10.

— Ты что, обезумел от горя по исчезнувшей супруге? — послышался в телефонной трубке басок Иляса. — Ты почему сидишь дома, как пень и ничего не делаешь? Тебе же сказано, чтобы ты убирался отсюда чем дальше, тем лучше! По моим сведениям уже сегодня здесь будет группа из Генеральной прокуратуры во главе со следователем по особо важным делам. Я что, должен упаковать тебя, как багаж и отправить отсюда к известной матери? Не думал я, что ты так неповоротлив, Эдуард Григорьевич!

Неповоротливость Верещагина объяснялась очень просто, совершенно по-русски, по-простецки. Дело было в том, что уже несколько дней мэр находился в состоянии глубокого запоя. Он начал пить ещё в тот день, когда понял, что Вера Георгиевна бесследно исчезла, прихватив из дома все наличные деньги в размере двадцати двух тысяч долларов и кое-какие ценности. Отчаявшись найти её, он принялся глушить виски, потом потребовал к себе домой девочек для развлечений и предался изощренному разврату, нимало не стесняясь охранников и прислуги. Наутро он начал похмеляться пивом «Амстел», потом опять перешел на крепкие напитки… Пил, жрал, развлекался с девочками, потом девочки ему опостылели, он распорядился выгнать этих и привезти новых. Все было исполнено, но прислуга поняла, что началась агония, и им, действительно пора паковать чемоданы. Кормушка заканчивалась.

Оклемался Верещагин только на третий день, и не только от того, что позвонил Иляс, а и от того, что он уже был не в состоянии пьянствовать и распутничать. Его тошнило, кружилась голова, в руках и ногах была чудовищная слабость. Как-никак, ему было пятьдесят шесть лет. Когда он думал о страшной реальности, его рука снова тянулась к бутылке, но, сделав один-два глотка, он начинал давиться и захлебываться жутким кашлем.

«Все, все, брать себя в руки и мотать отсюда», — твердо решил почти бывший мэр. До перевыборов оставалось чуть более трех недель, по телевизору бесконечно мелькала глупая рожа Рахимбаева, занудно вещавшего о коррупции в городской мэрии и благе народа, которое наступит вскоре после того, как он станет мэром. Пару раз сзади него промелькнули звериные глазки советника губернатора господина Джумабекова. «Предали, все предали, паскуды», — скрипел зубами Верещагин, не отдавая себе отчета в том, что, прежде всего, он сам предал всех, кого только можно. — «Нет, здорово, все-таки, что я получил от этих ублюдков миллион долларов», — подумал мэр, и вдруг страшная мысль поразила его мозг. Он бросился в свой кабинет, где в сейфе был припрятан кейс с деньгами. Открыл ключом дверь кабинета, затем сейф, и… кейс бесследно исчез…

— Боже мой!!! — заорал благим матом Верещагин. — Боже мой!!! Это они, это мерзкие охранники, слуги!!! Воры! Ворюги!!!

Он бросился к прислуге, но обнаружил, что уже почти никого в доме не было. Только подавальщица Зиночка, да охранник Дима.

— Где деньги?! — орал мэр, потрясая кулачками. — У меня из сейфа пропали деньги! Кто здесь был? Дубликатов ключей не было ни у кого! Кто из посторонних был в доме?

— Никого, — пожал плечами Дима. — Только… девочки… А к вам… вообще никто из прислуги, кроме Зины не заходил… Я следил… Так что, наверное, они…

— Точно, точно, — решил Верещагин. — Где шофер? Машину мне! Сейчас мы разыщем этих блядей! Они вытащили ключи из кармана моего пиджака и украли деньги!

Он бросился в спальню и попытался привести себя в порядок. Надел свежую рубашку, костюм, начищенные до блеска ботинки. Потом обнаружил, что небрит и бросился в ванную бриться. «Боже мой, какая омерзительная у меня рожа», — пришло ему в голову, глядя в огромное зеркало во всю стену.

От этих раздумий его отвлек телефонный звонок. Звонил опять Иляс.

— Так, ты ещё дома, драгоценный мой? А ты знаешь, что имеется санкция прокурора на твое задержание? Я имею достоверные сведения. За тобой едут, придурок, понял? И учти, шепнешь про меня или про сделку с акциями хоть словечко, я тебя не то, что в камере, под землей достану и на куски порежу! Меня нет, понял ты? И никаких финансовых дел с тобой ни я, ни Семен Петрович никогда не имели. Никаких никогда, понял, недоумок? Быстро собирайся и любым способом уматывай. Все равно будет лучше, если ты не попадешь в лапы правосудия, так надежнее и спокойнее для всех нас…

— Понимаешь, понимаешь, — бубнил мэр. — Но мне не на что ехать. У меня украли все деньги… Абсолютно все…

— Как это украли деньги? — недоумевал Иляс.

— Не знаю, как. Увели из сейфа. Кейс увели из сейфа. А Вера прихватила всю домашнюю наличность, около двадцати тысяч долларов. У меня нет в кармане ни копейки, даже наш рублевый счет в сберкассе был оформлен на её имя…

— Кто был у тебя дома за эти дни? Говори честно.

— Проститутки, сначала одни, потом другие. Я их найду, их можно найти…, — лепетал Верещагин. — Помоги мне, мы прижмем их, дай мне только денег улететь отсюда в Европу… Ты их найдешь. Их можно найти…

— Можно, — согласился Иляс. — Но не нужно. Времени уже нет. Сейчас я за тобой пришлю машину. Спасу тебя по старой дружбе в последний раз, хоть ты этого и не достоин, гребаный развратник… Кому что, а ты и на смертном одре, наверное, к себе потребуешь шлюх, никак не натрахаешься…

Сразу же после звонка Иляса раздался междугородний звонок. Звонил старый знакомый, работающий в Генеральной прокуратуре. Он подтвердил слова Иляса.

— Эдик, имеется санкция Генерального прокурора на твое задержание. Извини, что не предупредил раньше, но я был в командировке и сам только что узнал. Против тебя возбуждено уголовное дело по статье 159-й, пункт третий, мошенничество в особо крупных размерах и 285-й пункт третий, злоупотребление служебными полномочиями, повлекшее за собой тяжкие последствия. Решай сам, как поступать, мое дело предупредить…

— Спасибо, — тяжело вздохнул Верещагин, у которого улетучилась последняя надежда на то, что Иляс блефует. Этот человек никак не мог быть знаком с Илясом. Значит, все правда…

…Через полчаса джип Иляса был у ворот дома Верещагина. Мэр при полном параде уже ждал его. Телохранитель открыл дверцу машины и Верещагин сунул туда голову. На заднем сидении, спрятанный от любопытных взоров за тонированными стеклами, сидел сам Иляс с застывшей на лице презрительной ухмылкой.

— Прощайся с дворцом навсегда, — усмехнулся Иляс, хлопая дрожащего мэра по хлипкому плечу. — Едешь в никуда, Эдуард Григорьевич…

— Помоги мне, помоги, а тех блядей ты найдешь, я тебе скажу, где их найти, ты только сейчас мне помоги… Ты заберешь у них все деньги и возьмешь себе, — бубнил Верещагин, дрожа мелкой дрожью.

«Вот дурила-то», — подумал Иляс. — «Деньги и так у меня, за вычетом пары тысяч баксов, которые получили за работу эти шлюхи. Экой ты, оказывается, недоумок. Не привык плыть против течения, как мы…»

— Разумеется, фальшивыми документами ты не обзавелся? — ехидно глядя на него, спросил Иляс.

— Не успел, — признался мэр.

— Конечно, у тебя были куда более важные дела — реабилитация плоти, например. А вот я побеспокоился о тебе и сделал тебе документы. Тебе только молиться на меня, — сказал Иляс и протянул ему два паспорта, российский и заграничный, на имя Шмулевича Льва Абрамовича.

— Почему на имя еврея? — обиделся Верещагин.

— Он ещё и недоволен. Да тебе хоть на китайца или малайца выпиши документы, ты и этому должен быть рад. К тому же ты похож на еврея, — безапелляционно заявил Иляс.

Возражать Верещагин не стал. Он сунул в карман документы с его фотографиями.

— А… ну… это-то? — мямлил он.

— А, капуста… Вот, держи, здесь полторы штуки баксов, долетишь себе до своего Цюриха, передашь привет вечно живому Владимиру Ильичу. А там сам черт тебе не брат. Но учти, мы с тобой не прощаемся, ты дорого заплатишь нам за наши услуги. И не вздумай распоряжаться теми деньгами, как своими личными. Трать, разумеется, осядь где-нибудь, купи себе скромную виллу, не такую, как это… — Он небрежно махнул рукой в сторону мэрских угодий. — Займись чем-нибудь полезным, ты же классный инженер, в конце концов, языки знаешь. А потом сообщи нам, без нас ты все равно не проживешь, крыша тебе позарез нужна. А улизнешь — пожалеешь…

— Да что ты, что ты? — юлил Верещагин. — Я так тебе благодарен, слов нет.

— А слов и не надо. Нужны дела. Я посажу тебя на московский рейс. Здесь, разумеется, ты воспользуешься своим настоящим паспортом, пока ты ещё в законе. Да с тебя его никто и не потребует, это я так, на всякий случай, чтобы ты не перепутал сдуру. А то тебя заметут прямо в нашем аэропорту, господин Шмулевич. А в Москве купишь себе билет уже на это имя туда… В Германию, в Швейцарию, сам решишь, куда тебе удобнее. В твоем паспорте имеется шенгенская виза.

… Долго ждать рейса не пришлось. Уже через полтора часа лайнер ИЛ-62 взмыл в воздух, унося на своем борту Эдуарда Григорьевича Верещагина или Льва Абрамовича Шмулевича.

Через четыре часа самолет приземлился в Домодедове. Верещагин не имел при себе ни одного российского рубля и пошел в обменный пункт менять валюту. Он протянул миловидной девушке в окошке пять стодолларовых бумажек вместе с паспортом на имя Шмулевича и ждал, когда она отсчитает ему российские рубли.

Но она не спешила делать этого. Она подозрительно изучала купюры, гораздо дольше, чем это обычно бывает. Наконец, она строго поглядела на Верещагина, от которого ещё исходил вчерашний перегар.

— Извините, но ваши купюры фальшивые, — заявила она.

— Как это фальшивые? — оторопел Верещагин. — Какое вы имеете право? Я… да вы знаете, кто я такой?

— Знаю, — кивнула головой девушка. — Вы Лев Абрамович Шмулевич. Но это не дает вам никакого права получать настоящие российские рубли на фальшивые доллары. Я сейчас милицию вызову!

На плечо мэра опустилась тяжеленная ручища. Он обернулся. Увидел перед собой двух мордоворотов с обезьяньими лицами. Однако, один из них протянул Верещагину удостоверение московской милиции.

— Прошу вас гражданин, — вежливо произнес он. — Мы должны выяснить, откуда у вас фальшивые доллары. Не беспокойтесь, вас никто ни в чем не обвиняет. Просто огромная партия фальшивых долларов попала недавно в Москву, и мы ведем следствие. Пройдемте, пожалуйста, с нами.

Паспорт на имя Льва Абрамовича Шмулевича вместе с пятью банкнотами уже находился в громадной ручище милиционера. А паспорт на имя Эдуарда Григорьевича Верещагина покоился во внутреннем кармане пиджака беглого мэра. Что было делать в такой сомнительной ситуации, он не знал. Положение представлялось ему безвыходным.

— Прошу с нами, не задерживайте, господин Шмулевич, — пробасил милиционер.

Оторопевшего Верещагина повели почему-то не в комнату милиции, а к выходу.

— Куда вы меня ведете? — недоумевал Верещагин, пытаясь вырваться из цепких лап стража порядка.

— Вы не беспокойтесь, гражданин, проедемте с нами в соседнее здание. Там разместилась наша следственная группа. Садитесь в машину.

Его усадили в черную «Волгу» на заднее сидение. По бокам сели два стража порядка, за рулем сидел третий.

Однако, ни к какому соседнему зданию они не подъехали. На огромной скорости «Волга» мчалась в сторону Москвы по Каширскому шоссе.

— Вы не имеете права! Это похищение! — бесновался между двумя громилами Верещагин. Но ему больше никто не отвечал.

Вскоре «Волга» повернула направо и ещё долго плутала по проселочным дорогам. Верещагин чувствовал, что теряет от страха сознание.

Наконец, машина остановилась около какой-то избушки. К этому времени уже совершенно стемнело. Невысокого роста водитель вышел из машины и зашел в избушку. Вскоре он вывел оттуда какого-то шатающегося, словно пьяного человека и усадил на переднее сидение. Верещагин не видел в темноте лица этого человека. Ему просто было очень страшно, тем более, что ни один из этой троицы, ни человек на переднем сидении не произносили ни слова.

Проехав метров пятьсот, машина остановилась. Водитель вывел из машины неизвестного человека, продолжавшего находиться в невменяемом состоянии. Двое других вывели и Верещагина. Подвели его к неизвестному. От ужаса бывший мэр чуть не сошел с ума — перед ним стоял Палый, и какой-то странный, не то пьяный, не то накачанный наркотиками.

— Вот и свиделись, — густым басом нарушил гробовое молчание водитель. Его лицо было трудно разглядеть в кромешной темноте, но отчего-то оно показалось Верещагину очень страшным, каким-то рябым и со словно прижмуренным правым глазом. — Пути господни неисповедимы.

С этими словами он вытащил из кармана пистолет с глушителем и выстрелил в лоб Палому. Тот мешком грохнулся на землю.

— Так-то вот, — гулким, словно иерихонская труба, басом констатировал смерть стрелявший. — Господин Палый понес заслуженное наказание за свои многочисленные преступления, за убийство редактора газеты Прошиной, следователя Яницкого. К счастью, остались живы солдат Клементьев и полковник Николаев. Да, да, они остались живы, милейший, — усмехнулся он, глядя в глаза одуревшему Верещагину. — В отличие от бедной девушки Гали и капитана Клементьева, убитых по вашему приказу. В отличие от Андрея Полещука и Кирилла Воропаева, убитых по вашему приказу. В отличие от уничтоженных Максимова и трех бомжей, от Мызина, Юркова и ялтинского пьяницы Левки. Но тех убивал не Палый, он убил тех, кто их убивал. А вот кто убил Палого, я бы хотел спросить? Ну!!! — гаркнул он, вопросительно глядя на Верещагина.

— К-к-как это кто? — мямлил Верещагин. — По-моему, это сделали вы…

— Вы ошибаетесь, господин Шмулевич, — нахмурился его грозный собеседник. — Это сделал не я, а это сделали вы!

— Как это я? — ещё не осознал ужаса произошедшего Верещагин.

— А вот так, вы, и все!

С этими словами он вытащил из кармана куртки какую-то тряпку и грубо сунул её в нос Верещагину. Тот мигом потерял сознание. Затем стрелявший протер платком отпечатки своих пальцев на пистолете и сунул пистолет в ладошку беглому мэру, валявшемуся на земле.

А затем они сели в машину и уехали.

… Очнулся Верещагин лишь утром. Жутко болела голова, он даже не помнил, что произошло накануне. Он провел левой рукой по горящему лбу, но почувствовал, что в правой руке находится что-то металлическое и тяжелое. Он вздрогнул, словно ужаленный змеей и сразу вспомнил все.

Рядом валялся труп Палого с остекленевшими глазами и дыркой во лбу. А у него в руке пистолет с отпечатками его пальцев. Он отшвырнул пистолет, как какую-то гадину. Сунул руку в карман. Там он обнаружил два паспорта — российский и заграничный на имя Шмулевича Льва Абрамовича. Больше не было ничего — ни его собственного паспорта, ни денег. Лишь в левом боковом кармане пиджака он обнаружил один металлический рубль. Он бросился к трупу Палого. Сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда несколько фотографий — редактора газеты Прошиной, следователя Яницкого, солдата Клементьева и полковника Николаева. И, наконец, самое страшное — фотографию его дочери Лены шестилетней давности… Он понял — о н и знали все…

Дрожащими пальцами он положил фотографии обратно в карман Палого. И тут услышал чьи-то крики на дороге, проходящей совсем рядом.

— Сюда! Сюда! Вот он, держите его! Скорее!!!

Верещагин увидел бежавших к нему нескольких мужчин. Впереди бежал милиционер в форме с пистолетом наперевес.

Эдуард Григорьевич собрался с мыслями, подошел к пистолету, валявшемуся на жухлой траве, поднял его, передернул затвор.

— Стреляйте, товарищ лейтенант! — орал какой-то мерзопакостный мужичонка, несмотря на сентябрь, в зимней ободранной шапке на крохотной головке. — Стреляйте, он в вас целится… У, сволочуга позорная…

Но Верещагин не целился ни в лейтенанта, ни в мужичонку в шапке. Он открыл рот и сунул туда холодное дуло пистолета… На какое-то мгновение он увидел синее теплое море, золотой песок и бегущую к нему с распростертыми пухлыми ручками двухлетнюю дочку Леночку… И нажал курок…

11.

— Сколько же мы не виделись с тобой, доченька! — плакала Вера Георгиевна, обнимая Барбару, входящую в гостиную в длинном сером платье. Несмотря на просьбы жены, Генрих так и не выпустил тещу из кладовки. Кормил он её хорошо, тем же, чем питался и сам. Разумеется, после мэрских разносолов аскетическая пища Генриха не устраивала её, но, по крайней мере, она не голодала и получала все необходимые элементы питания.

— Мы не виделись с тобой с декабря девяносто второго года, — холодно констатировала факт Барбара. — То есть, почти семь лет. Однако, поскольку ты знаешь немецкий, мы должны говорить на этом языке, ведь Генрих не понимает по-русски. А у меня от него секретов нет.

Оторопевшая от холодности дочери, Вера Георгиевна сразу как-то сникла, потухла.

— Однако, мы вели с тобой переписку, — продолжала, уже по-немецки, говорить казенным языком Барбара. — Из которой я получила представление о тех преступлениях, которые совершились из-за сокровищ Остермана и которые привели… твоего мужа к креслу мэра. Должна тебе сказать, что из-за всего этого я лишилась своей дочери, я лишилась возможности жить на родине, даже посещать родину, так как боюсь оказаться в российской тюрьме. Чего ты хочешь от меня, объясни поконкретней…

— Но я уже объяснила господину Шварценбергу, — покосилась Вера Георгиевна на Генриха, сидящего с выпрямленной спиной словно истукан на стуле рядом с супругой. — Мне нужно перевести деньги с нашего счета в оффшорную зону. Я уже сказала ему, какая сумма там находится. Этих денег нам хватит на много поколений.

— А зачем они тебе? — равнодушно спросила Барбара.

— Знаешь что, Леночка, — скривилась Вера Георгиевна. — Не надо читать мне мораль. У тебя самой все рыло в пуху, — перешла она для красочности на русский язык, а потом снова попыталась, запинаясь от волнения, говорить по-немецки: — Когда все совершалось, ты была обо всем прекрасно осведомлена. Так что не делай из меня преступницу, а из себя святую. Не выйдет!!!

— А я и не делаю из себя святой. Я грешница, и готова платить за свой грех. По самому высокому счету… Своей жизнью готова платить…

— Но ты ещё не все знаешь! — закричала Верещагина. — Один оперативник капитан Клементьев пробрался в нашу виллу, выкрал меня и выбил из меня все показания про эту историю. Но про тебя я ничего не сказала, я молчала про тебя! И ты платишь мне такой благодарностью!

— Оперативника, разумеется, потом ликвидировали? — усмехнулась Барбара, с ненавистью глядя на мать. Та отвела взгляд. — А молчала ты про меня, потому что боялась за счет, на который переводились деньги, сначала за проданные сокровища, а потом многократно умноженные от ваших махинаций в Сибири.

— Я думала о тебе! — кричала Вера Георгиевна. — Я хотела, чтобы ты жила по-человечески, не так, как я! Эх ты, неблагодарная тварь!

— Ты сделала так, что я не могу спать по ночам! Ты сделала так, что несколько дней назад меня Генрих вытащил из петли! Ты сделала так, что моя дочь живет сиротой при живой матери! Будь ты проклята! Ты не получишь ни единой копейки из тех денег, их получит российское государство, и за ними уже приехали! Через полчаса эти люди будут здесь, и мы переведем эти деньги на счет одного российского банка. А для тебя могу сделать лишь одно — дать тебе возможность спокойно уйти отсюда. Это все, чем я могу тебя отблагодарить…

— Советую поторопиться, фрау. Если эти люди застанут вас здесь, я могу оказаться в очень глупом положении. Не говоря уже о вас, — вмешался Генрих.

— И куда же я теперь денусь? — тихо спросила Вера Георгиевна.

— Я не знаю. Видимо, тебе лучше будет вернуться в Россию, — сказала Барбара.

— С чем я туда вернусь? Отцом заинтересовалась Генеральная прокуратура. Он скомпрометирован до предела. Он снял свою кандидатуру на выборах мэра, которые состоятся через три недели. И это ещё при том, что мало кто знает про эту историю… Однако, узнали и о ней, — вспомнила Верещагина неудачный выстрел солдата Клементьева. — Так что, в России мне делать нечего.

— Деньги-то у тебя есть? — спросила Барбара. — Ну, кроме этого счета, разумеется. Про него изволь забыть.

— У меня есть двадцать тысяч долларов. Я положила их здесь в банк.

— Это немалая сумма, — заметил Генрих. — На них вы, экономно расходуя, можете прожить… Э-э-э, — он стал считать в уме… года четыре… Ну уж во всяком случае, три с половиной, фрау Вера.

— Разве это жизнь? — скривилась Вера Георгиевна. — Разве о такой жизни я мечтала?

— Но вы можете устроиться на работу. Я могу вам в этом посодействовать. Например, няней, русские няни очень ценятся в Германии, это благородный труд…

— Да пошел ты!!! — вдруг рявкнула авантюристка, переходя на русскую брань и вскакивая с места. — Сам работай няней, старый придурок!!!

— Что она такое говорит? — нахмурился Генрих. — По-моему, она просто бранит меня! Говорите по-немецки, фрау, я не потерплю в своем доме такого тона.

— Выпустите меня отсюда, — мрачно заявила Вера Георгиевна. — Вы меня больше не увидите.

Разговор был искусственно прерван сообщением охранника, что явились те самые господа из России.