Я не настаиваю. Для вас и этого слишком много. Вы знаете, Павел Николаевич, — мечтательно произнесла Вера Георгиевна. — А ведь мы здесь были с Леночкой два раза. А в первый раз в 1971 году вместе с моим мужем. Леночке было два годика, она была такая пухленькая, беленькая, как мячик… — Рыдание сковало ей горло, но она продолжала, словно нарочно мучая себя. — Поначалу она не хотела купаться в море, хоть было тепло, шел август. Но потом ей так понравилось, она бегала по бережку, плескалась, а мой муж пытался ее учить держаться на воде. Представляете, в два годика… Я ему говорю — она же захлебнется, а он сам так радовался… А потом он уехал по делам в Москву, якобы, его вызвали. Мы остались с Леночкой вдвоем, что поделаешь — работа есть работа. А когда я приехала в Москву, то узнала о его измене. И все… Вы будете сообщать ему про…это? Нет, — коротко отрезала Вера Георгиевна. Зачем? Я сама ее вырастила, это моя дочь. Я никаких денег от него не принимала, отсылала назад, и он перестал присылать. Я ведь принципиальная, Павел Николаевич, я подачек не возьму, хоть бы мы обе с голоду умирали. Но мы не умирали тогда, мы погибаем теперь. Но вы же говорили, что он зовет вас к себе. Зовет. Это правда. Но я не прощаю ему измену. И хватит об этом… А во второй раз мы ездили с Леночкой в Ялту в 1984 году, ей было пятнадцать лет. Мы снимали такую чудную комнатку, ближе к Мисхору. Андрея как раз забрали весной в армию, и она очень скучала по нему. А все соседские мальчишки были влюблены в нее, то и дело подбрасывали записочки, смешные такие: «Лена, я люблю тебя. Я не могу без тебя жить. Приходи к пяти часам в парк к фонтану.» Но она не ходила на свидания, она была такая грустная, серьезная. Совсем как взрослая женщина, которая ждет мужа из армии… А Андрей служил у черта на рогах, на Дальнем Востоке. Да, кто же тогда мог предположить, что их жизнь закончится именно здесь, в Ялте, и так страшно…Как же причудливы перипетии судьбы, а, Павел Николаевич? Ммм-да…. — промычал нечто нечленораздельное Николаев, потрясенный этим безмерным человеческим горем. Чем он мог ее утешить? Чем? Она то бледнела, вся дрожа, но вдруг ее лицо по крывалось густой краской, глаза влажнели, взгляд становился мечтательным. Она была вся в прошлом, когда Леночке было два годика… пятнадцать лет… А потом опять вспоминала увиденное сегодня и бледнела как смерть.
      Николаев пригласил ее попить кофе. Она согласилась. Раньше люди хоть могли отдыхать на курортах. Простые люди, как мы с вами, — говорила Вера Георгиевна, держа в руках чашку с дымящимся кофе. — А теперь… Поглядите, кто здесь находится… Одни крутые — бизнесмены, да бандиты, которые их выслеживают, чтобы убить и ограбить. Во что превратилась жизнь? Мне кажется, это временно, Вера Георгиевна, — отвечал Николаев, закуривая очередную сигарету. — Переходный период. Переход от скотства к полному скотству, уточнила Вера Георгиевна. — Не верю я в великое будущее России, и Украины тоже, — добавила она. Я и забыла, что благодаря Никите Сергеевичу Хрущеву мы с вами теперь находимся в суверенном иностранном государстве. Да, за границей в Крыму я никогда еще не был. Как, впрочем, и вообще за границей. И я нигде за границей не была, а мне ведь уже сорок восемь. В семидесятом году мы хотели поехать с мужем в Чехословакию, я так мечтала увидеть Прагу, но его не пустили, у него была какая-то там форма секретности. Так я нигде и не побывала. А теперь и на наши курорты я могу выехать только вот таким… способом. — Мертвенная бледность опять покрыла ее лицо. А вот моя Тамара побывала на Кубе. Командировка бывали тогда в Ленинке. Вот восторгов-то было, помню…
      Николаев пытался как-то расшевелить Веру Георгиевну, хоть на какие-то минуты отвлечь ее от увиденного сегодня в мертвецкой.
      Через стеклянное окно кафе они увидели Кирилла в бежевом кашемировом пальто, мрачно слонявшемуся около гостиницы и беспрестанно курившему. Позвать его, может быть? — спросил Ни-
      колаев. Ради Бога, не надо! — замахала руками Вера Георгиевна. — Совсем не имею желания с ним общаться. Он меня не утешит, это его надо утешать. А по-моему, он держится молодцом, заметил Николаев. Он молодой, он еще себе найдет жену. Только я… уже никогда…никогда… — Она чуть не бросила на стол чашку с кофе, но сумела поставить ее, уткнулась лицом в стол и беззвучно зарыдала. Николаев молчал, слов утешения у него не находилось. Ладно, Павел Николаевич, — наконец, произнесла она. — Я пойду немного полежу. Когда мы уедем в Москву? На завтра нам заказаны билеты. Хорошо. Надо будет заниматься похоронами. Я похороню Леночку на Востряковском кладбище в могиле моей мамы. Денег только совершенно нет на похороны. Ну, я думаю, эти вопросы решит Кирилл.
      Надеюсь. Кстати, о Кирилле. Вы, случайно, не подозреваете его в организации убийства? Видите ли, Вера Георгиевна…Этого я не могу вам сказать, я веду следствие, и здесь есть определенные правила, законы… Понимаю, понимаю, но ведь я не просто так спрашиваю. Я не люблю Кирилла, вы это знаете, но справедливость прежде всего. Так вот, Кирилл каждый божий день приходил ко мне и требовал, чтобы я сказала ему, где Лена. Он подозревал, что я это знаю. Еще позавчера вечером у меня дома произошла совершенно дикая сцена. Он орал, бросался на меня с кулаками, говорил, что это я помогала им, потворствовала их разврату, потому что всю жизнь ненавидела его. Он даже говорил в своем гневе какие-то странные вещи о том, что Лена и Андрей ограбили его, ограбили его семью. Я просто не поняла, что он, собственно, имеет в виду. По-моему, не то, что Андрей присвоил себе деньги их разорившейся фирмы. Что-то он такое говорил, что они чуть ли не ограбили их квартиру. Но он говорил так невнятно, что я этого совершенно не поняла, а говорю это вам только для того, чтобы вы знали — Кирилл ко всему этому кошмару отношения не имеет. Он был каждый день в Москве, а по вечерам наезжал ко мне со своими вопросами или допросами. Понятно, Вера Георгиевна. Спасибо вам за эту информацию. Она имеет очень важное значение.
      Она встала и пошла к себе в номер. Николаев вышел на улицу подышать воздухом. Там прогуливался Кирилл. Николаев подошел к нему — ему показалось, что Кирилл поджидает его. Вы ничего не хотели мне сообщить, Кирилл Владиславович? А? Что? — вздрогнул от неожиданности Кирилл. Николаев подошел к нему сзади. — А… Павел Николаевич… Что я могу сообщить? Я живу в каком-то кошмаре, в каком-то собачьем бреду. То и дело какие-то страшные события. Наверное, вы меня подозреваете? Я тогда был в бешенстве, когда всплыла эта история с тайником. Может быть, и говорил — найду, поймаю… У меня действительно были основания им отомстить. Так что… ваше право проверять. Проверим, конечно. Я подозревал, что Ленина мамаша знает местонахождение Лены и Полещука. Я ездил к ней, угрожал. Она, наверное, вам уже порассказала. Было желание шарахнуть ее чем-нибудь по башке, эту безмозглую дуру… Грех, конечно, сейчас такое говорить, но если она знала, где они находились, грех этот и на ней. Я ей про одно, а она талдычит свое что я ее дочери жизнь сломал, что она обезумела от этих проклятых баксов. Так ничего мне и не сказала, а я три вечера подряд к ней мотался, я ведь чувствовал, что раз Полещук был в Москве, не мог он к ней не зайти. Нет, мог, конечно, и не зайти, но я по глазам ее видел, что врет. А раз врет, что он не заходил, то, значит, врет, что не знает, где они. А ведь если бы сообщила вам, где они прячутся, может быть, они были бы сейчас живы, а не… Ой… жуть… Я-то уверен, что ворованные ими наши драгоценности сыграли в их печальной судьбе не последнюю роль. Вы думаете, что их убили из-за этого? Почти уверен. Ведь старинные бриллианты, рубины, сапфиры надо кому-то продать, это стоит огромных денег. Так что, должны же они были с кем-то связываться, налаживать какие-то контакты. А это очень опасно. У Лены позавчера был день рождения… — При этих словах слезы затуманили ему глаза. — Наверное, они куда-то ходили с Андреем отмечать, в ресторан, может быть. Вероятно, их кто-то выследил, может быть, они сели в чью-то машину, а по пути их ограбили и убили. Логично. Вполне возможно, что так оно и было, — согласился Николаев. — Ладно, поговорим еще завтра, — сказал он и пошел в гостиницу. Зашел в ресторан, показал официантам фотографии Лены и Андрея. Были, точно были, — возбудился черненький вертлявый официант. — Были позавчера, как раз моя смена. Очень красивая девушка. Они сидели вот за этим столиком и замечательный заказ сделали. Хорошо посидели. Красивая пара…Приятно, знаете, было на них смотреть. Сейчас в рестораны ходит, в основном, публика, так сказать, специфическая, так и ждешь, что пальба начнется, разборки всякие. А эти так тихо-мирно сидели, потом пошли танцевать. Сидели допоздна? Да, до самого закрытия. Ладно. Большое вам спасибо. Всегда готов. А что, — вдруг спросил официант. — Не те ли самые, которых ночью…
      Николаев многозначительно промолчал. Боже мой, боже мой, а я как-то сразу и не понял… Ай, ай, ай… Какие красивые ребята… Я слышал, слышал… Весь город говорит. Какое ужасное время, непонятно, как вообще жить… Они сидели одни? Никто к ним не подходил? Несколько раз подходили мужики приглашать даму на танец. Но она ни с кем не пошла. Но парень вел себя вежливо, улыбался всем, а то сейчас в ресторане и такое бывает — откажешь кому-нибудь, а тот пушку из кармана и бабах… Без слов, так сказать… Крутейшее время. Д, вот еще — старичок один к ним подходил. Подсел к ним. Они долго разговаривали. Я этого старичка знаю — богатый старик…Ходит в дранье, но знаю — скупает старинные драгоценности. Впрочем, я лично этого не видел, но так люди говорят. Как можно найти этого старичка? Он живет где-то около Дома-музея Чехова. Зовут его Исаак Борисович. Больше ничего не знаю. Недовольный он очень встал из-за стола, пожал эдак плечами и ворчал все время, пока к выходу шел…
      Николаев позвонил из номера Клементьеву. Исаак Борисович? Знаю, конечно. В ювелирных делах знает толк. Это зацепка. Съездим к нему? И немедленно. … Исаак Борисович долго рассматривал документы Николаева и Клементьева. Потом, наконец, впустил их в свой дом.
      Николаев и Клементьев сели в засаленные кресла, стоявшие по углам маленькой комнаты.Над круглым столом висел огромный оранжевый абажур. На столе лежали какие-то старинные книги. Без предисловий, господа, — сказал Исаак Борисович. — У меня высокое давление, и я не люблю всяких стрессов. Мне идет семьдесят шестой год. Я знаю, за чем вы пришли. Наш маленький прекрасный город полнится слухами быстро. Ужасно… у-жас-но… Их убили в ту же ночь. Но я их не убивал. Этот несчастный молодой человек принес мне на днях старинный перстень с большим бриллиантом. Тут ходит слушок, что я имею деньги для покупки таких вещей. А я не могу купить себе элементарных лекарств. У меня букет болезней — я это ходячая медицинская энциклопедия. Стенокардия, бронхит, колит, геморрой, тромбофлебыт — он принялся зажимать пальцы на руках. — А моей пенсии хватает только на корвалол и геморроидальные свечи. А этот бриллиантик с ходу бы потянул на несколько штук зелененьких бумажек, которые все так любят. А, вообще-то, он стоит гораздо дороже, колечко-то века эдак восемнадцатого. Его, наверное, носила какая-нибудь княгиня… Молодой человек принес мне это кольцо сюда, домой и попросил оценить его. Я так примерно в общих чертах оценил, я читал кое-какие книжонки по камням, но сказал, что я никак не в состоянии сделать такую, с позволения сказать, покупку. А потом он сделал мне странное предложение. Заявил, что он продаст его значительно дешевле, ну прямо ощутимо значительно дешевле. И предложил приехать в ресторан «Ялта». А у меня есть связи. Я подзаработать решил. Я бы продал его одному, как это говорится, 9 крутому… Он купил бы, мои рекомендации для него гарантии. Я иногда подрабатываю консультациями по камням. Платят только гроши, они такие скряги, эти новые русские, новые украинцы. Но… перепадает. А тут… все накопления хотел отдать за этот камешек. Конечно, я подозревал, что колечко краденое, но… деньги нужны, врать не буду, у меня жена не вылезает из больниц, она почти недвижима, господа…Как ужасно дожить до старости, вы себе не представляете… Так вот, я явился в ресторан, а он заявил мне, что продавать не будет, нашел другого, более выгодного покупателя. Вот и все. Что с ним и его дамой сделал этот покупатель, вы и сами прекрасно знаете. Жадность, как говорится, фраера сгубила, экскюзе муа за мой цинизм. А кому он мог предложить это кольцо, вы не подозреваете? Да понятия не имею. Он и ко мне-то явмлся без всяких рекомендаций, приперся, извиняюсь, и все. Вместо удостоверения показал колечко. И я пустил его. Все слухи, слухи окаянные — раз я увлекаюсь камнями и имею литературу по этому поводу, значит, я скупаю краденые вещи. Спасибо вам, Исаак Борисович. Но вообще-то, надо в вашем возрасте быть поосторожнее, — посоветовал Николаев. Вы будьте осторожны в своем возрасте! — вдруг взорвался Исаак Борисович. — А мне бояться нечего! Я немецкую оккупацию пережил и жив остался! А потом еще надул медицинскую комиссию и повоевал-таки годик. Я в Вене войну закончил, под вальсы, так сказать, Штрауса. А государство мне за это дало пенсию, вот такую… Он сложил пальцами кукиш и показал гостям. И никто не станет сажать старого еврея за скупку краденого, дороже обойдется! Вы еще имеете мне что-нибудь сказать?
      Николаев и Клементьев больше не имели ничего сказать и откланялись под гневные взгляды Исаака Борисовича. Довольно очевидное дело, — хмуро заметил Клементьев. Да как сказать, — неопределенно ответил Николаев. — Могут быть и нюансы…
      Нюансы появились немедленно. В милицию позвонил неизвестный и сообщил, что знает место, где жили Лена и Полещук. Себя назвать отказался. Из милиции позвонили в машину Клементьеву. Никитский ботанический сад, — сказал Клементьев. — Они там снимали дом.
      … Одинокий домик недалеко от берега моря. Вокруг на большом расстоянии никаких строений. Искать оказалось довольно трудно, они плутали на машине еще с полчаса, пока, наконец, не поняли, о каком доме говорил неизвестный. Свет в доме не горел, и издалека его просто не было видно. Со всех сторон росли деревья, так что летом этот домик вообще бы невозможно было найти.
      Дверь была заперта. Пришлось взламывать. Зажгли свет — две маленькие комнаты, разбросанные мужские и женские вещи, запах хороших духов, туалетные принадлежности… В холодильнике изрядный запас продуктов — мясо, овощи, фрукты, йогурты, ветчина, сыр, бутылка вина, несколько бутылок пива… Да, вот тут они и жили, — печально заметил Клементьев. — Надо производить тщательный осмотр помещения.
      На их счастье, помещение оказалось не очень большим. Оттого и осмотр не затянулся на всю ночь. В платяном шкафу за женским бельем Клементьев нашел сумочку. В ней лежали два загранпаспорта на имена Ивановой Ирины Юрьевны и Харченко Андрея Григорьевича с фотографиями Лены и Полещука. Так, что тут еще? — бубнил Клементьев, роясь своими мощными руками в сумочке. — Ого, Павел Николаевич, тут письмо какое-то… На-ка, держи…
      Николаев взял письмо, написанное женским почерком.
      «Здравствуй, Кирилл! Я решила написать тебе, потому что меня ужасно мучает совесть. В последние дни я просто места себе не нахожу. Я поступила подло по отношению к тебе и твоим родителям. Я не хочу валить все на Андрея, я сама во всем происшедшем виновата. Теперь я нахожусь здесь, у меня ценности, принадлежавшие вашей семье, но они не приносят мне никакой радости, я не могу на них смотреть. На чужом несчастье счастья не построишь. Я не знаю, для чего я все это пишу, мне просто очень плохо. Я так страдаю без Вики, моя дочка снится мне каждую ночь, и я просыпаюсь в ужасе от того, что она осталась во сне, и ее нет со мной. Я думала, что с Андреем я сумею забыть про все, уверенная, что моя дочь, которая стала и твоей дочерью, будет сыта, одета, обута, образована и т.д. Но теперь здесь, в оторванности от всех близких, я поняла, что все это не так. Я не могу жить без нее и не знаю, как буду жить дальше. Я даже стала подумывать, не вернуться ли мне домой. Я знаю — меня будут судить и посадят в тюрьму, но у меня будут хоть какие-то надежды на свидание с Викой. Я всю жизнь любила Андрея, да, я не любила тебя, но этой любви для счастья оказалось недостаточно. Я не знаю, зачем я все это пишу и отправлю ли это письмо, наверняка, нет, просто побоюсь, но пишу, потому что должна все высказать хоть листу бумаги. Прости меня, если можешь, поверь мне, я очень несчастна…» Все. На этом письмо прерывается, — закончил чтение Николаев. Эвона как, — задумчиво протянул Клементьев. — Отправила бы, была бы жива… А кто же это все-таки позвонил в милицию? — сузив глаза и глядя в сторону задал риторический вопрос Николаев. — Именно сейчас, зная, что они погибли. Раньше-то почему не сообщали? Ты хочешь сказать, что кому-то выгодно, чтобы мы это прочитали именно сейчас? Конечно. И странно еще то, что Полещук с Леной пошли в такое людное место, как ресторан в гостинице «Ялта», чтобы отметить ее день рождения, как будто нельзя было это событие отметить, например, здесь, в таком уединенном месте, на берегу моря. Больше того, там зарисовался столь известный в городе человек, как этот Исаак Борисович. То есть, кому-то захотелось, чтобы видели, как Полещук встречается с человеком, скупающим старинные ювелирные изделия. Ведь, наверняка, Полещук не собирался продавать кольцо старику за гроши, не такой это был человек. А мог бы и продать, кстати, — не согласился Клементьев. — Когда деньги нужны позарез, и пара тысяч долларов — большие деньги. Тем более, колечко далеко не последнее… Позарез? У Полещука должно было быть около ста тысяч долларов. На кой черт ему продавать кольцо по дешевке, да вдобавок светиться в городе с этим кольцом? Почему вообще они не умотались за кордон с этими паспортами? Паспорта, похоже, совершенно подлинные. За деньги сейчас что угодно можно купить. А вот с этими побрякушками просто так не улизнешь, не имея прикрытия. Нужна серьезная подготовка, большие связи. И потом вот еще что: странно, что у них при себе были их подлинные паспорта… Хочешь сказать, все подстроено? И мы должны были увидеть убитых Воропаеву и Полешука? Но ведь их опознали…
      Николаев махнул рукой. Пойди в машину, позвони, узнай, кому хоть принадлежит этот домик.
      Через несколько минут он вошел. Дом принадлежит некой Ворониной, бывшей сотруднице Никитского Ботанического сада. Сейчас она проживает в Симферополе, а этот домик использует летом в качестве дачи. Но в нем можно, как видишь, жить и зимой. Отопление, вода, все, как видишь, удобства. Ее покойный муж занимал высокий пост в горисполкоме. Да, такой домик просто так не дадут приватизировать…Ладно, Григорий Петрович, поехали в Симферополь. Спать нам с тобой, видно, сегодня не придется. Время не терпит. Позвоню-ка я Косте, — сказал в машине Николаев. — Глаз он не должен спускать с Воропаева. Все меньше и меньше нравится мне этот господин в кашемировом пальто. Думаю, и Воронина нам сообщит нечто интересное, — крутя баранку по горным дорогам, пробасил Клементьев. Костя, — услышал Николаев голос Гусева. — Что там наш друг Кирилл поделывает? Я его давно не видел. Не выпускай его из гостиницы. Мы с Клементьевым едем из Никитского Ботанического сада в Симферополь. Кто-то позвонил в милицию и сообщил адрес пребывания покойных. А старику Исааку Борисовичу, кстати, Полещук предлагал кольцо. По дешевке. Все, подробности потом, а сейчас беги к нашему другу, проверь, в номере ли он. И глаз не спускай…
      Николаев закурил и проворчал: Мне кажется, сегодня ночью нас ожидают интереснейшие сюрпризы. Посвяти в ход мысли, Павел Николаевич. Погоди, Гриш, дай срок…Давай, доедем до Симферополя, побеседуем с этой Ворониной. Там, уверен, многое прояснится, а что будет неясно, я попытаюсь объяснить.
      В машину позвонил Гусев и сообщил, что Кирилла в номере нет.
      Николаев что-то проворчал, а потом крепко выругался. Его мучало предчувствие чего-то страшного, чего предотвратить никто не мог. Видимо, им противостояли грозные силы…
      В Симферополь приехали далеко за полночь. Но Воронину разыскали быстро — Клементьев знал город как свои пять пальцев… Что такое? Кто вы? — через цепочку было видно лицо пожилой женщины. Капитан Клементьев из уголовного розыска и майор Николаев из Москвы. Откройте, пожалуйста, — протянул ей удостоверение Клементьев.
      Дверь открылась. Что случилось такое? Убили, что ли, кого? До утра нельзя было потерпеть? — Воронина говорила властным голосом, ка женщина, знающая себе цену. Вы Воронина? Я Воронина Галина Петровна. Что такое произошло? Вы совершенно правы, — мрачно произнес Клементьев. — Убили кое-кого. И не кое-кого, а ваших квартирантов. Потому-то до утра никак невозможно. Иру и Андрюшу?!!! Они представились вам так? Я видела документы. Иванова Ира и Харченко Андрей. Они из Москвы. Медовый месяц. Такие хорошие ребята…. — хваталась за голову Воронина. Да, месяц у них получился очень даже медовый, медовее не бывает, — проворчал Клементьев. — Но дело не в этом, Нас интересует один вопрос — кто вам порекомендовал этих квартирантов. Ваш домик даже уголовному розыску отыскать невозможно, уж до того он хорошо привязан к местности…Так что, такие дома для счастливых молодоженов можно найти лишь по большому блату. Кто порекомендовал? — удивленно подняла брови Галина Петровна. — Кирюша Воропаев, я его очень хорошо знаю.
      Николаев и Клементьев переглянулись. Вот тебе и маменькин сыночек, — пробормотал Николаев. Что вы сказали? — не поняла Воронина. Я говорю, хороший парень Кирюша, правда? — сжимая кулаки под столом, сказал Николаев. Очень, очень хороший, — приняла его слова за чистую монету Галина Петровна. — Такой вежливый, интеллигентный. Сейчас таких мало, все стали такие грубые, вульгарные, даже девушки… Об этом позже, — оборвал ее Клементьев. Откуда вы знаете Воропаева? Он биолог, а я работала в Никитском Ботаническом саду. Он приезжал к нам студентом на практику, мы познакомились, он жил у меня дома, а потом еще несколько раз приезжал с друзьями. Ему очень нравился мой домик. Он шутил все, говорил — домик прямо для шпионов, стоит отдельно, никого вокруг, годами можно прятаться, никто не отыщет. Даже света в окнах с дороги не видно, а уж летом, когда растительность, он просто растворяется в ней, как будто и нет его. Но многие деревья вечнозеленые, так что и зимой его почти не видно… Вот… А потом моего покойного мужа оперировал Кирюшин папа, и благодаря ему он прожил лет на пять больше. Мой муж работал в горисполкоме… Я знаю, — с какой-то злобой произнес Клементьев. — Продолжайте по делу… В последний раз он приехал году в восемьдесят пятом или шестом. А потом как-то звонил мне сюда, когда я жила здесь. После смерти мужа я переехала сюда. Так вот, он звонил и говорил, что женился и приедет с молодой женой. Но так и не собрался, так я его жены и не видела, они куда-то в другое место отдыхать поехали. А тут недавно объявился, позвонил, сказал, что у его друзей медовый месяц, и им надо ото всех уединиться. А прямо первого января приехали эти ребята, заплатили мне, и я их на машине отвезла туда, сами-то они бы не нашли. Машину Андрюша оплатил туда и обратно. И очень хорошо заплатили, сейчас таких денег никто бы не дал. Потом Андрюша Харченко приехал в начале февраля, заплатил мне еще за месяц, сказал, что ему продлили отпуск, и им так у меня понравилось, что они решили пожить еще. Вот, собственно, и все. А что, уточнила Воронина, морщась. — Их что, прямо там… У меня в доме? Нет. Можете на этот счет не беспокоиться, — проворчал Клементьев. — Пока единственный ущерб вашему домику нанес лично я, взломав замки. Вы, кстати, можете жаловаться, это нарушение закона, взлом, обыск…Но у нас времени не было, дело очень серьезное… Да что вы, зачем я буду жаловаться? Только вот замок надо новый вставлять, это теперь все так дорого… Замок мы вам завтра вставим. Подъезжайте часикам к десяти, если сможете. Где у вас телефон? — спросил Николаев. Мне надо срочно позвонить. В соседней комнате. Там внучка спит. Придется побеспокоить. Он прошел в соседнюю комнату, где спала девочка лет десяти и набрал номер Гусева. Павел?! А я звоню в машину, никто не подходит. Нет его нигде. Сгинул. Ключи от номера оставил портье. Его надо срочно задержать. Ах так… Именно так. Бери ключи у портье и осмотри номер. И держи в курсе. Мы в Симферополе, скоро выезжаем в Ялту.
      Девочка проснулась, с испугом глядела на Николаева. Тот подмигнул ей и вышел Вот что, Галина Петровна, — сказал на прощание Николаев. — Никому не открывайте, а особенно — Кириллу, если он вдруг появится у вас. Да?! — испуганно вытаращила глаза Воронна. — Хорошо, хорошо. Утром внучка в школу пойдет, а я сразу на автобус, и в Ялту…
      Николаев и Клементьев откланялись и пошли в машину. Было уже около половины второго. Настроение у обоих было довольно боевое, открытия этой ночи впечатляли. Тем более, что, скорее всего, должно было быть продолжение. Какого же рожна он все это затеял? — удивлялся Клементьев, умело крутя баранку "Волги. — Никак я это в толк не возьму.
      Николаев молчал, о чем-то напряженно думая. А. Павел Николаевич! Я все обдумываю всю эту историю и не могу уловить ход мыслей этого Воропаева. Поясни, если есть какие-нибудь соображения. Ты спишь, что ли? Устал… Понимаю… Мне бы вот только не желательно заснуть за рулем… Не заснешь, — обнадежил Николаев. — Есть соображения. И сейчас я тебя развлеку интересным повествованием…
      … По дороге, ведущей из Массандры в Ялту уверенной поступью шагал человек. На губах его играла злая улыбочка. Человек этот был вполне доволен собой, доволен своими действиями, он был уверен в будущем. А будущее это должно было быть счастливым, богатым, полным интересными впечатлениями… И самое главное, что это счастливое будущее дадут ему не какие-то дешевые махинации, а его собственные, нажитые его знаменитыми предками деньги…
      Как были глупы те, кто полагал, что могла перехитрить его…Наивные, нелепые люди… Жалкие провинциалы…
      Их больше нет…Нет на земле Андрея Полещука… Нет на земле дурака Максимова с его подручными…Нет на земле тех, кто слишком много знал Мызина и Юркова… Нет на земле Елены Воропаевой… Теперь больше нет на земле и Кирила Воропаева… Есть Владимиров Олег Иванович, на чей счет в один из швейцарских банков переведена такая сумма, на которую и он и его потомки будут припеваючи жить столько, сколько будут существовать вообще…
      Какая великая вещь — деньги, какая великая вещь — интерес, выгода… То, что невозможно решить с помощью денег, можно решить с помощью больших денег, воистину, это так…
      Мужчина вспомнил глупые лица следователя Николаева и оперативников Гусева и Клементьева и фыркнул от распиравшего его смеха. «Вот, идиоты-то..», — думал он и трясся от смеха. Потом ему вдруг припомнилась какая-то пошлая частушка, и от этого ему стало еще смешнее…
      Завтра вечером он будет уже в Швейцарии. Его будет ждать шикарный гостиничный номер. А потом он пойдет в банк, в свой банк и снимет со счета столько денег, сколько ему будет нужно. И все — весь мир перед ним, все неограниченные возможности этого огромного прекрасного мира.. Только сутки и пара тысяч километров отделяют его от него…
      Он шел по дороге, курил и вспоминал подробности этой истории.
      Как он обвел вокруг пальца Николаева с появлением Полещука в Москве… Как он сумел все, что делал этот дурак обернуть против него… А Полещук словно бы подыгрывал ему, летел, словно бабочка на огонь…
      При воспоминании о Полещуке ему стало особенно весело.
      Куда полез, быдло деревенское? Против кого попер, придурок усатый? Против интеллекта не попрешь…Да и Господь Бог помогает хорошим людям… Если бы он тогда не подслушал разговор Лены с Полещуком, что было бы…
      От этой ужасной мысли он невольно поежился, и улыбка мигом сошла с его пухлых губ.
      Да, что было бы? Все ценности были бы в руках этих аферистов, этих развратных аферистов… Они бы просто исчезли вместе с ценностями, и все… А теперь они исчезли иначе. И он исчезнет, чтобы воскреснуть в другом обличии…
      Никто, никто не смог помешать ему в его планах. А помощники нашлись сразу. А почему? А потому что интерес… Выгода… Огромная выгода… Как жаль, однако, что надо делиться. Как жаль, что ему достанется не все…Но тут уж ничего не поделаешь? Пример глупого Полещука не вдохновляет…
      …Так, в этом месте надо сворачивать с дороги… Где фонарик? Вот он… И маленький «Вальтер» надо снять с предохранителя, не помешает…
      … Он свернул с дороги и пошел по тропке по направлению к морю. Прошел метров триста… Вдали увидел «Жигули» темного цвета. Направился к ним. Вовремя вы, — из машины вышел человек и протянул ему руку. На такие встречи не опаздывают. Давайте, что принесли.
      Ему подали портфель. Он открыл его и стал изучать его содержимое. Его собеседник светил ему фонарем. Так, парик, усы и борода… Так, загранпаспорт… Деньги… Я буду пересчитывать, придется подождать.. Неужели, Кирилл Владиславович, вы полагаете, что вас тут кто-то собирается обманывать? Вам уже доказали, что вы имеете дело с серьезными людьми… Ничего, ничего, деньги счет любят. И не Кирилл я, а Олег Владимирович. Вы что, паспорт не изучали? — презрительно фыркнул Кирилл. Кирилла больше нет. Он там, — он указал на чернеющее справа море. — На дне морском… Вообще-то, у нас мало времени. Садитесь в машину и поехали в аэропорт. Я, пожалуй, воспользуюсь другим транспортом, — возразил Кирилл. — Так будет надежнее. Все в порядке, вы можете уезжать. Но учтите, если какой-то обман, кому-то не поздоровится. Я имею в виду счет в банке… Да вы же проверяли! — возмущался собеседник. — Экой вы недоверчивый. Тысячу раз надо проверять, — возразил Кирилл. — Сами знаете, о каких суммах идет речь. И все же, — настаивал собеседник, вам лучше будет сесть в мою машину. Нет. А, кстати, вот и мой транспорт!улыбнулся Кирилл, услышав шум двигателя.
      К ним подъехал светлый «Жигуленок.»
      Из него вышел невысокий плюгавого вида мужчина. Здравствуйте, Кирил Владиславович, приветствовал он его. Здравствуйте, Палый. Пора ехать. Пора, пора. Дело только за одним..
      Это за чем еще? — сделал шаг назад Кирилл. Отчего-то ему не понравилось выражение лица Палого. Не понравилось и то, что Палый метнул быстрый взгляд на его собеседника. И понял, что эти люди знакомы. А вот этого никак не должно было быть. Это очень неприятно и опасно.
      Кирилл сунул руку в карман, где лежал «Вальтер» и резким движением выхватил его. Стреляй! — крикнул Палый, не ожидавший от Кирилла такой прыти. Но Кирилл выстрелил первым, и ночной собеседник упал, пораженный выстрелом в плечо. И только тут Палый успел отпрыгнуть, вытащить ПМ с глушителем и выстрелить Кириллу в сердце.