Он попросил всех встать в небольшой кружок, а, когда получилось некое странное сообщество, он заявил:
      - Я полагаю, господа, что этот солдат безумец, что он, глядя на всю эту роскошь, на столь высоких, хорошо одетых гостей, просто проявил некий революционный пыл и совершил акт идиотизма и невыдержанности. Разумеется, если бы его акт имел успех, разговор был бы иным. Но... - Он поднял вверх свое крепкий указательный палец, которым мог запросто лишить человека жизни, - к счастью, его акт не удался! И я прошу вас всех об этом инциденте забыть, понимаете? Как будто его и не было! Эй, солдаты! - крикнул он толпившимся сзади одуревшим от увиденного и обрадованных унижением поганого Явных солдатам. - А ну, марш сюда! Ваш товарищ совершил необдуманный поступок, но вы-то не хотите, чтобы его судили, отправили в дисбат, приговорили к длительному сроку заключения, не так ли?
      - Конечно нет! - забасили солдаты.
      - Так вот, этому не бывать. Потому что ничего не было. Н и ч е г о. А если кто-нибудь про это забудет, то я напомню. Напомню, что н и ч е г о не было. Вообще ничего!
      На топтавшегося сзади всех Явных Иляс вообще не обращал ни малейшего внимания. Верещагин покосился на него.
      - А лейтенант ввязался в драку и получил травму, - подсказал Иляс. Бывает у настоящих мужчин. Вообще, лейтенант, ты, я вижу, мужик крутой, и место тебе не здесь. Я похлопочу, чтобы тебя с повышением в звании перевели на другое место службы. Оно будет лестно для тебя! Ты далеко пойдешь! - С этими словам он снова повернулся к гостям.
      - Итак, договорились? - улыбнулся он своими желтыми зубами.
      - Но, позвольте, - попыталась возразить Вера Георгиевна . - Он ведь хотел убить меня...
      - Ну и что с того? Меня, например, десятки раз пытались убить, и что, я должен из-за этого усеять нашу необъятную родину горами трупов? Меня убивали с детства, когда я был несчастным бездомным сиротой, потом детдомовцем, и некому было за меня заступиться. Так я вовсе не рассчитывался со своими обидчиками, некогда, понимаете? Дела надо делать, а не заниматься кровной местью. Кровная месть - это дикое дело, и не вам, высококультурной женщине, водящей знакомство с цветом общества, - он покосился на седую голову примолкнувшего Траяна, - сводить счеты с зачуханным полубезумным солдатом. Так что, вопрос решен, - подвел итог он. - А вообще-то, я приехал сюда для того, чтобы побеседовать с вами, Эдуард Григорьевич. Пусть гости отдыхают, а я на несколько минут похищу вас. Вы не расстраивайтесь, Вера Георгиевна, - успокоил Верещагину Иляс. То, что вы узнаете от своего мужа в ближайшее время, будет для вас куда серьезнее, чем этот дурацкий инцидент с солдатиком, уверяю вас...
      Верещагина побледнела и закусила губу. Она начинала понимать причину визита этого негодяя, которого ненавидела с первой секунды, когда он вместе с Лузгиным появился в их доме. От него за версту веяло уголовщиной. На вопрос, заданный мужу, что это за человек, он лишь шепнул: "Опасен. Очень опасен. Помнишь, Верочка, был такой фильм "Вооружен и очень опасен". Так вот, тот опасен не был, а этот есть..." И лукаво улыбнулся. Потом крепко взял её за локоть и пролепетал, словно проворковал: "Если бы не такие, как он, наше правое дело просто бы провалилось в тартарары... И мы с тобой не настолько глупы и самонадеянны, чтобы это забывать." Отпустил руку и запел, маршируя по огромнейшей, шикарно обставленной зале: "Не забывается, не забывается, не забывается такое никогда!!!" После чего он дико расхохотался и убежал плавать в бассейне, куда ему подали его любимое пиво "Амстел".
      Вера Георгиевна задумалась. "Он прав, как всегда, за все надо платить. И принимать у себя этих братков, коль скоро именно они помогли Эдику стать мэром города и одним из крупнейших акционеров нефтеперерабатывающего комбината".
      Она стоически терпела в своем шикарном особняке и присутствие нелепого неотесанного губернатора Лузгина и его крутых сподвижников.
      А теперь? Что он имел в виду? Неужели все идет к концу? Не может быть!
      Пока она, оторопевшая от того, что произошло, пыталась взять себя в руки и снова возобновить светскую беседу со столичными знаменитостями, Иляс отвел Верещагина в сторону и без предисловий произнес, глядя ему в глаза сквозь его роговые очки:
      - Слушай, Эдуард Григорьевич. Слушай меня очень внимательно. Ты должен немедленно снять свою кандидатуру на выборах мэра города. Понял меня?
      Верещагин оторопел. Он раскрыл рот и не знал, как ему реагировать на это. Говорить такие вещи за месяц до выборов, когда всем было известно, что согласно рейтингу за него должны проголосовать не менее шестидесяти процентов жителей города.
      - Почему? - задал глупый вопрос Верещагин, выдержав полуминутное молчание.
      - На тебя есть компромат. Серьезный. И твоя главная задача это сохранить за собой комбинат, не отдать его в лапы нашему злейшему врагу Белогорцеву, который начинает набирать вес. Он копает под тебя, а, значит, и под губернатора. У него есть неопровержимые доказательства того, что комбинат был приватизирован с грубейшими нарушениями закона, а я имею сведения, что он собирается представить эти доказательства в Генеральную прокуратуру.
      - Да пусть попробует, докажет, - надул щеки Верещагин. - Кишка у него тонка.
      - Не так уж тонка, как тебе кажется. Я тебе пока ещё не говорю всего, но раз ты такой тупой и самонадеянный, то объясню ещё кое-что. Мало того, что у Белогорцева сейчас очень серьезные покровители в Москве и в частности, в Генеральной прокуратуре, мало того, что против тебя может быть возбуждено уголовное дело по статьям 159-й за мошенничество в особо крупных размерах и 285-й за злоупотребление служебными полномочиями, ещё есть интересные данные о твоем моральном облике. Например, кассета, записанная в одном из притонов твоего любимого Амстердама. Ну? - сверлил его раскосыми глазками Иляс. - Помнишь славное путешествие с вице-премьерами и губернаторами? Крутая у вас была компашка... Я вот эту кассету видел, и размер твоего полового органа знаю точно. Если пошлешь за презервативами, я сбегаю по дружбе и куплю тебе самый маленький размер, какой только есть в ларьке. - Покрасневший как рак, Верещагин хотел было оборвать наглеца, но наткнулся на жестокий лютый взгляд. И вспомнил свои веселые похождения в шикарном отеле Амстердама. Какие с ним были тогда люди! И их всех снимали на видеокамеру! Боже мой! Что они там творили, вспомнить страшно...
      - Откуда у тебя, Эдик, шрам на правой ягодице? - спокойным тоном спросил Иляс. - Поделись по дружбе...
      - Эт-т-то с детства, напоролся на корягу в речке..., - теперь уже бледный как смерть, пробормотал Верещагин.
      - Аккуратней надо, - посоветовал Иляс. - Тем более, если в будущем собираешься стать государственным деятелем. Впрочем, в те безмятежные годы ты ещё хотел стать пожарным, так что за это тебя осуждать грешно. Но уж если имеешь такой знак, так не показывай кому не лень свою кругленькую жопу. Понял? - опять налился кровью он. - Жопу свою не показывай людям!!! Ты не один работаешь, даже не так - работают за тебя другие, а ты плаваешь как говно на поверхности, устроил тут себе бомонд с саунами, бассейнами и шампанским в розовой гостиной. И в третий раз хочешь стать мэром после всего этого! Все! Мне некогда! Меня ждет губернатор! Он тебя вызовет, когда будет нужно. А станешь возникать, цена твоей поганой жизни копейка! Все!
      Он повернулся, кивнул топтавшимся в сторонке гостям и пошел к выходу.
      - Где моя машина? - крикнул он. - Ах, да, - вспомнил он про солдата Клементьева. - Эй, ты! - сказал он шоферу Верещагина. - Отвези меня к губернатору!
      Почти бежавший вслед за ним Верещагин дал знак шоферу, чтобы он делал, как приказано.
      Перед тем, как усесться в шестисотый "Мерседес" Верещагина, Иляс заметил около ворот лейтенанта Явных. Подошел к нему и положил свою жесткую руку ему на плечо.
      - Я навещу солдатика в госпитале, - пообещал он. - И очень попрошу его, чтобы он тебя не трогал после выписки. И знаешь, почему?
      Явных стоял, дрожа, открыв рот, не в состоянии произнести ни слова.
      - Потому что он сделает это из рук вон плохо. Он салажонок, вот в чем дело. Ничего пока не умеет. А вот я, например, этим указательным пальцем могу пробить тебе твою пустую голову. Мой палец войдет тебе в мозг или то, что у тебя там вместо мозга. - Для пущей убедительности он показал палец и поднес его почти к самому лбу Явных, однако, не дотрагиваясь до этого крохотного лобика. - Это очень неприятная процедура... Ничего не было, лейтенант, - вдруг улыбнулся он. - Правда?
      - П-п-правда..., - заикаясь, пролепетал Явных.
      - Ты молодец, понимаешь все с полуслова. Нет, определенно надо похлопотать за тебя, ты заслужил лучшей участи, мы вызовем к себе начальника округа Орлова и поговорим о тебе. Ты будешь незаменим в борьбе с боевиками, в рукопашной схватке тебе равных мало...
      С этими словами он плюхнулся на заднее сидение белого "Мерседеса" и рявкнул водителю:
      - К губернатору!!!
      В это самое время Вера Георгиевна подошла сзади к мужу, положила ему руку на плечо и тихо спросила:
      - Что происходит, Эдик? Зачем он приезжал?
      Помолчав немного, Верещагин произнес:
      - Что происходит, Верочка? - Поглядел на неё сквозь роговые очки и ответил: - Это все... Это конец...
      4.
      К обшарпанному облупленному двухэтажному зданию ядовито-желтого цвета на узенькой улочке подъехал шикарный джип "Крайслер". Приоткрылась задняя дверь, из неё вылез двухметровый телохранитель и выпустил из машины облаченного в ослепительно белый костюм-тройку Иляса Джумаевича Джумабекова, советника губернатора области. В то же время, открыв правую переднюю дверцу, из джипа вышел одетый в тройку цвета воронова крыла Олег Александрович Муромцев. Ни говоря ни слова, мрачные как туча, в сопровождении охранника они прошествовали к облупленному зданию. Иляс, нахмурив жиденькие брови, взглянул на вывеску на фасаде здания: "Областная организация КПРФ". Таким же взором окинул вывеску и Жерех, а охранник вообще не повернул головы.
      - Вы к кому? - спросил сторож на вахте.
      - К Рахимбаеву, - не глядя на него ответил Иляс. - Я советник губернатора области. Вот мое удостоверение. - Сунул в нос сторожу коленкоровую корочку, не открывая её и прошествовал дальше.
      В приемной у Рахимбаева толпились какие-то убогие старушки, жаловавшиеся на горькое житье-бытье крутогрудому, белому, как лунь, ветерану с полным иконостасом орденов и медалей на черном, обильно украшенном перхотью, пиджаке. Не взирая на них, троица шагала к двери, на которой красовалась надпись: "Секретарь областной организации КПРФ тов. Рахимбаев Ю. А."
      Двухметровый телохранитель схватился ручищей за дверную ручку и распахнул обитую дешевым дерматином дверь.
      - Вы куда? - вскочила было с места сорокалетняя секретарша, пытаясь помешать им войти к секретарю.
      - К секретарю обкома, по срочному делу! - рявкнул Жерех. - От губернатора Лузгина!
      Этих слов было достаточно, чтобы секретарша ретировалась и снова уселась за мосдревовский стол со стеклом на нем. С противоположной стены на неё с лукавым прищуром глядел самый человечный человек. Троица же была уже в кабинете.
      Из-за огромного письменного стола приподнялся статный черноволосый мужчина лет пятидесяти пяти. На мясистом носу были каплевидные очки в скромной оправе. Напротив него сидела крохотная старушонка, похожая на Стасову или Землячку в сталинском костюме, украшенном орденом Ленина. Со стены на это взирал уже довольно строгий Ильич, взирал величественно и гордо.
      - Слушаю вас, - насторожился Рахимбаев.
      - Ассалом алейкум, Юнус-аке, - произнес Иляс и начал было говорить на каком-то непонятном остальным языке. Впрочем, самому Рахимбаеву этот язык, видимо, тоже был незнаком, так как он с тупым выражением лица глядел на оживленно болтающего Иляса.
      - Эх, Юнус Абибуллаевич, - покачал головой Иляс. - Оторвались вы от родных корней, родного языка не понимаете. Я же по-татарски говорю. Вы ведь татарин? - нагло спросил он секретаря обкома.
      - Я интернационалист, - насупился Рахимбаев, взглянув на вождя мирового пролетариата, словно ища у него поддержки в своем интернационализме. - А в чем, собственно говоря, дело? Вы кто такие, почему без очереди? У меня сидит женщина, ветеран партии, кавалер ордена Ленина, а вы врываетесь, понимаете ли...
      Иляс пробормотал про себя какое-то слово на непонятном никому языке, но судя по реакции Рахимбаева, это слово он прекрасно понял, потому что его передернуло, и он гневно поглядел на непрошеного визитера.
      - Вижу, Юнус Абибуллаевич, что вы кое-что из родного языка все же понимаете, - улыбнулся Иляс. - Извините меня, я грубый человек, у меня была суровая жизненная школа. И, может быть, я бы стал активным членом вашей партии, таким, как, например, был товарищ Сталин. Юность Сталина во многом напоминает мне мою юность, например, ограбления инкассаторов в пользу родной партии и её кассы. Но... не судьба, иные нынче времена. Я советник губернатора Семена Петровича Лузгина. Моя фамилия Джумабеков. Вот мое удостоверение. Я по очень важному делу. К о н - ф и д е н ц и а л ь н о м у, Юнус Абибуллаевич!
      - Ну хорошо, - сменил гнев на милость Рахимбаев. Он встал, по сыновнему приобнял крохотную старушку и помог ей встать. Старушке было, видимо, не менее ста лет, странно было, что она вообще ещё жива. - Ольга Феоктистовна, ваш вопрос мы практически решили. Быть в нашем краю дому ветеранов партии! Я вам это обещаю, Ольга Феоктистовна, и именно вы, член партии с двадцать второго года, будете открывать это учреждение. А пока идите, вас отвезут домой. - Он нажал кнопку звонка. - Товарищ Агеев, отвезите Ольгу Феоктистовну домой и проследите, чтобы у неё было все необходимое - продукты, бытовые мелочи. Мы должны ценить таких людей...
      - Я вам тоже обещаю, Ольга Феоктистовна, что будет дом ветеранов партии, - подтвердил слова секретаря Иляс. - Кстати, этот вопрос уже решен губернатором. Мы отдаем под дом ветеранов бывший санаторий обкома партии. Там ведь очень уютно, правда, Юнус Абибуллаевич? Наверняка, немало славных воспоминаний связано у вас с этим местом?
      Рахимбаев густо покраснел, глядя в наглые глаза Иляса. Воспоминания, действительно, были. Хороша была в санатории сауна, тогда единственная в регионе... Эх, сколько плотской радости принесла эта сауна им, молодым обкомовским работникам... Да и немолодым тоже...
      - Идите, Ольга Феоктистовна, идите, - Рахимбаев стал легонько подталкивать старушонку к выходу, где её уже ждал строгий шофер-охранник товарищ Агеев.
      - Спасибо, Юнус Абибуллаевич, - улыбалась беззубым ртом столетняя старуха. - Я всегда говорю молодым, что партия...
      При этих словах шофер, выпустив старушку из кабинета, захлопнул дверь.
      - Господин Муромцев и вы, Шурик, тоже свободны, - сказал Иляс, садясь на место старушки напротив Рахимбаева. На колени он положил черную папку.
      Жерех и охранник вышли, а Рахимбаев подозрительно поглядел в желтые глаза Иляса.
      - Слушаю вас, - уселся он в кресло и снова уставился на Иляса.
      Иляс выдержал паузу и произнес:
      - Мэром Южносибирска хотите быть?
      - Что?! - раскрыл от удивления рот Рахимбаев.
      - Вы вообще на каком языке говорите, кроме интернационального, Юнус Абибуллаевич? Вы и русского тоже не понимаете? - раздраженно спросил Иляс. - Мэром, говорю, хотите быть? Насколько я понимаю, у вас прежде было такое желание. Неужели теперь оно пропало?
      - Оно не пропало, и если сограждане сочтут нужным отдать свои голоса мне..., - начал было Рахимбаев, но у Иляса не было времени слушать эту чушь.
      - На выборах мэра Верещагин наберет шестьдесят процентов, ну плюс минус два-три. Белогорцев набирает двадцать процентов, а вы, Юнус Абибуллаевич, извините меня за горькую правду, процентов пять - семь. И вы это знаете не хуже меня. Так что не надо насчет сограждан. Я вам предлагаю отобрать у Верещагина все его голоса. Совершенно серьезно. И стать мэром Южносибирска.
      - А как же... Эдуард Григорьевич? - промямлил Рахимбаев.
      - Он не оправдал оказанного ему высокого доверия. Он фраер и позер, простите за жаргон. И им скоро займется Генеральная прокуратура. К тому же он развратный человек и на него имеется компромат. Короче, Верещагин снимает свою кандидатуру, и вы остаетесь один на один с Белогорцевым. Мы вам даем эфирное время, мы агитируем за вас и в то же время льем потоки грязи на Белогорцева. И через месяц вы из этой халупы перебираетесь в особняк Верещагина.
      - А как же...? - Рахимбаев опасливо поглядел на строгого вождя на стене.
      - Это пускай, он нам не мешает, - махнул рукой Иляс. - Нам мешает закрутившееся дело вокруг нефтеперерабатывающего комбината. Белогорцев имеет на руках серьезные компрометирующие документы, и вскоре тут может завязаться очень серьезная возня, которая, скрывать не стану, нам вовсе не на руку. А вы, когда станете мэром, закроете глаза на все, что там творилось и будет твориться. На депутатские выборы идем нога в ногу - наше "Единство" или "Медведь", как его теперь называют и ваша КПРФ. В Думе будем заседать на равных, а Белогорцева, которого поддерживает "Отечество - Вся Россия", задавим. Ладно, детали обсудим позже. А пока у меня к вам один вопрос. Вы согласны, или мне подыскать другую кандидатуру?
      - Согласен, - ни секунды не думая, ответил Рахимбаев. Но стыдливо поглядел на вождя и добавил: - Но ведь на этом комбинате творятся жуткие дела, ведь обманывают народ...
      - Вы семьдесят лет обманывали народ, - спокойно ответил Иляс. - И то, как ни странно, многие вам до сих пор верят. А тут, подумаешь, не так приватизировали, вместо сотни хозяев всего-то трое. А скоро будет только двое, третий отколется, как ненужный нарост. Вы понимаете, кого я имею в виду, Юнус Абибуллаевич?
      - Разумеется, - побагровел Рахимбаев, вспомнив ледяную улыбочку Верещагина и его роговые очки. А потом вспомнил вальяжную Веру Георгиевну и побагровел ещё сильнее. Как же он ненавидел эту сладкую парочку...
      - Я делюсь с вами, как со своим человеком, обратите внимание и на этот аспект нашего разговора. После того, что вы уже знаете, вам отсюда только две дороги - либо в мэрский особняк, либо на городское кладбище. И то, что вы выбрали особняк, это, я полагаю, правильное решение. Разумеется, ваши действия будут контролировать наши люди. Вашим доверенным лицом на выборах отныне будет Олег Александрович Муромцев, активный, исполнительный человек и мой близкий друг. Он вежлив, аккуратен, очень смел, умеет делать абсолютно все - водить все виды машин, стрелять с обеих рук, драться всеми возможными способами, танцевать вальс, готовить бешбармак, лазать по стенам. И главное - врать, безобразно врать всем. Кроме меня, разумеется. добавил он. - Олег Александрович! - крикнул он, приоткрывая дверь. Пройдите сюда, нам нужны ваши консультации.
      Жерех с постным лицом зашел в кабинет и скромно сел у двери, строго глядя на Рахимбаева и Иляса.
      - Олег Александрович, вы немедленно должны ехать на телевидение и сообщить гражданам, что Верещагин снимает свою кандидатуру. Затем слово будет предоставлено Юнусу Абибуллаевичу. А вы должны за эти пару-тройку часов хорошенько обдумать, что вы будете говорить избирателям. Говорите все, что угодно. Кроме одного. - Он зверским взглядом поглядел на воспрявшего духом Рахимбаева. - Кроме дел на комбинате. Об этом ни слова, ни намека. Если будут вопросы на эту тему, ответите, что, на ваш взгляд, там все происходит согласно закону. Итак, действуйте. А завтра, я полагаю, по телевидению выступит сам Семен Петрович. И вы воочию убедитесь в его поддержке. Мы верим в вас, Юнус Абибуллаевич! Мы полагаем, что вы будете достойным мэром маленького, но очень важного для России города. И не позволите себе того, что позволял этот Верещагин. Кстати, чтобы не быть голословным, могу показать вам его заявление в Избирком, где он просит снять с выборов его кандидатуру. - Он вытащил из черной папочки бумагу и протянул её Рахимбаеву. Увидев документ воочию, Рахимбаев затрепетал от радости. Уж не сон ли это? Уж не небесные ли силы пришли к нему на помощь? Нет, скорее, силы другие. А, впрочем, все равно, хоть с дьяволом, но против этих выскочек, ворюг, позеров, наживающихся на народной нищете! Поглядит тогда на него Верещагин! Из-за решетки поглядит... Воистину, смеется тот, кто смеется последним. Рахимбаев вспомнил какой-то прием у губернатора области, куда пригласили и его, как руководителя местной организации КПРФ. Как смаковала эта сучка, жена Верещагина, его имя-отчество, как она иронизировала над его низкими процентами, над его постоянным упорным желанием стать мэром. Ему доложили, что за глаза Верещагина называет его "упорный Юн-су." Да, порадовались тогда на него эти золоченые господа... От блеска её бриллиантов слепило в глазах, платье на ней было не иначе как от Версаче или Валентино. И он, в своем мешковато сидящем сером костюме, не успевший даже погладить брюки, он, безнадежно проигравший выборы, вторично проигравший. Он уже не мог заикаться о фальсификации результатов выборов, какая там фальсификация, когда девять процентов против семидесяти пяти? С каждым разом все меньше и меньше... Неужели эти люди настолько всесильны, что могут из его семи сделать семьдесят? А ведь могут, он верит, что могут...
      - Итак, господа или товарищи, как вам будет угодно, - сказал, вставая с аскетического стула Иляс. - Я поехал. Вы, Олег Александрович, теперь будете неотлучно при товарище Рахимбаеве. Ну а вы, Юнус Абибуллаевич, загадочно улыбнулся Иляс, - теперь неотлучно при господине Муромцеве. Как сиамские близнецы. И уж совсем напоследок. Никаких шуток, Юнус Абибуллаевич, никаких лишних слов и жестов. Я понимаю, вы окрылены и настроены на борьбу, но учтите, в нашем деле главное - терпение и выдержка. Впрочем, я в вас верю, вы были первым секретарем райкома, как раз, когда я чалился тут неподалеку, - откровенно сказал Иляс. - Ваша фамилия произносилась в нашем цугундере с большим уважением, чем имя Господа Бога или Аллаха. А пути господни неисповедимы, сегодня ты на дне жизни, завтра на гребне славы, а послезавтра опять на дне. И ничего страшного я в этом не вижу. Действуйте господа-товарищи, я поехал...
      Он повернулся и быстро вышел в дверь, в приемной строго поглядел на секретаршу и старушек и исчез...
      5.
      ...Застолье получилось довольно мрачным. Верещагин не мог скрыть своего угнетенного состояния, жестокие слова Иляса не выходили у него из головы. На фоне того, что он сказал, давешний инцидент с солдатиком и его выстрелом и впрямь казался детской игрой. А вот его супруге казалось по-другому. Она даже склонна была полагать, что все это не случайность, и это несостоявшееся покушение подстроено врагами Эдика. Но, подумав, все же решила, что это хоть и очень неприятная, но случайность. Если бы Иляс хотел расправиться с мэром, вряд ли бы он прибег к столь ничтожному исполнителю. А то, что солдатик, пытавшийся стрелять в нее, был сыном того самого крутого бравого капитана, это безусловно. Значит, он давно готовился, с первого дня его появления на их территории... А, может быть, и раньше... Но, самое главное, откуда он узнал обо всем этом? Если сейчас ему лет девятнадцать, то тогда было четырнадцать. Да и какая разница, сколько ему было? Откуда он узнал, вот что интересно? От симферопольских оперативников? Вряд ли... От исполнителей? Вообще нереально, они почили в бозе уже через несколько дней после выстрелов, их усердие было вознаграждено соответствующим образом. "Эти вещи я беру на себя", - шепнул ей тогда Эдик. - "Это, как теперь говорится, мои проблемы". Но когда она спустя некоторое время спросила его насчет возможности распространения нежелательных сведений, он зловеще поглядел на неё сквозь роговые очки и, чеканя слова, тихо произнес: "Никто ничего никогда уже не скажет." И она прекрасно поняла мужа, в очередной раз подивилась на него. А ведь когда она затевала всю эту историю, она не верила ему, она считала его слишком мягким, интеллигентным для осуществления такого грандиозного плана. И лишь одна его черта обнадеживала - полное отсутствие нравственных принципов. Она знала, что для своей выгоды он готов переступить любую черту, только не думала, что у него хватит смелости, изобретательности, а, главное - такой жестокости в выборе средств. А он оказался неутомим в этом коварстве. История с сокровищами Остермана вдохновила его на подвиги, словно полководец он обдумывал каждый шаг, каждую мелочь... И как все замечательно получилось... А теперь? Неужели фортуна отвернулась от них?
      "Я, кажется, знаю, кто рассказал обо всем этом солдату", - поняла Вера Георгиевна. - "Это ни кто иной, как следователь Николаев, дотошный, въедливый сухой человек. Какую мы сделали глупость, что не ликвидировали и его, почивали на лаврах. Когда этот Клементьев оторвался от хвостов в Москве, он безусловно встречался с Николаевым и все ему рассказал. Почему же тогда Николаев ничего не предпринял? А что он мог сделать? Понял, что слишком неравны силы... А теперь... Что будет теперь?"
      Отсидев тягостное застолье, ещё раз расцеловав Жанну Опрышко за то, что она спасла ей жизнь, Вера Георгиевна проводила гостей и вернулась к сидящему за столом и цедящему виски мужу. Положила ему руку на седую лысеющую голову.
      - Рано ты сдаешься, Эдик. Не ожидала от тебя такой слабости.
      - Что рано?! Что?! - вскочил с места Верещагин. - Он требует, чтобы я снял свою кандидатуру, и тогда они помогут мне уладить дела на комбинате. Но разве им можно верить? Это же совершенно беспринципные люди, это бандиты, понимаешь ты - б а н д и т ы! Надо, наконец, назвать вещи своими именами. Мы связались с бандитами, и разбогатели благодаря бандитам, а теперь мы стали им не нужны. И он совершенно прав, этот воин Чингисхана, цена моей жизни отныне копейка!
      - Тому, кто не умеет держать себя в руках, всегда цена копейка, заметила Вера Георгиевна. - Тут важно не горячиться и проанализировать ситуацию. Про ту историю он тебе ничего не говорил? Ну, с сокровищами Остермана и... тому подобным...?
      - Нет, - твердо ответил Верещагин. - Насчет этого ни намеком, ни единым. Он другое кое-что говорил... Но это не важно, - отвел глаза он.
      - Ты не темни! - рявкнула на него супруга. - Нам сейчас не до церемоний. Говори прямо, чем он тебя шантажировал?
      - Во-первых, делами на комбинате, а во-вторых, ну... была одна поездочка с правительственной делегацией в Амстердам. Там один... Белый его фамилия... Он устраивает высоким людям... как тебе сказать...
      - Высоким людям интересный досуг, - охотно подсказала жена. - Это уже проходили на самом высоком уровне. Короче, тебя там снимали на видеокамеру. Так?
      - Я там не один был, там были... ой, страшно сказать...
      - Потом расскажешь, на д о с у г е, - скаламбурила супруга. - А пока нам не до них. Нам до нас. И что, ты там узнаваем на этой кассете?
      - Я её не смотрел! - заорал Верещагин и залпом выпил рюмку виски. Но... судя по тому, что он говорит... Ты помнишь мой шрам...?
      Вера Георгиевна не удержалась и плюнула в сторону.
      - Тварь, - прошептала она. - Поганая тварь...
      - Заткнись!!! - надрывая глотку, орал мэр, бегая по зале туда-сюда. Нечего тут ярлыки вешать. Можно подумать, что ты высоконравственная личность... Забыла...
      Вера Георгиевна приложила палец к губам и зловеще улыбнулась.
      - Тихо, - прошипела она. - Т и х о... Тут кругом уши... Вся прислуга продажная. Т и х о...
      - Короче, насчет э т о г о он ничего не говорил...
      - Я тебе скажу. Солдатик этот, который хотел в меня стрелять, это сын того самого капитана Клементьева, который в Симферополе расследовал это дело и который...
      - Нет, я не знаю, можно подумать, я не знаю, к о - т о р ы й! выпучил глаза от ярости Верещагин. - Не который, а к о т о р о г о... Я все понял, все... Все это заговор, заговор против нас!
      - Никакой это не заговор, это случайность, понимаешь ты, случайность, совпадение! Эти бандиты сами по себе, а солдат сам по себе. Но ему кто-то рассказал про нас с тобой. И я знаю, кто это. Это следователь Николаев, который вел это дело в Москве. Мы должны убрать Николаева и ликвидировать как угодно этого солдатика, пока он не раскрыл свою пасть. Вот каким языком приходится изъясняться бывшей учительнице! А кандидатуру снимай, раз говорят... И вообще, Эдичка, не пора ли нам рвать отсюда когти, пока не поздно...?
      - Куда? К Ленке, что ли?
      - А хоть бы и к ней. Ведь о ней никто ничего не знает. Н и к т о! То есть знают только, что она жива, но где она, я этому капитанишке не рассказала. Сказала - режь, коли, но не скажу. И она будет жить по-человечески. Так что, и она, и банковский счет в безопасности. А с такими деньгами нам весь мир - дом родной, - успокаивала сама себя Верещагина.
      - Что ты говоришь? - всплеснул руками Верещагин. - Неужели ты всерьез думаешь, что я брошу все, брошу комбинат, в котором у меня такое количество акций и сбегу, как преступник, рассовав по карманам доллары?
      - По карманам? - усмехнулась Вера Георгиевна. - А счет-то? Ты совсем обезумел от горя? Да мы на наш счет сто лет проживем, и ещё на тысячу лет останется...
      - У нас с тобой никаких счетов нет. Счет на имя Лены, - уточнил Верещагин.
      - Ну и что? Что она не отдаст нам наших денег?
      - Всякое может быть. Этот господин Шварценберг гусь ещё тот... Скряга и хитрец, каких свет не видел...
      - Он законник, Эдичка, он больше всего на свете уважает закон. А боится больше всего различных неприятностей и недомолвок. И учти, он стар и болен, ему недолго осталось, так что со временем и его имущество будет нашим...
      - Боже мой! Да ему только шестьдесят три года, он всех нас переживет!
      - Ну и пусть переживает, его имущество такая мелочь по сравнению с... Мы свое возьмем, только он нас и видел.
      - Я, Верочка, никуда не желаю бежать! - патетически произнес Верещагин. - Здесь моя родина!
      - Тогда ты имеешь неплохие шансы загреметь лет эдак на двадцать пять в места, не столь уж отсюда отдаленные. А я лучше закончу свой век где-нибудь в тихих штатах, чем на родине за решеткой. А вообще-то, хватит болтать попусту. У тебя ведь остались нужные людишки, никак не связанные с этим мерзавцем Лузгиным и его братками-подручными. Надо устранить Николаева и солдатика. Это во-первых.