- Ты называешь свои стихи чудовищными? - поразился её циничной откровенности Степан.
      - А какие же они по-твоему? - спокойно спросила Бермудская. - Ты что, в школе не учился? Пушкина и Лермонтова не читал? Говна от конфетки отличить не в состоянии?
      - Раньше ты по-другому относилась к своему творчеству, - не уставал удивляться Степан.
      - Я же не такая дура, как ты, - усмехнулась Бермудская. - И помимо стихов у меня ещё и высшее литературное образование. И вон какая библиотека, осталось кое-что от того, что ты не снес к букинистам. Читала я настоящую поэзию, читала и тогда, когда никто ещё ничего не читал Только жить хотела не так, как Ахматова, Гумилев, Цветаева, Мандельштам, и поэтому писала всегда то, что нужно для настоящего момента, неважно что - "Горный орел" или "Свежий ветер перемен". Все одинаковое говно. Но вот гонорары и почести были самыми что ни на есть настоящими, и икра, и ананасы были свежайшими, и мебель, и машины, и шмотье были первосортными. А больше печатать не будут. Никогда не будут. Мемуары про Егора Степановича и его подвиги писать не буду - западло, грубо говоря. Да и не проживешь на эти мемуары. Кому все теперь это нужно? Теперь нужно другое..., - глядя куда-то в сторону задумчивым взглядом, прошептала она. При этом Степан насторожился и бросил на неё понимающий взгляд. И этот взгляд она поймала, но так поглядела на сына, что тот опустил глаза. - Ладно, готовься к встрече своей бывшей и, надеюсь, будущей жены. Совет вам, да любовь. А сделаешь что-нибудь не то, я тебя проучу так, что мало не покажется. Копейки от меня не получишь от дачных денег - это раз, дачу завещаю государству - два, свою часть приватизированной квартиры завещаю Андрею Шмыдаренко - три... Андрюшенька тебя быстро поставит на путь истинный... Подохнешь в нищете, на вокзальной скамейке подохнешь, Степан Егорыч..., - благостно улыбнулась она.
      - А на кой черт ты этого придурочного Федьку втянула в эту историю? продолжал недоумевать Степан.
      - А потому что рожа у него очень уж живописная! Увидишь - не заснешь... Ходил, клянчил деньги - сволочь... А как до дела дошло - раскис. Воспоминания, видите ли, одолели...
      - Какие такие воспоминания? - не понял её слов Степан.
      - А никакие, - как-то странно и зловеще блеснули глаза матери. - Не твоего ума это дело. Подвел он нас, и все. Вместо того, чтобы пугать, он решил предупредить её. Камуфляж свой вовремя не снял, как договаривались. Как все было прекрасно продумано, просто, как все гениальное. Он её преследует, потом снимает маску, она бы насмерть перепугалась, а тут ты, как ангел-хранитель с порошочками для эйфории, поданными к столу. И поданными тогда, когда нужно, не раньше и не позже. И все - дело сделано. Вы муж и жена... Ан нет, все по-своему сделали, ублюдки... Нет, никому доверять нельзя, кроме самой себя...
      - Мам, - задумчиво глядя в сторону, все же осмелился высказать свою догадку Степан. - То, что ты затеяла, это ведь связано с её отцом, Валентином Нарышкиным? Что-то там где-то маячит? - Он многозначительно потер тремя пальцами.
      - Умный ты, - фыркнула мать. - Не зря учился полгода в литинституте и ещё полгода на филфаке МГУ. Стихи, помнится, писал...
      Она широко улыбнулась и похлопала его по щеке. Вспомнила, как он принес ей стихи. "И между небом и землею мое разорванное "Я", продекламировал он, завывая, захлебываясь слюнями и махая правой рукой.
      "Какая херня!" - откровенно выразилась Бермудская. - "Ладно, учись пока, там ещё не такие учатся. Устроили, так учись. Чем бездарнее, тем оно и лучше. На вот тебе четвертак, иди попей пивка. Только с одним условием ты мне своих стихов больше не читай, мне всякого дерьма и так приходится слушать выше крыши. И хвалить, вот, что самое ужасное. А не похвались смертельного врага наживешь. Поэты - люди весьма своеобразные..."
      "Надо бы его перевести на филфак МГУ", - подумала через некоторое время Бермудская. - "Больно уж позорные стихи пишет, неудобно перед людьми. А там затеряется среди критиков и литературоведов, там-то все, что угодно можно писать, лишь бы в струю..."
      Степана перевели на филфак, но через полгода его оттуда с треском выгнали за то, что он на спор с таким же мудаком, как сам, попытался трахнуть одну блядовитую студентку прямо в аудитории во время лекции. Там был очень удобный закуток под лестницей. И трахнул бы, если бы одна из студенток, наблюдавших сверху за действом, не ахнула и не вскрикнула в благородном негодовании: "Господи, да по какому же праву все это делается-то?!" Она как раз штудировала Достоевского. Преподавательница выскочила из-за кафедры и побежала смотреть, что же там такое делается. Сквернавцы, правда, за это время уже успели привести себя в более менее приличный вид.
      Тем не менее, был грандиозный скандал, вызвали Ольгу Александровну. Блядовитая студентка рыдала и пыталась упасть перед деканом на колени. Степка же продолжал хорохориться и паясничать, утверждая, что совсем уже подлых и грязных намерений у них не было, а то, что происходило, никаким уставом не запрещено, а, то, что не запрещено, то, выходит, и разрешено.
      "Дурак и сволочь", - прямо заявила декану мать, грозно глядя на Степана. - "Совокупляться в аудитории во время занятий, кстати, тоже уставом не запрещено, так что из этого получается? Разрешено, так? Аудитории предусмотрены для лекций, а не для совокупления такой погани, как вы! Гоните его в шею, пусть едет в армию!"
      "На что спорили-то?" - спросила она у сына в такси по дороге домой, когда он рассказывал ей суть дела.
      "На ящик пива", - пробурчал Степан. - "Чешского", - счел нужным уточнить он, словно это обстоятельство что-то меняло.
      "С кем?"
      "С Хулей".
      "Что?! Ты что несешь? Балаган устраиваешь?!" - пыталась напустить на себя строгий вид Бермудская, но её распирало от смеха, до того уж дурашлив был Степан, до того нелепые вещи он говорил.
      "Ну, с Алешкой Шмыдаренко. Мы его так зовем..."
      Сын Андрея Алексей учился на одном курсе со Степаном. И кличка, данная ему, позабавила Бермудскую, очень уж она ему подходила. Как, впрочем, и папаше тоже.
      "И кто же это его так окрестил?" - давилась от смеха Ольга Александровна.
      "Я, разумеется, кто же еще?", - гордо улыбнулся Степан. Он был большим мастером давать знакомым непристойные клички.
      "Ящик пива, говоришь?", - переспросила Бермудская. - "Так отдавать придется! Вот Хуля-то будет рад, не лопнул бы только!" Бермудская больно ткнула сына своим толстым пальцем в щеку и дернула палец вперед. - "Весь в меня пошел", - подумала она. - "Жаль, что только по сексуальной части..."
      В армию Степан, разумеется, не пошел, так и метался из института в институт... Мать считала его круглым дураком, жаль только, что в качестве Ритиного жениха не мог выступить никто другой... А теперь, поди ж ты, он ещё и догадываться о чем-то начал, соображает ещё что-то...
      - Да, ты умный, - повторила Бермудская. - И мыслишь в правильном направлении. Больше тебе ничего пока сказать не могу. Иди, умойся, побрейся, будь красавцем-мужчиной. А то смотреть на тебя противно, помятый ты какой-то, жеваный, как промокашка. То ли дело тот частный детектив, сладострастно улыбнулась Ольга Александровна. - Настоящий мужчина...
      - Ты что, его видела?
      - Видела, видела, я всегда все вижу, что нужно для дела. Иди, умывайся! От тебя многого не требуется, выглядеть только прилично! Иди, она скоро уже прибудет...
      Степан ушел умываться и бриться, а разгоряченная, возбужденная Бермудская сидела в кресле и лихорадочно курила. "Нет, для настоящих сильных людей никакие ветры перемен не страшны, ни свежие, ни тухлые. Главное - никакой жалости, никаких дурацких угрызений совести. Лелька Цинга ещё покажет себя! Она ещё понежится на Гавайях и Бермудах", - скаламбурила она про себя. - "Понежится и побарствует на нарышкинские денежки..."
      ... Великое дело - иметь всюду своих людей... Ей быстро сообщили, что пиратские издательства на Западе вовсю печатают романы Валентина Нарышкина, что они расходятся на разных языках миллионными тиражами. Она решила, что их переправил туда все тот же вездесущий Андрюша Шмыдаренко, но, прощупав афериста, она поняла, что, как ни странно, он тут не при чем. Тогда они дали маху, когда в шестьдесят восьмом году, он по указанию Бермудской ткнул пухлыми папками чуть ли не в нос пришедшему за ними Нарышкину. "Не треба!" - так я ему сказал", - хвастался ей потом Андрюша. - "Можешь не писать - не пиши!" - добавил вдогонку. А он эдак сгорбился и потопал. А сглупила ты, однако, Оленька. Надо было переделать и под своей фамилией напечатать..." - "Учи ученого!" - прорычала она в ответ. - "Пусть утрется своими шедеврами, мы и без них сладко живем..."
      А вот попали они таки на Запад. Каким именно путем, она точно не знала, но стала догадываться, что передал их туда некий итальянец Манчини, который наведывался к Рите, когда она ещё жила у них на Кутузовском, и расспрашивал про романы отца. Та ничего о них не знала. Манчини был вертким словно угорь и, судя по блестящим как маслины черным глазенкам, дьявольски хитер. Он неожиданно прекратил визиты к ним в дом, а потом, когда Рита сама позвонила ему, он обтекаемо и очень весело ответил, что все о,кей. Теперь Бермудской стало понятно, что именно было о,кей. Он где-то раскопал черновики романов и свез их в пиратские издательства, не поставив в известность юную наследницу. А вот совсем недавно Бермудская получила информацию о том, что родственник Нарышкина, имевший в Канаде адвокатскую контору, взялся за дело и подал на издательства в суд. И вот-вот должен был выиграть процесс - дело, практически было решено. Помимо гонораров он потребовал заплатить наследникам значительный моральный ущерб, который был выше самих гонораров. Этот щепетильный родственничек сдуру не стал предварительно ставить в известность единственную наследницу Нарышкина Маргариту, хоть и работал только в её интересах. Зато была поставлена нужными людьми в известность она, Ольга Александровна Бермудская. Дело пахло сотнями тысяч долларов, так как по двум романам Нарышкина уже были поставлены фильмы. "Да, мудак Степка, развелся с такой женщиной!" посетовала Бермудская. - "А и я тоже хороша, не послушалась тогда Андрюху, все гордость, гордость проклятая глаза залила... Надо было кинуть что-нибудь этому Нарышкину, а большую часть прикарманить себе... Но, однако же, тогда совсем другое время было, совсем другое было в цене, кто же мог предполагать, что все так обернется, что настолько переменятся местами ценности? Ведь в сытости и роскоши купались и полагали, что так будет всегда... А вот оно как..."
      Однако, она решила поправить дело. Причем, выяснив, что Андрей Шмыдаренко на сей раз, как ни странно, не в курсе, решила обойтись без его помощи. Слишком уж большие проценты за свои темные дела требовал этот ненасытный паук... Зато снова пригодились витенькины порошочки... "Первый мужчина", - с благодарностью подумала она о покойном. - "Как меня мамаша тогда за него отлупила, страшно вспомнить..." На мать Ольга Александровна зла не держала, мать есть мать. Она выбила для них с Витенькой квартиру, постоянно помогала деньгами. Но в Москву категорически не пускала. "Думать не моги!" - заявила она матери, когда та заикнулась о том, что неплохо было бы им перебраться в столицу, поближе к дорогой доченьке. "Нечего меня позорить, живите в Пружанске", - отрезала она. - "Лучше первым в деревне, чем вторым в городе. Там барствуйте."
      Потом организовала усопшей матери пышные похороны, вскоре после этого - мужу, а недавно отдал Богу душу и преданный Витенька Удищев, специалист по отравам и дурманящим и возбуждающим похоть средствам. Это была самая большая потеря, его было почему-то особенно жалко. Первый мужчина, отличный в своем деле специалист...
      Витенькины порошочки испробовала она и на молодом красивом немце Федоре Бауэре, племяннике мужа. Получила от него немалое удовольствие. А потом отправила его на дачу к ненавистному Нарышкину. Обидчик должен был умереть страшной смертью. Его жене повезло больше - за пять лет до этого, явившись под видом слесаря к Нарышкиным, Витенька просто-напросто отравил молодую жену Валентина. И так умело отравил, что врачи определили инфаркт. Нет, незаменимый был человек... Если бы он сейчас был жив, все получилось бы по другому...
      Вообще, Нарышкин сам спровоцировал последующие трагические события. Как же он не вовремя позвонил ей и высказал ей все, что он думает по её поводу и по поводу Егора Степановича. А тот как раз умер за несколько дней до этого звонка, Нарышкин же ничего не знал про его смерть. И говорил о нем, как о живом, о преступнике, палаче, садисте, каким он, впрочем был и на деле. Только бы не ему о нем так говорить, и уж тем более не в такое крайне неудачно выбранное время... И результат этого разговора не замедлил себя ждать - через месяц овдовел и Нарышкин, оставшись с шестилетней дочкой на руках. Потом Бермудская на время снова забыла про обидчика. А в восьмидесятом году прочитала какой-то рассказец Нарышкина в эмигрантском антисоветском издании. Хороший, крепкий рассказец... А прообразами для героев были она сама и её покойный муж. Они были очень даже узнаваемы и, благодаря таланту автора, ещё более омерзительны, чем в настоящей жизни. Это и решило судьбу Нарышкина. "А жаль", - подумала Бермудская. - "Красивый мужик! И талантливый! Вдовец ведь. И я вдова! Нам сам Бог велел быть вместе, женился бы на мне вместо того, чтобы рассказики про меня писать в антисоветские издания. Женился бы - не пожалел. Сам Бог велел... Вернее, сам дьявол..."
      Красивый мужчина Валентин Нарышкин сгорел заживо в своей ничтожной дачке, а вот Рита, которой была уготована такая же судьба, выжила благодаря Федьке, проявившем неожиданную смелость и прыть. Федька же стал на всю жизнь таким уродом, что никто, кроме неё самой не мог на него смотреть, разговаривать с ним, когда он снимал шапочку очки и шарф. А вот она не боялась его чудовищного лица, она вообще ничего не боялась. Нет, пожалуй, боялась, только совсем другого. Например, нищеты, убожества, засасывающего быта, безвестности. Боялась очередей за хлебом, переполненных автобусов, походов в СОБЕС за субсидиями, рваной обуви, мучительного ожидания пенсии, каждодневного подсчета копеек. И ненавидела разговоры о политике, о том, кого там надо выбрать в Думу, кому быть Президентом. "Какая разница?" недоумевала она. - "Все воры, все до единого! Никто не стремится к власти ради какого-то там дурацкого народного блага, все рвутся к ней ради самой власти и сопутствующих ей приятных вещей - денег, машин, дач, квартир, пайков, загранкомандировок, красивой жизни, одним словом! А жить можно при любой власти, при любом строе и правителе, только голову надо на плечах иметь. А жить так интересно! Как не хочется умирать, тем более - умирать в нищете и убожестве..."
      ...Раздался звонок в дверь. Возбужденная своими мыслями Ольга Александровна пошла открывать. Из ванной высунулась глупая рожа Степана, пахнущая французским одеколоном.
      - Пришла, - шепнула сыну Бермудская. - Привел себя в порядок? Молодец! И чтобы у меня... как по струнке... Как по нотам...
      Она посмотрела в дверной глазок. Там стояла с непокрытой головой, в дубленке раскрасневшаяся Рита.
      - Риточка, это ты? - елейным голосом спросила Бермудская.
      - Открывайте, Ольга Александровна. Мне страшно. Мне кажется, что кто-то следит за мной... Скорее...
      - Открываю, открываю, детка, - щебетала поэтесса, открывая многочисленные замки и щеколды. "Сама на огонь летишь, дурашка, как мотылек... Так и надо, так и должно быть..."
      Медленно отворилась дверь. Рита с растрепанными волосами сделала робкий шаг в огромную прихожую, освещенную старинным бра.
      - Кто шагает дружно в ряд? - прогремел красивый баритон из-за Ритиной спины. - Пионерский наш отряд! - ещё громче продекламировал Игорь Дьяконов, и Ольга Александровна ощутила у своего виска холодное дуло пистолета.
      - Ах ты, стерва подколодная, - прошипела Бермудская, протягивая пухлые пальцы к горлу Риты. Та отшатнулась и содрогнулась от того выражения ненависти, которое кипело в черных глазах бывшей свекрови.
      - Тихо, тихо, мадам, - прошептал Игорь, вставая своей длинной фигурой между поэтессой и её бывшей невесткой. - Экая вы взбалмошная особа. Чуть что не по вашему, начинаете жалить...
      Бермудская бросила взгляд на дверь и ужасом увидела черную шапочку и круглые затемненные очки. Бауэр медленно вошел в квартиру и тихо затворил дверь. Снова запер её на многочисленные засовы.
      - Звони в милицию, Степан! Скорее! - крикнула Бермудская. Нападение! Ограбление! Эта мерзавка привела сюда бандитов!
      Дьяконов надавил на висок поэтессы холодным дулом пистолета и заставил её пройти в комнату. Там, на диване уже сидел ни жив, ни мертв от ужаса Степан, весь какой-то съежившийся и скорчившийся.
      - Здорово! Давно не виделись! - улыбнулся Игорь. - Аж со вчерашнего вечера!
      - Ах вот оно что, - пролепетал Степан, узнав в незваном госте словоохотливого кандидата-бомбилу. - Так я и думал...
      - Думать никому не возбраняется, - наслаждался произведенным на славную чету эффектом. - Смотря только, чем думать. Итак, раз мы уже здесь, рассядемся по этим уютным старинным креслам и побеседуем ладком. Полагаю, никто возражений не имеет. Вы, Степан, оставайтесь, на месте, вам, Ольга Александровна, будет удобно здесь, вы, Маргарита, садитесь сюда, чтобы вас не достала ненависть хозяйки, а вы, Федор Анатольевич вот сюда. Ну а уж я посижу здесь, ближе к выходу, чтобы наша славная хозяйка не отчебучила что-нибудь невообразимое. Вы, Федор Анатольевич, следите за тем, чтобы никто не подходил без нужды к телефонному аппарату. У госпожи Бермудской, наверняка, есть старые связи. Ее покойный муж был большим чином в органах.
      - Да уж не чета тебе, щенок, - прошипела Бермудская. - В свое время тебя бы стерли в пыль только за то, что ты так смотришь на меня...
      - Ушло золотое времечко, Ольга Александровна, безвозвратно ушло, примите мои соболезнования, - засмеялся Игорь. - А вы, боюсь, вообще недооцениваете серьезность вашего положения. Оттого и шипите, как кобра. А надо бы вам быть повежливее...
      - Какое такое положение, идиот? - хмыкнула Бермудская. - И что ты вцепился в свою пушку? Расслабься, ты же мужик, молодой, здоровый. Что мы против тебя, я старая женщина, он слаб как ребенок... А никакого серьезного положения нет и в помине, кроме разве того, что вы ворвались в мою квартиру и угрожаете мне огнестрельным оружием. Я гражданка России, член Союзов писателей и журналистов, и меня защищает наш Российский закон.
      - Все это верно, - Игорь положил пистолет в карман и улыбнулся, закинув ногу за ногу и закуривая. - Вернее, было бы верно, если бы я был представителем правоохранительных органов и был бы связан всевозможными законами, инструкциями и предписаниями. А я лицо частное и к тому же очень нервное, а потому не наглейте, гражданка Бермудская, а то вам дороже обойдется...
      - Нападение, короче? - исподлобья взглянула на него Ольга Александровна.
      Дьяконов молча кивнул головой.
      - Чего хотите? Денег? Ценностей? Берите все, что есть. Наличных денег немного - в квартире имеются пятьсот долларов США, они в моем кабинете в столе, вот ключ, если хотите... Ценности тоже есть - бриллианты, золото, все ваше, пожалуйста. Ценные книги, картины, они дорого стоят. Шуруйте, короче...
      - Да не за этим мы пришли, Ольга Александровна, - покачал головой Игорь.
      - А за чем же? - закурила и хозяйка, при этом демонстративно выпустила струю дыма в лицо Бауэру. И тут-то он не выдержал.
      - Мы пришли судить тебя, старая ведьма! - крикнул Федор, привставая с места. - Я сейчас расскажу всем, как ты в августе восьмидесятого года послала своего отчима и любовника Виктора Удищева и меня поджечь дом отца Маргариты Валентина Нарышкина. Удищев подсыпал мне в водку какого-то снадобья, того самого, какого я уже изведал, когда имел несчастье переспать с тобой.
      - Несчастье? - хмыкнула Бермудская, нагло глядя в его круглые очки. То-то ты пыхтел, как паровоз, деревенщина. Первый и последний раз в жизни попробовал настоящую женщину. Теперь-то никакой уже никогда не попробуешь, - добавила она, подмигивая ему.
      Рита сделала было движение в сторону бывшей свекрови, но Игорь остановил её.
      - Я тогда спас Маргариту, которой было одиннадцать лет и остался на всю жизнь уродом. Я обвиняю тебя в смерти Нарышкина и покушении на жизнь одиннадцатилетней невинной девочки, обвиняю в своем несчастье, обвиняю в том, что ты решила снова женить Степана на Рите, а потом убить её. Не знаю, правда, с какой целью.
      - Я хотел было кое-что проверить, но думаю, что могу сказать и сейчас, - вмешался Игорь. - Ольга Александровна узнала про книги её отца Валентина Нарышкина, печатающиеся миллионными тиражами за рубежом и поняла, что Рита имеет возможность получить эти деньги. А после смерти Риты её единственным наследником будет Степан, ну и его добрая любящая мать, разумеется...
      Бермудская позеленела от злобы и метнула быстрый взгляд на ошеломленного сообщением Степана. Он вопросительно поглядел на нее, она многозначительно опустила веки вниз, что означало - да, это правда, сиди, мол и не рыпайся.
      - Для этого она привлекла меня и Степана, - продолжал Бауэр. - Я должен был довести Риту до состояния ужаса, а Степан предложить ей поддержку, опоить её их зельем, а затем скрепить их официальные отношения в ЗАГСе. И если бы я случайно не подслушал разговор в кабинете о том, что они хотят убить Риту, все бы так и было. А я..., - замялся Бауэр. - Я спас ей жизнь, а потом, когда я увидел её в их доме уже молодой женой Степана, я влюбился в нее. И люблю до сих пор. Разумеется, без права на взаимность. Я инвалид, я урод, я опустился, я много пил, мне не на что жить. Бермудская предложила мне денег, немалую сумму, для меня, разумеется, если я помогу Степану жениться на ней. Я согласился, думая, что она просто хочет избавиться от надоевшего и сидящего на её шее бездельника. Оказалось иначе. И мне никак не удавалось переговорить с Маргаритой наедине, то одно мешало, то другое. Я хотел ведь не только предупредить её об опасности, я хотел..., - он замялся. - Я хотел, чтобы она знала все. Я решился на это, узнав, что ей грозит смертельная опасность. А для этого нужно было и место, и время для разговора.
      - А вы знаете, Федор, от чего умер малолетним ваш брат Николай?
      - Знаю, - ответил Бауэр. - Мне говорил покойный отец. - Можно сказать, что он умер от голода. Они жили в Казахстане в ужасной нищете, просто порой собирали объедки на улицах, когда маму выгнали с работы посудомойки в столовой. А когда Коля заболел, организм не справился, слишком уж он был ослаблен. Я тоже родился в Казахстане, но уже через год нам разрешили вернуться в Россию.
      - А вы знаете, что ваша мать обращалась за помощью к своему брату Балясникову?
      - Нет, не знаю, ведь мама умерла, когда мне было всего семь лет. А отец про это не рассказывал. Вообще, про Егора Степановича в нашем доме практически не говорили. Это уж я, когда стал взрослым, опустился до того, что втайне от отца стал клянчить деньги у нее. И она меня использовала как проститутку-мужчину, при этом ещё и как подопытного кролика со своими порошочками.
      - Я читала письмо, где ваша мать Вера Степановна умоляла брата-генерала хоть чем-нибудь помочь ей. Разумеется, он не ответил, сказала Рита.
      Бауэр метнул на Бермудскую быстрый взгляд и сжал кулаки в черных перчатках.
      - Эти люди обжирались здесь черной и красной икрой, ананасами, шоколадными конфетами, парной телячьей вырезкой и свежайшей осетриной, а ваша мать собирала для вашего маленького братика объедки на улицах, продолжала Рита.
      - Это не ко мне! - рявкнула Бермудская. - Я читала то письмо и возмущалась поведению мужа. - Она не стала добавлять, что знала о том, что именно он распорядился уволить ненавистную сестру, компрометирующую его, с работы посудомойки в рабочей столовой, после чего и умер её малолетний сын Коля. Затем Балясников сделал так, что о его распоряжении узнало высшее руководство, которое одобрило его решение. Такое котировалось и оценивалось. - Именно я заставила мужа помочь этой семье. В пятьдесят восьмом году они переехали из Казахстана в Подмосковье. А про моего покойного мужа нечего тут плести, я ему цену знаю и имею право судить его. А вам, молокососам, это не дано. У него тоже жизнь была нелегкая! Каждую ночь с пистолетом под подушкой спал, ареста ждал и не хотел попадать за решетку, знал, что там с людьми творят, особенно с генералами. Повезло только, что вождь умер, а то бы и его, и меня... в лагерную пыль. Тогда это было мигом. Сегодня пан, завтра пропал. А что касается поджога нарышкинского дома, все это сплошная брехня. Если даже это и сделал покойный Виктор Удищев, это вовсе не означает, что его на это преступление послала я. Ты сам участвовал в поджоге, Федор, вот это вернее. Поджег по пьяни, а потом опомнился и полез спасать людей...
      - Зачем мне было поджигать дом незнакомого мне человека, да ещё ехать за этим пятьдесят километров от Москвы?
      - А зачем мне? - пожала плечами Бермудская. - Я писала рецензию на романы Нарышкина, отрицательную, не скрою, рецензию, даже просто-таки разгромную, так что у него было больше оснований поджечь мою дачу, чем у меня - его.
      - А какие у вас были основания затевать эту авантюру с повторной женитьбой Степана, вы не хотите нам поведать? Или вы подтверждаете своим молчанием то, что предположил я? - вмешался Игорь.
      - А я вообще никакого отношения к этому не имею, - спокойно ответила Бермудская. - Он решил жениться, с него и спрос. А мне он потом сообщил, а мне что? Пусть женится, с моей шеи слезет, пора бы уже... А то, что тут наплел Федор, это сплошная чушь и ахинея. Он просто умом тронулся после того, как побывал в этом пожаре. Да и до того был пустым человеком, валялся пьяный в грязи, из вытрезвителей я его два раза вытаскивала, штраф ещё за него платила... Одни придурки меня окружают, жить тошно, ушло время крупных интересных людей. На смену им пришла одна мелочь, но самое мелкое ничтожество - мой родной сын...
      А вот этого ей говорить было не надо. В карих глазах Степана зажегся какой-то злой нездоровый огонек, видимо, многолетняя ненависть, которую он испытывал к матери, нуждалась в каком-то выходе, выплеске. Но он не поглядел на мать, он вдруг пронзительным взглядом поглядел в глаза Дьяконову, словно он что-то хотел ему сказать, но не мог. Он умоляюще продолжал глядеть на Игоря. Бермудская же в это время отвернулась от сына и продолжала с равнодушным видом пускать кольца дыма. А Игорь вдруг понял те немые знаки, которые посылал ему Степан.
      - Мне надо поговорить с вами наедине, Ольга Александровна, - сказал Дьяконов. - Может быть, и впрямь, нам с вами удастся договориться.
      Та внимательно поглядела на него и, как бы нехотя, встала. Одернула кокетливым жестом платье, поправила прическу. Презрительно поглядела на присутствующих и вышла из комнаты.
      - Прошу ко мне в кабинет, - пригласила она Игоря.
      Они вошли в огромный тридцатиметровый кабинет Бермудской. Стеллажи до потолка, старинные книги в них, картины на обитых шелком стенах, статуэтки и серебряные подсвечники на антикварном столе - все это было выдержано в прекрасном солидном стиле. Кабинет произвел впечатление на Игоря.
      - Нравится? - поняла его реакцию Бермудская.
      - Нравится, - признался Игорь. - Что нравится, то нравится...
      - Жалко только, что я вам не нравлюсь, господин частный детектив из агентства "Пинкертон" Игорь Николаевич Дьяконов, в прошлом капитан, следователь МВД, обладатель красивой "девятки" стального цвета, засмеялась Бермудская.
      - Ну почему же? Вы личность весьма примечательная.
      - А вы красивый мужчина. Что вы связались с этой Ритой? Ну, допустим, вы правы, я повторяю, допустим, насчет гонораров её отца и организованной мной женитьбы сына. Но в чем же тут состав преступления, спрашиваю я вас? Убивать-то её никто не собирался, это все фантазмы неадекватного, обиженного жизнью человека. Она и сама бы все отдала, вернее, поделилась с близкими людьми. На всех бы хватило. Вот что, Игорь Николаевич, делаю вам деловое предложение. Будьте моим союзником, не пожалеете. Бросите своей несчастный "Пинкертон" и заживете как человек, у вас ведь жена и десятилетний сын Роман. Я заплачу вам сто тысяч долларов, если поможете мне.
      - Сколько? - поразился её размаху Дьяконов.
      - Сто тысяч, - спокойно повторила она. - У вас, разумеется, диктофон в кармане, но я от всего откажусь. Я не боюсь вас ни грамма, ни вот на сколечко. А вот то, что дело практически сорвалось, это скверно. Это очень скверно. Но все поправимо. Вы пользуетесь влиянием у моей бывшей невестки, это очевидно. Так повлияйте же на нее, скажите, что все чепуха и болезненные фантазии, что вы все выяснили. А остальное мы с моим придурочным сыночком сделаем сами. На днях заканчивается процесс по иску родственника Нарышкина, адвоката из Торонто, к пиратским издательствам, незаконно печатавшим его книги, на нем присутствует мой доверенный человек. У ответчиков нет ни малейших шансов. В ближайшем будущем Ритка получит не менее миллиона долларов. Этот ушлый адвокат сумел доказать, что два голливудских фильма сняты по произведениям её отца. И главное, иск о возмещении морального и материального ущерба. Он требует три с половиной миллиона долларов. Но у тех есть какие-то контраргументы по некоторым пунктам иска, возможно сумма компенсации будет меньше. Так что я по минимуму считаю, что Ритка получит миллион, возможно и больше, значительно больше, дело сложное... Я знаю не все подробности дела, но ясно одно - она получит м н о г о! Больше, чем у вас и у меня в карманах во много, много раз. Соглашайтесь... - Она пыталась гипнотизировать его своими черными большими глазами.
      - Да..., - призадумался Игорь. - В карманах у меня и впрямь не густо...
      - И это не все, - продолжала Бермудская. - Я помогу вам устроиться на высокооплачиваемую работу в престижную фирму. Вы же имеете, я полагаю, юридическое образование, вам не более тридцати пяти лет, у вас богатый опыт работы в органах, вы красивы, энергичны и интересны. Эх, мне бы такого... сына... Охота вам прозябать в вашем занюханном "Пинкертоне"? Кого ищете? Шлюх, сбежавших от своих занудных мужей? И получаете за это гроши, а то и огромное спасибо? Да разве это для вас, Игорь Николаевич? Поглядите на себя! Не упускайте свой шанс! Он дается не так уж часто, порой один раз в жизни!