12.

Прошел месяц. На выборах мэра Южносибирска с большим преимуществом победил Юнус Абибуллаевич Рахимбаев, совершенно ошеломленный таким бешеным успехом. Губернатор Лузгин посоветовал новому мэру переехать в роскошный особняк, построенный Верещагиным. Но хитроумный Рахимбаев отказался. Ему не улыбалась мрачная судьба бывшего мэра, застрелившегося на лесной подмосковной опушке недалеко от Каширского шоссе прямо на глазах у собиравшихся арестовывать его милиционеров. Он остался в своей трехкомнатной квартире, используя государственную резиденцию лишь для приемов гостей. А особняк Лузгин презентовал за смехотворную сумму какому-то «новому русскому».

— Ты умный чувак, Юнус Абибуллаевич, — шепнул ему на приеме в честь вступления в должность Иляс. — Жаль только мы не можем посекретничать с тобой на каком-нибудь тюркском наречии… Говорили бы тет-а-тет, а никто бы вокруг ничего не понимал… Я неграмотный человек, а языки знаю, а ты…, — вздохнул он и исчез в толпе разряженных веселых гостей.

Солдат Клементьев окончательно поправился и пошел в учебку, где и проучился до самого Нового Года. И как ни отговаривал его Иляс, он настоял на том, чтобы его отправили служить в Чечню. И двадцать восьмого декабря его часть отправилась в район Грозного, где шли ожесточенные бои. На вокзале Гришку Клементьева провожали советник губернатора Лузгина господин Джумабеков и черноглазая Фатима.

— Береги себя, Гришенька, — плакала она. — У меня теперь, кроме тебя, никого нет. Отомсти за моих несчастных родителей, но только возвращайся живым…

— Он глуп, Фатима, — холодно заметил Иляс Джумабеков. — И только этим объясняется его упорное желание ехать в более, чем горячую точку. Ехал бы домой, в Краснодарский край, где его бедная матушка никак не может подобрать себе достойное жилище. Тут нужна мужская рука, а рука его младшего брата ещё слишком слаба. Не жалеет этот солдат никого из своих близких. Но… именно за это я его уважаю. Не уважать же лейтенанта Явных, который успел уже пристроиться на теплое место при новом мэре Рахимбаеве? А он, настоящий мужчина, этот глупый Григорий! — С этими словами он крепко, по-мужски расцеловал глупо улыбающегося Гришку. — Все, — подвел итог он. — Ты, Фатима, можешь оставаться здесь, а мне пора на службу. Старина Жерех, то есть, Олег Александрович, — поправился он, обращаясь к стоявшему сзади Жереху в длинной обливной дубленке рыжего цвета и огромной лисьей шапке. — Поехали отсюда. Нас ждет губернатор. А вы можете тут ещё поплакаться перед долгим расставанием…

… Незадолго до этого в квартиру Остерманов на Тверской улице позвонил какой-то иностранец. Нина Владимировна Остерман подошла к телефону. Иностранец, говоривший по-русски с сильным акцентом просил разрешения навестить их. Хозяйка пригласила его. Через час в дверях квартиры появился человек лет сорока в модном шерстяном пальто и без головного убора. Он попросил разрешения побеседовать с хозяйкой наедине.

Муж Нины Владимировны Владислав Николаевич Воропаев и двенадцатилетняя Вика сидели у телевизора и смотрели сериал «Зал ожидания». Через некоторое время они услышали из соседней комнаты удивленный возглас Нины Владимировны. Встревоженный муж бросился на этот крик. Открыл дверь.

— Ничего, — шептала Нина Владимировна. — Ничего, Владик, все в порядке, все в порядке. Где Вика? Где она, моя внучка?

Удивленный Воропаев видел, как по щекам жены текут слезы. В руках у неё было письмо, которое она поспешно попыталась спрятать в стол. Иностранец же невозмутимо глядел на взволнованную его сообщением женщину.

На столе Воропаев заметил большой толстый конверт, который Нина Владимировна машинально прикрыла дрожавшей от волнения рукой.

Вбежала и Вика, высокая, худенькая, очень похожая на свою мать…

— Что случилось, бабушка? — вскрикнула она.

— Мама, — шептала Нина Владимировна. — Твоя мама…

— Что мама? — вдруг похолодела девочка.

— Она… Она жива… Твоя мама жива… Она в Германии. Она зовет тебя к себе…

— Лена жива?! — вскрикнул Воропаев.

— Она жива, она все мне подробно описала. Ее родители поплатились за свои злодеяния. А она сходит с ума по Вике, она пыталась покончить с собой, потом она попала в аварию… Она хочет увидеть тебя, Вика… Вот её фотография… — Она протянула внучке фотографию Барбары фон Шварценберг, печально улыбающейся со снимка. На обороте было написано: «Любимой дочке Вике от страдающей по ней мамы». Вика зарыдала и уткнулась в колени бабушке, не зная, как ей реагировать на это сообщение. Имя матери не произносилось в этом доме, впрочем, как и имя отца. На все её вопросы о родителях, дедушка и бабушка отвечали односложно, неохотно и невнятно. Она знала только одно, что они умерли, что она сирота и кроме дедушки и бабушки у неё никого нет. А они очень сдали в последнее время, особенно бабушка, страдающая ишемической болезнью сердца. «Береги себя, Владик», — говорила она мужу. — «Когда я умру, а умру я очень скоро, у Вики, кроме тебя, не останется никого.» Воропаев утешал жену, но как врач он знал, что она говорит правду. Воропаев продал свою квартиру на Фрунзенской набережной, но этих денег все равно не хватало для операции жены за рубежом. И вот…

— Она прислала деньги, — прошептала Нина Владимировна. — Большие деньги… А на Новый Год приглашает нас всех к себе в Германию…

— Я не поеду, — нахмурился Воропаев, не в состоянии пока переварить эту неожиданную информацию.

— И я не поеду, — всхлипнула Нина Владимировна. — Но Вика… Наша Вика… У неё должна быть мать… Должна…

— Разрешите мне покинуть вас, — встал с месте иностранец. — Извините, у вас слишком интимный, семейный разговор. Я не могу при нем присутствовать. Координату герра и фрау фон Шварценберг я вам оставил. Вы можете связываться с ними любым удобным для вас способом…

С этими словами иностранец откланялся, галантно поцеловав руки Нине Владимировне и Вике и крепко пожав руку Владиславу Николаевичу. Оставшись одни, они молча смотрели друг на друга…

Эпилог.

… Тридцать первого декабря 1999 года, в последний день второго тысячелетия около шести часов вечера Барбара фон Шварценберг с мужем стояли в аэропорту Франкфурта на Майне и ждали прилета самолета из Москвы. Барбара беспрестанно справлялась, не задерживается ли самолет, ей вежливо улыбались, отвечали, что все в порядке и что самолет приземлится вовремя.

Наконец на табло засветились буквы, что самолет из Москвы приземлился. То же сообщение было сделано и по радио. Барбара прижалась к мужу, дрожа всем телом. Ее колотило, как в лихорадке.

— Успокойся, дорогая, успокойся, — говорил Генрих, однако, сам бывший не в лучшем состоянии.

Они почти бегом бросились к галерее выхода из самолета. Барбара вглядывалась в лица людей. Ей было это очень трудно, потому что слезы застилали ей глаза. Эта? Нет… Может быть, эта? Нет, конечно… Да где же она, наконец? Где она?

— Где же она, Генрих, где? — в отчаянии крикнула Барбара, хватая мужа за лацкан его серого длиннополого пальто. — Да сделай же что-нибудь! Ее нет, она не прилетела! Где она, моя доченька?! Где?!!!

— Я здесь, мама, — вдруг послышался около её правого уха звонкий девичий голосок. Барбара обернулась и увидела перед собой светловолосую девочку одного с ней роста, в короткой куртке алого цвета и темно-синих джинсах. — Ты что, меня не узнала? А я тебя помню…

Ошеломленные пассажиры глядели на эту душераздирающую сцену встречи двух родных людей, так долго не видевших друг друга… Стоявший в сторонке Генрих не скрывал слез, текущих по его бледным щекам…

…Через несколько часов после этих событий Константин Савельев вышел из квартиры следователя Управления Внутренних дел Павла Николаевича Николаева, уже изрядно подвыпивший. Они вместе провожали второе тысячелетие. Костя в очередной раз рассказывал Павлу о том, что произошло с ними в Южносибирске и Кобленце. Павел искренне радовался и постоянно подливал Косте водки. Тамара укоризненно глядела на пьющих мужчин.

— Я вас не гоню, Костя, но не хочу, чтобы ваша Наташа сделала мне втык. В конце концов, вы человек семейный и к Новому Году должны быть в форме. А поэтому прошу вас прийти к нам в следующем году вместе с женой. От души приглашаю, а пока…

— Гонит, гонит, — смеялся Павел. — А раз гонит, так и иди… И не просто иди, а иди, иди, иди…, — вспомнил он старый дурацкий анекдот.

— Вот я и пойду, пойду, пойду, — говорил, вставая, Костя. — Спасибо вам, Тамара. Угостили от души. Вы тоже к нам приходите. Да хоть завтра. А почему бы и нет?

— Нет! — взмахнул рукой Павел. — Мы соберемся на Рождество. Все! Договорились, и никакие возражения в расчет не принимаются! А пока, Константин, дуй по холодку, а то нам попадет обоим…

— А все же ты, Паш, гораздо быстрее пьянеешь, чем Костя, — заметила Тамара.

— Так он же младше меня на целых шесть лет. А это оч-чень большая разница. А потом, — подмигнул гостю Павел, — я устал, вымотался. Что у него за работа? Мотается туда-сюда по всяким там Германиям, разминается, развлекается, а я сижу, как проклятый, в кабинете с утра до вечера и выполняю свой служебный долг.

— А вместе делаем общее дело, — процитировал Костя фразу из любимого фильма.

— Эх, дело, дело, — вздохнул Павел. — Знала бы ты, Тамара, какое он сделал дело… Он отомстил за нашего дорогого Гришку Клементьева! И как отомстил… Нет, можешь убить меня на месте, но мы ещё выпьем! Все втроем выпьем шампанского!

Он принес бутылку шампанского, открыл её и разлил по бокалам, которые принесла Тамара.

— Давай, за Гришку младшего, — предложил Костя. — Чтобы он вернулся живым…

… Новогодний вечер был довольно теплым. Последний декабрь второго тысячелетия выдался на редкость мягким и малоснежным. До Москвы не дошел страшный ураган, принесший такие бедствия Западной Европе… В этот вечер был легкий морозец, падал пушистый снежок, спешили к праздничному столу одинокие пешеходы… Прибавил шагу и Костя, не желавший получать выговор от Наташи…

… Неумолимо подходило к концу второе тысячелетие…

… К А К И М О Н О Б У Д Е Т, Т Р Е Т Ь Е?!!! …