— Цветешь, красавица Лариса, — разулыбался он и пошел навстречу к ней тоже с распростертыми объятиями но уже без растопыренных пальцев. Подошел, крепко обнял и присосался к её накрашенным губам.

Михаил с елейной улыбочкой наблюдал это действо. Гнедой гладил её по спине и ниже, потом оторвался, наконец, от её губ и слегка отстранил её от себя. Потрепал по белокурым распущенным волосам.

— Чем-то она напоминает мне покойную Нелю, только вот чем именно никак не пойму, — призадумался он. — Как ты полагаешь, Мишель, чем она мне её напоминает?

— Наверное, волосами, Евгений Петрович, — угодливо произнес Михаил.

— Волосами на каком месте? — вдруг расхохотался Гнедой. Братки поддержали его конским ржанием. Михаил изобразил на побледневшем лице жалкое подобие улыбки. Зато Лариса не растерялась нисколько. Она тоже нарочито громко расхохоталась.

— Шучу я, просто пошутил, и все, — вдруг, потупив глаза, тихо произнес Гнедой. — Ты же знаешь, я так скорблю о бедной Неле. Знаешь, бугор, — по-дружески хлопнул он по плечу несчастного Трошкина. — У меня была любовь, такая любовь, знал бы ты… Ее звали Неля, это было давно — два с лишним года назад. И знаешь, что с ней произошло?

— Нет! — отрывисто вякнул Трошкин. Гнедого очень развеселил этот ответ, и он от души расхохотался. Он почти истерически хохотал примерно с минуту, вытирая с глаз слезы. Потом внезапно помрачнел.

— Нет…, — передразнил его Гнедой. — Еще бы ты это знал… Лысиной ты не вырос это знать… Это святое… Это личное… У тебя-то была любовь когда-нибудь? Я имею в виду любовь к женщине, а не любовь к даровым баксам, — уточнил он. — Отвечай, когда тебя спрашивают, пес приблудный! — вдруг обозлился он.

— Б-б-была, — промямлил Трошкин.

— Сказал бы честно, что не было, — с досадой сплюнул Гнедой. — Какая у такого хама, как ты может быть любовь? Пошел отсюда, не зли меня… Договорились, значит… Или к двадцать третьему дом готов, или ни цента ты не получишь, хоть стреляйся потом, наше дело правое, мы победим… А если тебе интересно, то моя Неличка потонула, вот как получилось… — Он приложил к краешку глаза белоснежный платочек. А головорезы при этих его словах как-то напружинились, и глаза их стали совсем уже оловянными. Все они, включая Михаила, прекрасно знали, что когда белокурая Неля стала предъявлять на Гнедого слишком большие права, поскольку их связь длилась весьма долгое для Гнедого время — почти целый год, он собственноручно утопил её в собственном бассейне и при этом заливисто хохотал. Хохотал он и тогда, когда её труп вынесли из бассейна и унесли в неизвестном направлении на усмотрение челяди. Гнедой же снова бросился в воду и поплавал всласть. А потом отправился спать и дрыхнул до десяти утра как убитый…

— Ладно, ступай, — отпустил он Трошкина восвояси, и тот, вытирая платком пот со лба бросился к рабочим давать им наставления. Гнедой же продолжал стоять на месте и глядеть в одну точку. Так же стояли и остальные, не в состоянии проронить ни слова. Закончив изображать на лице вселенскую скорбь, Гнедой вдруг улыбнулся и подмигнул Михаилу.

— Ладно, тут разговора не получится, не люблю, когда всякие присутствуют, — покосился он на рабочих и Трошкина, о чем-то оживленно спорящих. — Мат стоит кромешный, просто страшно становится… В каком обществе мы живем, жуть одна… Поехали лучше ко мне, побалдеем…

Он махнул рукой и пошел к воротам. За ним последовали и остальные. У Гнедого появилась новая машина «Мерседес» — 600 стального цвета. Он уселся туда со своим телохранителем и шофером. Сопровождал его черный БМВ. Туда сели остальные телохранители. Михаил Лычкин теперь ездил на «Вольво»-940, а Ларисе, с которой он жил гражданским браком, он приобрел алого цвета «Ниссан». Кавалькада отъехала от недостроенного дома и помчалась в сторону Москвы к дому Гнедого, который находился километрах в двадцати от лычкинского.

Неожиданно Гнедой дал знак всем остановиться. Он высунулся из окна машины и скомандовал:

— К Москве-реке! Купаться хочу, и не в бассейне, а в проточной воде.

… Через десять минут все были у песчаного берега реки.

— Жарища! — воскликнул Гнедой, снимая с себя бордовую тенниску и потягиваясь. Тело у него было холеное, с заметными жировыми отложениями и очень мало загорелое, несмотря на конец лета. — Раздевайтесь, ребята, все раздевайтесь, — предложил он, снял с себя брюки, ботиночки, а затем и трусы, обнажив свой детородный орган, довольно скромных размеров. Остался в одних золотых очках.

На пляже было довольно много народа, но, увидев эту компанию, люди стали судорожно собираться, бросая испуганные взгляды на прибывших. Гнедой же не обращал ни малейшего внимания ни на кого, делал какие-то нелепые гимнастические упражнения, приседал, размахивал руками.

— Да раздевайтесь же все! — с какой-то досадой крикнул он.

Телохранители через минуту остались в одних плавках, обнажив могучие торсы. Разделся и Михаил, показав всем модные длинные трусы до колен.

— Я без купальника, — смутилась Лариса. — Я не знала, что поедем купаться…

— А я что, в купальнике? — нахмурился Гнедой. — Я вот не стесняюсь, а они тут целок из себя корчат. А ну скидывайте все с себя все, и марш в воду!

Телохранители мигом скинули плавки, медленно снял свои трусы и Михаил. Он сделал глазами жест Ларисе, чтобы она не выпендривалась, а делала, что ей говорят. Делать было нечего — она сняла с себя свое платьице и осталась в лифчике и трусиках. Гнедой мрачно глядел на нее, ожидая дальнейшего. Густо покраснев, Лариса сняла лифчик. Это был уже явный перебор, такого оборота событий она не ожидала и её раскованность как рукой сняло. Гнедой напрягся. Посетители пляжа издалека наблюдали за странной сценой. Наконец, Лариса взяла себя в руки и скинула трусики. И тут Гнедой весело расхохотался.

— Вот. Давно бы так. Поймите все такую вещь — что естественно, то не стыдно. Добро бы мы были какими-то ущербными, кривобокими, однорукими, безногими, а то… все красивые молодые ребята, пиписки до колен висят, яйца как у слонов, один я среди вас старик, да и то не стесняюсь… Я бывал за кордоном на нудистских пляжах, так там никто ничего не стесняется. А у нас… Нет у нас ещё никакой культуры… Расти нам ещё до Запада, да расти…

При этих словах он подмигнул Ларисе и, какой-то крадущейся походочкой приблизился к ней и стал гладить её по волосам, затем по грудям, затем ниже, ниже…. Стал возбуждаться, от этого зрелища возбудились и телохранители, а Михаил наоборот совершенно сник. В последнее время он настолько привык к Ларисе, что ему стало даже казаться, что он любит её. Она стала для него необходима. Когда надо мобильная, активная, способная преодолеть любые преграды, когда надо мягкая и нежная, и к тому же чем-то похожая на Инну, это была именно та женщина, которая ему нужна. Михаил купил четырехкомнатную квартиру на родном ему Ленинградском проспекте недалеко от того дома, где жил в детстве с родителями, они с Ларисой сделали там евроремонт, обставили её прекрасной мебелью и жили там припеваючи. Изредка заезжал Гнедой, бывали и они у него, но до сегодняшнего дня он практически никакого внимания ей не уделял. Как-никак, ей шел тридцать второй год, а он был специалистом по очень молодым особям. Гнедой был при ней в меру вежлив, не допускал особенно крутых выражений, и, главное, совершенно равнодушен, как к женщине. Михаила даже несколько задевало это равнодушие, Гнедой не проходил мимо красивых женщин. И вдруг такое странное внимание… Михаил знал, что неделю назад куда-то бесследно исчезла его любовница манекенщица Жанна, а когда у него исчезали любовницы, это всегда вызывало опасные нехорошие подозрения… И вот… такое внимание… Жанна была жгучей брюнеткой, а у Гнедого была тенденция брать следующую любовницу обязательно другой масти. И это настораживало…

— Ты не бойся, Мишель, — успокоил его Гнедой. — У нас с Ларисой чисто дружеские отношения… — Он убрал руку от её тела, щелкнул себя указательным пальцем по воспрявшему органу и крикнул: — Купаться! Всем купаться! А ну поплыли наперегонки!

Снял с себя золотые очки, бережно протянул их шоферу, подмигнул ему и, схватив Ларису за руку, побежал с ней к воде…

Телохранители, кроме шофера, бросились вдогонку. Затрусил за ними и голый поникший духом Лычкин.

Гнедой и Лариса поплыли. Лариса плавала очень хорошо, профессионально, в детстве она занималась плаванием. Гнедой тоже был достаточно натренирован в своем домашнем бассейне. А вот Михаил никак не мог за ними поспеть со своим почти собачьим стилем плавания. Да это и не нужно было. Лариса стала хохотать, хохотал и Гнедой. Заплыли они далеко, долго лежали на спинах, отдыхая, а затем поплыли на противоположный берег. Этого Михаил уж никак не мог себе позволить. Он стал захлебываться, задыхаться и повернул обратно к берегу. Телохранители же плыли вслед за хозяином.

Михаил сидел голой задницей на песчаном берегу Москвы-реки и курил. Из стального «Мерседеса» раздавалась легкая музыка, которую слушал бритоголовый шофер, сидевший совершенно голый на песке с оловянными глазами и пистолетом под раскрытой газетой, на первой странице которой были изображены профили президента и премьер-министра, мрачно глядящих друг на друга, а на последней — снятая в огромную величину женская грудь самого последнего размера.

А на противоположном пустынном берегу происходило нечто интересное и любопытное. Гнедой махнул рукой телохранителям, чтобы они сели поодаль от него. Они примостились не очень уж близко, но и не так уж далеко. А суть происходящего дальше не понял бы разве что шестилетний ребенок. И все было очень хорошо видно, несмотря на отдаленность противоположного берега, поскольку погода была очень ясная и солнечная. Гнедой заставлял Ларису принимать разные позиции, и Михаил не мог оторвать глаз от этого чудовищного по своему цинизму зрелища. И посторонние глаза тоже внимательно наблюдали за действом. Наконец, все закончилось, и группа поплыла обратно…

Держась за руки, голые Гнедой и Лариса вышли на берег.

— Хорошо поплавали! — как ни в чем не бывало воскликнул Гнедой. — Водичка хорошая, тепленькая, как парное молоко… Правда, ребята? — обратился он к идущим сзади телохранителям. Те промычали нечто невразумительное, им было совершенно все равно — хоть как парное молоко, хоть как лед, лишь бы платили хорошо…

Михаил продолжал сидеть, пригорюнившись и боялся поднять глаза на Ларису.

— Ты что, Мишель, сидишь тут, как старикан? — рассмеялся Гнедой и хлопнул Лычкина по покатому плечу. — Дыхалка слабая? То-то, я старик, а многим молодым фору могу дать… — Эй! — крикнул он. — Тащите сюда что там у вас в тачке есть, будьте расторопнее, люди искупались, тащите пиво, виски, воду, закуски всякие, надо отдыхать культурно, а не кое-как…

Михаил набрался мужества и бросил мимолетный взгляд на Ларису, словно надеясь на какое-то чудо. Но то выражение лица, которое он увидел у нее, ужаснуло его. Эта гордая, крутая, активная женщина стояла, прикрывая руками интимное место, дрожа всем телом, опустив глаза и кусая губы от перенесенного унижения. Это был первый случай, когда он испытал к своему благодетелю чувство всепоглощающей ненависти, ещё более сильной от того, что вместе с ненавистью он ощущал свое полнейшее ничтожество и бессилие.

Гнедой же продолжал наслаждаться жизнью. Он при всех справил малую нужду и развалился на траве, почесывал правой рукой поникший член, а затем той же рукой брал нарезанный карбонат и жевал его.

— Хорошо, правда? — обратился он к Михаилу, протягивая ему кусок карбоната. — Славно, и все тут… Ты что сидишь, угощайся, вот ребята пивко холодненькое открыли, давай, прямо из горла, так вкуснее, вспомни молодость!

Михаил схватил дрожащими руками бутылку «Хольстейна» и стал жадно пить из горлышка.

— А может быть, водочки? — угощал Гнедой. — Со слезой, вот, давай под карбонатик…

Выпил Михаил и водки. В голове зашумело, он попытался настроить мысли на строящийся из лучших импортных материалов дом, про свою шикарную квартиру, про счет в банке… В сочетании с выпитой водкой это немного облегчило душу и отвлекло от черных мыслей о только что происшедшем действе. На Ларису же, примостившуюся сбоку и не говорившую ни слова, он старался не глядеть.

— Иногда, в свободное от работы время я люблю пофилософствовать, — произнес Гнедой, делая глоток «Боржома». — И поражаюсь перипетиям судьбы. Вот взять тебя, Мишель. Кто ты был? Несчастный сирота, сын оклеветанного легавыми и трагически погибшего в неволе отца, потом грузчик на кондратьевском складе, потом его помощник… А теперь ты настоящий «новый русский», управляющий казино, зажиточный человек. Имеешь недвижимость, две тачки, счета, живешь всласть… А что будет завтра, знает один всевышний. Может быть, ты станешь президентом России, а, может быть, обезображенным трупом, плавающим, как кусок невесомой дрисни, например, вот в этой замечательной водичке…

Михаил побледнел, поняв страшный намек благодетеля, опустил глаза и сделал большой глоток водки из пластмассового стаканчика.

— То же самое относится, кстати, и ко всем нам, — утешил его Гнедой. — Все мы жалкие черви, суетящиеся под этим прекрасным голубым небом в поисках хлеба насущного и теплого местечка. И чем человек ближе к природе, к естеству, тем лучше. Вот мои ребятишки, — указал он на телохранителей, — не склонны к рефлексии. Для них один Бог — зелененькие… За то я их и люблю, за их святую простоту… Скажу им, чтобы они тебя на руках домой отнесли — отнесут, скажу, чтобы перерезали тебе горло, так ведь перережут, расчленят, сожгут и закопают, такие уж они люди, — засмеялся он и погладил Ларису по белокурым мокрым волосам. А потом по спине, по которой побежали мурашки. — Да ты, видать, замерзла, Лариса… А ну-ка, Михаил Гаврилыч, давай, давай, грей свою даму сердца, что сидишь, дуешь водку с пивом? Нельзя быть таким эгоистом, отдай Ларисе тепло своей большой и чистой души…

Он подтолкнул Михаила в спину по направлению к Ларисе. Михаил пододвинулся к ней и обнял её за спину, по-прежнему, не глядя в глаза.

— Да разве так отдают тепло души? — рассмеялся Гнедой. — Ты что такой потерянный? Никак, ревнуешь к старику? Прекрати, какой я тебе соперник? Стар, лыс, сед, близорук, разочарован в жизни… Пережил бы столько, сколько я, полагаю, ты вообще бы не существовал на свете, или твоя душа переселилась бы в какое-нибудь иное существо — в кошака, например, или в крысака… И были бы у тебя, Мишутка, совсем иные проблемы, нежели теперь, не о строительстве виллы бы ты думал, а о куске рыбы, крошке хлеба или о том, чтобы никто ненароком не раздавил… Давай, давай, лапай её, лапай, грей! — привскочил он с места, снова начиная возбуждаться. — Она ведь на самом деле похожа волосами на покойную Неличку!

Насмерть перепуганный и согретый водкой и пивом Михаил крепко схватил Ларису и их губы слились в долгом поцелуе. Она тоже хорошо поняла слова хозяина и стала жарко обнимать Михаила. Это очень понравилось Гнедому, он стал приплясывать около них, хлопая в ладоши, а затем помрачнел, придал лицу мечтательное выражение и стал декламировать заунывным голосом:

— Это жуткая страсть, это нежности власть, это мы среди гроз и ветров…

Он закатил глаза, ходил вокруг них и читал стихи. А возбужденные страхом Лариса и Михаил обнимались совсем уже откровенно. Неожиданно Гнедой сам прервал действо.

— Да вы что, — прикоснулся он к плечу Ларисы, нахмурив жидкие брови. — Обалдели, что ли от своей любви? Люди же кругом, что вам здесь, публичный дом, что ли? Вы где находитесь? Здесь же общественное место, место отдыха горожан и поселян… Еще минута, и трахаться бы здесь, при людях начали… Вот что любовь с людьми делает…

Лариса оторвалась от Михаила и стояла, тяжело дыша и какими-то ошалелыми глазами глядя на Гнедого. Тот подмигнул ей и укоризненно покачал головой.

— И вообще, приведите все себя в приличный вид! Одевайтесь! — скомандовал он. — Распустились тут, понимаете, знаете, что старик Евгений Петрович Шервуд добр и терпим… И в силу своей природной застенчивости не может никому сделать даже замечания…

Орава стала одеваться. Затем сели по машинам и поехали по домам.

— Эй, Мишель! — крикнул Лычкину из окна машины Гнедой. — Будь сегодня вечером дома, я тебе позвоню, дело есть. Сейчас хотел поговорить, а ты тут со своим развратом меня выбил из колеи… Я, возможно, даже заеду к тебе. Не поздно, часиков в двенадцать ночи, ну, максимум, в два — три… Очень важный разговор…

… Войдя в свою шикарную квартиру, Лариса и Михаил долго не могли произнести ни слова, сидели на креслах и молчали. Затем она вскочила и бросилась в ванную. Там она провела, плескаясь, не менее часа. Из ванной сквозь шум воды слышались какие-то судорожные приглушенные звуки. А когда она вышла из ванной в белом банном халатике, Михаил, сидевший в кресле и уже осушивший полбутылки армянского коньяка, увидел, что её глаза красны от слез. Она просительно глядела на него…

— Ничего, — произнес уже ощутимо пьяный Михаил. — Зато у нас есть деньги, много денег… Мы можем позволить себе все, чего хотим…

Но его слова не утешили Ларису, она стала оседать на пол, встала на колени, а затем уронила голову на пушистый красный ковер и отчаянно зарыдала. И Михаилу нечем было утешить её. Стресс заливали спиртным и заедали яствами…

…А в час ночи, когда они, совершенно пьяные, уже легли спать, в квартире раздался звонок. Михаил бросился открывать.

— Ну, Мишель, — улыбался стоявший на пороге Гнедой, облаченный в ослепительно белую тройку. — Пускай гостя. Важное дело есть…