- А вам, правда, понравились мои романы? - воодушевился Нарышкин. Какой, однако, у него красивый баритон... Поглядеть бы на его обладателя...
      - Да если бы не понравились, разве бы я вам назначила рандеву? У меня просто-таки завал рукописей, взялась я на свою голову работать с молодыми авторами! Все, пока! Пишите еще! Вы очень талантливы, Валентин Константинович, у вас хороший слог, интересные сюжеты. Но... А вот про это самое "но" мы с вами и побеседуем пятнадцатого октября у меня на даче. Там нам никто не будет мешать. Все, извините, бегу за письменный стол...
      ... Ольга Александровна не случайно выбрала именно это число. Четырнадцатого октября Егор Степанович отбывал в Сочи в ведомственный санаторий. Дача была свободна.
      День выдался хорошим, погожим. Бермудская прибыла на дачу ещё накануне. Попарилась в бане, навела марафет. На ней было шикарное длинное платье с декольте и вызывающим разрезом сбоку, она сделала модную прическу и надушилась настоящей "Шанелью". Было-то ей в ту пор всего тридцать четыре года, женщина в самом цвету. Плюс мэтр, почти что классик, лауреат и тому подобное... Она должна была произвести эффект на провинциального учителя литературы...
      ... Нарышкин предварительно позвонил, а в пять часов вечера как штык явился перед ясные черные очи Ольги Александровны...
      ... Впечатление, произведенное им, оказалось гораздо сильнее, чем предполагала Бермудская. Она влюбилась в него с первого взгляда, в этого худощавого, среднего роста блондина с голубыми глазами и прямым носом, с густыми подстриженными усами, в черном модном плаще и маленькой клетчатой кепочке. Ему было лет тридцать, не более. И похож он был не на провинциального учителя, а на английского джентльмена.
      - Пришли, как часы, Валентин Константинович, - улыбалась гостю Бермудская. - Проходите, побеседуем под хороший коньячок. Есть итальянское вино, сыр, фрукты...
      Нарышкин поначалу растерялся от роскоши генеральской виллы, но довольно быстро пришел в себя. Бермудская поняла, что этот человек знает цену и себе и своим романам. А какой мужчина, какой красавец... Нет, так просто ему отсюда не уйти... Это дело чести и принципа...
      - Вы очень талантливы, Валентин, - сразу отбросила она его длинное отчество. - Но в таком виде ваши романы не могут быть напечатаны, слишком уж круто замешано. Вас не поймут наши старые ретрограды, столпы соцреализма. Мы-то с вами люди одного поколения, я полагаю, что вы года на три-четыре младше меня, это ерунда. Просто я очень рано начала... Мы-то поймем друг друга. Я шестидесятница, а вы ... вы человек завтрашнего дня. Я покажу вам все, что надо исправить и изменить в романах. И обязательно помогу вам практически. Тут надо действовать по-умному...
      "Ни одно издательство не примет эти романы, как они ни хороши", сразу же поняла Бермудская, только начав читать. Однако, дочитала все до конца - просто уж было очень интересно узнать, как все закончится. "Крутая антисоветчина, плюс бульварщина, много не то, что эротики, но откровенного секса. Классно пишет, бродяга! Читать интересно, но напечатать у нас... наивный человек... Про свежий ветер перемен надо писать, чтобы печататься, а не для того, чтобы было интересно читать." Но познакомиться с автором хотелось до ужаса. Не мог быть автор таких романов неинтересным мужчиной, он должен был пополнить её многочисленную коллекцию. Многие начинающие поэты прошли через постель пышущей здоровьем Ольги Александровны. Между прочим, они тоже получали удовольствие, не только она. А потом их стихи появлялись в престижных изданиях... Так что, они сочетали приятное с полезным...
      У Нарышкина же напечататься не было ни малейших шансов, даже при такой мощной поддержке, как Бермудская. Да она и не взялась бы за это. Просто пройти мимо такого человека Ольга не могла. Десятитысячный Союз писателей жужжал, как гигантский улей, жизнь била ключом - пленумы, съезды, конференции, встречи с читателями, премии, обсуждения, презентации, Дома творчества, загранкомандировки, великие, выдающиеся, одаренные, подающие надежды - всего этого было в избытке. А вот почитать на ночь было нечего. Рука поневоле тянулась не к кирпичеобразному роману на производственную тему и не к абстрактным непонятным стихам, а к старым друзьям Дюма, Бальзаку, Гюго, Конан Дойлю, Дрюону. Или к Пушкину, Лермонтову. Их хотелось просто читать, а не анализировать, писать на них скучные рецензии, членить и группировать. Политическую антисоветчину Ольга тоже не любила - она о преступлениях власти знала не понаслышке, сама творческий путь начала с политического доноса. И со всесильным министром в постели барахталась, и вождя рядом с собой видела, а уж про подвиги своего мужа знала гораздо больше, чем тот об этом полагал - вот о чем бы написать, жаль нельзя, и будет нельзя... В этом никто не сомневался в шестьдесят восьмом году... А романы этого Нарышкина можно было просто читать. Для собственного удовольствия. И познакомится с таким человеком было интересно... А уж когда она его увидела... Таких чувств ей не доводилось испытывать никогда...
      ... Они пили коньяк, ели сыр и фрукты. Бермудская придвинула свое кресло поближе к Нарышкину, сладострастно дышала ему прямо в лицо. Глубокий разрез на юбке открылся до неприличия, Нарышкин отвернулся, чтобы не видеть цвета её подвязок. А Бермудская уже терлась ногой в капроне о ногу Нарышкина...
      Валентину стало не по себе. Дома была любимая молодая жена на седьмом месяце беременности, были покой и уют, было счастье. Он был далек от грязи писательского мира и не слышал о том, о чем знали практически все... Иначе он не пришел бы сюда, на эту роскошную виллу...
      - Ольга Александровна..., - укоризненно поглядел на неё Нарышкин и отодвинулся от нее.
      - Дурачок, мы же здесь одни, никого нет все будет отлично, никто ничего не узнает... Иди сюда... Давай потанцуем...
      Она встала и включила тихую музыку. Нарышкин, боясь обострять раньше времени обстановку, пошел танцевать с ней, но Ольга, немного потоптавшись на месте, просто сжала его в своих объятиях и стала целовать взасос. Тут уж он довольно резко отстранил её от себя.
      - Не надо, Ольга Александровна. Не надо. Мне пора идти! - сурово глядя на нее, произнес Нарышкин.
      Это не понравилось Ольге. Она села в кресло, налила себе коньяка и залпом выпила.
      - Будите в женщине зверя, Валентин. Это не так уж безопасно, - широко улыбнулась она. Но глаза были очень злые.
      - Что поделаешь? - улыбнулся и Нарышкин. - Я люблю другую женщину и стараюсь ей не изменять...
      - И правильно! - крикнула Ольга. - Вы очень достойный человек... Простите меня, но вы мне настолько понравились, что я потеряла голову. Все! Поговорим о деле. Я больше не буду, - она кокетливо улыбнулась романисту, и глаза её подобрели. А произошло это от того, что внезапно интереснейшая мысль пришла к ней в голову. Витенька Удищев недавно был в Москве и привез ей свежую порцию снадобья, так пока ни на ком и не испробованного.
      "А что если его прямо сейчас и испытать?" - пришло ей в голову. "Исключительно пикантный момент..."
      Она принесла рукопись и стала показывать Нарышкину, что ему, якобы, надо переделать. Он немного оттаял, стал спорить с ней, она то соглашалась, то нет, придавая своему лицу серьезное выражение. Играла настолько удачно, что он поверил. Потом он вышел в туалет. И она сыпанула ему в рюмку Витенькиного порошочка...
      - Выпьем за ваши успехи! - провозгласила Ольга, поднимая свою рюмку. - Я верю в вас!
      Перемены в поведении Нарышкина были разительные. Порошочек и впрямь оказался волшебным. Буквально через минут пятнадцать гость жутко повеселел, пригласил хозяйку танцевать, сам стал давать рукам волю, она даже для виду отстранилась от него... Но не надолго... Они пошли в спальню...
      ... - Что? - крикнул он, просыпаясь. - Что тут было? Я ничего не помню!
      - Что было? Да ничего особенного, - усмехнулась обнаженная Ольга, потянулась на широченной кровати и сладко зевнула. - То самое, что бывает в постели между мужчиной и женщиной...
      - Ты меня чем-то опоила, развратная баба! - крикнул Нарышкин, вскочил с постели и стал быстро и нервно одеваться.
      - Тихо, тихо, - побагровела Бермудская. - Потише ты, не забывайся, романист!
      - Будь ты проклята, стерва! - бросил ей с порога Нарышкин, хлопнул дверью и ушел.
      Оскорбленная, оплеванная Ольга Александровна кусала пальцы от досады и рыдала, меряя шагами комнату. "Ты меня ещё попомнишь...", - шипела она. А потом вызвала такси и поехала прямо в аэропорт. Взяла билет в Сочи, и через несколько часов была уже в объятиях шестидесятилетнего Егора Степановича.
      - Я так соскучилась по тебе, Егорушка, - шептала она, преодолевая жуткое отвращение от объятий мужа, от омерзительного запаха из его рта, от его корявых заскорузлых пальцев. Ей было так гнусно, что она даже зарыдала.
      - Ты что? - удивлялся генерал.
      - Это я от радости, от радости..., - говорила она, а сама ломала пальцы и прокручивала в голове планы мести наглому Нарышкину. "А Витенька, однако, молодец... Хорошие порошочки готовит... Какой потрясающий эффект... Пригодятся еще..."
      Через два дня она улетела в Москву, а потом в Штаты. А по возвращении оттуда сдала в правление Союза писателей разгромную рецензию на романы Нарышкина, вложив туда всю свою ненависть к нему. "Яркий пример буржуазной бульварщины", "недостойные критики порнографические упражнения", "антисоветская, человеконенавистническая зараза", - так она характеризовала творчество своего заклятого врага. Именно таким он стал после той бурно проведенной ночи.
      А потом... Было и "потом"... Интереснейшее было "потом"...
      ... Ольга Александровна выкурила очередную сигарету и встряхнула седеющей головой. Ладно, что вспоминать прошлое? Жизнь продолжается, надо действовать! Этот Дьяконов может испортить все... Сыскная собака... Вернее, щенок...
      Она немного подумала и набрала номер человека, к которому обращалась только в самых крайних случаях - к верному старому любовнику Андрюше Шмыдаренко. Теперь ему было уже под шестьдесят, он по-прежнему что-то имел от Союза писателей, придавал товарный вид и проталкивал в издательства творения давно уже всем опаскудевших "классиков" соцреализма, только под новым соусом, но основным его занятием было другое. Это был непревзойденный мастер закулисных, темных дел, либо граничащих с криминалом, либо и вовсе подпадающим под очень серьезные статьи Уголовного кодекса. Однако, Шмыдаренко никогда никаких проблем с правоохранительными органами не имел. Хотя Бермудская догадывалась об очень интересных деяниях Андрюши и порой даже немного завидовала ему, до того уж изощренная, паскудная душонка была у него. Нравственных преград для него не существовало, про него ходили черные слухи, что он в тринадцатилетнем возрасте написал донос на родную бабку, будучи прописанным в её комнате и желая избавиться от нее. Донос был написан в конце февраля пятьдесят третьего года - Андрюшина бабка была врачом, и наполовину еврейкой. С бабкой дело не выгорело - назло любящему внуку она не только избежала ареста и лагерей, но дожила до девяносто пяти лет и скончалась в Америке весьма зажиточной. После её смерти кое-кто получил приличное наследство. Досталось и внучку - незадолго до её смерти он получил красочную открытку от остроумной бабушки, на которой была изображена голая задница с круглыми глазами и написано по-английски: "Душой навеки с тобой". Но Андрюша не унывал, он делал и делал свои дела, не зная ни отдыха, ни покоя. И после смерти Витеньки Удищева более надежного человека у Бермудской не было. В этой же истории, зная жадность и прыть Шмыдаренко, Ольга Александровна пыталась действовать без его поддержки, в одиночку, довольствуясь жалкой помощью "шестерок" - сына Степана и побирушки-урода Федьки. Но поскольку с такими помощниками это оказалось невозможным, пришлось в некоторой степени ставить в курс дела и Андрюшу. А тому палец в рот было класть никак нельзя. Услышав о выгодном дельце, он сразу же оказывался в гуще событий и пытался стать главным действующим лицом. Требовались огромные усилия, чтобы сдержать этот могучий напор и в то же время убедить его помогать. Андрюшу только попросили подкупить Ритину соседку Юлию Павловну, чтобы она сообщала о всех, кто приходит к Рите, а потом, когда Федька стал делать не то, что нужно, припугнуть его. "Зачем тебе все это?" - округлил глаза Шмыдаренко. - "Ненавижу её, заразу, дочку нарышкинскую, хочу Степку ей на шею посадить, тяжело мне, Андрюшенька, устала я от него", - вздохнула Бермудская. - "Да?" - спросил Шмыдаренко, и глаза его стали совершенно оловянными. Ольга Александровна поняла, что он не поверил ей ни на один грамм. Видимо, поэтому и пугал он тогда в машине Федьку совсем нестрашно, хотя умел говорить и действовать по-другому. Просто Андрюше было нужно либо все, либо ничего. А любовь престарелой поэтессы ему теперь и вовсе была не нужна. Ему нужны были только наличные, только наличные...
      - Нет, Андрюха, - вздохнула Бермудская. - Этот урод творит что-то совсем не то. Он не пугает Ритку, он хочет предупредить её. И вот ещё что появился некто Дьяконов Игорь Николаевич, бывший мент, капитан. Он постоянно отирается не там, где нужно. Сегодня я имела удовольствие с ним познакомиться в нашем дворе, он что-то вынюхивал про меня у соседей, вчера он подвез до дома Риту. Сейчас она выскочила на улицу явно для встречи с ним. Она наняла его, надо что-то делать...
      - Что? - равнодушным голосом спросил Шмыдаренко.
      - Хочешь сказать, сколько? - усмехнулась Бермудская.
      - Работаю из половины, - лаконично заявил Андрюша.
      - Ты что, в курсе? - поразилась Ольга Александровна.
      - Обижаешь, Оленька, обижаешь... Неужели ты полагаешь, что я дурее тебя? - рассмеялся Шмыдаренко. - Я уже навел справки. Богатое дело затеяла, умница ты моя... И можешь рассчитывать на мою всемерную поддержку. Государственную премию я тебе организовал? Как я тогда все обтяпал, самому приятно вспомнить... Горжусь, врать не буду...
      - Прекрати! - схватилась за голову Бермудская. - Болтаешь такое по телефону!
      - Что, Оленька, нервы? Брось, не переживай, дела давно минувших дней... Иных уж нет, а те далече... Теперь-то что дергаться?
      Бермудская вздрогнула, вспомнив, как незадолго до решения о присуждении Государственной премии, скоропостижно скончался явный фаворит в борьбе за премию поэт Ларичев, у которого Шмыдаренко работал литературным секретарем. Витенькины порошочки плюс полное доверие, которое оказывал Ларичев своему верному помощнику, сделали дело. Инфаркт Ларичева и премия Бермудской стали его итогом. За усердие Бермудская пробила любовнику квартиру в престижном писательском доме.
      - Половина - это не разговор, - пробасила Ольга Александровна. Наглеешь, Андрей Алексеевич.
      - Из уважения к тебе, из любви к тебе, Оленька, которая никогда не ржавеет, согласен на треть. Это последнее слово. Иначе, до свидания. Могу организовать тебе выступление по телевидению в передаче "Забытые имена".
      - Выступай там сам! - рявкнула Бермудская.
      - Я-то тут при чем? У меня и имени-то никакого нет и никогда не было, - радостно заявил Шмыдаренко. - Только о тебе и пекусь, старая моя подружка...
      - Ладно, - усмехнулась Бермудская. - У тебя теперь молодая подружка имеется.
      Шмыдаренко действительно недавно женился на двадцатитрехлетней девушке, о чем в первую очередь сообщил Бермудской.
      - Что делать? Что делать, Оленька? Такова жизнь... Итак, каков будет наш с тобой договор? По рукам или нет?
      - Согласна. Завтра приезжай, поговорим конкретнее. А сейчас скажу только одно - надо нейтрализовать и Дьяконова, и Федьку. Это твоя работа, Андрей Алексеевич. Все. Пока. Запиши, кстати, номер машины этого Дьяконова.
      - Пока, Оленька, пока. Я все сделаю, как надо. Сама знаешь, моя работа всегда наивысшего качества. И я нахожусь в замечательной рабочей форме. Зря ты мне с самого начала ничего толком не объяснила, наплела с три короба, обидно даже. Неужели ты думала, что я настолько поглупел, что поверил этим басням? Да, талантливым человеком был папаша твоей будущей, на сегодняшний день, к сожалению, бывшей, но, надеюсь, опять будущей невестки. Я ведь тебе не зря его опусы подсунул, сам прочитал поначалу. Можно было все сделать по-другому, по-умному... А ты, со своей бабьей обидой... Несолидно было все сделано, Оленька, очень несолидно... Но все, проехало, лучше поздно, чем никогда... Пока, целую, пойду к молодой жене, а то она будет ревновать...
      "Сволочь", - прошипела Бермудская, положив трубку. - "Мерзейшая поганая сволочь..." Однако, как выяснилось, без него никуда. Опаснее всего сидеть, сложа руки. Не менять же свои планы из-за какого-то там отставного мента Дьяконова и вздрыгов спившегося урода? И так дело зашло уж слишком далеко...
      9.
      - Да, вот такие они, оказывается, дела, - сказал Игорь Дьяконов, когда Бауэр при Рите рассказал все, что знал о планах Бермудской.
      - Сволочи, сволочи, - рыдала Рита, не в состоянии поверить тому, что она услышала. Весь мир представлялся ей какой-то мерзкой помойной ямой или пустыней, кишащей дикими зверями и ядовитыми змеями.
      - На этом моя миссия далеко не закончена, - пытался успокоить её Игорь. - Дел у нас невпроворот. Пока я вам ничего больше сообщить не могу, Маргарита Валентиновна, хотя кое-что у меня имеется, просто надо уточнить некоторые обстоятельства. А сейчас у нас одна задача - выпроводить вон вашего замечательного Степана. Вы согласны со мной?
      - С этим я и сама справлюсь, - нахмурилась Рита, вытирая слезы. - А вы..., - повернулась она к Бауэру. - Я ведь видела вас у свекрови в доме, правда? Давно еще...
      - Да, вы тогда очень испугались моего лица, - с горечью произнес Бауэр.
      - Где вы так пострадали? - спросила Рита. Что-то происходило у неё в душе, что-то странное и таинственное. Сон сплетался с явью, она глядела на его обожженные руки, и воспоминания все сильнее и сильнее душили её. Простите, простите, Федор, я... Если я сейчас скажу что-то не то, простите... Это вы спасли меня при пожаре? Что же вы молчите?! Это были вы?!!!
      Игорь тоже насторожился. Он присутствовал при некой страшной семейной драме, в которой было ещё так много неясного.
      - Так вы или нет? Федор! Отвечайте, ради Бога!
      - Я, - глухо раздался из-под вязаного шарфа голос Бауэра.
      - Боже мой! Боже мой! Как я раньше не догадалась?! - вскрикнула, хватаясь за голову, Рита. - Но как же вы там оказались?
      - Я не знаю, честное слово, не знаю, - задыхаясь, говорил Федор. Сколько лет я таил все это в себе... Поймите меня, самым страшным для меня было бы, если бы вы подумали, что это я поджег вашу дачу. Но это было какое-то безумие, какая-то агония... Бермудская поручила мне и своему отчиму Виктору Удищеву отвезти какую-то важную рукопись на дачу одному литературному критику и передать из рук в руки. Мы сели на электричку на Ярославском вокзале и ехали около часа, я даже не помню, на какой станции мы вышли. То есть, я помнил название станции, но потом все словно заволокло туманом. Мы шли по лесной тропинке около двадцати минут, потом Виктор зашел в какой-то дом, и там ему ответили, что он ошибся адресом. Он зашел в следующий, потом ещё в один, там повторилось то же самое. Он все матерился, бранился на Бермудскую, пытался найти телефон, чтобы позвонить ей, но из этой глуши позвонить было невозможно. Тогда он заявил, что больше искать не будет, и пусть она сама передает, раз не может точно запомнить адрес. На нашем пути как раз попалась какая-то забегаловка. Он предложил зайти и выпить. Я, разумеется, не отказался. Мы выпили водки и пива, покушали что-то. Когда мы вышли из кафе, уже начинало темнеть. Со мной происходило что-то странное, я сам не понимал, что творится... Словно я бредил наяву, кружилась голова все было, как в тумане. Но это не было простым опьянением, это что-то другое... Один раз со мной уже такое было, только не так сильно... Это... когда... ладно, неважно, - махнул рукой он. - Мы куда-то шли, Виктор все ругался, что потерял дорогу... А потом мы вышли на поляну, меня начало шатать, и я упал в стог сена. Проснулся от того, что меня тряс Виктор. Разбудил и велел идти за ним. "Собака, хлюпик, тварь", - поносил он меня на чем свет стоит. - "Толку от тебя ноль, прихлебатель... Все приходится делать одному... Пошли отсюда скорее!" Я обернулся и увидел, что неподалеку горит дом. До меня что-то начало доходить, слишком уж возбужденным был Виктор. Я отшвырнул его и бросился к горящему дому. А в нем... В нем плакали вы, Риточка. Я вытащил вас из огня, выкинул из дома, и тут на меня обрушилась деревянная балка, попала прямо на лицо. Я лишь успел зажмурить глаза... А вашего отца я спасти не смог...
      - Вот сволочь-то..., - прошептал Дьяконов. - Показания против Бермудской дадите? - сурово спросил он Бауэра.
      - Показания бы, разумеется, дал, только доказательств никаких. Да и двадцать лет прошло. Витька умер несколько лет назад. Одни мои слова...
      - Сгодятся и слова! А теперь немедленно к вам домой, Рита! Они ведь и вас опоили чем-то, как бы вы иначе пошли в ЗАГС с этим мерзавцем, причинившим вам столько горя?!
      - Покойный Виктор был аптекарем, - сказал Бауэр. - И, видно, очень изобретательным. Возможно, кое-что не учел со мной, подсыпал что-то в пиво или водку, когда я выходил на двор... А не учел он того, что я был запойным алкоголиком, и на меня его снадобье подействовало слишком сильно. Иначе бы мы с ним вместе поджигали ваш дом, Маргарита... И вряд ли бы я тогда полез вас спасать... Ведь удищевские порошочки - это что-то типа привитого безумия... На время, к счастью... Пока мы плутали с ним после пивнушки по закоулкам, я был способен на все, поначалу появилась дикая веселость, уверенность в своих силах, а затем к ней прибавилась какая-то агрессия, которая жгла меня словно огнем, желание жечь, бить, крушить... А потом внезапно дикая слабость...
      - Скажите, а когда вы увидели меня у Бермудской, вы догадались, кто я? - спросила Рита.
      - Я не догадался, я знал. В больницу-то меня забрали прямо оттуда, из вашего поселка. Потом, после того, как вы поправились, меня в больнице хотела навестить ваша бабушка, но я не захотел с ней встречаться, после того, как увидел свое лицо в зеркале. Потом я слышал, что она меня искала, чтобы поблагодарить, но не нашла. Так что, я знал, кого спас, хоть с Виктором с тех пор больше ни разу не виделся. Да он бы мне ничего и не сказал... А у Бермудской и вовсе спрашивать бесполезно. Она только поохала, поахала на мой новообретенный облик, посетовала, что я напился в тот вечер и в таком виде полез спасать людей из огня, Хотя за сам поступок, разумеется, похвалила и деньги даже какие-то дала, помнится. У меня как раз месяца два до того отец умер, контроля надо мной больше не было, я и начал пить по-черному... Ну а много лет спустя Степан похвастался мне, что женился на красивой молодой девушке, некой Рите Нарышкиной, студентке, круглой сироте, дочери погибшего при пожаре учителя Нарышкина. Он-то как раз не знал страшную подноготную этой истории. Я был поражен этому повороту судьбы, но моей реакции он, понятно, не разглядел под этим... вынужденным камуфляжем. Так что, когда вы так стремительно открыли дверь в кабинет, я прекрасно знал, что мы с вами уже встречались. И тогда... - Какой-то спазм встал у него в горле, мешая ему говорить. - Я за короткое мгновение успел разглядеть вас... И больше никогда не забывал... - Рита вздрогнула и прикоснулась к его локтю рукой. Он резко убрал руку.
      Игорь сел за руль, тронул машину с места и подъехал прямо к подъезду, где жила Рита. Втроем поднялись наверх. Но Степана дома не было. И посуду он успел помыть.
      - Толковый, однако, ваш бывший муженек, - поморщился от досады Дьяконов. - И очень уж оперативно они действуют... Попытаемся действовать ещё оперативнее. И действовать придется с грубейшими нарушениями закона. Против Бермудской у нас ничего нет, одни словеса, не подкрепленные никакими доказательствами... А наша задача сейчас одна - попасть немедленно в логово знаменитой писательницы. Мне она, понятно, дверь не откроет, и попробуем сыграть в игру. Звоните ей и говорите только то, что я вам скажу. Прорепетируем тщательно, и смотрите, не ошибитесь ни разу. Она мгновенно поймет фальшь...
      Через двадцать минут Рита позвонила бывшей свекрови.
      - Ольга Александровна! - рыдала в трубку Рита. - Куда пропал Степочка? Нам в эти дни было так хорошо вместе! Мы подали заявление в ЗАГС! Послезавтра нас должны расписать! Меня преследует какой-то человек странного вида, скрывающий свое лицо! Он позвал на помощь какого-то мерзавца из частного агентства, они меня терроризируют, настраивают против вас и Степана. А у меня, кроме вас, никого на свете нет! Помогите! Приезжайте! Или я к вам приеду, я не могу быть одна, я повешусь, зарежусь! Мне страшно! Эти темные круглые очки и лицо, прикрытое шарфом, этот грубый, лезущий в нашу жизнь своими грязными лапами сыщик! Мне так страшно! Почему Степочка уехал, бросил меня одну?!
      Бермудская как раз только что переговорила с Андреем Шмыдаренко, потом приняла звонок глупого сына, сообщившего, что он все сделал и собирается выезжать, и находилась в отвратительном настроении. Но звонок Риты, последовавший через десять минут, привел её снова в прекрасное расположение духа. Она умела быстро восстанавливаться...
      - Ой, Риточка, если бы ты знала, сколько на свете страшных людей, вздохнула она. - Наше время - время преступлений и пороков. А мы свои люди - ты совершенно права. И мы все очень одиноки. И ты, и беспутный Степка, и я. Меня бросили все те, кому я в свое время помогала. Подлецы... Приезжай, детка, мы, наконец-то поговорим по душам. Степочка мне сказал, что хочет снова сойтись с тобой. Поначалу я, врать не стану, не одобрила его решение, в одну реку не входят дважды, а теперь вижу, как он прав. Приезжай. Бери такси и приезжай. А этим проходимцам мы сумеем дать надлежащий отпор, есть у меня ещё старые связи в правоохранительных органах...
      "Не так уж, оказывается, плохи дела", - подумала она. - "Дурачок и простофиля этот долговязый Дьяконов! Нашел с кем связываться, щенок. Не таких обламывали... Засранец... А уж если Андрюша за дело возьмется, ему и вовсе тут нечего больше делать..."
      Она мрачно улыбнулась, подумав про своего бывшего любовника, вспомнив его делишки и ещё раз поразилась полному отсутствию в нем хоть намека на какие-то человеческие чувства...
      Вскоре появился понурый и унылый Степан. Он виновато глядел в глаза матери.
      - Придурочный ты, - фыркнула, глядя на его жалкую фигуру Бермудская. - Что бы ты делал без меня?
      - Я вообще не понимаю, на кой черт ты меня заставляешь связываться с этой занудой Риткой. Объяснила бы хоть в общих чертах...
      - Объяснить, говоришь? Тебе что нужно, болван? Денег? Они у тебя будут, понял? Много денег, очень много, и на кабаки хватит, и на баб, и на многое другое. Ты только не задавай лишних вопросов и делай точно то, что я тебе говорю. Ты скажи лучше, сколько ты ей подсыпал порошка?
      Степан вытащил из кармана куртки пакетик и показал, сколько именно он подсыпал Рите в ликер.
      - Ручонки дрожат, гаденыш? - побагровела от бессильной ярости Ольга Александровна. - Ты перебачил, понял меня, перебачил! Ты должен был насыпать ей ровно столько, сколько я тебе показала. Не больше и не меньше. А потом добавлять ещё понемногу. Она должна была пребывать все эти дни в состоянии эйфории, сексуального возбуждения от твоего присутствия и не идти среди бела дня спать. И почему ты договорился на послезавтра, а не на завтра или даже на сегодня в ЗАГСе? Я же снабдила тебя энной суммой для ускорения процесса.
      - Я думал, и послезавтра сойдет... Там сказали, что завтра никак не возможно, очень много брачующихся, - пробубнил ошарашенный Степан. - А про сегодня я даже и спросить побоялся...
      - И деньжат сэкономил на пиво, да?! - скривила губы в бесконечном презрении Бермудская.
      - Ну..., - замялся Степан, глядя в сторону. - Пятьдесят баксов придержал. А что, им и сотки за глаза хватит...
      - Дурак ты, - зловеще улыбнулась Бермудская. - Жадный дурак, и больше никто. Пятьдесят баксов он сэкономил. Так засунь теперь себе этот полтинник в одно место!
      - Что ты говоришь, мама? Ты же поэтесса, что ты говоришь?!
      - Ладно, заткнись! Я тебе не поэтесса! Я человек! Я личность, прежде всего, чем бы я не занималась! А ты хлюпик, алкаш и размазня! И ты должен делать только то, что я тебе говорю, а не проявлять свою самостоятельность! Сейчас время серьезных людей, пойми ты это, наконец! Извини за грубость, но ты просто не понимаешь, о каких суммах идет речь! А всего я тебе не могу объяснить, ты слишком глуп и болтлив. Ладно, все нормально. Только что звонила Рита, она скоро будет здесь. И ты должен быть галантен до предела, выше всех пределов. А завтра мы втроем поедем в ЗАГС, и вас распишут прямо на месте...
      - А потом..., - сделал характерный жест пальцами Степан.
      - Тебе, что, жалко ее? Жалко?! Ты себя лучше пожалей, ты, сын генерала, ты, сын поэтессы, живешь, как собака, ты шляешься черт знает где и с кем, пьешь из любого корыта, клянчишь у меня деньги на пиво. А живем мы на аренду дачи. Ты знаешь, за что твой отец получил дачу? Знаешь? допытывалась Бермудская, досадуя на то, что тогда в сердцах сказала сыну, что после того, как они распишутся с Ритой, она больше им не будет нужна. Зачем она ему это сказала? Все надеялась на то, что у сына есть хоть какой-то здравый смысл. Как можно было на это надеяться? Да ещё и Федька в этот момент в соседней комнате спал. Неужели и он слышал? И решил снова спасти ее... Два проклятых недоумка... - Так знаешь или нет, за что отец получил дачу? - допытывалась она.
      - За заслуги перед партией и правительством, - промямлил Степан.
      - Нет, дорогой мой, время соцреализма кончилось навсегда! И теперь надо называть вещи своими именами. Он получил все свои блага за человеческую кровь! Понятно тебе, за кровь! Знаешь, скольких людей он отправил на смерть и в лагеря? Даже я этого точно не знаю, знаю только, что очень много. И на эти деньги мы живем, именно на эти, а не на какие другие... Я давно уже никаких гонораров не получала. А они, хоть и платились за мои чудовищные стихи, но все же это были относительно честные деньги.