Пошло… Пошло! Неожиданно легко. Нож скользит… Все! Рука свободна. А значит, и вторая? Не знаю. Не могу двинуть. К тому же под мышкой голова Валерия. Так и жду, что она внезапно поднимется. С каким же восторгом перерезала бы его гладкую длинную худую шею, способную носить такую дурацкую голову. Но не получится. Я убить не смогу. Так будет всегда — одни убийцы, другие — жертвы. И местами им поменяться невозможно. Левую руку тяну прямо над его головой. Храп стихает. Влажные губы касаются моего тела. Целует… по-моему, во сне. Его рука, недавно державшая нож, сползла к низу живота. Тело какое-то неповоротливое. Если проснется — ударю. Он бурчит неразборчиво. Дергается телом. Уверена, ему снится, что убивает меня. Пусть подольше снится. Ногой и рукой касаюсь пола. Соскальзываю вниз. На четвереньках огибаю кровать. Боже!

Видел бы кто меня! Левая рука до сих пор бесчувственная. Подгибается. Тянет ватной тяжестью. Храп Валерия успокаивается. Куда они дели мое платье? Дубленку вижу, а белья нет. Задеваю ногой стул. Пригибаюсь к полу. Храп прекращается.

Валерий хлопает рукой по кровати. Боже! Убьет! Вскакиваю. Нет… Выпрыгиваю и висну на дверной ручке, поворачиваю ключ. Сзади скрипит кровать, и тяжелый удар ногами об пол. Он встал! Дубленка висит на двери. Тяну ее вниз. Рву подкладку и босиком проскальзываю в коридор. Хочу закрыть дверь, но сильная мужская рука не позволяет. Валерий тянет на себя. Упираюсь в косяк ногой. Сопротивляемся в полной тишине. Сил не хватает. Размахиваюсь рукой с ножом и бью в расширяющийся проем двери. Он мгновенно отпускает дверь. Она легко захлопывается. Оторвавшись от ручки, по инерции отлетаю к противоположной стене коридора. Удерживаю равновесие и бегу к выходу. В ушах отдается шлепанье собственных босых ног.

Лихорадочно щелкаю всеми замками. Наконец здоровенная дверь поддается… Боже!

Я на лестничной клетке. Бегу, вернее, прыгаю через несколько ступенек. Вниз!

Вниз! Вниз! Проношусь мимо почтовых ящиков. Наверху хлопнула дверь. Это он!

Ничего не видя перед собой, буквально вываливаюсь на улицу. Почему-то бегу по сугробам. Увязаю по колено. Перед глазами прыгает свет фар. В машине кто-то сидит. Еще чуть-чуть — и я плюхаюсь на переднее сиденье. Смотрю в удивленные глаза парня и от бега, страха, исступления не могу произнести ни слова. Он тоже молчит. Уставился, идиот. Ах, да! Дубленка распахнулась и открыла грудь. Резко запахиваюсь.

— Едем… Меня хотят убить!

Поздно. В лучах фар возникает фигура Валерия.

— Он — убийца!

Валерий размахивает ножом и кричит:

— Вылезай!

Пытается открыть дверь. Парень протягивает руку и нажимает кнопку на моей двери. Теперь ее не открыть. Валерий обегает машину и дергает его дверь:

— Выпусти ее! Она меня обокрала!

Парень вопросительно смотрит на меня. В растерянности раскрываю дубленку. Он понимающе улыбается. Машет Валерию в знак несогласия головой. Тот показывает нож. Сплошной угрожающий мат. Парень спокойно лезет в бардачок и достает что-то черное. Пистолет! Валерий замолкает, словно его выключили из розетки.

— Она мне самому нравится, — как-то ласково сообщает парень. — Не мешай нам больше.

Еле себя сдерживаю, чтобы не броситься ему на шею. В раскалывающейся голове поскрипывает мольба: «Выстрели, ну один разочек. Попади куда угодно». Но это лишнее. Валерий пропадает в темноте. Кошмар исчез так же, как и возник. Закрываю глаза. Меня бьет колотун. Даже дубленка трясется.

— Замерзла? Ничего, устроим Африку, — двигает рычагом печки до упора. — Куда едем?

— Подальше, — выдавливаю из себя.

Машина мягко трогается. Темная улица… но мне не страшно. Парень гладит меня по голове. Спокойная, уверенная мужская рука. Пусть гладит. Боль медленно отступает. Дрожь проходит. Мерно покачиваясь, засыпаю. По-моему, с улыбкой.

Жарко! Чувствую, как по телу скатываются капельки пота. Они щекочут низ живота. Боже, до чего хорошо сидеть перед камином и подставлять жару свое усталое расслабленное тело. Бесконечный покой и сладкая дрема.

Неужели все хорошо? Кошмар, мучивший меня, исчез. Наверное, я проснулась… Но ужасно не хочется открывать глаза. Дурочка, ведь совсем не страшно. И рядом этот… ну, этот, похож на Шварценеггера, нет — на другого… ну, тоже такой же. Да, да, да… Вспоминаю. Я в его машине. Значит, нет никакого камина.

Почему же я голая и мне замечательно жарко? Он меня спас. Все! В голове пересортица закончилась. Сегодня меня первый раз в жизни изнасиловали.

Противно. Раньше представлялось иначе. Сама придумала и возбуждалась.

Оказалось, подло. Ничего не помню, кроме завораживающего страха. До сих пор кажется, что острие ножа царапает небо. Мой спаситель рядом. Какой он спаситель? Сама вскочила в его машину. Может, и спас, чтобы воспользоваться.

Совершенно не помню, как он выглядит. Перед глазами почему-то Шварценеггер, нет, другой, но похожий. Если будет требовать, я из благодарности должна дать?

Если бы он знал, как не хочется. Вот так бы ехать и ехать. Но мы, кажется, стоим на месте. Слегка приоткрываю глаза, стремясь выяснить, что ждет меня еще.

За окном темнота. Зеленым светом тускло, будто светлячки, светятся приборы. Он сидит рядом. Курит. По запаху — американские. Знает, что я в его власти, и ждет. Странно, почему его рука не лежит на моей груди. Или уж во всяком случае на коленке? Нужно что-то делать.

— Мы приехали?

— Куда?

В самом деле — куда? Я незаметно заснула, а он не разбудил.

Сжалился. Ночь. Наверное, самому домой давно пора, а пришлось ждать, пока я оклемаюсь.

— Разбудил бы…

— Бесполезно. Ты впала в забытье. Кто такой Юрик?

— А что?

— Во сне называла его гнидой.

— Гнида и есть.

— Это он тебя изнасиловал?

Я чувствую смущение. Голой быть не стыдно, а признаться, что над тобой надругались, неприлично.

— У меня подруга умерла. Ее убили. Вернее — задушили. Я должна найти убийцу. Юрик позвонил и сказал, что мной интересуется один человек.

Думала, убийца решил со мной встретиться. Оказалось, не он, а так, мерзавец, садист.

— При чем же тут Юрик?

— Он меня обманул. Наверное, под рукой не было свободной девчонки, вот он меня и подставил.

— Так ты работаешь по вызовам?

— Нет, что ты! Наташка иногда пользовалась его предложениями.

Теперь-то я понимаю. Ни одна дура Ни за какие деньги с этим Валерием не согласится встречаться. Вот Юрик меня и использовал.

— Интересный, однако, человек…

В интонации прозвучали заинтересованные нотки. С недоумением смотрю на своего спасителя. И только сейчас вспоминаю, что даже не спросила, как его зовут.

— Борис.

— Ольга.

Борис предлагает немедленно ехать к Юрику. Мне и самой не терпится расцарапать его гнусную морду. Но страшно. Кто такой этот Борис? Спросить — язык не поворачивается. Какое мне дело? Лишь бы не приставал. Едем к Юрику. Но он испугается ночью открывать дверь. К тому же Валерий, как пить дать, ему позвонил. Но Борис настаивает. Крутой парень. Да он и не парень. На вид лет под сорок. А может, просто жизнью измордованный. Ладно, едем. Кутаюсь в дубленку.

Жалко, платье хорошее было и белье французское — Наташкин подарок. Хорошо хоть сама жива осталась. Страсть как хочется узнать, что за подарок этот Борис. Но сдерживаюсь. Подумает, заинтересовал своей персоной. Лучше прикинуться совсем немощной. Потом когда-нибудь. А может, и так расстанемся.

— Смотри, у Юрика горит свет.

Борис притормаживает. Тихо, пользуясь тенью, пробираемся к подъезду. Юрик ни за что двоим не откроет. Борис прячется за косяк. Звоню.

Долго звоню. Тишина. Вдруг голос Юрика:

— Чего надо?

Значит, стоял под дверью.

— Открой, это Ольга.

— Приходи утром.

— Нет. Боюсь. Меня хотят убить. Если не откроешь, пойду в милицию…

Молчание. Наверняка смотрит в глазок и прислушивается. Мне самой страшно. Что будет дальше — понятия не имею.

— Не открою. Я слышал, из лифта вышли двое. Кто второй?

— Я одна. Если бы со мной кто-нибудь был, я бы не пришла к тебе.

Меня могут убить в любую минуту. Открой, иначе буду кричать.

Вру и сама верю. Испуг до сих пор не прошел. Голос дрожит. Тело снова охватил озноб. Ноги свело, ведь я босиком. Юрик медленно щелкает замками и слегка приоткрывает дверь. Моментально Борис рукой загребает меня в сторону и ногой резко распахивает дверь. Слышно, как падает Юрик. Борис входит первым. Не обращает внимания на лежащего. Я наклоняюсь над Юриком. Испуг сделал его глаза стеклянными. Хочется плюнуть в эту гнусную рожу. Но во рту пересохло. Тянет ко мне руки в надежде, что помогу ему подняться.

— Обойдешься.

Вхожу в комнату, Борис сидит за столом и без всякого любопытства разглядывает обои.

— Здорово ты его, — вместо благодарности сообщаю я.

— Пустяки…

В полусогнутом положении в дверном проеме появляется Юрик. Он долго молча смотрит на меня, потом на Бориса и вдруг начинает истошно кричать:

— Подлец! Ты мне ответишь! У меня достаточно денег, чтобы заплатить за твое убийство! Знаешь, мерзавец, на кого руку поднял? Да за меня тебя сегодня пришьют!

При этом Юрик по-петушиному задирал голову и дергал руками в такт крику. Я чуть не рассмеялась. Но на Бориса старческие угрозы произвели внезапное впечатление. Он виновато вскочил со стула и даже несколько раз попятился. Юрик, чувствуя возникшую слабинку соперника, зашелся в угрозах с новой силой. Борис переминается с ноги на ногу и пытается вставить какие-то хилые слова. Боже мой! Как обидно… Спас, думала — мужик крепкий, а он Юрика испугался.

— Вон отсюда, мерзавец! — победоносно брызгал во все стороны слюной Юрик.

— Да я что… вашу девушку привез… над ней издевались. Думал, и вы заодно с бандитами. Однако ошибся. Извините, коли не так обошелся. Нервы ни к черту, — при этом Борис, обходя Юрика, совершенно забыв про меня, стал пробираться к выходу. Полный прикол!

Юрику обидчик стал неинтересен, и весь театральный гнев он обратил на меня. Дурак старый! После того, что со мной произошло, напугать меня словами невозможно. Борис уже из коридора крикнул, что подождет меня в машине, и хлопнул дверью. Вот так спаситель! Усрался. Как только посторонний исчез, эта гнида замолкла. Подбежал и заискивающе принялся суетиться возле меня.

— Ужасно! Мне звонил этот садист! Какое счастье, что тебе удалось вырваться. Все девушки на него жалуются. Но у меня не было другого выхода, я, признаться, его сам побаиваюсь. И тебе, как понимаю, теперь особенно деньги нужны. Так я дам, не обижу…

Юрик, не прекращая сюсюкать что-то вроде «лапочка, умничка, удачница», скрылся в туалете. Послышался слив воды, и он вернулся в комнату с несколькими крупными купюрами в руках. Хотя деньги предназначались мне, держал он их, прижимая почти к сердцу. Бумажки были такие же замасленные и наверняка вонючие, как и все вокруг. Я подхожу к Юрику, плюю в его возбужденно хитрые глаза и выбегаю из квартиры. Борис в машине спокойно ждет. Ни о чем не хочу с ним говорить. Называю адрес и закрываю глаза. Говорить не о чем. Так, молча, и подъехали к моему дому. Вернее, Наташкиному… Нет, теперь хозяин в нем Пат.

Единственное, о чем не могу не спросить, пистолет. Откуда? Борис пожимает плечами:

— Обычная игрушка — пугач.

Я в этом и не сомневалась…

Борис попрощался с девушкой, не глядя в ее сторону. Гулко хлопнула в предрассветной тишине дверь подъезда. Немного посидев в задумчивости, Борис нажал на газ.

Юрик лежал на диване, укрывшись старым засаленным бабкиным ватным одеялом. Считал шепотом деньги, чтобы заснуть. Не получалось, хотя перевалил за второй миллион. И тут… В замочную скважину кто-то вставил ключ. От страха Юрику показалось, будто его из-под жаркого одеяла бросили в ванну со льдом.

Замер, превратившись в слух. Тишина. Слава Богу, померещилось. Но дет… Еще раз ключ дьявольски щелкнул. «Все» — не слово, а ощущение, выражаемое им, иголкой пронеслось по телу. Юрик накрыл голову одеялом. Стало еще страшнее, и он резко сел, спустив ноги на холодный линолеум пола. Хотя не раздалось больше ни скрипа, Юрик был уверен, что входная дверь медленно открывается. Да! Вот и тонкая полоска света ударила из коридора. Сейчас раздастся выстрел… В голове сводника мгновенно перетасовались все возможные варианты непрошеных гостей и выпал один — Валерий… В коридоре раздались осторожные тихие шаги.

— Валерий, это ты?! — взвизгнул Юрик и замер, испугавшись собственного голоса. Фигура пришельца темным пятном застыла в серовато-липком предрассветном мареве.

Странно, но в карманах дубленки я нашла нетронутыми кошелек и кожаный футляр с ключами. Значит, не придется трезвонить и будить Пата. Уж сейчас-то его видеть — совсем тошно. В Наташкиной комнате горит свет. Но в ней никого нет. Дверь в комнату плотно прикрыта. В глаза чем-то несвоевременным бросилась так и не убранная постель. На этих простынях была задушена Наташка.

Побыстрее прошмыгнуть мимо и спрятаться в своем углу. Но что-то держит и подталкивает к скомканному одеялу в темно-синем пододеяльнике. Непонятно, почему мной овладевает неодолимое желание сбросить дубленку и, уткнувшись лицом в Наташкину подушку, закутаться ее одеялом. Боже! Без ужаса и содрогания ложусь в постель задушенной подруги. Мое тело ощущает прохладные складки синих простыней. В подушке глубокая выемка. На ней лежала Наташкина голова… Я ворочаюсь и, кажется, ощущаю рядом Наташку. И еще! В этой же постели лежал и он. Ведь не сразу же набросился и задушил. А может, он не виноват? Может, страсть ударила в голову, и он обезумел? Нет… Он нормальный. Меня же не пытался душить. А я не хуже Наташки. Конечно, не такая… Наташка не могла минуты прожить без наслаждения. У нее прямо какая-то потребность была. Она не могла заниматься ничем, что не приносило наслаждения. Поэтому полдня проводила в ванной и упивалась своим телом, потом долго, медленно и сладострастно, ела, поглядывая на свое отражение в зеркале, стоящем на столе среди кучи тарелок и бокалов. После завтрака или, вернее, обеда, она тщательно одевалась, будто собиралась в шикарный ресторан. Примеряла то одно платье, то другое, прохаживалась в них по комнатам и укладывалась в таком наряде на диван, забрасывая ноги в туфлях на высокую спинку и царапая острыми каблуками обои. В таком положении она часами болтала по телефону, а в перерывах вытягивала ноги и любовалась их стройными формами.

Я думаю о Наташке, лежу в ее постели и в данную минуту совершенно не воспринимаю ее мертвой. Сколько раз мы вместе валялись, прижавшись друг к другу, и спорили, кому вылезать из-под теплого одеяла и идти на кухню варить кофе! Я уже давно кутаюсь в одеяло, но только сейчас замечаю дрожь, охватывающую все тело. Это не от холода, это та самая чувственная, затаенная провозвестница колобродящего желания. Однажды мелкая дергающая дрожь охватила нас двоих. Наташка инстинктивно прижалась ко мне, и я почувствовала, как на ее бедре пульсирует жилка. Мне захотелось потрогать ее. Моя рука скользнула по шелку рубашки и разрезу, обнажившему горячее, покрытое мелкими пупырышками тело. Почувствовав мою руку, Наташка благодарно еще больше подалась ко мне. Я провела рукой по ее коленке и вдруг захотела потрогать нежную кожу под ней.

Пальцы ощутили испарину, и безумно захотелось прикоснуться к этому месту губами. Мне понравилось целовать ее ноги. Они слегка дергались. В этот момент Наташкины ноги мне показались бесконечно длинными. Она схватила меня за руки и сама подтянула их к своим грудям. Помню удивление, которое возникло во мне, когда ее грудь не вместилась в моей ладони. Она, как упругий мячик, норовила выскочить, я с азартом впивалась всеми пальцами, стараясь ее удержать. Ее тяжесть приятно раздражала меня. Дразнила, вызывая истому в моих маленьких и беспомощных грудях. Мне захотелось доставить ей удовольствие. Для этого я должна была проникнуть внутрь. Язык натолкнулся на что-то мокрое и немного кислое. Было сложно разобраться во всех складках, скрываемых жесткими волосами, обмазанными слизью. Наконец я ощутила то, что искала. Возникла ассоциация с недоразвитым членом. Нечто маленькое, округлое, постоянно ускользающее. Меня раздосадовало отсутствие полноты и волнительного скольжения по губам. Наташка завелась. Стонала: «Еще, еще…», а я устала. Но поняла, что останавливаться нельзя, иначе Наташка начнет делать со мной то же самое. Этого не хотелось.

Было стыдно — неужели я такая же невкусная? И все-таки я в какой-то мере ощущала себя мужчиной. Желание быть тем, кем не являешься, не давало возбуждению ослабнуть. Тут я вспомнила, что Наташка как-то жаловалась, что иногда не может кончить с мужчиной и отправляет его побыстрее в ванную, чтобы самой добиться полноты ощущения. Она и сейчас тянулась пальцем к клитору, то отталкивая мою голову, то прижимая к своим вывернутым мокрым губам. Я думала только о ее освобождении. И оно пришло. Бурно, неистово, как будто она избавлялась от чего-то невыносимого, при этом больно зажав мою голову ногами.

Боже! К чему эти воспоминания… Мне жалко ее. И страшно, она мертвая, а я в ее постели переживаю ту нашу единственную близость. Чувствуя, как желание сконцентрировалось внизу живота, я кончаю, вспоминая языком Наташкину разверзшуюся пропасть…

Боже! Идиотка. Зачем возбудила себя? Какая мука. С ума сойду, если не кончу. Но оно тянется, тянется и в последний момент обрывается. Я редко занимаюсь этим. Наверное, организм не привык. Что мне еще нужно? Как страшно в Наташкиной постели. Лучше в ванной перед зеркалом, чтобы видеть себя. Я уже не ласкаю, а тяну клитор в разные стороны. Тягучая блаженная боль.

Нет сил подняться. Пытаюсь снова вспомнить о Наташке, о ее ногах… Не то. Все хочу забыть — Наташку, ночной кошмар. В этом состоянии мне уже не страшно. Я вижу себя со стороны: лежу на круглом прозрачном столе совершенно голая, и передо мной стоят мужики, смотрят на меня, возбуждаются от моего тела, его изгибов. Я мягко переворачиваюсь на живот, приподнимаясь на колени, лениво прогибаю спину. А мужики уже достали свои огромные члены и не отрываясь пожирают меня глазами. Я знаю, что каждый из них мечтает меня продырявить, но мне больше хочется испытывать давление их безумных взглядов.

Глядите, ну же… все на меня. Я никому не дам. Я сама… Вот оно. Наконец-то не оборвалось…

Жарко. Открываю глаза. Совсем рассвело. В приоткрытую дверь из глубины своей комнаты на меня смотрит Пат.

Юрик старался не дышать. Фигура переместилась вправо и со скрипом села на стул. Нелепое молчание наводило на сводника мистический ужас. А произнести хотя бы слово он не мог. Фигура не проявляла никаких признаков жизни. Даже стул перестал скрипеть. «Сон?» — пронеслось в голове у Юрика.

«Какой уж тут сон,» — подумал он безнадежно. Ясно. Его пришли убивать. В крайнем случае, грабить. «Валерка…» — почти простонал Юрик. Ответа не последовало. Старик с трудом поднялся на ноги, сдерживая руками дрожь в коленях, и потянулся к выключателю. Он был уверен, что свет ему включить не позволят. И напряженной спиной ждал выстрела из серого полумрака. Неожиданно для себя Юрик зажег верхний свет. Теперь оставалось повернуться. Усилием воли он заставил себя оглянуться. Перед ним сидел недавний спаситель Ольги. «Слава Богу, не Валерий», — подумал Юрик и чуть не упал в обморок от расслабления.

Добравшись до дивана, он сел на краешек и, растягивая слова, спросил:

— Как ты сюда попал?

— Никогда не оставляй ключи в прихожей, — тихо произнес пришелец и бросил на диван связку ключей.

— Сейчас я вызову милицию, — начал было оживать Юрик. Но незнакомец прервал его:

— Заткнись и слушай меня. Я к тебе не на кофе заглянул. И девочки твои меня не интересуют.

— Кто же ты? — снова насторожился Юрик.

— Я? Лимон.

После этих слов Юрик скорчился, будто его кто-то ударил в живот.

Он долго сидел неподвижно, сжимая рукой лицо.

— Ты все понял? — вопрос прозвучал так же тихо и буднично.

Юрик молчал. Лимон закурил. Потом продолжил:

— Ты мои правила должен знать. Если я пришел, отдавай все. Видит Бог, я к тебе не стремился. Сам накликал.

Сводник не разгибался. О Лимоне он слышал, но не верил в его существование. Слишком не правдоподобные слухи ходили. Его появление почти всегда связывалось чуть ли не со стихийными бедствиями. Дом сгорит, подвал взорвется, мост под чьим-нибудь «мерседесом» рухнет. Перепуганные языки сразу паникуют — Лимон сводит счеты! А недавно старинный знакомый рэкетир-пенсионер утверждал, что в Екатеринбурге балкон вместе с председателем правления коммерческого банка рухнул. Вся семья и даже теща костей не собрали. И, конечно же, дело рук Лимона. Как тут верить молве? Но Лимон сидел напротив.

— Откуда мне знать, что ты и есть тот самый Лимон? — недоверчиво, но робко спросил Юрик.

Лимон молча полез в карман, вытащил из него новенькую блестящую лимонку, взял тарелку с кусками хлеба, сбросил их на пол и аккуратно положил на нее свое доказательство. Юрик оцепенел.

— Я долго ждать не буду. Спать чертовски хочется. И нервы ни к черту. У тебя дверь бронированная?

— Бронированная, — эхом ответил Юрик.

— Вот и хорошо. Значит, за колечко дерну, а сам за дверь. Ты уж извини, я другими видами оружия не пользуюсь. От них всегда много следов остается.

Лимон крутанул лимонку, и она юлой завертелась в тарелке.

Юрик совсем раскис. "Как это — отдать все? То есть всего лишиться?

Но ведь это невозможно. Всю жизнь копил…" — думал он.

— Я старый человек, у меня ничего нет. Все прожил, — заскулил Юрик.

— Верю, — согласился Лимон. — В таком случае я пошел, — и протянул руку к лимонке.

Юрик вздрогнул. С ним не шутят. А вдруг поверит и просто уйдет? Ну зачем ему старика мочить?

— Оставь меня, Лимон. Я и так скоро умру. Вокруг столько богатых.

Могу адресочки подкинуть, — печально сообщил сводник.

— Адреса пригодятся. Понимаю. Но и ты пойми меня. Не могу нарушать традицию. В моем деле одна слабинка — и конец. Поторговаться можно. Ты мне адреса и валюту, а я тебя, так и быть, за дверь с собою заберу.

— Откуда валюта? Какая? В глаза не видел…

Лимон безразлично смотрел на старика. Юрика больше всего поразило это безразличие. Он мог бы еще долго причитать, каяться, врать, но каждый раз натыкался бы на непробиваемую стену безразличия. Вопрос был решен. Лимон, не задумываясь, смахнет его в небытие и наверняка никогда не вспомнит о случившемся. Юрик затих. Ему вдруг стало тоже все равно. Так они и сидели друг против друга. Сводник глубоко вздыхал и разводил руками. Потом выдавил из себя:

— Пятьсот долларов. Больше нет.

— Врешь.

— Ей-Богу!

— Десять тысяч — раз…

— Откуда? — Юрик в панике вскочил с дивана.

— Десять тысяч — два…

— Помилуй! — Юрик упал на колени и на четвереньках подполз к ногам Лимона.

— Десять тысяч — три!

— Нету! — взвыл Юрик и обхватил ногу Лимона. Тот резко встал и направился к выходу. При этом он тянул ногу с повисшим на ней стариком, даже не пытаясь его отбросить. У бронированной двери Лимон остановился, одной рукой поднял старика с пола и, все так же безразлично глядя ему в глаза, произнес:

— Ты прав, старый дурак, лучше умереть с валютой, чем жить без нее.

И, нагнувшись, катнул лимонку в комнату к дивану. Остальное произошло почти одновременно. Лимон исчез за входной дверью. Юрик, не вставая на ноги, боком умудрился закатиться в ванную комнату, а лимонка, весело шурша по линолеуму, коснулась ножки дивана, и дом содрогнулся от взрыва. Полстены вывалилось на улицу. Потолок треснул и осел. Оконные рамы вылетели. Перегородка в ванной рухнула, засыпав Юрика кирпичами, известкой и кусками кафельных плиток. Почти сразу же загорелось. Особенно быстро вспыхнули деньги, рассыпавшиеся по всему полу. Доллары, в отличие от рублей, тлели с особым достоинством.

Не знаю, понял ли Пат, чем я занимаюсь, но в данную минуту мне было безразлично. Я зарываюсь в одеяло с головой и проваливаюсь в тяжелый напряженный сон. И почему-то вижу себя на желтовато-бурой каменистой дороге.

Никакой растительности вокруг. Сплошные камни и замершие на них громадные лиловые птицы. Я знаю, что меня ждут. Но никак не могу сообразить, в какую сторону по этой дороге идти. Возникающие вдалеке клубы пыли приковывают мое внимание. Кто-то приближается. Странно, бегут люди и что-то несут на плечах…

Боже! Носилки! А в них под балдахином кто-то сидит. Как в цирке. Обалдеть можно. И все мужики — негры. Вернее, лица вроде нормальные, но абсолютно черные. Идут важно, высоко поднимая колени. Одеты по-идиотски. Просто замотаны в желтые материи, туго обтягивающие торс и заканчивающиеся чуть выше колен. На носилках изящный балдахин, задрапированный белым шелком. Легкий ветерок играет его складками. На всех четырех углах этого шелкового Домика возвышались огромные чайные розы с нежнейшими полупрозрачными лепестками. Из глубин этих роз выглядывают разноцветные райские птицы, похожие одновременно на канареек и попугаев. Негры идут прямо на меня и как будто не замечают. Перед моим носом вырастает еще один огромный мужик с опахалом из густых с яркими кругами страусиных перьев. Кричит: «С дороги! С дороги!» Невольно отступаю на несколько шагов. Но не убегаю, хотя очень страшно. Ужасно хочется заглянуть за занавески балдахина.

— Дайте же мне посмотреть! — кричу я, испугавшись, что они пройдут мимо.

Из прорези балдахина возникает женская рука, засверкавшая на солнце золотом и бриллиантами.

— Что она говорит? Что она говорит? — затараторил знакомый капризный голос.

— Не понимаю, госпожа. Она кричит на чужом языке. Наверное, беглая рабыня, — отвечает негр с опахалом.

— Какой ужас! Какой ужас! Скоро из дома будет опасно выходить, — вновь быстро и нервно зазвучал голос из-за занавесок.

Глупости! Какая же я рабыня? Но неважно. Пусть она меня увидит. Я уверена — мы знакомы. Устремляюсь за носилками:

— Подождите, давайте поговорим!

— Не подпускайте ее! Она обязательно больна какой-нибудь гадкой болезнью!

Негр пропустил вперед носилки и замахнулся на меня опахалом.

— Да как ты смеешь, урод?! — заорала я и бросилась на него.

Ох, как он испугался! Отмахиваясь опахалом, бросился бежать. Вслед за ним с невообразимой быстротой понеслись носильщики. Занавески балдахина развевались, точно легкие одежды танцовщицы. Женщина в желтых шелках надменно и вызывающе повернула свою рыжеволосую голову. Я увидела прекрасное лицо Наташки.

Боже! Она меня не узнает!

— Наташа! Наташа! Подожди!

— Что кричит эта девка? Я никогда не слышала такой грубой речи.

Наташка смотрела на меня колючим тревожным взглядом. Я бегу вслед за носилками. Спотыкаюсь, падаю. Больно ударяюсь коленкой о камень. Встаю и бегу дальше. Пыль, поднятая огромными ногами негров, застилает дорогу, режет глаза, Проникает в нос, горло. Мне нечем дышать. Но бегу — кашляю, рыдаю, кричу из последних сил:

— Это же я — Ольга… Подожди!

Но Наташкино лицо исчезает за клубами желтой искристой поджаренной солнцем пыли…

Пат специально гремит мебелью, чтобы разбудить меня. Я благодарна ему. Вытираю мокрые от слез глаза.

— Вставай, пора ехать в морг, — буднично сообщает Пат.

— В морг не поеду. Боюсь.

Пат пожимает плечами и уходит. Наверное, обиделся. Черт с ним. Ну не могу я смотреть на Наташку в морге! Лучше сразу на кладбище. Там воспринимаешь все иначе. Приходит покой и понимание, что и мы там будем. Звонит телефон. Узнаю голос Стаса. Немного ленивый, но убедительный. После похорон приглашает в «Прагу». Помянуть Наташку. Я ему благодарна. Как-то в голову не пришло, что, кроме меня и Пата, еще кто-нибудь захочет проститься. Нужно вставать и приводить себя в порядок. Все-таки ресторан. Долго выбираю платье. И мои, и Наташкины горой валяются на диване. Уже отчаиваюсь найти подходящее.

Хочется что-нибудь скромное, элегантное, но с шиком! Нашла! Черное. Вверху строгое, с английским воротничком. Рукава три четверти легкими раструбами и широкая юбка колоколом. С запахом. Затянута в поясе и застегивается на одну большую пуговицу. Когда стоишь на месте — сама невинность, а когда идешь широким шагом или кружишься, нога оголяется до бедра. Как раз то, что нужно.

Это платье не Наташкино. Его забыла одна подруга. Ее какой-то немец забрал с собой в Европу. На радостях про все забыла. А платье новое, итальянское. Из черного шелка, ненатурального, разумеется, в редкую желтую линию. Мне чуть-чуть длинновато. Но не страшно. На похороны в мини не ходят. И обязательно надену Наташкину шубу. Я давно схожу по ней с ума. Рыжая лиса, почти в пол.

Подставленные плечи. Широченные рукава. Особый шик носить ее нараспашку. Мне она больше идет, чем Наташке. Когда-то, раздобрившись от выпитого, Наташка, зная о моей страсти, сама сказала: «Не майся, со временем подарю ее тебе».

Теперь ждать нечего. Буду считать Наташкиным подарком. На память.

Калитниковское кладбище находится рядом с Птичьим рынком. Или наоборот — рынок рядом с кладбищем. Удивительно — самое живое место в городе и самое мертвое исключительно рядом. Меня привез Стае. Его лицо выражало траурную деловитость. Говорит он тише обычного. Коротко и серьезно. По-моему, и здесь чувствует себя руководителем. В плохую зимнюю погоду, когда с мрачного неба падает мокрый бесцветный снег, а ноги разъезжаются в липкой серовато-сизой грязи, нет ничего печальнее старого неухоженного кладбища. Странно — полдень, а уже начинает смеркаться. В такую погоду расставаться с миром не так уж обидно.

Почему Наташку хоронят здесь, а не где-нибудь за городом? Стае объясняет:

— Место выбили по знакомству, чтобы далеко не тащиться.

Хорошо, когда остается много друзей. Вот уж чего не ожидала увидеть, так это шикарную траурную процессию. Набралось человек тридцать.