- С ума вы сошли?! - крикнула Наташа. - В такую минуту?! Пропади они пропадом, эти деньги! Уходите отсюда! Я вообще вам не верю! Он жив, он вернется!
      Хряк схватил её за халат и приподнял с дивана. Поставил перед собой и сильно ударил кулаком в лицо. Наташа брякнулась на диван.
      - Молчи ты, сучка позорная! Тварь! - обозлился Хряк. - Я тебе кто, пацан, что ли? Ты знаешь, кто я такой, падла позорная? У меня семь судимостей, я тебя сейчас здесь урою, и никто знать не будет. Мне же лучше, спокойнее. Тебя только жалко, молодая, красивая... Так что, засохни... Молчи, пока не поздно...
      Наташа вытирала кровь с разбитой губы и рыдала. Теперь ей стало по-настоящему страшно.
      - Ну? Так что? - выждав некоторое время, спросил Хряк.
      - Пойдемте, посмотрим, - сквозь рыдания пролепетала она и повела его в комнату, считавшуюся личной спальней покойного. - Если есть, то там... Я знаю, там есть, он оттуда доставал...
      В комнате, кроме огромной шикарной кровати находились письменный стол и секретер. Хряк без всяких проблем и особых приспособлений вскрыл и то и другое и обнаружил и там и там несколько пухлых пачек долларов. Он сел за стол и стал пересчитывать деньги. В общей сложности он насчитал немногим менее двадцати тысяч долларов и некоторое количество рублей.
      - Не хреново, очень не хреново, - бубнил Хряк себе под нос. - Немало Ксан Ксаныч на личные расходы держал... Ладненько, Наташа, красавица ты наша, - улыбнулся он. - Ты девка молодая, держи вот наследство Ксан Ксаныча, пригодится для новой светлой жизни. - Он отсчитал и протянул ей пять тысяч долларов. Та строго и внимательно поглядела на остальные деньги. Глаза её уже совершенно высохли.
      - Тебе хватит, - сурово произнес Хряк и стал рассовывать остальные деньги по карманам куртки и брюк. Вообще, то, что он делал, не нравилось ему, но у него не было другого выхода. Помидору уже больше не пригодится, а ему надо было спасать свою шкуру. Домой в Москву он ехать уже не мог, это было опасно во всех смыслах. А с такими деньгами он мог исчезнуть, куда угодно.
      Они спустились вниз, и Хряк предложил ей ещё выпить. Наташа не отказалась и сама налила себе коньяка.
      - С удовольствием бы составил компанию, но... никак нельзя, - улыбался Хряк. - Выпей сама, а я оттянусь по-другому, - улыбнулся он ещё шире и положил ей руку на голую коленку. Наташа с ужасом смотрела на него, но возражать уже опасалась. Наташа выпила залпом рюмку коньяка, и тогда Хряк, находившийся в каком-то полубезумном экстазе, сорвал с неё халатик, поставил на колени и сполна насладился её прекрасным телом. Общаться с женщиной в таких необычных обстоятельствах ему ещё не приходилось. Опасность, нависшая над ним, будоражила ему кровь и делала его ещё сильнее, возвышала над грозными обстоятельствами. Истинный пир во время чумы...
      - Все, - выдохнул он, кончая. - Молодец, Наташа, ты, должен тебе сказать, ничуть не хуже своей длинноногой подруги. Ну а теперь все. Мойся и одевайся. Давай отсюда сматываться, финита ля комедия, как говорят у нас в Одессе. П...ц, попросту.
      Наташа пошла в ванную, потом в спальню. Оделась, взяла сумочку, которую Хряк тут же вырвал у неё из рук. Открыл, вытащил паспорт, внимательно изучил его и отдал обратно.
      - Все, Наташенька, я о тебе теперь знаю. Теперь ты никому ничего не расскажешь. Да и общим делом мы с тобой повязаны, денежки хозяйские поделили. А если твоя Таня проболтается, то отвечать придется тебе, так ей и скажи, когда на блядки вместе поедете. И вот ещё что - сейчас мы выйдем на улицу, и если ты собачкам свои что-нибудь не то скажешь, запомни - у меня в кармане пистолет, и первая пуля тебе. Понятно?
      - Нужно мне больно, - пожала плечами Наташа.
      - Пошли тогда.
      Они вышли из дома. Наташа заперла дом, а ключ Хряк забрал. Наташа успокоила собак, и они бегали по двору, весело лая.
      - Слушай, - пришло в голову Хряку. - Давай собак выпустим. Подохнут ведь здесь взаперти с голода.
      - Собачек пожалел? - хмыкнула Наташа.
      - А что их не жалеть? Божьи твари...
      - Внимание привлекут. Тебе-то это зачем?
      - Верно, с одной стороны. А все же, оставь калитку открытой. Дом заперли... Пусть бегают, зачем лишний грех на душу? Они же не люди, зла никому не сделали... Это они внутри злые, а на улице будут добрые... Защищать-то теперь некого...
      Оставили калитку открытой, сели в машину. Хряк довез Наташу до шоссе и высадил у автобусной остановки.
      - Все, красавица, прощай. Дай-то Бог, чтобы нам больше не увидеться. Молчи, и все будет о,кей. Будь здорова.
      - Постараюсь, - холодно ответила она.
      Хряк умчался прочь. Наташа осталась на остановке, поеживаясь от утреннего холода. Было уже около восьми часов.
      Хряк же, гоня машину со скоростью не менее ста пятидесяти километров в час, мчался в сторону подмосковного санатория, где отдыхала Лариса.
      Подъехал к санаторию в тот момент, когда люди позавтракали и вышли на прогулку. В холле увидел Ларису в красивом синем платье, идущую к себе в номер.
      - Лариса! Радость моя! Привет! - весело крикнул он.
      - Димочка, ты?! А я беспокоилась, вчера целый день тебе звонила, куда ты пропал?
      - Да все нормально, на даче был, пошли к тебе, поговорить надо, улыбался Хряк.
      - Ты какой-то возбужденный, вспотевший. Что-то случилось?
      - Да как тебе сказать? Ничего особенного. Пошли, там поговорим...
      Они поднялись на второй этаж и вошли в прекрасный "Люкс", обставленный дорогой мебелью.
      - Хорошо как у тебя, - восхищался Хряк. - Сам бы отдохнул здесь с удовольствием.
      - Вот, оформляй путевку и отдыхай. Санаторий полупустой.
      - Да дела, Лариса... И к чему мне санаторий? Я здоров, как бык. Так вот, - начал он, рассаживаясь в мягком кресле. - Ты знаешь, как мы зажили в последнее время. Квартира, дача, "Вольво". Ты, надеюсь, понимаешь, что так просто это не дается.
      - Ты же мне сказал, что выиграл в рулетку крупную сумму.
      - Да, разумеется, я выиграл. Но все же это не совсем так. Были и другие источники... Но это уж мои дела. Так вот, есть люди, которым все это не по душе. Есть люди, которые могут помешать нам жить.
      - Что за люди?! Бандиты? Или наоборот?
      - Да и то, и другое. Появились некоторые обстоятельства, по которым мне необходимо на некоторое время исчезнуть из Москвы. Пока все уляжется.
      - Как это исчезнуть? А как же я? Как же Павлик?
      - Да не тронет вас никто. Вы будете жить, как жили, ни в чем не будете нуждаться. Дело касается меня лично. Кто-то хочет свести со мной счеты. Лично я знаю кое про кого такие вещи, которых знать не должен. И мне необходимо исчезнуть на время. Так будет лучше для всех нас.
      - На какое время? На месяц, год, десять лет?
      - Я пока не знаю. Возьми себя в руки, Лариса, ты же умная женщина, ты столько меня ждала...
      - И дождалась, - заплакала Лариса. - Пожили два года как люди. И снова этот кошмар...
      - Мы жили не просто как люди, а как обеспеченные люди, - возразил Хряк.
      - Да хрен со всем этим - квартирой, дачей, машиной. Мы бы прожили и у меня в двухкомнатной втроем, и ездил бы ты на "Жигулях", а не на иномарках, и дача твоя мне даром не нужна, плохо почему-то мне там. Мне покой нужен семья, быт - мне не нужны приключения и постоянные страхи. Я работала бы в парикмахерской, ты - водителем, и были бы мы счастливы и спокойны... Ведь мне уже за сорок...
      - Да, да, могло бы быть и так. Но получилось именно так, как получилось. Я не могу рассказать тебе всего, что произошло за последние два дня, я только скажу, что мне нужно уехать. А хочешь - поедем вместе. Прямо сейчас.
      - А Павлик останется один?! - возмутилась Лариса. - А если его убьют?! Мы смоемся, а его убьют! Я его с таким трудом растила, фактически одна, а теперь бросить его на произвол судьбы. Нет, я на это не пойду!
      - Хорошо, хорошо. Я ещё раз повторяю - все дело только во мне одном. А для безопасности переедешь к Павлику. И все обойдется, я уверен, просто нужно выиграть время. Я тут привез кое-что, я оставлю тебе денег, а на нашу квартиру пока приезжать не надо. Извини меня, это все стечение обстоятельств. На дачу тем более ездить не надо... Извини...
      Он обнял её и поцеловал в щеку. Почувствовав рядом её родное теплое тело, Хряк испытал чувство стыда за свои последние дни, ему стало так жалко эту любящую его женщину, которая только и делала, что бесконечно его ждала. И вот - снова расставание. На сколько? Трудно сказать...
      Хряк вытащил из кармана пачку долларов и протянул их Ларисе.
      - Спрячь, этого вам надолго хватит.
      - Господи, опять шальные деньги? Ты ведь не был дома! Откуда они?
      - Причиталось за некоторую работу.
      - Хорошо же тебе платят...
      - Не жалуюсь.
      - А вот я жалуюсь, - опять заплакала Лариса. - Эти шальные деньги разлучают нас, они превращают мою жизнь в ад!
      - Ну, не скажи, без денег тоже ад.
      - Ладно, Димочка, хватит спорить, делай, как знаешь, а мне пора к врачу...
      - Иди, иди, лечись, хочешь - продли путевку, побудь здесь, позвони Павлику, скажи ему, чтобы ни к нам на Мосфильмовскую, ни на дачу он не ездил. Объясни, как можешь. Ладно, радость моя, я поехал, ну успокойся, не плачь, все будет хорошо...
      Не в состоянии смотреть ей в глаза, он вышел из санатория и сел в машину. Ему было горько на душе, даже те десять тысяч долларов, которые он оставил ей, мало облегчали его совесть. Однако, сев в машину, он почувствовал себя свободным как ветер. Завел двигатель и помчался в сторону от Москвы. Он понятия не имел, куда ему ехать, знал только, что с деньгами он не пропадет, был убежден, что поступает правильно, так как время его союзник. Тучи сгущались над ним, и необходимо было их разогнать. Бросаться грудью на амбразуру было не в его правилах.
      Хряк гнал машину по шоссе, испытывал привычное наслаждение от самого процесса езды, от своей великолепной машины, от хорошей дороги, от весны, от своего прекрасного здоровья и неувядаемой бодрости. Кроме того, он испытывал несколько позабытое ощущение полной свободы ото всего - от быта, от повседневности, он чувствовал себя молодым, несмотря на пятьдесят два прожитых года, полных испытаний и тревог, каждодневного риска, лагерей, скитаний. Только вчера, только сегодня утром ему казалось, что жизнь кончена, и вот - он снова на коне. Под ним прекрасная машина, в кармане немало денег, впереди новые приключения. Он увидел надпись "Симферополь", к которому и вело это шоссе. Туда он и решил ехать...
      4.
      Стояло жаркое лето 1995 года. Жарок был и июнь, но уж в июле наступило настоящее пекло. Раскаленный асфальт, пыль, выхлоп от машин - все это превращало Москву в сущий ад. Хотелось куда-нибудь к речке, на свежий воздух, к травке, к деревьям. Броситься бы в прохладную воду и плыть, плыть...
      Катя сидела одна в московской квартире. Настроение было какое-то странное, неопределенное. Если Андрей Зорич в последнее время был на седьмом небе от счастья, то Катю мучили воспоминания. Ей казалось, что происшедшее с ней в подмосковном домике два с половиной года назад, не дает ей права на будущее счастье. Перед глазами постоянно вставало лицо Ворона, его странный взгляд двумя разными глазами. В ушах постоянно звучала его речь, его признания. И эта записка, переданная через Дмитрия Степановича. Он появлялся и исчезал, словно призрак, но Катя понимала - он не оставит её в покое. Она ведь так и не узнала, кто он такой, какое он имеет отношение к её родителям, а ведь между ними, безусловно, была какая-то тайна. Но как узнать? Спрашивать отца она не могла, ведь он ничего не знал про её приключение, хотя порой, особенно в последнее время ей стало казаться, что он многое знает. Но откуда? Конечно, про её исчезновение он мог узнать и от бабушки, и от дяди Лени, и от Андрея. Но про то, что происходило там, в подмосковном домике, кроме неё никто знать не мог. Андрей тоже ни о чем её не расспрашивал, и порой ей самой хотелось рассказать ему все - ей становилось трудно держать все в себе, она понимала и чувствовала, что между ними возникает недоговоренность, а, соответственно, и какое-то отчуждение. Она знала, что раньше какая-то тайна омрачала жизнь её родителей, а, возможно, и имела прямое отношение к несчастью, унесшему жизнь её матери. Теперь же некая таинственность окружала и её отношения с Андреем.
      Они подали заявление в ЗАГС, и на конец июля была назначена регистрация брака. Андрей был весь в предсвадебных хлопотах, отец в последнее время был тоже очень оживлен, положительные эмоции встряхнули его, он уже не сидел часами в своем кабинете, глядя на многочисленные портреты Маши, он что-то постоянно делал, куда-то ездил, суетился. Для Кати готовили свадьбу, готовили ей будущую семейную жизнь. Была отремонтирована и обставлена трехкомнатная квартира бабушки на проспекте Вернадского, там теперь должны были жить молодожены. Такой подарок дается не каждой молодой семье. Катя знала, что у её отца есть накопления в валюте ещё с прежних времен, она знала, что ни в чем не будет нуждаться. Она понимала все это, она любила Андрея, но счастлива не была. Ей было страшно.
      Она вспомнила слова Дмитрия Степановича и вдруг решила позвонить ему. Ей казалось, что этот сильный человек сумеет защитить её от Ворона. Она подумала и набрала номер. Подошла женщина.
      - Здравствуйте. Попросите, пожалуйста, Дмитрия Степановича.
      - Здравствуйте. А его нет. - Голос был ужасно взволнованный. - А кто это?
      - Да..., - замялась Катя. - Знакомая.
      - Знакомая? - презрительно переспросила женщина. - Близко?
      - Нет, - холодно ответила Катя. - Мне нужно просто поговорить с ним.
      - Мне вот тоже нужно, - несколько смягчился голос женщины.
      - А когда можно будет ему позвонить?
      - Понятия не имею. Я уже третий месяц не имею от него никаких вестей. - В голосе женщины почувствовались слезы.
      - Что-то случилось?
      - Случилось, случилось, - раздались рыдания. - Вы послушайте, я не знаю, кто вы, но очень вас прошу, если вдруг он вам позвонит, скажите ему, чтобы он не появлялся здесь и не звонил сюда - в розыске он, снова в розыске...
      Она захлебывалась слезами, почти не в состоянии говорить.
      - Но почему?
      - Его ищут, его ищут за два убийства. А он не мог, он не мог... Но все равно, пусть не приезжает, не звонит, а то его найдут, посадят, расстреляют. Девушка... Я не знаю, что мне делать, я не знаю, как мне жить. Около подъезда караулят, в квартире все перерыли, несколько дней здесь сидели, караулили. Что это за жизнь собачья?! Только ведь зажили по-человечески, и на тебе! И все же пусть не приезжает, пусть...
      Она бросила трубку, а Катя осталась в глубоком беспокойстве. Эта опасная жизнь, к которой она прикоснулась в ноябре 1992 года все время давала о себе знать. Она больше не могла нести все в себе, ей необходимо было рассказать обо всем происшедшем отцу или Андрею.
      Как ей хотелось поговорить с отцом! Но Катя боялась его странных глаз, отрешенного взгляда. Правда, в последнее время он повеселел, и ей не хотелось возвращать его в прежнее состояние. Да и радость его порой была какая-то странная, необычная, тоже пугающая - губы улыбались, а глаза светились злым огнем.
      На дачу они ездили очень редко. Место это навевало на них грустные и страшные воспоминания, там, за городом, на природе, вдали от городского шума и ритма жизни слишком отчетливо всплывали полузабытые силуэты, странные призраки, напоминающие им о другой, параллельной жизни, существующей помимо них и принесшей их семь столько горестей и бед. Отец же просто забыл дорогу туда. Он не только туда не ездил, он избегал даже разговоров о даче. Он не был там с того самого рокового ноябрьского дня 1992 года, так, по крайней мере, считала Катя.
      Катю же ничего сверхъестественного с этими местами не связывало, просто она знала, что там, около моста погибла её мама, и ей бывало очень грустно, когда она проходила мимо этого места, ей бывало ещё грустнее, когда она входила в отсыревший дом, когда она вдыхала в себя этот полузабытый запах детства, когда она глядела на лежавшие в доме свои старые игрушки, детские книжки. Именно здесь обнажалась эта страшная рана, которую она получила в семнадцать лет, именно здесь она яснее всего осознавала, что м а м ы н е т, её дорогой любимой красивой мамы н е т и б о л ь ш е
      н и к о г д а н е б у д е т! В Москве, в городской квартире их страшная утрата как бы покрылась слоем времени, здесь же она была столь же свежей, как и два с половиной года назад. Все напоминало о маме - здесь она любила сидеть, здесь она готовила им вкусные обеды, здесь она укладывала маленькую Катю спать, здесь они втроем гуляли, здесь она сажала тюльпаны и гладиолусы и радовалась их цветению. А вот здесь.... з д е с ь е е
      н е с т а л о н а в с е г д а.
      Где-то с год назад дядя Леня предложил отцу продать дачу и взять все хлопоты по этому делу на себя. Но Катя помнит, как поглядел на него отец, в этом взгляде таились такие злость и обида, что всем стало не по себе, и разговор прекратился, так и не начавшись. Потом Катя поняла взгляд отца. Аркадий Юрьевич воспринял это предложение так, как если бы ему предложили за деньги продать могилу Маши... Так что, дача продолжала стоять и потихоньку разрушаться...
      Через три недели должна была состояться свадьба. Катя и Андрей вовсе не хотели по этому поводу пышных торжеств, но тут почему-то Аркадий Юрьевич занял твердую позицию. Он желал красивой многолюдной свадьбы, он желал веселья, праздника. Это вовсе не было характерно для замкнутого Аркадия, всегда сторонившегося тусовок и вечеринок. Он помнил свою свадьбу в феврале 1974 года в ресторане "Спутник", чего-то подобного он хотел и для дочери. Он только никак не мог решить, где праздновать.
      Раздался звонок в дверь. Катя пошла открывать.
      На пороге стоял отец в красной тенниске и белых джинсах. Он был очень красив, его седые волосы гармонировали с бронзовым загаром его лица. Глаза были веселые, лишь огромный шрам через все лицо не сочетался с его праздничным молодым обликом.
      - Катюша, у меня появилась идея! - прямо с порога заявил Корнилов.
      - Какая, пап?
      - Идея вот какая, - сказал Корнилов, проходя в комнату. - Зачем нам все эти кабаки, зачем нам эта пыльная жаркая Москва? Давай, устроим свадьбу на даче, на свежем воздухе, на природе! А? - Он заглянул ей в глаза, ожидая поддержки своей идеи.
      Пораженная этими словами Катя не могла произнести ни слова. Отец избегал даже говорить о даче. И вдруг принял столь удивительное решение. Зачем ему это было нужно?
      - На даче?!!!
      - Да, разумеется, на даче! Странно, что мне раньше не пришло это в голову. Я, кстати, уже звонил Борьке Мезенцеву, у него микроавтобус "Фольксваген", туда, знаешь, сколько народу влезет, и продуктов столько можно перевезти! Он готов помочь и предложил подключить Бериташвили и Петрова, помнишь Петрова, он был у нас в Париже, смешной такой? Сейчас он бизнесмен, крупными деньгами ворочает, а уж Мишка Бериташвили, это такой специалист по всяким пикникам и торжествам, сама помнишь наши тусовки в Торонто. Вот такой у меня план, Катюша... Твое мнение?
      - Да, как тебе сказать? - задумчиво произнесла Катя.
      - Я тебя понимаю..., - слегка нахмурился отец. - Я там давно не был, сама знаешь, по каким причинам. Но... время прошло, пора, пора... Ведь на этой самой даче происходило не только страшное, там прошли самые счастливые минуты моей жизни. Там, именно там, в 1973 году была наша первая ночь с твоей мамой. Это святое место. И мы возродим его. Продать дачу? Нет! Мы ничего не забудем, мы не станем зарываться в собственном горе, как страусы. Мы ещё повоюем... - При этих словах его глаза блеснули нездоровым блеском, губы тесно сжались. Катя вдруг заметила тонкую полоску седой растительности над верхней губой отца.
      - Пап, ты что, усы решил отпустить?
      - А почему бы и нет? Возраст позволяет.
      - Ты же никогда не носил усов. Пойдут ли тебе? А насчет дачи... Вдруг нам там будет плохо?
      - А мы с тобой проверим. Съездим вместе на электричке и проверим... Давай, прямо завтра с утра. И Андрея с собой возьмем.
      Катя позвонила Андрею, они договорились на восемь утра, чтобы попасть на дачу ещё до наступления жары...
      ... Ровно в восемь утра Андрей Зорич явился к Корниловым. Высокий, стройный, в голубой летней рубашке и голубых джинсах, со спортивной сумкой в руках он стоял перед Катей и улыбался. Вообще, в последнее время он чувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Таким он был только в детстве, лет, эдак, до двенадцати, не зная никаких проблем, радуясь всему солнцу, утру, маминой улыбке, одобрительному взгляду отца, встрече с ребятами из двора, забитому мячу в ворота противника, удачно взятому аккорду на гитаре...
      Теперь, многое пережив, он ясно осознавал, что в Кате заключается его счастье, что именно потому что она рядом, что она существует, ему так хорошо, и мир снова приобрел те неповторимые краски, какие имел в детстве. Он любил весь мир, потому что любил её, потому что через три недели она должна была стать его женой, потому что впереди у них была бесконечная счастливая жизнь в большой трехкомнатной квартире на проспекте Вернадского. Он знал, что его родители готовят им свадебное путешествие, турне по городам Европы. Обещал приехать на свадьбу и дядя Костя, недавно вернувшийся из длительного рейса. Его особенно ждал Андрей, ведь с его квартирой были связаны такие счастливые минуты его жизни...
      ... Они позавтракали и вышли из дома, с сумками, нагруженными всякой всячиной. Шел девятый час, и было ещё свежо и прохладно. День был рабочий, народу уже было довольно много. Они стали уже подходить к автобусной остановке, как вдруг Зорич почувствовал на себе какой-то пристальный взгляд. Он резко обернулся, и увиденное поразило его, словно на белоснежный костюм брызнули грязью. На противоположной стороне улицы стоял некто и пристально глядел на него. И с чувством отвращения и испуга Зорич понял, что это был тот самый Рыжий, который тогда, в ноябре 1992 года скручивал Катю около её подъезда и запихивал в машину. Именно его ударил тогда Андрей ногой в спину, после чего он, словно призрак, растворился в кромешной ноябрьской мгле и выявился лишь спустя неделю в коридоре на Петровке.
      Зорич оглянулся на Катю и Аркадия Юрьевича, те ничего не замечали, глядели вперед и продолжали оживленно разговаривать друг с другом. Аркадий Юрьевич что-то доказывал про современную женскую моду в России, считая, что она не имеет ничего общего с западной модой трехлетней давности. Катя отстаивала свое мнение. Они уже подходили к автобусной остановке.
      Зорич снова посмотрел на противоположную сторону улицы. Там этого человека уже не было. Андрей протер свободной рукой глаза, решил, что ему померещилось. Тем не менее, неприятное видение надолго испортило ему настроение... Вновь пробудились воспоминания, вновь со всей отчетливостью встал окаянный вопрос - что же было с Катей во время её недельного отсутствия? Кого она встретила там, где была, и почему эта встреча так изменила ее? Катя ведь так ничего ему не рассказала, и в принципе счастливого Зорича не так уж и тяготил этот заговор молчания, но иногда он глубоко задумывался над этой загадкой, и ему очень хотелось узнать, что же там все-таки произошло.
      Если бы сейчас рядом не было Кати с её отцом, он бы, безусловно, постарался догнать этого Рыжего и как следует поговорить с ним. Но как бы он выглядел, если бы оторвался от своих спутников и как ненормальный бросился бы на противоположную сторону улицы и, если бы догнал Рыжего, ввязался бы в мерзкую драку. Если, разумеется, это был тот самый. А если бы был другой, похожий, то вообще получилась бы нелепая ситуация.
      Они ехали в полупустой электричке. Катя и Аркадий Юрьевич сидели у окна, а Андрей рядом с Катей. Мимо них проносились деревья, маленькие домики. Аркадий Юрьевич погрустнел, Катя тоже. Все молчали. А Андрей все восстанавливал в памяти отвратительную физиономию этого Рыжего и никак не мог понять, тот это или нет. Разве уж так четко он тогда запомнил это лицо? Мало ли из рыжих ходит по Москве? Но откуда тогда этот пристальный недобрый взгляд, внимательный, изучающий взгляд? Зачем незнакомый человек будет так пристально глядеть на них. Видимо, это, все же, тот. Но если это тот, это не может быть простой случайностью. Значит, он следил за ними. Значит, ему что-то от них нужно. Может быть, они опять затеяли что-то недоброе. Надо быть все время с Катей. А, может быть, поделиться своими подозрениями с Аркадием Юрьевичем? Как, однако, не хочется беспокоить его, снова нарушать его хорошее настроение, его покой, который он только-только начал обретать. И все же Андрей твердо решил поговорить с ним, он не имел права молчать, слишком уж серьезными последствиями могла быть чревата эта встреча.
      Когда они вышли из электрички на платформу, становилось уже довольно жарко. Но они сразу же вошли в прохладный сосновый бор, запахло хвоей, подул свежий летний ветерок, и на душе стало как-то легче. Аркадий Юрьевич оживился, стал что-то рассказывать из своей молодости. Рассказы были довольно забавные, Катя и Андрей слушали и смеялись.
      А вот и он - роковой мост... Как жаль, что его никак не минуешь на пути к даче. Голос Корнилова дрогнул, но он продолжал говорить. Потом замолчал на мгновение, приостановился.
      - Вот оно, проклятое это место, - тихо произнес он. - Вот оно...
      Зорич невольно взглянул на Корнилова. Он был поражен выражению его лица. Он ждал грусти, слез в глазах, а увидел выражение бешеной ненависти, глаза его сузились, даже как-то побелели, зубы были плотно стиснуты, кулаки сжаты, даже шрам на правой половине лица словно налился кровью. Он поставил спортивную сумку на землю и стоял со сжатыми кулаками, молча, глядя куда-то в сторону.
      - Вот оно, - сказал он в третий раз. - Пошли, однако. Нечего нам тут делать.
      Все трое молча отошли от рокового места и направились к даче. Открылась отсыревшая дверь. Вместо жаркого июльского воздуха на них пахнуло холодом и сыростью. Отопление было отключено, и первым делом они открыли настежь все окна.
      - Давайте, вытащим стол на улицу, - предложил Корнилов. - Андрей, ты вот поруби дрова, будем жарить шашлыки. Я мясо вчера замариновал в белом вине. А пока попьем чайку на свежем воздухе. А убираться в доме завтра будем.
      Быстро взялись за дело, и вскоре они уже пили чай с пряниками в тени деревьев, а рядом, в мангале, потрескивали березовые дрова.
      - Ну неужели здесь мы хуже погуляем, чем в каком-то гнусном кабаке? спрашивал Корнилов. - Тем паче, что и цены сейчас там лютые... Это раньше я любил ходить по ресторанам, - мечтательно вспоминал он. - Мы с Машенькой столько их обошли... Спокойно было, уютно... Что "Националь", что "Славянский базар", "Прага", "Берлин". А "Арагви"? Какая была там кухня? Да что "Арагви"? "Риони" на старом Арбате ничуть не хуже был кафешник. Такое сациви, такие шашлыки! А что сейчас? В кабаках одни бандиты, а от цен всякий аппетит пропадет. Помню, в семьдесят втором мы с приятелем на двадцать два рубля поужинали в "Национале" с икрой, водкой, шампанским и чудесным филе с кровью. И было мне тогда двадцать лет...
      - Не нравится вам наше время, Аркадий Юрьевич? - подзадоривал его Зорич, подмигивая Кате.
      - Разумеется, не нравится, - улыбался Корнилов. - Это время воров и скотов. А у меня оно тоску вызывает, и только.
      - А прошлое время лучше было?
      - А у нас любое время хуже, Андрюша. Раньше - хуже, теперь ещё хуже а потом тоже будет хуже... Порочный круг...
      - Пессимист вы, однако, Аркадий Юрьевич.
      - В чем-то пессимист. А в чем-то вовсе нет. В жизни есть так много интересного, - улыбнулся Корнилов, глядя куда-то в сторону, и почему-то его улыбка показалась Зоричу настолько зловещей, что он даже вздрогнул...
      Когда он пошел в дом за шашлыками, Катя поделилась с женихом своими впечатлениями о поведении отца.
      - Какой он стал необычный в последнее время... Раньше он таким не был.
      - А я думал, он всегда был такой.
      - Что ты? Он до маминой смерти был такой замкнутый, а в последние месяцы перед её гибелью они вообще вели себя так странно, словно их обоих что-то мучило. А потом он просто ушел в себя, сидел сиднем часами, днями. Бывало, зайдешь в кабинет, а он сидит, смотрит на мамину фотографию и молчит. Не плачет, просто молчит и смотрит. А вот с этой весны он совершенно переменился, воспрял духом и стал такой ироничный, остроумный. Как будто что-то с ним произошло. А порой с ним бывает даже страшновато. Я не могу уследить за его потоком мысли. Все рывками какими-то, душевными импульсами.
      ... На столе дымились шампуры с шашлыками, по бокалам было разлито вино "Киндзмараули"...
      - Выпьем за вас, ребята, за ваше счастье! - поднял бокал Корнилов. За то, чтобы ничего не мешало вашему счастью. - При этом он несколько помрачнел, но тут же вновь улыбнулся. - Да ничего мешать и не будет! Все будет отлично!
      ... Когда представился случай, Андрей рассказал Корнилову о том, кого он видел утром на автобусной остановке около их дома.
      - Надо же, - как-то равнодушно произнес Аркадий Юрьевич, не проявляя ни малейшей тревоги. - А я и не заметил. Подслеповат стал...
      - И что вы по этому поводу думаете?
      - Что думаю? - усмехнулся Корнилов. - Да ничего особенного. Ты, Андрей, по молодости своей полагаешь, что счастье дается просто так, задаром. А на самом деле за него надо платить. Так вот, я хочу, чтобы вы сначала заплатили, а потом были счастливы. А вот у меня все получилось наоборот. Сначала счастье, а потом расплата.
      Андрей поежился от его жестоких слов, произнесенных так запросто.
      - Что вы имеете в виду?
      - А вот что, Андрей... Вот что я должен тебе сказать. Ты хороший парень, и я верю, что ты настоящий мужчина. У нас была прекрасная семья, моя покойная Машенька была самой красивой, самой умной и доброй женщиной в мире. Теперь она уступила место нашей Катеньке. Но над нашей семьей существует какое-то проклятье, какие-то злые силы не дают нам жить и радоваться этой жизни. И мы с тобой не можем уступить этим злым силам. Настоящие мужчины бывают не только в боевиках и вестернах. Мы должны брать на себя защиту наших близких в этой так мало похожей на кино жизни. Мы не имеем права отчаиваться и уступать. Я не смог защитить свою Машеньку, но мы вместе с тобой защитим нашу Катюшу от них. Я знаю, им неймется, они перебежали дорогу и вам, тогда, в ноябре 1992 года. Но мы больше не дадим им глумиться над нами. И не бойся никаких Рыжих. Не бойся, пока я с вами, не бойся и если со мной что-нибудь случится. Учись бороться за свое счастье и счастье близкого человека.