдруг ясно осознал, что когда-то видел его, определенно он его когда-то видел...
      Аркадий почувствовал, что мурашки пробежали у него по спине. Почему? Ну, видел и видел, наверное, живет где-нибудь неподалеку... Он встряхнул головой, словно желая отогнать прочь какую-то неприятную неосознанную мысль.
      Маша в этот день была молчалива и тиха, разговорить её было невозможно, как ни пытался Аркадий. А ему так хотелось с ней поговорить. Он смотрел на нее, стройную, подтянутую, в облегающих фигуру джинсах, казавшуюся девочкой в её тридцать шесть лет и чувствовал, что в нем пробуждается такое же сильное желание, как было здесь, в ту ночь, девятнадцать лет назад...
      Но Маша была занята какими-то своими мыслями, на его вопросы отвечала хоть и вежливо, но крайне односложно, словно нехотя. Аркадий, пообедав, вышел на крыльцо покурить.
      Было тихо и солнечно. Краснели и желтели листья, дул теплый легкий южный ветерок. Аркадий щелкнул "Ронсоном", задымил. И только он было начал успокаиваться, как почувствовал, как кто-то смотрит на него. А затем увидел силуэт у калитки...
      ... Там, у калитки, слега облокотившись на ворота, стоял тот самый прохожий и смотрел на курящего на крыльце дома Аркадия, смотрел упрямо, не мигая и не отрывая взгляда. Во взгляде этом Аркадий почувствовал ожесточение, и не только странное любопытство, как при первой встрече, но и изрядную долю злобы, как будто Аркадий лично ему сделал что-то плохое...
      Человек этот стал уже сильно раздражать Аркадия, он сошел с крыльца и направился по дорожке к калитке. Под ногами шуршали листья, шуршали тревожно, недружелюбно, словно шепча Аркадию какие-то странные угрозы. Аркадий ускорил шаг. Прохожий не стал дожидаться объяснения, повернулся и быстро куда-то исчез. Когда Аркадий выглянул за калитку, прохожий уже успел исчезнуть за углом. Аркадий остался один, в неизвестности и нарастающей тревоге...
      Ему захотелось рассказать о произошедшем Маше, но вдруг что-то остановило его, что-то подсказало, что не следует об этом рассказывать, иначе разговор может зайти в нежелательное русло, ненужное и опасное. Почему так могло произойти, он и сам не понимал, но язык не поворачивался завести об этом разговор с Машей.
      Осовевши от обеда и выпитой водки, он решил пойти подремать. Зашел в спальню, разделся и улегся в постель. И тут вместо легкого послеобеденного отдыха неожиданно наступил тяжелый глубокий сон. Аркадий словно в пропасть какую-то провалился. Мелькали странные видения, месиво, какая-то бесцветная и скользкая каша, потом из мутной мглы и тьмы выплыло туманное утро многолетней давности, и он, Аркадий, в прыжке каратиста летящий ногой вперед на Олега Быстрова. Олег отклонился, и Аркадий полетел вниз. При приземлении ударился головой обо что-то твердое, голова отскочила и полетела в воду, а туловище упало на берег, причем душа его осталась с туловищем, а не с головой. Он встал без головы и пошел по берегу, все понимая, все видя без головы, без глаз. А из-за кустов выходит сегодняшний прохожий, подходит к нему и смотрит на него с неподдельным удивлением. А ему так неловко, что у него нет головы, его безумно раздражает любопытство прохожего, а тот все смотрит и смотрит, н отрываясь. Тогда Аркадий подходит к прохожему и наотмашь бьет его в лицо. А удар получается ватный, бессильный - тому хоть бы что. Он стоит и скалит зубы в отвратительной улыбке. А лицо страшное, бледное какое-то, глаза зеленые, лицо все в огромных веснушках... Аркадий бьет еще, еще... Как по каменной стене... Беспомощность раздражает его, потом вызывает страшное отчаяние, и он... просыпается в холодном поту...
      ... В комнате очень темно. Как же долго он спал! Ему страшно. Он не спит, но ему страшно, ещё страшнее, чем во сне. Он пытается вспомнить лицо прохожего, сначала перед ним стоит то лицо, которое во сне, только потом он усилием воли и памяти начинает представлять себе настоящее лицо этого человека. Где же, все-таки он мог его видеть? Безусловно, они с ним где-то встречались, и не просто на улице... Что-то такое необычное... Но где? При каких обстоятельствах?!
      Аркадий вытер со лба пот, оделся и вышел к Маше. Она сидела в мягком кресле, смотрела телевизор. Аркадий подошел к ней, обнял за плечи, теплые, мягкие. Та невольно отстранилась, хоть и мягко, но ему показалось, как-то раздраженно. "Не надо", - тихо сказала она. Аркадий смолчал. Пошел на кухню поставил чайник. Поглядел в окно - во дворе темно и тихо. Лишь зловещий шорох листьев нарушал эту гробовую тишину. И черные силуэты сосен. Аркадий почувствовал, что ему страшно. О ч е н ь с т р а ш н о. Он ни за что бы сейчас не вышел из дома. Он знал, что там стоит о н. К черту, надо завтра же уезжать отсюда, прямо с утра. В город, к шуму, к гаму, к огням, к машинам - жизни, от шорохов, воспоминаний, видений, силуэтов...
      Умывшись холодной водой, сел смотреть телевизор. Шел проблемный фильм, осуждались негативные явления эпохи застоя. Аркадий вдруг ясно почувствовал, до какой степени все это его не интересует. Он с какой-то невиданной за все эти девятнадцать лет силой почувствовал, п о ч е м у ему так плохо, п о ч е м у им с Машей вместе плохо, хоть и любят они друг друга по-прежнему, а, может быть, и ещё сильнее, п о ч е м у так напугал его случайный, а, может быть, и не случайный, прохожий. Он поражался, как это он вообще мог спокойно жить, работать, смеяться, смотреть в глаза Маше и Катеньке все эти долгие годы. Он понимал, что совершенно одинок, что он находится один на один со своим поступком девятнадцатилетней давности. У других-то нет таких проблем, они понятия о них не имеют. И ему с приездом Россию с каждым днем становится все хуже и хуже... Там, за кордоном было спокойно, в кратковременные приезды в Москву было спокойно, а теперь он снова здесь надолго. И ему плохо, очень плохо... А жизни впереди ещё ох как много!
      - Я завтра с утра в Москву еду, - неожиданно произнес Аркадий. Сказав это , он почувствовал, что преодолел тот девятнадцатилетний заговор молчания, который образовался между ним и Машей.
      - Что так? - вроде бы, нимало не удивившись, спокойным голосом, но на самом деле внутренне похолодев, спросила Маша.
      - Дела..., - сделал был шаг назад Аркадий, а потом все же вернулся к истине и через невероятную душевную муку произнес:
      - Не могу з д е с ь.
      И поглядел при этом в глаза Маше таким не похожим на обычный взглядом, так затравленно и обреченно, что она вздрогнула. Этот взгляд любимого страдающего человека больно кольнул её в самое сердце.
      - Ты что, Аркаша? - ласково спросила она, подходя к нему и обнимая его за плечи. Она давно таким тоном с ним не разговаривала. Ведь это "н е м о г у з д е с ь" было фактическим признанием во всем, что случилось, это было первым настоящим откровением между ним за все эти девятнадцать лет их совместной жизни. Одна короткая странная фраза, одно странное слово "з д е с ь" стали для неё путем к прозрению в кромешной тьме.
      Аркадий встал с кресла, обнял её и неожиданно зарыдал, как ребенок. Он уткнулся ей в плечо и плакал, не стесняясь своих слез. Слезы эти, ручьем выплескивающиеся наружу, облегчали его душу, вместе с ним уходили боль, грязь и ужас происшедшего.
      - Маша, - произнес он, слегка успокоившись и выпив воды. - Расскажи мне все. Что было тогда между вами? Тобой и Быстровым. Расскажи. Я всему поверю и все приму.
      - Да ничего не было, - ответила она тихо, почти шепотом. Потом они сели в кресла, и она подробно рассказала ему обо всем, происшедшим той далекой ночью. Аркадий слушал молча, закусив до крови губу и сжав кулаки. После её рассказа он долго молча качал головой, уставившись в одну точку.
      - А теперь спрошу я, ты уж меня извини. Спрошу на всякий случай, хоть и знаю ответ, - сказала Маша, выдержав длинную паузу. - Ты убил его?
      - Да, - тихо ответил Аркадий, даже не вздрогнув от этого страшного слова, впервые произнесенного вслух.
      - Драка? Несчастная случайность?
      - Да случайность, конечно. Разумеется, я ненавидел его, он принес мне такую боль, он пытался отнять у меня тебя, я даже думал, что уже отнял, я ещё мало знал тебя. Но убить я не мог. Это стечение обстоятельств. Мгновения. Это как страшный сон. Только за этот сон надо платить, потому что он произошел наяву. Платить всю оставшуюся жизнь.
      А затем он тихим монотонным голосом, словно читая научный доклад, все рассказал Маше. Та слушала, подперев руками голову, сжавшись в кресле клубком и не отрывая взгляда от Аркадия. Когда рассказ дошел до кульминационной точки, она слегка вздрогнул и закрыла глаза. Так с полминуты с закрытыми глазами и просидела.
      Аркадий закончил рассказ, добавить больше было нечего. Все было только так, как было, и не иначе. Время не повернуть вспять, поправить ничего нельзя. Надо жить дальше.
      - Слава Богу, что ты все рассказал мне, родной мой, - подошла к Аркадию Маша. - Но почему ты не сделал этого раньше, гораздо раньше? Я ведь примерно так и предполагала. Но как же нужна была откровенность нам обоим...
      - Раньше я не был готов к этому разговору... А почему теперь? Есть причина, и есть повод... Причина - это то, что я действительно не мог больше молчать, между нами давно уже лежала пелена недоговоренности, лжи. Я бы все равно тебе все рассказал. А вот повод... Ты понимаешь, Машенька, какой-то странный человек с сегодняшнего утра следит за мной. И такое ощущение, будто он что-то обо всем этом знает. И, по-моему, я его где-то видел.
      - Не бери в голову, Аркаша, все это нервы, воспаленные до предела нервы. Друг перед другом мы чисты, а на остальных нам наплевать. Неужели тебя мучает совесть за этого человека? Он же... Он же был... отъявленным негодяем...
      - Нет, Маша, не так все просто. Я тоже уверял себя, что все это случайность, лишь стечение обстоятельств, и на время таки уверил себя в этом. Но с годами до меня дошло, что я лишил человека жизни. И эта мысль все больше и больше не дает мне покоя. Я чего-то постоянно боюсь, я не сплю ночами, мне такое снится, что не дай Бог никому... Но я же не хотел его убивать, хоть он и действительно был отъявленный мерзавец, он такие вещи про тебя говорил... И ещё мать, его несчастная мать... Я видел её всего два раза в жизни, а такое ощущение, что я был с ней хорошо знаком. Я все время вижу её лицо, оно стоит у меня перед глазами, и такая укоризна в её глазах... Мне кто-то недавно сказал, что... это так жутко... но она до сих пор жива...
      - Не может быть! Сколько же ей лет?
      - Кстати, не так уж и много. Где-то около семидесяти.
      - И девятнадцать лет в психиатрической больнице?
      - Да выходит, что так...
      - Перестань изводить себя, Аркадий, - твердо произнесла Маша. - Ты ничего преступного не сделал. Ты хотел поступить, как настоящий мужчина, разобраться. Мы постоянно себя изводим своей интеллигентностью, мягкотелостью, терпимостью ко всякой сволочи, а вот они-то не думают, они просто действуют. И нечего нам жалеть об этом человеке, если по его же вине произошла такая нелепая случайность... Перестань мучить себя, дорогой...
      - Постараюсь, - прошептал он, чувствуя, что теперь он уже не один. Маша была с ним, она любила его, а он её, по прежнему пылко, как и девятнадцать лет назад, даже ещё сильнее. И жизнь ещё не кончена!
      Они вместе выпили, а потом...
      ... Аркадий раздевал Машу при свете торшера и поражался её прекрасному молодому телу, упругим бедрам, точеным ногам, шее без единой морщинки, тугим щекам, великолепным каштановым волосам. Он ласкал и нежил её так, как будто все это было в последний раз, точно так же, как и тогда, девятнадцать лет назад в их первую брачную ночь...
      ... Они были неистощимы в своих любовных фантазиях, они пытались использовать все самые невероятные возможности для удовлетворения своей страсти. Так прекрасно и радостно прошла эта ночь их любви, ночь возрождения, ночь протеста против жестокой судьбы, мешающей им жить и любить друг друга, наслаждаться счастьем бытия...
      ... В воскресенье утром приехала Катя, и они втроем пошли в лес. Наслаждались прозрачным лесным воздухом, запахом грибов, сырости и прелых листьев. Катя весело рассказывала о своих впечатлениях от Москвы, о своих новых знакомых, Аркадий начинал оттаивать душой, а уж Маша вообще в то утро была весела, какой не была уже очень давно...
      ... Когда при подходе к даче, Аркадий вновь увидел у калитки незнакомца, он уже не испугался, нет, незнакомец начинал вызывать у него чувство бешенства. Он не имел права своими злобными глазенками смотреть на Машу и Катю, пусть даже что-то и знал про него. Аркадий взглянул на Машу, та на него. Они поняли друг друга. Затем Маша окинула презрительным взглядом незнакомца и пожала плечами в недоумении.
      Аркадий пропустил в калитку Машу и Катю и подошел к наблюдавшему.
      - Ты что здесь стоишь второй день, друг любезный? - тихо и внятно спросил он.
      - Стою и стою, и не на вашей территории, а на государственной земле, а с вами я, между прочим, гусей вместе не пас, прошу на "вы", - чинно заметил незнакомец. Аркадия передернуло, изо рта у того очень неприятно пахло, видимо, он был нездоров. Вчера он этого не приметил. Аркадий вгляделся в лицо незнакомца. Ему было, наверное, не более лет тридцати трех - тридцати четырех, но выглядел он старше, болезненно, глаза усталые, красные, зубы желтые, на бледном лице редкая рыжая щетина. Аркадий вдруг вспомнил, каким он приснился ему во сне - демоническим, жутким. Ничуть не похож. Обыкновенен и жалок, как все подмосковные ханыги. Да ещё с претензией прошу на "вы". Нечего его бояться.
      - Так вот что я в а м скажу, молодой человек, - уверенно начал Аркадий. - У меня складывается такое впечатление, что в ы собираетесь нас обокрасть, для того и следите за мой и за дачей. Так что если в ы немедленно не уберетесь отсюда к чертовой матери или ещё куда подальше, я обращусь в милицию, и там на
      в а с найдут управу. Понятно?
      Незнакомец, однако, нимало не смутился.
      - Это вы-то на меня заявите в милицию? Это даже оригинально, - криво усмехнулся он. - Более, чем оригинально. - Хмыкнул и повернулся. Но, уходя, ещё раз бросил на Аркадия мимолетный взгляд, и от этого взгляда его просто передернуло. Такая лютая ненависть была в этом усталом больном взгляде, такая угроза, что Аркадий окончательно понял - неизвестно, каким образом, но этот человек знает все, возможно, кроме Аркадия и Маши один на всем белом свете знает абсолютно все, что произошло у реки на мосту девятнадцать лет назад.
      Незнакомец тихо и спокойно удалился восвояси, а Аркадий побрел домой. Взглянув на него, не его понурый, подавленный вид, маша поняла, что произошел некий весьма неприятный разговор. Обед прошел тихо, молча. Катя удивленно глядела на сумрачные лица родителей и тоже помалкивала, чувствуя, что места для веселья за этим обеденным столом в этот день не было.
      После обеда собрались и уехали в Москву. В городской квартире показалось так уютно, как никогда. Квартира в кирпичном доме на оживленном проспекте казалась чем-то незыблемым по сравнению с дачным домом, стоящим в лесу на пути всех ветров и напастей. Здесь - большой, бурлящий жизнью город, здесь - камень, кирпич, шум автомобилей, свет рекламы, здесь влиятельные друзья и ответственная работа, здесь конец двадцатого века, здесь не до силуэтов и лесных шорохов, не до экскурсов в зыбкое полузабытое. Здесь все просто и ясно. Он - ответственный работник, сравнительно молодой для своего положения человек, у него замечательная жена, замечательная дочь. У них прекрасная трехкомнатная квартира в престижном районе с дорогой мебелью и импортной техников, у них "Волга" в экспортном варианте, у них есть все, что нужно для счастья... Так что ему наплевать на все, что когда-то там было, да нет, не просто наплевать, даже очень хорошо, что так произошло. Бог покарал наглеца, который посягнул на их с Машей счастье...
      ... Аркадий встряхнул головой, выглянул в окно. Там, за окном, был сентябрьский выходной день. Двигались туда-сюда пешеходы, радовалась солнцу и теплу малышня, солнце играло на крышах домов и в окнах... Как же хорошо днем - все просто и ясно. Но наступит и ночь, она уже не за горами, черная, мрачная, тревожная, и снова все станет зыбко и неопределенно...
      6.
      Прошел месяц. Настроение у Аркадия Юрьевича было бодрое и спокойное, он отгулял отпуск и вышел на работу, забывались в текучке дней, неотложных дел, житейских забот лесные шорохи и тревоги, смутные силуэты и призрачные воспоминания.
      ... Однажды вечером он приехал с работы, загнал машину в гараж и вышел из темного гаража на вольный воздух. Прошелся медленным шагом до подъезда, выкурил сигаретку. Было уже темно. Вдруг около тусклого фонаря Аркадий увидел силуэт человека. Человек этот был небольшого роста, сутулившийся, довольно жалкий и невзрачный. Лица его не было видно, оно было повернуто в другую сторону. Человек этот прислонился к фонарю и переминался с ноги на ногу. Но вот, он увидел Аркадия, оживился, повернулся к свету... И вновь перед Аркадием предстало бледное лицо дачного незнакомца с его злыми осуждающими глазами. Какая гадость! Он здесь, он и сюда добрался, он знает, где живет Аркадий! ( Можно подумать, что это так трудно узнать...)
      Аркадий приблизился к нему, но тот вдруг необыкновенно быстро ретировался, мелкими шажками засеменил прочь, в темноту. Видно, не желал пока объясняться со своей жертвой, с объектом своего странного преследования. Аркадий было сделал шаг в сторону незнакомца, словно желая догнать его, но тут почувствовал дикую боль в висках. Голова закружилась, и его шатнуло в сторону... Этот незнакомец был как зубная боль, как неуемный кошмар, неотвязная мысль. Он не остался там, в лесном поселке, он преследовал его и здесь, в оживленном и освещенном каменном городе, у подъезда, где жила семья Аркадия. Какого черта ему здесь было надо?! Нет, надо было его поймать, встряхнуть хорошенько и спросить, спросить этого мерзавца, кто он, что ему надо, и где он мог его видеть? Но незнакомец словно призрак исчез в темноте...
      ... А потом начался сплошной кошмар... Этот человек узнал и номер его телефона. Раздавались звонки. Маша и Аркадий брали трубку, но там никто не отвечал и лишь тягостно и зловеще дышал. Не было никакого сомнения, что это о н. Аркадий выходил из себя, кричал в трубку, матерился, но вызвать того на разговор никак не мог, тот продолжал упорно молчать. Дело явно принимало худой оборот. Аркадий смотрел на Машу и Катю такими глазами, какие бывают у затравленного зверя, те отвечали ему сочувственными взглядами, это раздражало его, и он смотрел ещё более затравленно, печально. В доме воцарилась атмосфера тоски и тревоги.
      Но самым скверным было то, что Аркадий стал уже ко всему этому привыкать, у него не оставалось ни сил, ни желания бороться. Привыкал к силуэту у фонаря около подъезда, время от времени появляющемуся и исчезающему во тьму, к зловещему молчанию и дыханию в телефонную трубку, привыкал к этому состоянию разлада с самим собой. Вскоре он почувствовал, что ему становится трудно работать, что его мозг не воспринимает никакой информации, и сделать что-то продуктивное он уже не в состоянии. К тому же по роду его деятельности ему необходимо было постоянно встречаться с людьми, а беседовать с людьми с вымученной улыбкой на лице и мешками под глазами после бессонных ночей было невозможно. Надо было что-то делать, чтобы все это прекратить. Но что именно, Аркадий не знал. Он с ужасом чувствовал, что начинает потихоньку сходить с ума.
      Однажды, заметив в очередной раз негодяя у подъезда, он изловчился и схватил того за шиворот. Из последних сил втащил его в подъезд и прижал к стене, благо незнакомец был мал и субтилен.
      - Отвечай, паскуда, что тебе от меня надо? Какого черта ты за мной шпионишь? Кто ты такой? Я тебя убью, если не скажешь, гадина! Ты мне жить не даешь, работать не даешь, чего ты ко мне прилип как банный лист? кричал Аркадий. - Отвечай! Отвечай!
      Он несколько раз стукнул неизвестного об стену, тряся его как грушу. При этом он чувствовал к своему собеседнику такое нестерпимое отвращение, что его чуть не вырвало. Старое пальто, серая кепочка, которая свалилась с головы на пол, рыжеватая щетина на лице, блеклые глаза, дурной запах изо рта - это тельце стукалось об стену так гулко, что ощущалась эта телесность, реальность, преодолеть которую было невозможно. Это не силуэт это живое отвратительное существо, вся суть которого направлена против него, Аркадия. И пока в этом гадком теле живет дух, этот дух будет его, Аркадия, мучить.
      - Не убьешь! - прохрипел, наконец, неизвестный. - Теперь ты больше никого не убьешь. Самому тебе скоро крышка. Испекся ты, баловень судьбы.
      - Тебе-то, тебе что я сделал?! - не понимал Аркадий, сразу как-то обмякнув от жестоких слов незнакомца и блеска его злобных глазенок, сверкавших лютой ненавистью.
      - А все! Все ты и такие как ты мне сделали хорошего. Больно много от жизни иметь хотите. Тебе и карьера, тебе и квартира, тебе и "Волга", и дача, и заграница. А мне ничего, хрен с маслом. А чем, спрашивается, я хуже тебя? Тем, что у тебя отец профессор, а у меня простой шоферюга? Тем, что тебя воткнули в хороший институт, куда рабочего человека и близко не подпустят, а за меня некому было словечко замолвить? Тебе же на роду было написано в шелках и бархатах ходить, по заграницам разъезжать, а мне чернорабочим в грязи и холоде вкалывать, чтобы с голоду не сдохнуть. - Он выдохнул, и тут что-то новое, странное появилось в его блеклых глазах, чуть ли не мечтательное. - Мы ведь с твоей Машкой в детстве играли вместе, на великах к речке гоняли, я её от хулиганов защищал, хоть и младше на два года. - Голос его стал тише, вкрадчивей, словно у него стоял комок в горле. Аркадий даже рот раскрыл от удивления. - А она меня не узнает, - продолжал незнакомец. - Смотрит, как на грязь под ногами, нет, чтобы поздороваться. Я за чужие грехи пять лет отбарабанил в зоне, всю душу там из меня вытянули. Я слабый больной человек, ничего у меня нет, слава Богу, хоть мамашин домишка остался, жить есть где, а то бы и вовсе по вокзалам мотался, бомжевал. Но твое счастье, парень, что мы долго друг с другом не встречались, то я к хозяину, то ты в Париж или ещё куда подальше. Да и не время было тебе весточку послать. Теперь вот оно пришло. - Тут голос его стал ещё вкрадчивее и глазки злорадно заблестели. - Давненько мы с тобой не виделись, господин хороший. С того самого дня девятого октября семьдесят третьего года, когда мы встретились с тобой утром на дорожке, после того, как ты Олега Быстрова на тот свет отправил. Не помнишь, вижу, ты меня, как и Маша. Вы на таких, как я, словно на грязь под ногами глядите, ну так вот, я к твоим сапожкам фирменным теперь навечно прилип, не отодрать тебе, так и будешь ходить с грязью. Не помнишь ведь, как ты тогда утром шагал и дрожал весь по дорожке и паренька хилого встретил близ станции, в ватнике, в кепке. Не помнишь меня, гражданин хороший, а?
      Из каких-то немыслимых тайников памяти мгновенно выплыло то роковое утро, когда он, Аркадий, в невменяемом состоянии, дрожа от холода и пылая от жара, топал к станции. И, действительно, первым, кого он встретил на своем пути. Был этот парень, хилый, золотушный, в ватнике, убогий какой-то, с затравленными глазами и открытым ртом. "Идиот", - мелькнула тогда у Аркадия подсознательная мысль. Паренек этот казался неким продолжением бессмыслицы и невнятицы утреннего кошмара. Аркадий и не воспринял его всерьез, настолько нелеп он был. И забыл его мигом, не успел она даже пройти мимо. И вот... он здесь, спустя много лет...
      - Ты... ты же мня только около станции встретил. Откуда же ты мог что-то там видеть? - пролепетал Аркадий, даже не думая о том, что этими словами выдает себя.
      - Ха, - усмехнулся неизвестный, обнажая желтые гнилые зубы. - Не надейся. Все, все я видел! Ты думал, никого не было, ты думал, что так уж повезло тебе, что ты человека среди бела дня угробил, и никто ничего не видел, а Господь Бог не выдаст такого человека как ты. Больно жирно тебе будет. Я тебя ещё на дорожке приметил. Я шустрый, шаги у меня как у кошки, бесшумно могу подойти. Все я видел, и как караулил ты Быстрова, и как его под мост отправил, в лучший мир. Но тут, сознаюсь, жутко стало мне, пацан я был тогда, шуранул от греха подальше в туман и пробежался маленько, а потом и сообразил, что в тумане этом лица-то твоего не разглядел, а надо было, пригодиться могло. Страшно мне было, но вернулся я, навстречу тебе пошел. Тут ты меня и увидел. И я тебя увидел. И запомнил. Запомнил, парень, на всю жизнь. И мою и твою.
      - Ну а что же ты тогда не заявил на меня в милицию, и следователю ничего не рассказал, когда он там вас всех опрашивал? - Аркадий говорил каким-то не своим голосом, чувствуя, что душа уходит у него в пятки, а сам летит куда-то в бездну.
      - Дурака нашел! - гаркнул незнакомец. - Откуда я мог знать, что ты и есть Машкин жених, дипломатик гребаный?! Может ты убийца какой, рецидивист, я приду, расскажу, а потом меня и прирежут за углом где-нибудь. Мне лет-то в ту пору только пятнадцать и было, что я соображал-то тогда? Сейчас бы я тебя быстро выкупил, пиджачок, фраерок, а тогда... Другое дело, если бы знал я, кто ты такой или видел бы, как ты от Машиной дачи отходил, тогда не видать бы тебе никогда ни Маши, ни "Волги", ни заграницы. Ох, и повезло тебе! Ты знаешь, как бы ты тогда жил-то? Знаешь? - Скверная улыбочка озарила его бледное лицо, освещенное тусклой лампочкой в подъезде. - Ты бы сгнил там заживо, или пришили бы тебя паханы, маменькиного сыночка. Тебе лет восемь бы впаяли, гадом буду! Умышленное убийство, статья сто третья УК РСФСР, слышал?! Тебе на сто пятую и рассчитывать было нечего, да и на сто четвертую вряд ли, ты же караулил, сидел полчаса в засаде, я бы своими показаниями устроил бы тебе сто третью. У м ы ш л е н н о е у б и й с т в о! - мечтательно протянул незнакомец, сладко улыбаясь своим гнилым ртом. Да, умышленное убийство, - с наслаждение повторил он полюбившееся ему. - Ты о жизни такой, как там и слыхом не слыхивал, сучонок сытый. Ты о чем думаешь? О чем планы строишь? О новой машине, о новой загранкомандировочке, о новой должности, да чтобы жене норку, а дочку в институт, да желательно в тот самый, который ты кончал, да?