В могиле моего отца, — как-то неуверенно возразила Нина Владимировна. Не надо на Новодевичьем, — мутным взглядом поглядел ей в глаза муж. — На Хованском тоже хорошо, мой отец был достойным человеком и…. Он как-то захлебнулся своими словами и протянул письмо, адресованное Кириллом им. Нина Владимировна быстро прочитала. Бабушка! — выскочила из комнаты веселенькая Вика. — Посмотри, какой домик я построила! Здравствуй, Вика, — улыбнулся девочке Николаев. — Как поживаешь? Да то хорошо, то плохо. Позавчера я бабушку не слушалась, а вчера мы гуляли к памятнику Пушкина, и бабушка обещала меня свозить в зоопарк, а сегодня опять плохо. Утром бабушка очень сильно кричала, я так испугалась? А когда папа приедет?
      Нина Владимировна скомкала псиьмо одной рукой и прижала кулак к лицу. Из ее груди раздавался глухой стон. Папа…. — бормотал Владислав Николаевич. Он… приедет попозже. Сначала мама куда-то уехала из той плохой дачи, теперь папа уехал. Папа говорил мне, что мама приедет попозже, а теперь и папа приедет попозже. Я так не хочу. У тебя такие замечательные дедушка с бабушкой, — сказал Николаев. — И они сводят тебя в зоопарк. И в цирк. Иди, играй, девочка…
      Вика убежала в свою комнату, а Нина Владимировна так и продолжала стоять со скомканным письмом в руке, прижатой к лицу. Кирюша, Кирюша, — бормотала она. — Но почему же вы мне сказали, что его убили? — вдруг спохватилась она. — Он же сам, он добровольно, он сумел умереть достойно… Конечно, для вас было бы лучше считать так. Но вы все равно узнаете правду, и я не стану вас обманывать. Не покончил он с собой, Нина Владимировна. Его убили из пистолета выстрелом в сердце. Это установили экспертиза. А где же драгоценности, в таком случае? Мне они не нужны, будь они прокляты! Но нужно найти убийцу! А драгоценности я бы отдала на благотворительные цели, на детские дома, на церкви, я бы ни копейки не взяла из них… Следствие продолжается. Будут возбуждены новые уголовные дела, кто будет их вести, я не знаю. Может быть, я, может быть, кто-то другой. Мне поручено вести дело по факту взрыва автомашины «Волга» и гибели в ней четырех людей. И это дело я скоро завершу. Виновник известен. Он многозначительно поглядел на Воропаева. А дела об убийстве Мызина и Юркова ведет другой следователь. И здесь дело близится к завершению. — Он снова непроизвольно поглядел на Воропаева. — А кто будет вести дела об убийстве Лены, Полещука и вашего сына, я не знаю. Что касается драгоценностей, то никто из живых их в глаза не видел, кроме… одного человека, видевшего один предмет, и это чрезвычайно осложняет дело. Уголовное дело по этому факту, во всяком случае, возбуждено быть не может, нет никаких оснований для этого. Вы что, полагаете, что их вообще не было?! Да я просто убежден, что они были и есть. А вот оснований для уголовного дела нет. Это будет лишь версией для раскрытия мотивов убийства реально существовавших людей, а мифические драгоценности специально искать никто не станет.
      Больше говорить было не о чем. Утешить несчастных родителей Николаев не мог. Он попрощался и вышел. Но не пошел к машине, любопытство понесло его в соседний подъезд.
      … Зазвенели цепочки в квартире сорок восемь. Маленькая женщина лет семидесяти пяти глядела на Николаева. Вам кого? Вас, Кира Борисовна. Я следователь Николаев из Управления внутренних дел. Вы не помните меня? Что-то такое припоминаю. Но все же, покажите ваше удостоверение.
      Раздраженный Николаев протянул удостоверение сквозь щелку. На сей раз старушка изучала его еще дольше, чем в прошлый раз.
      Наконец, она открыла дверь. Только обувь, ради Бога, снимайте. Паркет недавно лакировали. Один только вопрос, Кира Борисовна. Кирилл Воропаев вас ни о чем не просил в конце декабря? Кирилл? Кирюша? … А о чем он мог меня просить? Что я могу, старая женщина? Это раньше мы с Александром Леонидовичем… Тридцать первого декабря вы сообщили мне номер машины, на которой увезли Лену Воропаеву с дочкой. Да, да, я запомнила этот номер. Он очень характерный, этот номер. Через час эта машина была взорвана. Погибло четверо человек. Я веду уголовное дело по факту взрыва. Боже мой! Боже мой! — застонала явно испуганная старушка. — Но, насколько я знаю, Виктошенька жива и здорова, а Лена…куда-то…ну, исчезла, что ли? Погибли те, кто похищал их. Но это еще не все. На днях убиты и Лена Воропаева и Кирилл.
      Кира Борисовна побледнела и задрожала своими маленькими ручками. Итак, повторяю вопрос. Не просил ли вас Кирилл Воропаев о чем-нибудь в последние числа декабря? Отвечайте так, как было, это очень серьезное дело, и у меня, честное слово, нет времени слушать здесь сказки. За лжесвидетельство положена статься Уголовного кодекса.
      Но за недонесение, насколько я знаю, тоже положена, — хитренько улыбнулась Кира Борисовна. Какое же тут недонесение? — возразил Николаев. — Вы как раз и донесли о факте похищения и захвате заложников. Так что тут вам ничего не грозит. А вот статья 189-я, за укрывательство, может быть к вам применена. Вы меня тут не запугивайте! — вдруг окрысилась Кира Борисовна. — Здесь бывали генералы НКВД! Спросите прямо, я вам отвечу! Кирюшу я знаю с детства, он зашел ко мне и сказал, что очень просит меня погулять во дворе в определенное время, около пяти часов вечера. И главное запомнить номер машины и сообщить его следственным органам, то есть вам, товарищ майор. Я была поражена его странной просьбе, а он уверил меня, что его жену хочет похитить любовник. А он узнал об этом и хочет предать этого любовника справедливому возмездию. Я, правда, ничего не поняла, почему это я должна запоминать номер, а он сам не может подкараулить их и предотвратить это похищение, но согласитесь, что в его ходе мыслей была определенная логика. Взять, так сказать, этого любовника тепленьким и посадить его, вместо того, чтобы с ним разбираться нетрадиционными методами. А потом он мне говорил, что решил отпустить жену восвояси, раз уж она неверна ему, и что он отказался от мысли мстить этому любовнику, раз ему вернули дочку. Он мне преподнес букет цветов и две бутылки великолепного французского красного вина. А еще огромный торт, великолепный торт, мы с Александром Леонидовичем ели подобный торт в Баден-Бадене, когда ездили туда на лечение…Извините, товарищ майор. Так вот, я не очень поверила словам Кирюши, потому что, раз я сообщила номер машины следственным органам, то есть, вам, их обязательно должны были арестовать, но, в конце концов, это не мое дело. Ну а раз развернулись такие события, то мой долг рассказать правду, и не надо было меня запугивать статьями Уголовного Кодекса. Про взрыв этот я понятия не имела, а то бы сообщила вам о странной просьбе Кирюши. Это уже слишком для любовной романтической истории. А что, Лену и Кирюшу убил этот самый любовник? Нет, любовника тоже убили. То есть, они поубивали друг друга? Вроде, как бы дуэль. Надо же, в наше время, и такая романтика. А я перестала верить в подлинные чувства. Раньше из-за дам мужчины стрелялись. И порой тоже убивали друг друга. Мне Александр Леонидович рассказывал про поручика Ахтырского, своего двоюродного дедушку… Да…. — прервал ее рассказ Николаев. — Нечто в этом роде произошло и сейчас. Поубивали друг друга, ваша правда. Все, спасибо вам. А что это вы все пишете, товарищ майор? Я не влипну с вами ни в какую историю? Это протокол. Вы же не хотите презжать ко мне в Управление? Подпишите здесь, и все. Больше я вас не побеспокою.
      Кира Борисовна расписалась, внимательно прочитав бумагу.
      — Все верно. А в Управление мне действительно трудно добираться. Это я по квартире порхаю, а стоит только выйти на улицу, ноги подкашиваются. Старость — не радость, товарищ майор…
      … Дело по факту взрыва близилось к завершению, а в целом вся эта история представляла собой сплошной огромный вопрос. И ответит ли на него кто-нибудь когда-нибудь?
      … Десятого марта на Хованском и Востряковском кладбищах состоялось трое похорон. На Хованском в совершенно противоположных его концах хоронили Андрея Полещука и Кирилла Воропаева. На похоронах Полещука собралось довольно много народу, родственники, многочисленные друзья, несли венки, было много и живых цветов. Толстую Зинаиду Андреевну поддерживали две ее сестры таких же габаритов. Рядом шел Афанасий, вытирал огромным носовым платком слезы и тут же разглаживал могучие усы. Друзья добрым словом вспоминали погибшего. После похорон поехали в квартиру Андрея на проспекте Вернадского на поминки. Теперь эта квартира по наследству переходила к его родителям. На нее также положили глаз двое братьев Полещука старший и младший, оба статные гарные хлопцы. Они зловеще поглядывали друг на друга и шушукались с родителями по очереди. Столы ломились от яств, над ними хлопотали бесчисленные тетушки, сестрички, племянницы, снохи, золовки, свояченицы и добрые соседи покойного. Поминки затянулись далеко за полночь.
      На похоронах Кирилла Воропаева народу было довольно мало. Вику отвезли к двоюродной сестре Владислава Николаевича. На кладбище были только мать, отец и двое молодых сослуживцев Владислава Николаевича. Еще приехал старый школьный приятель Кирилла. Они вчетвером и несли гроб. Опустили в могилу, постояли молча и уехали каждый к себе. Владислав Николаевич и Нина Владимировна поехали в свою квартиру на Фрунзенской набережной. Помянули Кирилла водкой и блинами с икрой, и, немного расслабившись от напряжения, несколько часов подряд тихо разговаривали. Владислав Николаевич обнял жену за плечи, прижал к себе и утешал, как мог. А она утешала его.
      А вот на Востряковском кладбище нести гроб было просто некому. Вере Георгиевне для этого пришлось нанимать мужиков с кладбища. Они запросили настолько много за эту услугу, что она от отчаяния стала приседать на землю. И они поглядели на нее, худенькую, плохо одетую, убитую горем женщину и согласились нести гроб бесплатно. Что мы, зверье, что ли? — прогудел старшой, дядя Вася. — Бог не выдаст, свинья не съест. Не лопнем, коли задарма увагу совершим человеку хорошему, женщине неимущей. Горе у нее, дочь хоронит. Вишь — в закрытом гробу, значит, показывать нельзя, так изувечили…
      Они отнесли гроб к могиле, могильщики опустили его в землю. Бледная, худая, прямая как палка, неподвижно стояла Вера Георгиевна над могилой, только вздрогнула, когда ей сзади на плечо опустилась рука. Это я, Вера Георгиевна. — Она обернулась. Увидела Николаева, и лицо ее сразу несколько оживилось. Извините, я опоздал. Мы бы помогли вам нести гроб, но у меня были срочные дела, а потом…стыдно сказать, я только что купил машину, поехал на ней, а она заглохла в пути, здесь, неподалеку, на Мичуринском. Я ее там и бросил под присмотром гаишника. А сам взял такси. Со мной еще товарищи. Примите наши соболезнования. — Он держал в руках букет гвоздик. Спасибо, Павел Николаевич, — слезы выступили на глазах Веры Георгиевны. — У меня ведь абсолютно никого нет. Мама вот здесь, внизу, дочка будет повыше, старшая сестра в позапрошлом году умерла в Ленинграде. Ужасно быть одинокой… Мужу-то вы так и не сообщили? Ой, сообщила все-таки, он должен был сегодня прилететь из Новосибирска. Но что-то его нет. А, может быть, он и не прилетит. А хотелось бы мне так плохо, так одиноко… — Глухой стон раздался из ее груди. — Не дай Бог никому… Мне не с кем даже Леночку помянуть… Доченку мою…
      Вера Георгиевна бросила щепотку земли в эту страшную яму. Могильщики стали забрасывать могилу землей.
      Постояли, помолчали. И пошли к выходу.
      На выходе из ворот кладбища на них буквально налетел невысокий мужчина в черном пальто с непокрытой совершенно седой головой. Верочка, ты извини меня, но самолет задержался! — крикнул он, целуя Веру Георгиевну. Эдик, ты все-таки приехал, спасибо тебе… Я так одинока…
      Вера, но ты же так поздно мне сообщила. У меня такое ощущение, что ты не собиралась мне вообще ничего говорить о смерти Леночки. Я и не собиралась. Но невмоготу вчера стало, Эдик… Понимаешь, невмоготу. Или головой о стену или звонить тебе. Я выбрала второе. Познакомьтесь. Это следователь Павел Николаевич Николаев, он очень поддержал меня в эти ужасные дни. А это Эдуард Григорьевич Верещагин, мой бывший муж, отец Леночки. Он работает в Новосибирске главным инженером завода. Я директор, Верочка, — поправил ее Верещагин. — Уже второй год. Впрочем, все это совершенно неважно.
      Верещагин протянул руку Николаеву. Спасибо вам, Павел Николаевич. Верочка так одинока, у нее никого нет. Да, Вера, и Лариса умерла… Я не знал… Боже мой. — Он провел по лицу рукой. — Какое несчастье, какой кошмар… Пойдем к могиле, Верочка, я хоть цветы положу… Ладно, Вера Георгиевна. Еще раз мои соболезнования. Хорошо, что вы сегодня не будете одна, сказал Николаев и направился к своим товарищам, стоявшим у остановки. Но, подходя к остановке, Николаев почему-то обернулся. И в этот же момент обернулся и Верещагин, внмательно поглядев на Николаева. И почему-то, совершенно непонятно, почему, Николаеву стало страшно от его пристального взгляда, он почувствовал в нем что-то неестественное, какая-то ледяная усмешка таилась в этих глазах, прятавшихся за роговыми очками. Но Верещагин быстро отвернулся, взял Веру Георгиевну под руку, и они медленно пошли к могиле.
      Когда человеку уже сорок шесть лет, время летит для него быстро. Работа, каждодневная, кропотливая, порой опасная, но всегда сложная, домашние заботы, жена, дети… Так и проходил у Павла Николаевича Николаева 1993-й год. К лету он привел свою «шестерку» в идеальный порядок, несмотря на жуткий недостаток времени, и они с семьей поехали отдыхать в Крым. С Ялтой у Николаева были связаны известные воспоминания, и он остановил свой выбор на Алуште. Когда-то в детстве он отдыхал там с покойными родителями.
      Машина на сей раз не подводила, и Николаев испытал колоссальное удовольствие от процесса езды, от своего мастерства, а главное — от того, что его мастерство видят жена и дети. Шел июль, погода стояла, как по заказу, изумительная, и отпуск обещал быть замечательным.
      До Крыма доехали за двое суток, сняли в Алуште за вполне приемлимую цену две комнаты в уютном домике, со всех сторон окруженном зеленью, и потянулись дни отдыха, с купаньем, прогулками, свежими дешевыми фруктами и другими незамысловатыми радостями. Наличие автомобиля делало отпуск гораздо более красочным. Они ездили в Гурзуф, Ялту, Алупку, собирались сгонять и в Севастополь, и в Феодосию. Будучи в Симферополе, Николаев позвонил Клементьеву. Приехал… Павел, я так рад, — говорил в трубку Клементьев. — Заходи ко мне вечерком, посидим. Останетесь ночевать, выпьем хоть с тобой, как мужики. А то тогда, в марте один сигаретный бычок пополам делили, не до выпивки было. Не дело это.
      Нало исправлять положение.
      Вечером всей семьей нагрянули в гости к Клементьеву. Он жил на окраине города в небольшом уютном домике. Гостеприимная веселая жена, двое симпатичных пацанов двенадцати и десяти лет сразу окружили Николаевых и начали рассказывать им каждый о своем. Верочка сидела с женщинами, А Коля с важным видом стоял между двух резвых мальчишек Гришки и Петьки и слушал их небылицы о самых разнообразных вещах.
      Григорий и Павел присели на маленькой веранде. Клементьев вытащил из холодильника трехлитровую банку разливного пива, порезал жирного соленого леща.
      Они выпили по огромной кружке ледяного пива, закурили, вспомнили свои мартовские приключения. Так ничего и не обнаружилось? — спросил гостя Клементьев. Пока ничего, — с горечью вздохнул Николаев.Увязло дело. Мне передали и дело об убийстве Мызина и Юркова. Я доказал, что их убил Кирилл Воропаев, да и сам он в письме это подтвердил. Тут сложного мало. Да..до сих пор не могу представить себе этого рафинированного аристократика, раскраивающего людям головы топором. Но, и на старуху бывает проруха…Если шибко надо… С утреца сгонял на своем БМВ, кончил обоих и без всяких душевных терзаний, без раскольниковщины дурацкой, вернулся домой и стал возиться с машиной. Тут его матушка и видела…Да, много было на совести этого наследничка…Жуткой личностью, Григорий, между прочим был этот Кирюша. И письма его сплошная игра. Он хотел скрыться с драгоценностями, но сообщник оказался хитрее его, отправив его туда же, куда и он кучу людей…Ну а что у вас здесь новенького?
      — Да так, ничего особенного, — вяло ответил Клементьев, отхлебывая пива. — Никаких особых дел не было.
      Николаев знал, что где-то неделю назад Клементьев принимал участие в обезвреживании еще одной банды, которое сопровождалось оголтелой перестрелкой, в результате которой Клементьев убил наповал главаря банды. Остальные были задержаны. Я слышал, — усмехнулся Николаев, — про вашу крымскую тишину. Да ну их, — махнул рукой Клементьев. — Втянули нас в эту бойню. Веришь, Павел, его пуля по волосам прошлась, причесала, одним словом. Видишь, какие патлы отрастил. И я в ответ… Но причесать его не удалось, бритый он наголо… А, ладно, скучно это, давай еще по пиву. И нажимай на леща, ты что-то нашу рыбку не уважаешь. А Любка сейчас салатики принесет, закусоны всякие. А вон там, на мангале мы с тобой шашлычки пожарим. Я еще днем ее попросил свинину замариновать, она не умеет, правда, но я не мог — надо было в Гурзуф слетать, грабеж там…с убийством.
      Выпили по рюмочке водки и пошли к мангалу жарить шашлыки. Потихоньку начинало темнеть. Одно разве что дело может тебя заинтересовать, Павел Николаевич, — равнодушным тоном произнес Клементьев. — В Феодосии девушка пропала. Где-то в начале марта. Она поехала в Ялту к жениху своему в гости. Так вот, из Феодосии-то она выехала, а к жениху так до сих пор и не доехала. Все ищем. А что за девушка? Да обычная девушка. Ей двадцать два года, зовут Галей, рост где-то метр шестьдесят пять, волосы русые. Работала в морском порту, в конторе секретаршей. А жених ее в Ялте живет, он ночным охранником работает. Девушка сирота, детдомовская она, жила одна, комната у нее в Феодосии. Выехала четвертого марта на междугороднем автобусе. Он ее не встречал, она должна была к нему прямо домой приехать. Не галантный он человек, этот охранник. Все ждал, ждал, но она так и не приехала…Интересно, Павел Николаевич?
      Николаев сунул себе в рот сигарету другим концом и поджег зажигалкой фильтр. Повалил вонючий дым. Ты что, Павел Николаевич, ты ж с другого конца сигарету зажигаешь. Брось…
      Николаев выбросил сигарету в мусорное ведро и сразу же сунул себе в рот другую. На сей раз прикурил правильно. Ну что, интересно тебе? — допрашивал Клементьев.
      Почему-то Николаеву вдруг припомнились похороны Лены Воропаевой и тот странный взгляд ее отца, та таившаяся где-то в глубине души ледяная страшная усмешка, которой он одарил неожиданно обернувшегося Николаева. А если не интересно, тогда анекдот расскажу, похабный только до кошмара, но смешной… Не надо анекдота, — попросил Николаев.
      А если интересно, то у меня и фотка этой девушки имеется. Сейчас принесу, в розыске она уже четвертый, нет уже пятый месяц пошел…
      Клементьев зашел в дом и вынес Николаеву маленькую фотографию. Николаев взял фотографию и вздрогнул — сходство с Леной Воропаевой было разительное. Абрис, во всяком случае, совершенно тот же. А кто подал в розыск? На работе. Она взяла за свой счет две недели на обустройство, так сказать, личных дел. А не возвращается и не возвращается. В принципе, дела-то до нее могло никому не быть, но девушка она добрая, общительная, подруги и забеспокоились, съездили в Ялту и нашли этого жениха. Он сказал, что она к нему не приезжала. Тогда уж на работе у нее всполошились, заявили в милицию. Допросили этого жениха, он говорит, что, вроде бы он и не жених никакой, так — дружили, встречались, переписывались. Сказала в письме, что четвертого марта приедет к нему, пусть, мол, ждет. Но так и не приехала. Он искать не стал, хочет — приезжает, не хочет — пусть себе сидит в своей Феодосии. Дурковатый какой-то, честно говоря, парень. Никакого интереса ни к чему. Пропала девушка и пропала. И ладно, другую найдет. Поговорить бы с ним, а, Григорий? Можно было бы. Только будет ли он тебе на твои вопросы отвечать, кто ты есть ему такой? Мне-то толком ничего не отвечает, хотя я местный уголовный розыск и моя прямая обязанность искать пропавших людей. А с этим тюфяком прежде, чем разговаривать, надо каши хорошенько наесться.
      Где сядешь, там и слезешь. Ну ладно, поговоришь как-нибудь. А твои-то какие соображения по этому поводу? Да какие там соображения? Я, Павел, попусту болтать не люблю, а оснований кого-то подозревать у меня нет. Будут — скажу. Пошли шашлыки лопать! Глянем, каковы на вкус. Жена мариновала — она не умеет…
      Шашлыки оказались изумительными на вкус, но аппетит у Николаева как рукой сняло. Он не могдумать ни о чем, кроме как о пропавшей из Феодосии девушке. Он отвечал невпопад, был задумчив и рассеян. Тебя не переделаешь, — ворчала на Клементьева жена. — Испортил гостю настроение.
      Николаев пытался взять себя в руки, шутить, вести беседу, но мысли не давали ему покоя. Сидели долго, где-то в первом часу ночи легли спать. Николаев включил телевизор, шли ночные новости. Ему было неинтересно слушать про очередные реформы, но вдруг одно сообщение привлекло его внимание:
      «В Южносибирске жители города готовятся к выборам мэра. Кандидатами на эту должность являются бывший секретарь райкома КПСС Рахимбаев, генерал-лейтенант Орлов и директор Новосибирского завода Верещагин. Судя по опросам населения большие шансы занять эту должность имеет Рахимбаев, человек более известный населению города, долгое время занимавший высокие посты, но и два других кандидата не теряют своих шансов.»
      Николаев захотел поделиться этой информацией с Клементьевым, вышел на веранду, где постелил себе хозяин, но услышал его могучий храп и вышел на улицу курить. Пока он курил, Тамара, беседовавшая с хозяйкой, тоже легла в постель и заснула. Поделиться было не с кем…
      Утром, когда они проснулись, Клементьева уже два часа, как не было дома. Гости позавтракали, поблагодарили хозяйку за гостеприимство и поехали к себе в Алушту.
      В выходной день Клементьев приехал к нему и повез его в Ялту поговорить с женихом пропавшей девушки. Информацию о том, что отец Лены баллотируется в мэры небольшого сибирского города воспринял спокойно. Пускай себе баллотируется, дело доброе. Денег много, однако, надо для предвыборной кампании.
      Николаев промолчал.
      А разговора с женихом не получилось. Он оказался настолько пьян в этот день, что беседовать с ним было совершенно невозможно. Галка-то? — спросил коротко стриженый лупоглазый парень лет двадцати восьми. — Галка девка хорошая. Она мудрая, понимаешь, это, братан, дело такое…
      Он сидел за бутылкой водки в маленькой неуютной комнате с каким-то маленьким небритым человечком.
      — Ща таких девок днем с огнем не сыщешь. Ща одни шалавы кругом, а, братан? Ты извини, что я так, я знаю, откуда вы…Но я по-свойски, мы ничо плохого не делаем, выходной у нас, ну, отдыхаем культурно, на свои, понимаешь, братан…
      Вы собирались жениться на ней? — спросил Николаев, пытаясь выдавить из него хоть какуюто информацию. Обязательно, И женился бы точно, женился бы… Но… — Он надул губы и развел руками. — никак не возможно при полном наличии отсутствия. Попросту — нет ее, понимаешь? Как я могу жениться, раз ее нет? Я, напримерно, так считаю, я жениться не отказывался, вот Кузьма Михалыч соврать не даст. А, Кузьма Михалыч? Не…. — не говорил, а прямо ворковал Кузьма Михалыч, до того у него все клокотало внутри. Ежли Левка сказал — женится, это точно. Левка парень во! — И он торжественно поднял вверх свой заскорузлый большой палец. А родня какая-нибудь у нее есть? Обязательно. Какая-нибудь, наверняка, есть…. — отвечал Левка. — Только мне об этом ничего не известно. А мы как с ней сошлись? — Тут какой-то свет озарил его нелепое пьяное лицо. Именно на этой почве… Сироты мы оба с ней, с Галкой. У нее никого, у меня никого. Не, у меня хоть брательник есть в Иршанске, тетка в Мелитополе, а Галка совсем одна. У нее родители погибли давно. А без родителей хреново, а, Кузьма Михалыч? — апеллировал он к собутыльнику. Впрочем, твои-то живы еще. Папаше твоему, небось, лет за сто будет? За сто, не за сто, но восемьдесят седьмой пошел, это точно, а матушке — восемьдесят пятый…
      История семьи Кузьмы Михалыча совсем не интересовала Николаева и Клементьева, а с Левой беседовать было бесполезно. Они мрачно поглядели на пьянчуг и откланялись.
      Клементьев развел руками.
      Николаев попытался еще пару раз встретиться и побеседовать с Левкой, но результат был примерно таким же — трезвым Левка быть не привык.
      А отпуск пролетел быстро. Близился август, и надо было возвращаться в Москву. Попытаюсь я навести справки насчет этой Гали, — пообещал Клементьев Николаеву на прощание. — Не нравится мне, Павел, вся эта история. Если что узнаю, позвоню.
      Так и прошел отпуск.
      А в конце августа Николаев узнал, что мэром небольшого промышленного города Южносибирска стал бывший директор завода Эдуард Григорьевич Верещагин. Он с большим перевесом опередил двух своих конкурентов. По «Новостям» передали интервью с возмущенным коммунистом Рахимбаевым, который говорил о нарушениях в предвыборной кампании, о фальсификации бюллетеней и тому подобное. Потом показали и самого Верещагина. Он мало изменился со времени похорон Лены, говорил мало, был очень вежлив и немногословен. Лишь глаза, спрятанные под большими роговыми очками сверкали радостью. И снова Николаеву стало не по себе от этой скрытой где-то в глубине души ледяной улыбки, он ощущал какую-то опасность, исходящую от этого на первый взгляд интеллигентного человека. Он решил позвонить Вере Георгиевне. Вера Георгиевна, поздравляю вас, я слышал… Вы о чем? — холодно спросила она. — А…
      Это-то? Что меня-то поздравлять? Я тут совершенно не при чем. Пути господни неисповедимы. Был инженеришкой в Москве, по бабам бегал, теперь вот мэр города, глядишь, скоро и президентом станет. У нас это мигом… Вас-то к себе не зовет? Зовет. Тогда еще звал, когда мы Леночку похоронили. Но я категорически отказалась. Не хочу я из Москвы уезжать, здесь дорогие мне могилы. Но вы же совершенно одна! Может быть, вам лучше было бы действительно поехать к нему. Он теперь крупный человек. Найдет себе молодую жену. А тогда-то он меня очень поддержал, не знаю, выдержала бы без него… Он, в принципе, сильный человек, Павел Николаевич. Достойный уважения. И завод его процветает. В нынешнее-то время, когда все предприятия закрываются. А что? — вдруг задорно спросила она. — Может быть, и правда, а? Пока зовет еще. Что мне здесь делать одной? На копеечную зарплату? Взять да и поехать к нему и стать мэршей этого самого Южносибирска. Название какое-то идиотское. Южно и вдруг Сибирск? А вы правда советуете? Какое право я имею вам советовать? Вам решать. А я вот подумаю. Мне-то посоветоваться не с кем, никого нет, а мои сослуживицы — училки, что они могут посоветовать? Они бы точно побежали хоть на край света, если бы поманили. А для меня прежде всего важно чувство достоинства, а потом уже материальные блага. Одиноко вот только мне очень здесь, в этой пустой нищенской квартире, Павел Николаевич. Ладно, до свидания, спасибо, что позвонили.
      Николаев положил трубку. Его одолевали сомнения. Не выходил из головы рассказ Клементьева о пропавшей сироте Гале из Феодосии, не выходила из головы ледяная улыбка Верещагина на кладбище. Но как же все это не вязалось с простой, естественной манерой разговаривать Веры Георгиевны, ее скромным обликом, принципами, которые она все время отстаивала. Его давно уже будоражила идея вскрытия могилы Лены Воропаевой и проведения более тщательной экспертизы. Но кто мог дать санкцию на такое дело? И особенно теперь, когда отец Лены стал мэром города?
      И Павел Николаевич, поглощенный повседневными заботами, новыми расследованиями, постепенно отвлекся от этого запутанного дела. Но оно все равно оставалось в подсознании, и когда он вспоминал об этом, ему становилось страшно, и он чувствовал, как мурашки бегут у него по коже, и почва под ногами становится какой-то зыбкой…
      Вот так и прошел для него девяносто третий год.
      В начале мая 1994 года Николаеву позвонил из Симферополя Клементьев. Николаев только что вернулся из сложной и утомительной командировки в Красноярск. Он вел дело об убийстве бизнесмена, за которым оказались крупные хищения. Следы привели в Красноярск, и Николаеву пришлось провести там целую неделю. Привет, Павел, я уже доконал Тамару звонками, — сказал Клементьев. — Я к тебе поначалу звонил с одной информацией, а теперь уже имею сообщить другую. С какой начнешь? По старинке, сначала. Я разговорил этого придурочного Левку. Нашел к нему подходец, так сказать. Ну, это мои проблемы. Короче, тогда, в феврале прошлого года к нему подошел какой-то джентльмен уголовного вида, угостил хорошей выпивкой и обедом в ресторане «Ореанда», а за это весь вечер выпытывал из него информацию про его девушку Галю, с которой он, этот джентльмен, видел его, якобы, на набережной и влюбился в нее без памяти. Пьяненький Левка, как нам известно, информации не выдает, но несколько зелененьких купюр сделали дело — Левка рассказал все — что Галя сирота, что работает в Феодосии, что в начале марта собирается на две недели к нему. Но джентльмену этого показалось мало. Он стал расспрашивать Левку про интимные подробности Галиного тела. Левка обалдел от таких вопросов — решил, маньяк. Напугался изрядно. Но маньяк этот дал Левке такую сумму наличными, которых тот и в руках-то никогда не держал и в глаза не видывал. Лева и выложил ему про родинку на правой кисти и про родимое пятнышко на левом колене. Тот вежливо и культурно поблагодарил Левку за информацию, но на прощание предупредил, что если тот хоть когда-нибудь где-нибудь свою поганую пасть раскроет про этот разговор, то его разрежут на части. Этим окончательно укрепил мнение Левы, что он маньяк. А потом, как известно, Галя в начале марта исчезла без следа.
      Левка поначалу не колыхался, тем более, что он, получив невероятную сумму денег, пил без просыпа. Потом к нему обратились органы милиции за какой-то информацией о Гале. Левка смекнул, что дело нечисто и закрыл свой ротик на глухой замочек. И сколько я к нему не мотался, только и вижу его пьяного и несущего всякий вздор. И, если честно, решил я его подкупить. А поскольку на мою зарплату не подкупишь и собаку, то я одного крутого попросил, он очень мне был обязан одной услугой, так тот без разговору денежки и выложил, которые я презентовал Левке за его информацию. Вот он, жадный человек, мне и рассказал все, что требовалось. Так то… Все понятно. — похолодел Николаев. — Ну а вторая информация какая?