5.

Февраль 1999 г.

— Ну, прощай, капитан, — обнял Алексея Кондратьева Меченый. — Удачи тебе. Верю в тебя, что теперь у тебя будет все по уму, что таких делов, как тогда ты больше не навертишь… Ты теперь чувак мудреный, через семерик лет зоны прошедший. А мне ещё полтора чалится, — вздохнул он. — Привык я к тебе, скучно без тебя тут будет… Выживу ли, не знаю, здоровьишко, сам знаешь, пошаливает… И сердце, и печень, и ещё хрен знает, что там в моем отбитом нутре есть… Ладно, чему быть, того не миновать… Адрес Барона я тебе дал, езжай к нему, он поможет… И к сыну моему наведайся в Нижний, узнай, как он там. Как-никак, без матери он теперь, и семейный… Если в чем нуждается, опять же обратись к Барону, тут он и вовсе не откажет.

Алексей обнял Меченого, и пошел оформлять в тюремную контору документы на освобождение.

Настроение было какое-то странное, никакой особой радости от своего освобождения он не ощущал. Ехать было не к кому. Никого, кроме ставшей ему чужим человеком сестры Татьяны и её пятнадцатилетнего сына Сашки у него не было. Год назад умерла мать, а несколько раньше — в конце девяносто седьмого Меченый мрачно протянул ему газету.

«На Востряковском кладбище в Москве произошел мощный взрыв. При взрыве погибло десять человек, и ещё восемь было тяжело ранено. В этот день участники афганских событий пришли на кладбище помянуть своего друга Николая Сатарова, заместителя председателя Фонда афганцев-инвалидов, застреленного год назад в собственной машине. На Востряковском кладбище погибли председатель Фонда Олег Шелест, управляющий делами Сергей Фролов…» Далее Алексей читать не стал. Слезы застилали ему глаза. Сергей, Серега, Сержик, веселый, одноногий, неунывающий майор Фролов… Взорван на кладбище… О трагической гибели Сатарова Сергей написал ему в зону. С командиром десантного батальона Николаем Сатаровым Алексей был хорошо знаком, они вместе участвовали в боевых операциях. Эх, Сергей, Сергей, его единственный верный друг… Что будет с его Настей и Маринкой? Ей, наверное, около семи лет…

Последнее письмо от него пришло месяц назад. В нем он сообщал, что по слухам Инна собирается замуж за своего сослуживца. Получив письмо от Алексея, в котором он утверждал, что Инна перед ним ни в чем не виновата, и все происшедшее было хорошо спланированной провокацией, Сергей поехал к ней и устроил её на должность бухгалтера в новую, организованную Фондом фирму, которую возглавляет Олег Никифоров. Эта фирма, наученная горьким опытом «Гермеса», процветает, имеет офис на Арбате, её сотрудники прекрасно зарабатывают и Инна недавно купила себе однокомнатную квартиру. И вот теперь собирается замуж… Сообщение это Алексей воспринял болезненно. В глубине души он лелеял мечты, что, когда вернется, он снова сойдется с Инной. Он верил ей, и понимал, что её подставили так же, как и его, что все это дьявольская игра Михаила Лычкина. Он уже знал, что Лычкин стал преуспевающим человеком, управляющим казино. А устроиться на такое хлебное место можно только при крутой протекции братвы. Все сходилось, Инна была чиста перед ним. А он перед ней нет…

Сколько раз он писал ей, и столько же рвал свои письма в клочки. А теперь… она собиралась замуж… И правильно делала, она ещё очень молода, должна же у неё быть личная жизнь…

Сергея больше нет… Никого у него нет. Ни Инны, ни Сергея…

Он, бросив быстрый взгляд на курившего рядом Меченого, снова взял в руки страшную газету.

«… управляющий делами Сергей Фролов», — перечитывал он жестокие строки. — «… попали в разные больницы Москвы с ранениями различной тяжести восемь человек.»

Меченый молча протянул ему другую газету, известную своими скандальными публикациями. Указал желтым от табака указательным пальцем на маленькую заметку в нижней части первой страницы.

«Следствие по делу о взрыве на Востряковском кладбище отрабатывает версию о том, что причиной взрыва было присутствие на поминках бывшего солдата срочной службы, служившего в Афганистане Алексея Красильникова. Известно, что это младший брат вора в законе Григория Красильникова по кличке Черный. Красильников, опоздавший на встречу и подходивший к могиле Сатарова, получил легкое осколочное ранение в ногу и был доставлен в институт Склифосовского, откуда уже вечером того же дня был выписан домой. Разумеется, это лишь одна из версий, но вполне заслуживающая внимания. Недавно Григорий Красильников вернулся в Россию и был задержан в аэропорту Шереметьево, препровожден в Лефортовскую тюрьму, но уже через неделю выпущен под подписку о невыезде.»

— Вот оно как, — прошептал Алексей, пристально глядя на Меченого.

Тот только пожал своими острыми квадратными плечами…

… И вот… Пролетели как миг, прошли, словно вечность, эти семь лет… Шел февраль 1999 года… Холодный, мрачный, вьюжный в этих затерянных в лесах глухих краях… Ему идет сорок второй год, нет у него ни дома, ни семьи, ни денег… Ничего нет… Нет любимой женщины, нет единственного верного друга… Все надо начинать сначала. Сумеет ли он?

Закутанный в телогрейку, с кургузой ушанкой на голове и с сумкой на плече, он поежился от холодного февральского ветра, оглянулся на тюремные ворота и глухой забор с колючей проволокой над ним, на вышку с охранников и ответил самому себе на заданный вопрос:

— Сумею… Есть у меня ещё дела на этой земле.

Стиснул зубы и пошел вперед к железнодорожной станции…

… На Казанском вокзале, куда он прибыл через сутки, его останавливали несколько раз, требовали предъявить документы, спрашивали, куда он следует. Он отвечал, что едет по месту прописки в Сергиев Посад…

И впрямь, он перешел Комсомольскую площадь и направился к Ярославскому вокзалу. Сел на электричку, следующую до Сергиева Посада. Но до конечной станции не доехал и вышел на станции Радонеж. Именно там обитал кореш Меченого Барон. И к нему он держал путь. Его дача должна была стать отправной точкой его жизни. А затем он должен был поехать в Нижний Новгород и навестить сына Меченого Славика. Это был наказ его единственного на это время друга — старого вора в законе…

… Он вышел на станции. Было десять часов утра. Этот день в Подмосковье выдался довольно теплым, и хоть солнца не было, Алексею даже стало жарко в его телогрейке и ушанке. Топая кирзовыми сапогами по свежевыпавшему снегу, он поглядывал на план, нарисованный им Меченым. «Как он его встретит?», — думал Алексей. — «Меченый есть Меченый, друг есть друг, а я ему кто? Так, протеже, проситель… Вполне возможно, что и отфутболит, что ему со мной возиться, помогать мне? Ладно, как встретит, так и встретит. По крайней мере, пока мне больше идти некуда. Подамся к сеструхе, в крайнем случае…»

Алексей вышел на протоптанную снежную дорожку и пошел по ней направо. Дача Барона должна быть минутах в пятнадцати от станции, с левой стороны. Меченый подробно описал его глухой забор, выкрашенный в бордовый цвет и какие-то резные украшения на черепичной красной крыше, которые хорошо видно с тропинки. Ну и лай собак, понятно. А их у него тогда было девять…

…Так, вот это, кажется, она и есть… Алексей подошел к калитке и стал стучать. Послышался оголтелый лай собак. Они подбежали с той стороны к калитке и остервенело бросались на забор. Но никто не открывал. Алексей продолжал стучать.

— Вам кого? — послышался сзади старушечий голос.

— Мне… Б-б… Как его? — У Алексея из головы совершенно вылетело имя-отчество Барона. А оно было довольно сложное — Кирилл Игнатьевич Петрицкий.

— Так кого же вам надобно? — нахмурилась круглая словно мяч старушонка в ватнике и оренбургском пуховом платке, туго замотанным вокруг мячеобразной головы. Очень уж ей не нравился пришелец уголовного вида. Частенько в последнее время совершались налеты на пустые дачи. Впрочем, на дачу Петрицкого вряд ли кто-нибудь покусился, себе дороже. И тем не менее, бдительность, есть бдительность… — Сами, что ли, не знаете? Так можно и у участкового спросить, — пригрозила старушка.

— Да мне Игнатия Петровича, — ляпнул вдруг Алексей, припомнив что-то из имени-отчества-фамилии Барона.

— Эвона как, — хитренько улыбнулась старушка. — Игнатия Петровича, говоришь? Слышал звон, да не знаешь, где он? Ну, обожди, незваный гость, — произнесла она и быстро засепетила валенками куда-то.

«А черт бы тебя побрал», — подумал Алексей, проклиная себя за провал в памяти.

Но тут сзади послышался собачий лай, и приятный басистый голос крикнул вдогонку старухе:

— Эй, Дорофевна! Не шустри, гость ко мне. Жду я его, пошел вот с Бураном погулять…

— А что же твой гость тебя по имени не знает, Кирилл Игнатьич? — обернулась старушка. — Мое дело маленькое, а вот надысь Дресвянниковых дочиста всякие незваные гости обокрали, они приехали, а в доме шаром покати. Ты Дресвянниковых знаешь, Игнатьич? Там, за углом, рядом с Сычихой…

Алексей обернулся и увидел идущего в его сторону высокого, за метр восемьдесят ростом худощавого загорелого человека с окладистой черной бородой с проседью. Одет он был в обливную желтую дубленку и кожаную кепочку такого же цвета, из-под которой торчали седые кудри. Рядом с ним на поводке шагала чудовищного размера среднеазиатская овчарка.

— Не знаю я никаких Дресвянниковых, и никакой Сычихи, — пробасил он. — И знать не желаю. Тебя только знаю, Дорофевна, поскольку ты снабжаешь меня чудесным парным молочком и домашним творожком. А человек этот друг моего друга, приехал с доброй весточкой, а моего имени-отчества он может и не знать. Ты сама сколько лет выговорить не могла…Так что ступай с миром, Дорофевна, и завтра утречком нацеди нам молочка. Да и творожку принеси побольше. Гостю отъестся надо, кальций нужен, поняла?

— Если что, принесу, — разулыбалась беззубым ртом Дорофевна. — Мы что, мы завсегда… Ежели так… По-нашенски… Молочко оно пользительно… Витамин в нем… А ить, глянь, как тя, Игнатьич, солнышко выглянуло…

— Да? — сурово взглянул на неё Петрицкий. — Что-то я не замечаю никакого солнышка, напротив, похоже, снова снегопад будет. Да и что в этом страшного, февраль, как никак, так полагается…

Он открыл ключом калитку и свора азиатов разных размеров бросились к хозяину.

— Обождите, — сказал он Алексею.

Через несколько минут он куда-то убрал собак и открыл гостю калитку.

— Проходите, — пригласил он.

Алексей прошел. Оказался на просторном, довольно чистом участке. Перед ним был большой рубленый двухэтажный дом с резными украшениями на черепичной крыше. Хозяин прошел вперед и открыл перед ним входную дверь.

Приятно пахло деревом. Было чисто и уютно. Они сразу очутились в большой горнице, посередине которой стоял красивый стол из светлого дерева. С левой стороны русская печь, справа батареи водяного отопления. Тепло и уютно. Кроме дерева пахло чем-то вкусным, кофе, пирожками.

— Снимайте ваш анарак, — предложил Барон. — И цилиндр тоже. В баньке попаримся, смоем с вас тюремный амбре… Согласны? — внимательно поглядел на Алексея он. Тот молча кивнул, снял ватник и ушанку, повесил на вешалку около входа.

— Кирилл Игнатьевич, — протянул он ему свою мощную ладонь.

— Алексей Николаевич, — ответил Алексей.

— Петрицкий.

— Кондратьев.

— Барон, — блеснул черными глазами хозяин.

— Капитан, — едва заметно усмехнулся Алексей.

— Погоняло Меченый дал? — догадался Барон.

— Он.

— Мне тоже. Только лет эдак тому назад… Садитесь на лавку, кофейку попьем. Давненько не пили хороший кофе?

— Семь лет, с февраля девяносто второго. Как раз горячего заглотнул, обжегся даже второпях, а вторую чашку не успел допить, спешил на встречу с клиентом. Знал бы, что семь лет не придется, обязательно бы допил и вторую… А теперь отвык… Первое время трудно было, так любил…

— Поблаженствуете зато теперь, по себе знаю… Я умею заваривать, специалист, — похвалил себя Барон.

Алексей сел на резную лавку, а Барон пошел на кухню заваривать кофе. От чудесного ароматного запаха, распространяющегося по всему дому у Алексея закружилась голова.

— А? — улыбнулся белыми зубами Барон, внося в горницу турку с дымящимся кофе. — Хорош запашок? Лучше, чем от тюремных портянок, не правда ли?

Алексей только вздохнул в ответ. А когда он отхлебнул из керамической чашки ароматного напитка, почувствовал себя на верху блаженства.

— Закурим с удовольствием, — предложил хозяин, вытаскивая из кармана вязаной куртки пачку «Вирджинии-Слим» с ментолом. — С кофе-то так хорошо… Вообще, вам предстоит большое удовольствие осваивать прелести жизни сначала. Да, — произнес он, пуская в потолок клубы ароматного дыма и делая глоток кофе. — Тот, кто не сидел в тюрьме, не поймет всех прелестей простой цивильной жизни, не сумеет порадоваться и голубому небу без клеточек, и хорошей пище, и глотку кофе, и затяжке хорошей сигаретой. А вечером мы с вами попьем чудесного виски, зажжем камин, и нам станет просто замечательно на душе…С утра не пью, и вам не советую, а вот во второй половине дня покейфуем… Надо уметь радоваться всем проявлениям жизни, Капитан… Далеко не все это умеют, живут, как с похмелья.

Алексей ждал, что Барон будет расспрашивать его о его прежней жизни и злоключениях, но тот не задал ни одного вопроса на эту тему. Он вообще больше философствовал, говорил о вечных проблемах, изредка делал остроумные тонкие замечания насчет политики.

Они позавтракали, попили кофе, потом Барон предложил Алексею прогуляться по зимнему лесу. Он взял с собой двух огромных собак, которые сразу как-то прониклись к гостю и весело виляли хвостами. Алексей представил себе, как бы они вели себя, если бы он открыл калитку и вошел во двор Барона без приглашения и невольно поежился.

Барон был человеком легким в общении, остроумным и очень философски настроенным. О чем-то конкретном он говорил крайне мало. Наконец, задал вопрос и о Меченом.

— Как он там, мой добрый кореш Степан Аркадьевич Дзюбин? Как его здоровье? Наверняка ведь высох, как мумия…

— Это точно, похудел до кошмара, — подтвердил Алексей.

— Плохо, плохо, сколько раз я говорил ему, чтобы он бросил курить. Шмалит свой «Беломор» до умопомрачения, кашляет так, что слушать страшно А ведь ему уже шестьдесят третий годок идет, да какой жизни годок… Как он вообще ещё жив, понять не могу…

— А, однако, крепок, — заметил Алексей. — Как-то года два назад одному так заехал своим костлявым кулаком, что тот чуть не загнулся…

— Силен, силен физически, знаю, знаю…, — подтвердил Барон, и его красивое бородатое лицо озарилось каким-то воспоминанием, о чем-то полузабытом, давно прошедшем…

Когда они вернулись с прогулки, уже кем-то невидимым была растоплена баня. И они долго парились, а потом стояли под холодным душем. После этого Барон предложил Алексею чистое белье. Они были примерно одного сложения, только Барон немного повыше и помощнее.

… А вечером под рюмочку виски у камина Барон закурил сигарету и спросил напрямик:

— Скажи теперь, дорогой Капитан, что тебе от меня нужно, кроме тепла и уюта моего прекрасного дома, кроме теплого слова и морального одобрения?

Алексей замялся. Ему много чего было нужно. Но больше всего он хотел отомстить тем, кто так жестоко распорядился его единственной жизнью. Михаилу Лычкину, Гнедому и адвокату Сидельникову. Но для всего этого нужны были деньги, помощь людей, транспорт… Вообще, нужно было иметь точку опоры. Он хотел было рассказать Барону свою историю, но хозяин, блестя черными глазами, предупредил его желание.

— Не надо долгих предысторий. Люблю пофилософствовать о непреходящих ценностях, а всякие там душещипательные истории о человеческой подлости и предательстве мне не так, чтобы очень занимательны. К тому же я про вас практически все знаю. Меченый мне писал, а он умеет написать коротко, но ясно, хоть университетов не кончал. Я даже, честно говоря, не знаю, учился ли он в школе. Его школьные годы пришлись на конец войны, так что, сами понимаете… Но он из молчунов, ничего никому про себя не рассказывает…

— Почему? — улыбнулся Алексей. — Про сына Славика рассказал, просил съездить к нему в Нижний Новгород.

— А это да, это он любит… Гордится, что у него сын есть. И правильно, вот у меня никого нет, ни жены, ни детей… А у него есть. И мы с вами обязательно съездим к этому славному, дай Бог, Славику в Нижний Новгород. А сейчас я вижу, что вы устали и хотите спать. Так идите на второй этаж, пока мы с вами гуляли, вам приготовили постель в уютной спаленке. Ко мне приходят посменно две домработницы, прекрасные женщины. А то я бы один не справился с таким хозяйством. У меня ведь и огород есть, и яблоневый сад, и малина, и смородина… Все свое… Так хотелось всю жизнь чего-то своего… Я ведь сирота, детдомовец. Из детдома в колонию для малолетних преступников, а потом дед меня отыскал. Знали бы вы, какой у меня был замечательный дед, кстати, тоже Петрицкий Кирилл Игнатьевич, дворянин, аристократ, полиглот, знал шесть языков, от английского до фарси… Учился до революции в кадетском корпусе, потом закончил Ленинградский университет, а потом… Пятнадцать лет отсидел при Сталине, и был как огурчик, казался таким, по крайней мере… Мы с дедом жили в Москве на Мытной улице в коммунальной квартире. И он дал мне настоящее образование… Мы жили с ним пять лет в этой семиметровой комнатушке. А когда мне стукнуло восемнадцать, дед умер. Внезапно. Заснул и не проснулся, как настоящий праведник. Что мне было делать? Снова пошел воровать… И закрутилось, завертелось… Украл, покейфовал, сел, вышел, украл, покейфовал и снова сел… Ладно, пошли спать, Капитан. Я рано ложусь и очень рано встаю, жаворонок с детства…

Алексей поднялся на второй этаж и вошел в небольшую уютную спальню. На деревянной кровати было постелено белоснежное белье. Он снял с себя одежду и лег в постель. От этого давно забытого запаха чистоты у него закружилась голова, и волной нахлынули воспоминания… Такое белоснежное белье было у них только там, в гарнизоне, в Душанбе… Лена стелила постель Митеньке, он жмурился от ощущения заботы и счастья, родители целовали его в крутой лобик, а потом шли спать свою такую же белоснежную постель… А потом дома у Инны была такая же постель, так же чудно пахнущая. Инна, Инна… Где она теперь? Что с ней? Вышла ли замуж?