- Я все понимаю, все понимаю..., - бормотала Вера Георгиевна. - Я постараюсь, постараюсь быть выдержанной.
      Кирилл сидел на заднем сидении машины, мчавшей их в Ялту и молчал, глядя в боковое стекло. О чем он думал? Что скрывалось за его молчанием? Николаев никак не мог уловить ход его мыслей. Да это и невозможно. Может быть, уловить ход его мыслей и означало полностью раскрыть все это чрезвычайно запутанное и муторное, кровавое дело.
      - Сначала мы вам предъявим для опознания труп мужчины, которого мы считаем Андреем Полещуком. Возможно, на завтра мы вызовем его родителей, хотя личность этого человека практически не вызывает сомнений. Ну а потом... Пригласите сюда врача.
      Вере Георгиевне сделали укол. Вопросительно посмотрели на Кирилла. Тот отрицательно покачал головой. Тогда открыли труп мужчины. Кирилл вздрогнул, Вера Георгиевна побледнела ещё больше, хотя, казалось, уже некуда.
      - Он, - прошептала она. - Он, Андрюша Полещук. Бедный...
      - Да, это Полещук, - скривив пухлые губы, подтвердил Кирилл, слегка покачивая головой, как китайский болванчик.
      Николаев подошел к Вере Георгиевне и взял её под руку.
      - Держитесь, Вера Георгиевна, - произнес он, чувствуя, как мурашки бегут у него по спине. - Я понимаю вас, я отец, но умоляю - держитесь...
      - Не беспокойтесь за меня, - ледяным тоном сказала Вера Георгиевна. Я выдержу. Я все выдержу.
      Но когда открыли труп женщины, душераздирающий крик наполнил мертвецкую. Вера Георгиевна бросилась к телу дочери, ломая себе руки, упала перед ним на колени.
      - Леночка! Леночка! Доченька!!! - глаза её так расширились, что, казалось, они вот-вот вылезут из орбит. - Доченька!!! Что они с тобой сделали?!!! Что они с тобой сделали?!!! Маленькая моя... эти ручки, эти ножки... эта родинка на правой ручке и пятнышко на левой коленке. Сколько раз я целовала это пятнышко, когда купала, когда укладывала спать. Я думала, ты будешь счастливой... Господи, господи... - Она стала говорить как-то нараспев, словно причитать, и несколько взрослых мужчин, глядящих на это, слушающих это, чувствовали, что плачут, что слезы текут у них по щекам. Константин Гусев просто рыдал навзрыд, уже не стесняясь своих спазмов.
      - Прекрати, - шепнул ему Николаев, вытирая слезу со щеки.
      - Глазик, глазик родной, его больше нет, его выбили, - продолжала причитать Вера Георгиевна. - Это что же такое делается? Что это делается такое? - вскочила она с колен и бросилась на мужчин, потрясая сухими кулачками перед их носами. - Вы, блюстители порядка, почему вы не можете нас защитить, защитить наших детей, почему с нами такое делают? Павел Николаевич, я же вам сказала, что они в Крыму, почему вы их не нашли?! Какой же вы дурак!!! Вы Полещука тогда не узнали! Ужас!!! Какой ужас!!!
      Николаев и Гусев взяли её под руки и отвели в сторону.
      - Вы узнаете свою жену Елену в этой женщине? - спросил Клементьев у Кирилла. Тот задумчиво глядел на труп.
      - Конечно, узнаю. Разве муж может не знать тело своей жены, все его интимные подробности, пятнышко, например, это родимое. - Кирилл говорил монотонно, словно зомбированный. - Это она. Но лицо... Кто же мог такое сделать с лицом женщины? Молодой женщины?
      - Слава Богу, что это не ты! - вдруг яростно выкрикнула Вера Георгиевна. - Но именно ты принес ей несчастье! - Она снова взглянула на труп и закричала: - Доченька моя! Ягодка моя! Я теперь совсем одна, совсем... Кто это сделал? Кто? Найдите же его, Павел Николаевич, родненький, найдите, умоляю вас... - Она бросилась перед Николаевым на колени на холодный пол мертвецкой. - Умоляю вас, найдите и отдайте мне, я сама..., - она зашипела при этих словах, - сама выцарапаю ему глаза, выдеру волосы, разрежу на куски. Только найдите этих бандитов...
      Испуганные Николаев и Гусев подняли её с пола, стали выводить из мертвецкой. За ними, находясь в совершенной прострации, шагал Кирилл. Губы его беззвучно шевелились.
      - Я не хочу уходить! - кричала Вера Георгиевна. - Я же больше никогда не увижу свою доченьку, я не смогу поцеловать её родимое пятнышко...
      - Вы увидите её, увидите, если захотите, - сказал Николаев. - Ее отвезут в Москву и там вы её похороните.
      - Хоронить её придется в закрытом гробу. И никогда я её больше не увижу. Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел Леночку в таком виде, - вдруг спокойно произнесла окаменевшая от горя женщина. - Так что, дайте, я на неё ещё раз посмотрю и поцелую в последний разочек.
      Она подошла к дочери, опустилась на колени и поцеловала родимое пятнышко у неё на ноге.
      - Прощай, доченька, спи спокойно. Я найду того, кто сделал это, клянусь тебе, найду. Всю жизнь посвящу этому, - чеканными словами произнесла она.
      Ошеломленные страшной сценой, Николаев и Гусев курили на улице одну сигарету за другой. Клементьев же отошел в сторону и ходил взад-вперед, заложив руки за спину и о чем-то напряженно думая. Николаев мельком взглянул на него и был поражен выражению его лица, на тонких губах Клементьева застыла какая-то презрительная усмешка. А глаза были круглые и страшные. Но тот поймал взгляд Николаева и убрал усмешку с губ.
      - Ты слышал, она сказала ему: Слава Богу, что я знаю, что не ты, сказал Николаев Гусеву.
      - Откуда она может это знать?
      - Спросим попозже. Но я действительно думаю, что Воропаев на это не способен. Жидок он очень, хоть и совершенно беспринципен...
      - Сам бы не сумел, мог нанять...
      - Не исключено. Будем проверять алиби.
      Для Веры Георгиевны и Кирилла сняли два одноместных номера в той же гостинице. Николаев боялся оставлять её одну, но она сама попросила дать ей побыть наедине со своими мыслями.
      - Вы за меня не тревожьтесь. Я с собой ничего не сделаю, - сверкая глазами, сказала она. - У меня ещё есть дела на этой Земле. Впрочем, вы же, наверное, хотите со мной поговорить. Пожалуйста...
      Николаев пригласил её в кафетерий попить кофе. Она согласилась.
      - Вы знаете, Павел Николаевич, - мечтательно произнесла Вера Георгиевна. - А ведь мы здесь были с Леночкой два раза. А в первый раз в 1971 году вместе с моим мужем. Леночке было два годика, она была такая беленькая, пухленькая, кругленькая, как мячик... - Рыдание сковало ей горло, но она продолжала, словно нарочно мучая себя. - Поначалу она не хотела купаться в море, хоть было тепло, шел август. Но потом ей так понравилось, она бегала по бережку, плескалась, а мой муж пытался её учить держаться на воде. Представляете, в два годика... Я ему говорю - она же захлебнется, а он сам так радовался... А потом он уехал по делам в Москву, якобы, его вызвали. Мы остались с Леночкой вдвоем, что поделаешь, работа есть работа. А когда я приехала в Москву, то узнала о его измене. И все...
      - Вы сообщите ему про...это?
      - Нет, коротко отрезала Вера Георгиевна. - Зачем? Я сама её вырастила, это моя дочь. Я никаких денег от него не принимала, отсылала назад, и он перестал присылать. Я ведь принципиальная, Павел Николаевич, я подачек не возьму, хоть бы обе с голоду умирали. Но мы не умирали тогда, мы погибаем теперь.
      - Но вы же говорили, что он зовет вас к себе.
      - Зовет. Это правда. Но я не прощаю ему измену. И хватит об этом... А во второй раз мы ездили с Леночкой в Ялту в 1984 году, ей было пятнадцать лет. Мы снимали такую чудную комнатку, ближе к Мисхору. Андрея как раз забрали весной в армию, и она очень скучала по нему. А все соседские мальчишки были влюблены в нее, то и дело подбрасывали записочки, смешные такие: "Лена, я люблю тебя. Я не могу без тебя жить. Приходи к пяти часам в парк к фонтану." Но она не ходила на свидания, она была такая грустная, серьезная. Совсем как взрослая женщина, которая ждет мужа из армии... А Андрей служил у черта на рогах, на Дальнем Востоке. Да... кто же тогда мог предположить, что их жизнь закончится именно здесь, в Ялте, и так страшно... Как же причудливы перипетии судьбы, а, Павел Николаевич?
      - М-м-м-да..., - промычал нечто нечленораздельное Николаев, потрясенный этим безмерным человеческим горем. Чем он её мог утешить?
      Чрез стеклянное окно кафе они увидели Кирилла в бежевом кашемировом пальто, мрачно слонявшемуся около гостиницы и беспрестанно курившему.
      - Да..., - внимательно поглядела на Николаева Вера Георгиевна. - Вы, случайно, не подозреваете его в организации этого убийства?
      - ...Я не могу ответить на этот вопрос, я веду следствие, и здесь есть определенные законы...
      - Понимаю, понимаю, но ведь я не просто так спрашиваю. Вы ведь знаете, я не люблю Кирилла, но справедливость прежде всего. Так вот, Кирилл каждый божий день приходил ко мне и требовал, чтобы я сказала ему, где Лена. Он подозревал, что я это знаю. Еще позавчера вечером у меня дома произошла совершенно дикая сцена. Он орал, бросался на меня с кулаками, говорил, что я помогла им, потворствовала их разврату, потому что всю жизнь ненавидела его. Он даже говорил в своем гневе какие-то странные вещи о том, что Лена и Андрей ограбили его семью. Я просто не поняла, что он, собственно, имеет в виду. По-моему, не то, что Андрей присвоил себе деньги их разорившейся фирмы. Что-то он такое говорил, что они чуть ли не ограбили их квартиру. А я рассказываю вам про это для того, чтобы вы знали - Кирилл к этому кошмару отношения не имеет.
      ... Вера Георгиевна пошла к себе в номер, а Николаев зашел в ресторан и показал официантам фотографии Лены и Андрея.
      - Были, точно были, - возбудился черненький вертлявый официант. Были позавчера, как раз моя смена. Очень красивая девушка. Они сидели вот за тем столиком и замечательный заказ сделали. Хорошо посидели. Красивая пара... Приятно, знаете, было на них смотреть. Сейчас в рестораны ходит, в основном, публика, так сказать, специфическая, так и ждешь, что пальба начнется, разборки всякие. А эти так тихо-мирно сидели, потом пошли танцевать.
      - Сидели допоздна?
      - Да, до самого закрытия. Последними выходили.
      - Ладно, большое вам спасибо.
      - Всегда готов. А что, - вдруг спросил официант. - Не те ли это самые, которых ночью...
      Николаев многозначительно промолчал.
      - Боже мой, боже мой, а я как-то сразу и не понял... Ай, ай, ай... Какие красивые ребята...
      - Они все время сидели одни? К ним никто не подходил?
      - Несколько раз подходили мужики приглашать даму на танец. Но она ни с кем не пошла. Но парень вел себя вежливо, улыбался всем, а то сейчас в ресторане и такое бывает - откажешь кому-нибудь, а тот пушку из кармана и бабах... Без слов, так сказать. Крутейшее время... Да, вот ещё - старичок один к ним подходил. Подсел к ним. Они долго разговаривали. Я этого старичка знаю - богатый старик... Ходит в дранье, но знаю - скупает старинные драгоценности. Впрочем, я лично этого не видел, но так люди говорят.
      - Как можно найти этого старичка?
      - Он живет где-то около Дома-музея Чехова. Зовут его Исаак Борисович. Посидел он недолго с ними и встал из-за стола очень недовольный, пожал эдак плечами и ворчал все время, пока к выходу шел...
      Из номера Николаев позвонил Клементьеву.
      - Исаак Борисович? Знаю, конечно. В ювелирных делах знает толк. Съездим к нему?
      - И немедленно.
      ... Исаак Борисович долго рассматривал документы Николаева и Клементьева. Потом, наконец, впустил их в свой дом.
      Николаев и Клементьев сели в засаленные кресла, стоявшие по углам маленькой комнаты. Над круглым столом висел огромный старинный абажур. На столе лежали какие-то старинные книги.
      - Без предисловий, господа, - сказал Исаак Борисович. - У меня высокое давление, и я не люблю всяких стрессов. Мне идет семьдесят шестой год. Я знаю, за чем вы пришли. Наш маленький прекрасный город полнится слухами быстро. Ужасно...У-жас-но... Их убили в ту же ночь. Но я их не убивал. Этот несчастный молодой человек принес мне на днях старинный перстень с большим бриллиантом. Тут ходит слушок, что я имею деньги для покупки таких вещей. А я не могу купить себе элементарных лекарств. У меня букет болезней - я это ходячая медицинская энциклопедия. Стенокардия, бронхит, колит, геморрой, тромбофлебит - он принялся зажимать пальцы на руках. - А мое пенсии хватает лишь на корвалол и геморроидальные свечи. А этот бриллиантик с ходу бы потянул на несколько штук зелененьких бумажек, которые все так любят. А, вообще-то, он стоит гораздо дороже, колечко-то века эдак восемнадцатого. Его, наверное, носила какая-нибудь княгиня... Молодой человек принес мне это кольцо сюда, домой и попросил оценить его. Я так примерно в общих чертах оценил, но сказал, что я никак не в состоянии сделать такую, с позволения сказать, покупку. А потом он мне сделал странное предложение. Заявил, что он продаст мне его значительно дешевле, ну прямо ощутимо значительно дешевле. И предложил приехать в ресторан "Ялта". А у меня есть связи. Я подзаработать решил. Я бы продал его одному, как это говорится, крутому... Он купил бы, мои рекомендации для него гарантии. Я иногда подрабатываю консультациями по камням. Платят только гроши, они такие скряги, эти новые русские, новые украинцы. Но... перепадает. А тут... все накопления хотел отдать за этот камешек. Конечно, я подозревал, что колечко краденое, но... деньги нужны, врать не буду, у меня жена не вылезает из больницы, она почти недвижима, господа... Так вот, я явился в ресторан, а он заявил мне, что продавать не будет, что он нашел другого, более выгодного покупателя. Вот и все. Что с ним и с его дамой сделал этот покупатель, вы и сами прекрасно знаете. Жадность, как говорится, фраера сгубила, экскюзе муа за мой цинизм.
      - Спасибо вам, Исаак Борисович. Но, вообще-то, надо в вашем возрасте быть поосторожнее, - посоветовал Николаев.
      - Вы будьте осторожны в своем возрасте! - вдруг взорвался Исаак Борисович. - А мне бояться нечего! Я немецкую оккупацию пережил и жив остался! А потом ещё надул медицинскую комиссию и повоевал-таки годик, получил, так сказать, скромную моральную компенсацию за убитых в Житомире родителей, братика и сестричку. Я в Вене войну кончил, под вальсы, так сказать, Штрауса. А государство мне за это дало пенсию, вот такую..., - Он сложил пальцами кукиш и показал гостям. - И никто не станет сажать старого еврея за скупку краденого, дороже обойдется! Вы ещё имеете мне что-нибудь сказать?
      Николаев и Клементьев больше не имели ничего сказать и откланялись под гневные взгляды Исаака Борисовича.
      Далее события развивались довольно стремительно. В милицию позвонил неизвестный и сообщил, что знает место, где жили Лена и Полещук. Из милиции позвонили в машину Клементьеву.
      - Никитский ботанический сад, - сказал Клементьев. - Они там снимали дом.
      ... Одинокий домик недалеко от берега моря. Вокруг на большом расстоянии никаких строений. Искать в кромешной тьме оказалось довольно трудно, они плутали на машине ещё с полчаса, пока, наконец, не поняли, о каком доме говорил неизвестный. Свет в доме не горел, и издалека его просто не было видно. Со всех сторон росли деревья, так что летом этот домик было бы вообще невозможно найти.
      Дверь была заперта. Пришлось взламывать. Зажгли свет - две маленькие комнаты, разбросанные мужские и женские вещи, запах хороших духов, туалетные принадлежности... В холодильнике изрядный запас продуктов - мясо, овощи, фрукты, сыр, ветчина, бутылка вина, несколько бутылок пива...
      - Да, вот тут они и жили, - печально заметил Клементьев. - Надо производить тщательный осмотр помещения.
      На их счастье помещение оказалось не очень большим. Оттого и осмотр не затянулся на всю ночь. В платяном шкафу за нижним бельем Клементьев нашел сумочку. В ней лежали два загранпаспорта на имена Ивановой Ирины Юрьевны и Харченко Андрея Григорьевича с фотографиями Лены и Полещука.
      - Так, что тут еще? - бубнил Клементьев, роясь своими мощными руками в сумочке. - Ого, Павел Николаевич, тут письмо какое-то... На-ка, держи...
      Николаев взял письмо, написанное женским почерком.
      "Здравствуй, Кирилл! Я решила написать тебе, потому что меня ужасно мучает совесть. В последние дни я просто места себе не нахожу. Я поступила подло по отношению к тебе и твоим родителям. Я не хочу валить все на Андрея, я сама виновата во всем происшедшем. Теперь я нахожусь здесь, у меня ценности, принадлежащие вашей семье, но они не приносят мне никакой радости, я не могу на них смотреть. На чужом несчастье счастья не построишь. Я не знаю, для чего я все это пишу, мне просто очень плохо. Я так страдаю без Вики, моя дочка снится мне каждую ночь, и я просыпаюсь в ужасе от того, что она осталась во сне, и её нет со мной. Я думала, что с Андреем я сумею забыть про все, уверенная, что моя дочь, которая стала и твоей дочерью, будет сыта, одета, обута, образована и т. д. Но теперь здесь, в оторванности от близких, я поняла, что все это не так. Я не могу жить без неё и не знаю, как буду жить дальше. Я даже стала подумывать, не вернуться ли мне домой. Я знаю - меня будут судить и посадят в тюрьму, но у меня будут хоть какие-то надежды на свидание с Викой. Я всю жизнь любила Андрея, да, я не любила тебя, но этой любви для счастья оказалось недостаточно. Я не знаю, зачем я все это пишу и отправлю ли это письмо, наверняка, нет, просто побоюсь, но пишу, потому что должна все высказать хоть листу бумаги. Прости меня, если можешь, поверь мне, я очень несчастна..." Все. На этом письмо прерывается, - закончил чтение Николаев.
      - Эвона как, - задумчиво произнес Клементьев. - Отправила бы, была бы жива... А, может быть..., - недоговорил фразу он, снова глядя каким-то странным взглядом в сторону.
      - А кто же это все-таки позвонил в милицию? - сузив глаза, задал риторический вопрос Николаев. - Именно сейчас, зная, что они погибли. Раньше-то почему не сообщали?
      - Ты хочешь сказать, что кому-то выгодно, чтобы мы прочитали это именно сейчас?
      - Конечно. И странно ещё то, что Полещук с Леной пошли в такое людное место, как ресторан в гостинице "Ялта", чтобы отметить её день рождения, как будто нельзя было отметить это событие, например, здесь, в этом уединенном месте, на берегу моря. Больше того, там зарисовался столь известный в городе человек, как этот Исаак Борисович. То есть, кому-то захотелось, чтобы видели, как Полещук встречается с человеком, скупающим старинные ювелирные изделия. Ведь наверняка Полещук не собирался продавать кольцо старику за гроши, не такой это был человек.
      - Мог бы и продать, - не согласился Клементьев. - Когда деньги нужны позарез, и пара тысяч долларов - большие деньги.
      - Позарез? У Полещука должно было быть около ста тысяч долларов. На кой черт ему продавать кольцо по дешевке, да вдобавок светиться в городе с этим кольцом? Почему вообще они не умчались за кордон с этими паспортами? Паспорта, похоже, совершенно подлинные.
      - И ещё вот, что, Павел Николаевич. Свои-то паспорта не зря при них валялись...
      - То есть, все подстроено? И мы должны были увидеть убитых Воропаеву и Полещука? Но ведь их опознали...
      ... И снова Клементьев отвел глаза при этих словах Николаева. Какая-то мысль не давала ему покоя, но он не решался высказать её вслух.
      ... Выяснили, что домик принадлежит некой Ворониной, бывшей сотруднице Никитского Ботанического сада. Сейчас она проживает в Симферополе, а домик использует летом в качестве дачи. Но в нем можно жить и зимой - отопление, вода, газ... Покойный муж Ворониной занимал высокий пост в горисполкоме.
      ...Решили немедленно ехать в Симферополь к Ворониной. Николаев позвонил в гостиницу Гусеву и просил не спускать глаз с номера Кирилла.
      - Все меньше и меньше нравится мне этот господин в кашемировом пальто, - сказал Николаев Клементьеву. И тут же в машину перезвонил Гусев и сообщил, что Кирилла в номере нет.
      ... А в Симферополе его подозрения приобрели куда более весомый и грозный характер. Воронина сообщила, что домик этот для молодоженов Иры Ивановой и Андрюши Харченко снял не кто иной, как Кирилл Воропаев.
      - Откуда вы знаете Воропаева? - спросил Клементьев.
      - Он биолог, а я работала в Никитском Ботаническом саду. Он приезжал к нам студентом на практику, мы познакомились, он жил у меня дома, а потом ещё несколько раз приезжал с друзьями. Ему очень нравился мой домик. Он все шутил, говорил - домик прямо для шпионов, стоит отдельно, никого вокруг, годами можно прятаться, никто не отыщет. Даже света в окнах с дороги не видно, а уж летом, когда растительность, он просто растворяется в ней, как будто его и нет. Но многие деревья вечнозеленые, так что и зимой его почти не видно... Вот... А потом моего покойного мужа оперировал Кирюшин папа, и благодаря ему он прожил лет на пять больше. Мой муж работал в горисполкоме...
      - Я знаю, - с какой-то злобой и досадой произнес Клементьев.
      Николаев позвонил Гусеву и приказал немедленно отыскать и задержать Кирилла. Воронину попросили завтра приехать в Никитский Ботанический сад. А сами снова поехали в Ялту.
      - Какого рожна он все это затеял? - произнес Клементьев, крутя баранку "Волги". - Чего молчишь, Павел Николаевич? Поделись соображениями, не дай заснуть за рулем.
      - Не заснешь, - пообещал Николаев.
      4.
      - Вот так, Григорий, мы провели с твоим отцом ту ночь, - закурил очередную сигарету Николаев. - У него были одни соображения по этому поводу, у меня другие... А многое нам неизвестно и до сих пор...
      ... Разумеется, сидя в "Волге", изнемогая от усталости и желания спать, они не могли знать, что в это же самое время по дороге, ведущей из Массандры в Ялту уверенной поступью шагал человек. На губах его играла злая улыбочка. Человек этот был вполне доволен собой, доволен своими действиями, он был уверен в будущем. А будущее это должно было быть счастливым, богатым, полным интересными впечатлениями... И, самое главное, что это счастливое будущее дадут ему не какие-то дешевые махинации, а его собственные, нажитые его знаменитыми предками, деньги...
      Как были глупы те, кто полагали, что могут перехитрить его... Наивные, нелепые люди... Жалкие провинциалы...
      Их больше нет... Нет на земле Андрея Полещука... Нет на земле дурака Максимова с его подручными... Нет на земле тех, кто слишком много знал Мызина и Юркова... Он сам, собственноручно, надев парик и приклеив черную бороду, нанес им смертельные удары топором, зарисовавшись в таком виде перед соседом Мызина и кассиршей на железнодорожной станции Лосиноостровская... Нет на земле Елены Воропаевой... А теперь больше нет и Кирилла Воропаева... Есть Владимиров Олег Иванович, на чей счет в один из швейцарских банков переведена такая сумма, на которую и он, и его потомки будут припеваючи жить столько, сколько будут существовать вообще...
      Мужчина вспомнил глупые лица следователя Николаева и оперативников Гусева и Клементьева и фыркнул от распиравшего его смеха. "Вот идиоты-то...", - думал он и трясся от смеха. Потом ему вдруг припомнилась какая-то пошлая частушка, и от этого ему стало ещё смешнее...
      Завтра вечером он будет уже в Швейцарии. Его будет ждать шикарный гостиничный номер. А потом он пойдет в банк, в свой банк и снимет со счета столько денег, сколько ему будет нужно. И тогда все - весь мир перед ним, все неограниченные возможности этого огромного прекрасного мира... Только сутки и пара тысяч километров отделяют его от него...
      Он шел по дороге, курил и вспоминал подробности этой истории.
      Как он обвел вокруг пальца Николаева с появлением Полещука в Москве... Как он сумел все, что делал этот дурак, обернуть против него... А Полещук словно бы подыгрывал ему, летел, словно бабочка, на огонь...
      Куда полез, быдло деревенское? Против кого попер, придурок усатый? Против интеллекта не попрешь... Да и Господь Бог помогает хорошим людям... Если бы он тогда не подслушал разговор Лены с Полещуком, что было бы...
      От этой ужасной мысли он невольно поежился, и улыбка мигом сошла с его пухлых губ... Да, тогда все ценности остались бы в руках этих развратных аферистов... Они бы просто исчезли вместе с ценностями, и все... А теперь они исчезли иначе...
      Никто не смог помешать ему в его планах. А помощники нашлись сразу... Выгода, огромная выгода... Как жаль, однако, что надо делиться... Как жаль, что ему достанется не все....
      ... Так, в этом месте надо сворачивать с дороги... Где фонарик? Вот он... И маленький "Вальтер" надо снять с предохранителя, не помешает...
      ... Он свернул с дороги и пошел по тропке по направлению к морю. Прошел метров триста. Вдали увидел "Жигули" темного цвета и направился к машине.
      - Вовремя вы, - из машины вышел человек и протянул ему руку.
      - На такие встречи не опаздывают. Давайте, что принесли.
      Ему подали портфель. Он открыл его и стал изучать его содержимое. Его собеседник светил ему фонарем.
      - Так, парик, усы, борода... Загранпаспорт... Деньги... Я буду пересчитывать, придется подождать...
      - Неужели, Кирилл Владиславович, вы полагаете, что вас тут кто-то собирается обманывать? Вам уже доказали, что вы имеете дело с серьезными людьми...
      - Ничего, ничего, деньги счет любят. И не Кирилл я, а Олег Владимирович. Вы что, паспорт не изучали? - презрительно фыркнул Кирилл. Кирилла больше нет. От там, - он указал на чернеющее справа море. - На дне морском...
      - Вообще-то, у нас мало времени. Садитесь в машину и поехали в аэропорт.
      - Я, пожалуй, воспользуюсь другим транспортом, - возразил Кирилл. Так будет надежнее. Все в порядке, вы можете уезжать. Но учтите, если какой-то обман, кому-то не поздоровится. Я имею в виду счет в банке.
      - Да вы же проверяли! - возмущался собеседник. - Экий вы недоверчивый...
      - Тысячу раз надо проверять, - возразил Кирилл. - Сами знаете, о каких суммах идет речь.
      - И все же, - настаивал собеседник, - вам лучше будет сесть в мою машину. Мы так договаривались с...
      - Нет. А, вот, кстати, и мой транспорт! - улыбнулся Кирилл, услышав шум двигателя. К ним подъехал светлый "Жигуленок". Из него вышел невысокий плюгавого вида мужчина.
      - Здравствуйте, Кирилл Владиславович, - приветствовал он его.
      - Здравствуйте, Палый. Пора ехать.
      - Пора, пора. Дело только за одним...
      - Это за чем еще? - сделал шаг назад Кирилл. Отчего-то ему не понравилось выражение лица Палого. Не понравилось и то, что Палый метнул быстрый взгляд на его собеседника. И понял, что эти люди знакомы. А вот этого никак не должно было быть. Это очень неприятно и опасно.
      Кирилл сунул руку в карман, где лежал "Вальтер" и резким движением выхватил его.
      - Берегись! - крикнул Палый, не ожидая от Кирилла такой прыти. Но Кирилл выстрелил первым, и ночной собеседник упал, пораженный выстрелом в плечо. И только тут Палый успел отпрыгнуть, вытащить ПМ с глушителем и выстрелить Кириллу в сердце.
      - Какой борзый, - прошептал Палый. - Вот тебе и маменькин сыночек...
      - Ты зачем мне подмигнул, придурок? - стонал раненый. - Предупреждали же, хитрый он жутко, каждый взгляд сечет. И он понял, что мы с тобой знакомы...
      - Ладно, надо ехать, его выстрел могли слышать... Где шкатулка?
      - Вот она...
      - Клади вот здесь, рядом с ним. Машину вести сможешь?
      - Перевяжи чем-нибудь...
      Палый перевязал раненого, вытащил из кармана Кирилла пачку долларов, поднял с земли маленький "Вальтер" и сунул к себе в карман. А свой ПМ вложил в руку Кирилла. Сели по машинам и поехали.
      Темный "Жигуленок" явно отставал от машины Палого. "Плохо ему", подумал Палый. - "Но совершенно необходимо отогнать тачку на почтительное расстояние..."
      Темный "Жигуленок" стал сигналить фарами. Палый остановил машину. Тот тоже.
      - Что, плохо, братан? - беспокоился Палый.
      - Плохо! Очень плохо! Мы же портфель на месте оставили. С его паспортом и камуфляжем...
      - Твою мать... Но возвращаться нельзя. Никак нельзя. Да и ты, братан, мне что-то не нравишься, видать, он тебя здорово зацепил... Не сможешь ты вести машину, грабанешься в пропасть. Садись ко мне.
      Раненый сел в машину Палого, и они поехали.
      Ему становилось все хуже и хуже, он стонал и что-то бормотал.
      - Шугнись, братан, - пытался правой рукой растормошить его Палый. Потерпи малость... Впрочем, - прошептал он. - Как знаешь...
      Палый повернул направо и поехал по узенькой дороге по направлению к морю.
      - Братан, братан! - услышал раненый голос Палого.
      - А? Что? Где мы? - встрепенулся он, и понял, что лежит на земле.
      - В раю, - гадко усмехнулся Палый. - Ты ведь в будущей жизни на рай рассчитывал, когда девушке глаз выбивал и лицо её в кусок мяса превращал, не так ли?
      - Ты что гонишь, сволочь? - перепугался раненый. - Обалдел, что ли?
      - Нет, братан, я в форме, - возразил Палый, вытаскивая из кармана "Вальтер" Кирилла.
      - Мстить собираешься? Она что, твоя знакомая? Но я же не сам, я по приказу... Как и ты...
      - Именно, как и я... По приказу, по заданию. Какая месть, дураха? О чем ты говоришь? Ты что, полагал, тебя в живых оставят после такого? Меня-то на что держат, за что деньги платят? Именно за таких, как ты... Кому ты нужен, ухлопал людей, теперь твоя очередь...
      - А завтра твоя, - прошипел раненый, сжимая кулаки.
      - А завтра моя, - спокойно согласился Палый. - Но завтра... А сегодня умри ты... А завтра будет видно... Прости, братан... А честно скажи, когда над ребятами издевался, кайф, небось, получал, я-то хоть пушкой орудую, а ты клешнями своими... Получал, получал, знаю... А я теперь получаю, на тебя, дурака лупоглазого, глядя... Как звать-то тебя? Хоть знать, кого ухлопал...
      - Иваном звать, - обреченно проговорил раненый. - Могу адрес дать моей матери. Сообщишь при случае, что, погиб, мол... Чтобы не ждала...
      - Не надо, - покачал головой Палый. - Вот этого не надо, на жалость меня не бери... Не гневи Бога... О матери вспомнил, которая тебя, паскуду, на свет произвела... А Иван-то ты только по имени, а так ты не Иван вовсе, ты просто Ванек из деревни Огонек... Подохни, братан, как собака...
      Палый выстрелил Ивану в голову, потом оттащил его тело к обрыву и столкнул в море. Туда же швырнул и кирилловский "Вальтер".