В последующих главах мы расскажем о некоторых "светилах разведки" времен мировой войны. Французы обрели талантливую разведчицу в лице Марты Рише, немцы - в лице авантюристки Марии Соррель. Последняя сделалась любовницей русского генерала Ренненкампфа и погибла на виселице, когда враги генерала её разоблачили. Промахи Ренненкампфа в мировой войне, приведшие к катастрофе в Восточной Пруссии, сейчас известны всем, но никому и никогда не удастся установить, в какой мере вина за эту катастрофу падает на генерала, а в какой - на коварную шпионку.
      Марта Рише, ещё до войны выступившая пионером женского летного спорта (летчики-мужчины, для которых она была конкуренткой, прозвали её "Жаворонок"), в июне 1916 года вызвалась отправиться в Испанию в качестве французского секретного агента. Вдова погибшего французского офицера задалась целью обворожить руководителя сети германского шпионажа фон Крона. И она действительно его обворожила и не только немало разузнала в разговорах, но и добралась до его документов и кодов, и даже до ключа от его личного сейфа. Вдобавок она получила ещё и крупную сумму денег, которую добросовестно сдала капитану Ладу - своему начальнику по заброшенному и обедневшему Пятому отделу (службе контрразведки). Лишь в 1933 году эту исключительную личность несмотря на все вопли чрезмерных моралистов наградили давно ею заслуженным орденом Почетного легиона.
      Прежде чем перейти к истории жизни и мученической гибели одной из знаменитейших военных героинь Бельгии, коснемся подвига отважной молодой женщины, который никак нельзя вычеркнуть из летописей подлинной секретной службы. Она была уже известна в брюссельском полусвете, и в августе 1914 года не проявила заметного отвращения к германским захватчикам. Зато она обратила на себя внимание тем, что вступила в близкие отношения с германским военным губернатором фон Биссингом, имя которого навсегда осталось ненавистным для бельгийских патриотов. Фон Биссинг умер ещё до конца войны. А пережившая его любовница продолжала царить в своем кругу, когда в 1919 году бельгийцы собрались её арестовать. Ей предъявили весьма серьезное обвинение: ведь она публично проявила симпатии к оккупанту. Мадемуазель Анжель - назовем её так - готова была дать ответ своим обвинителям. По её словам, она заставила фон Биссинга вести такую жизнь, которая ускорила его кончину, что немало порадовало угнетенное население. Этим радостным событием Бельгия обязана ей, утверждала красотка. Кроме того, она оказала немало услуг бельгийской секретной службе - и этого нельзя было отрицать. Если бы она предстала перед судом - напомнила она своим обвинителям, - пришлось бы назвать имена всех тех видных лиц обоего пола, которые за четыре года иноземного ига обращались к ней и при её содействии получали от германских властей бесчисленные мелкие льготы, пропуска и т. п. Дело против Анжели не было прекращено, но отложено в долгий ящик и фактически похоронено навсегда.
      Казнь Эдит Кавелль
      Мисс Кавелль - седовласая англичанка, больничная надзирательница с безупречным послужным списком и внешностью, свидетельствовавшей о незаурядном уме, - не имела даже самого отдаленного касательства к шпионажу. Ее и обвиняли не в шпионаже, а в том, что она "перебрасывала солдат к неприятелю", что предусмотрено 58-й статьей германского военного кодекса. В 1914 году германская армия быстро одержала серию побед - от захвата Льежа до занятия Антверпена, - и принялась за беспощадную расправу с семью миллионами бельгийцев. Вскоре молодые люди призывного возраста начали массово исчезать из оккупированной страны, чтобы присоединиться к остаткам армии короля Альберта, прорвавшейся у Антверпена и пробиравшейся вдоль берега к позициям на крайнем левом фланге союзных линий. В этой лишь на первый взгляд покоренной стране скрывалось немало английских и французских солдат, раненых или отставших в августе, когда их части были отброшены во Францию напором превосходящих сил фон Клука и фон Бюлова. Они не хотели сдаваться. По совету и с помощью подполковника Гибса из Уэст-Райдингского полка, раненного в сражении под Монсом, была создана гражданская организация для переброски их из Бельгии. Мисс Кавелль казнили за участие в этом патриотическом деле.
      С течением времени оно разрослось в искусно руководимый и крепко сколоченный заговор, но вначале "заговорщики" руководствовались лишь чисто гуманитарными побуждениями. У них и в мыслях не было сражаться против Германии на стороне союзников. Небольшой английской экспедиционной армии, отступавшей от Монса, пришлось оставить немало раненых. Их подбирали местные санитарные отряды, организованные бельгийскими врачами, потом укрывали в гражданских больницах и на частных квартирах в Ла-Бувери, Ваме, Фрамери, Виэри, Патюраже, Кьеврене и других пунктах по соседству с Монсом.
      Некоторых из этих раненых англичан немцы обнаружили и расклеили объявления, в которых жителям приказывалось доносить о всех таких случаях. Однако это только пробудило в честных бельгийских гражданах дух солротивления. Никто не стал выдавать больных и раненых ненавистному врагу, который не щадил военнопленных, угодивших за колючую проволоку. В клинике д-ра ван Хасселля в Патюраже слишком занятые другими делами оккупанты не заметили нескольких раненых солдат. Это обстоятельство немало способствовало появлению разнообразных планов переброски выздоравливающих англичан, французов и бельгийцев за пределы зоны боевых действий. Подполковник Гибс, лечившийся от раны в ноге, выздоровел и ещё до того, как битва на Марне остановила германскую лавину, начал переводить группы солдат по суше в Остенде. Их снабжали деньгами, пайками и бельгийскими удостоверениями личности, которые в то смутное время достать было нетрудно; местные патриоты с радостью служили им проводниками.
      8 октября 1914 года генерал Ролинсон ещё наводился вблизи Гента со смешанным отрядом британских регулярных войск, французских территориальных войск и бригадой морских стрелков. Но падение Антверпена привело к полной эвакуации Бельгии. По настояниям англичан бельгийцы открыли шлюзы, и море залило равнину, остановив продвижение правого крыла германских войск. Такой пункт, как Остенде, для задуманных Гибсом операций уже не годился, нужно было искать других возможностей - на голландской границе.
      Тогда возникла ещё одна проблема. Беглецов переправляли в Голландию группами; но как прятать их на пути к границе, где им приходилось дожидаться захода луны и прибытия товарищей? Проводники - в большинстве своем опытные контрабандисты - переводили через границу по 10-20 человек сразу. Д-р ван Хасселль отправился в Брюссель искать помощи. Мисс Кавелль он знал как руководительницу школы сестер милосердия, и решил обратиться к ней. Так как она ухаживала за ранеными с самого начала войны, то, видимо, охотно откликнулась на призыв.
      Первым английским солдатом, направленным к ней, стал сержант Мичин из Чеширского полка. В дальнейшем людей прибывало все больше, ей пришлось обратиться к помощи своих друзей, из которых многие соглашались спрятать одного или нескольких беглецов в своей квартире. Так возникла так называемая кавеллевская организация, которую немцы признали столь опасной.
      Военные пропагандисты часто цитировали последние слова Эдит Кавелль, сказанными в тот момент, когда её поставили перед взводом немецких солдат для расстрела: "Стоя здесь, перед лицом вечности, я нахожу, что одного патриотизма недостаточно". Весьма вероятно, что эти слова были выдуманы после её казни каким-нибудь растроганным журналистом. Но приписываемая ей фраза могла спасти мисс Кавелль и её коллег от постигшей их катострофы, если бы они пытались оправдать её содержание на деле.
      Члены кавеллевской организации, крепко спаянные общими представлениями о патриотическом долге, едва ли вообще были организованы. У них никогда не было руководителя, ответственного лица, который стоял бы за штурвалом или держал руку на предохранительном клапане, не было настоящего разделения труда, и ещё меньше - согласованной работы. Слабо связанные между собой группы были объединены общим стремлением перехитрить опытных работников контрразведки германских властей. Как верно заметил один из послевоенных историков этой организации, удивляться надо было тому, как она могла продержаться почти год в окружении целого сонма ренегатов-осведомителей.
      Д-р Толлимак Булл, член английской колонии в Брюсселе, арестованный в 1916 году после усердной работы по оказанию помощи военнопленным и молодым бельгийцам призывного возраста, желавшим бежать в Голландию, рассказал о затруднениях Эдит Кавелль. Он рассказал о её неустанных стараниях оградить интересы школы сестер милосердия, которой она руководила, и в то же время не отказываться ни от какой возлагавшейся на неё патриотической миссии. Эксплуатируя её самопожертвование, менее мужественные люди перекладывали на неё свою работу. Она жаловалась д-ру Буллу, что однажды к ней привели из Боринажа, из округа Монс, не меньше 34 солдат сразу. Он думает, что она ясно предвидела ожидавшую её участь.
      В районе Монса важным делом собирания людей и отправки их в Брюссель ведал Капио, с самого начала героически разыскивавший и устраивавший на лечение раненых союзников. Ему удалось заручиться активным сотрудничеством герцога Реджинальда де Круа и его сестры герцогини Марии, и эти отпрыски старинного владетельного рода скрывали беглецов в своем замке Беллиньи. Отважная француженка мадемуазель Тюлье разыскивала солдат, прятавшихся в лесах Версаля, и забиралась даже в окрестности Камбрэ. Помимо добывания бельгийских удостоверений личности, Капио занимался вербовкой надежных людей для сопровождения беглецов в Брюссель. Графиня Жанна де Бельвиль предложила свой замок в Монтиньи-сюр-Рок в качестве убежища для выздоравливающих английских раненых.
      Распространение этой деятельности на перевозку десятков бельгийцев и французов, желавших вернуться свои национальные войска, явилось результатом скорее добровольной готовности, чем какого-либо полуофициального задания. Другие гражданские комитеты целиком посвящали себя именно этому виду тайной деятельности. Поскольку люди, которых они переправляли, были здоровы и говорили на местном языке, с ними проблем не возникало; с отставшими от своих частей или ранеными англичанами было труднее. Тем не менее комитеты работали настолько успешно и смело, что один из них, например, успел переправить через границу за четыре месяца не менее 3 000 человек, другой за тот же период перебросил 800 человек по более длинному и опасному маршруту.
      Когда заговорщики-любители осознали, какому риску они себя подвергают, некоторых из них уже нетрудно было вовлечь в шпионаж или другой вид сотрудничества с секретной службой. Хотя ни одному из главных участников кавеллевской группы не предъявлялось серьезного обвинения в шпионаже, совершенно очевидно, что кое-кто из них принимал участие в печатании и распространении пропагандистского материала, Филипп Бокк, один из самых даровитых и энергичных коллег мисс Кавелль, был тесно связан с выпуском "Свободной Бельгии", которая раздражала даже видавшего виды Морица фон Биссинга, германского генерал-губернатора оккупированной станы. По-видимому, германские контрразведчики следили за Бокком, чтобы выяснить местонахождение типографии, в которой печаталась патриотическая газета; и он невольно привел их к самому центру кавеллевской организации.
      Говорят, что англичанку и её товарищей выдали агенты-ренегаты - Гастон Кьен, Луи Бриль и Морис Нель. Гнуснейший Арман Жанн похвалялся перед некоей мадам Верр из Льежа тем, что он способствовал осуждению 126 бельгийцев, французов и англичан, и Эдит Кавелль в том числе. Но скорей всего германские шпики, по пятам ходившие за Бокком в поисках типографии "Свободной Бельгии", по несчастливой случайности набрели на цепочку Кавелль - Круа - Тюлье - Капио - де Бельвиль. Следя за Бокком, они узнали о его привычке каждый вечер выпускать на улицу любимого террьера; так что Бокка они арестовали прямо на улице в ночь на 11 августа 1915 года, не дав возможности известить домашних. Внезапно окружив его дом, германские агенты вломились в квартиру. Тем самым немцы напали на самое слабое звено кавеллевской цепочки, которая лопнула от первого же удара.
      Случилось так, что Луиза Тюлье прибыла из Монса на несколько часов раньше, чем предполагалось. Когда её допрашивали в квартире Бокка, она назвала себя "Лежен"; но имела неосторожность носить с собой записную книжку с фамилиями и адресами многих своих сотрудников. Фальшивое удостоверение личности, подписанное патюражским комиссаром Туссеном, дало немцам первую нить к обнаружению центра, находившегося вне Брюсселя.
      Спустя четыре дня, 15 августа, агенты секретной службы уже стучались в дверь школы сестер милосердия и арестовали Эдит Кавелль. Был арестован Кавио. В одиночные камеры угодил ещё 31 человек, за исключением герцога Реджинальда де Круа, который успел скрыться. Не мудрствуя лукаво, немцы говорили каждому арестованному, что все остальные сознались, чтобы избежать высшей меры наказания, и ему (или ей) лучше поступить так же. Некоторые попались на эту удочку, так что германский военный прокурор Штобер явился в суд со множеством улик.
      Многочисленных обвиняемых защищали два немецких и три бельгийских адвоката: Браун, Браффор и Сади-Киршен. Они разделили между собой защиту тридцати пяти обвиняемых, причем мисс Кавелль попала в группу Киршена. Штобер приступил к работе, остальное было уже простой формальностью. Свидетелями обвинения выступали немецкие агенты Берган и Пинкхофф. Восемь обвиняемых оправдали. Двадцать два других были приговорены к каторжным работам на разные сроки, от трех до десяти лет. Мадмуазель Тюлье, Луи Северена, графиню де Бельвиль, Бокка и Эдит Кавелль приговорили к смерти. Впоследствии первым троим смертную казнь заменили пожизненным заключением.
      К американскому посланнику Бранду Уитлоку, который в то время представлял в Бельгии интересы английского правительства, обратились с просьбой о заступничестве. Узнав об этом, немцы вынесли приговор в 5 часов вечера и назначили казнь на рассвете следующего дня. Но Уитлока каким-то образом известили об этой жестокой и невероятной торопливости; и хотя он лежал в постели серьезно больной, все же им было направлено германским властям срочное ходатайство о помиловании; первому секретарю миссии Хью Гибсону было поручено подать это ходатайство лично. Гибсон действовал заодно с испанским послом, маркизом де Вильялобар. После некоторых затруднений им удалось добраться до главы германского политического департамента в Брюсселе барона фон дер Ланкена. Этот ветеран европейской дипломатии уверил гостей, что сочувствует им и сделает все возможное; но потом заявил, что не сможет ничем помочь. Смягчение приговора, помилование и все другие виды милосердия могут исходить только от фон Биссинга, наместника кайзера, которого немецкие пропагандисты в ту пору именовали "наместником бога". Испанский посол и Гибсон поспешили обратиться к генерал-губернатору. Но фон Биссинг в тот вечер был не в духе, и на рассвете Эдит Кавелль и Филиппа Бокка расстреляли.
      В составе секретной службы союзников находились умные люди, мысль которых упорно работала над тем, как бы нанести немцам эффективный ответный удар. Французская шпионская служба, организованная в Роттердаме Жозефом Крозье, необычайно успешно добивалась освобождения своих сообщников из бельгийских тюрем. Эдит Кавелль и её товарищи были брошены в брюссельскую тюрьму Сен-Жиль, и агентам Крозье удалось вызволить из тюрьмы одного из членов этой группы. По словам Крозье, некий "аббат де-Л.", сотрудничавший с ним и с мисс Кавелль, предложил помочь ей бежать из тюрьмы до суда. Крозье согласился сделать попытку, но предупредил аббата, что какой бы то ни было шум, поднятый вокруг её дела, окажется роковым для осуществления побега. Осторожный подкуп нужных лиц и ведение яростной пропаганды союзниками в данном случае были несовместимы.
      День или два все шло хорошо. И вдруг английская разведка наотрез отказалась стать на этот путь. Крозье, которого потихоньку отговорил от этого дела его начальник полковник Вальнер, заключил из этого, что "заинтересованные инстанции в лице людей, постоянно ведущих работу, уже располагают средствами, необходимыми для успешного выполнения плана, и чья-либо дополнительная помощь является излишней".
      Крозье полагал, что ему придется потратить не меньше тысячи фунтов стерлингов. Английская разведка нашла эту цену чрезмерной, хотя имела в своем распоряжении неограниченные кредиты и готова была, например, израсходовать две тысячи фунтов на одну поездку в Германию некоего "нейтрального" дельца. Крозье реалистически смотрел на секретную службу и не боялся сознаться, что ему случалось казнить осведомителей и опасных противников. Он без стеснений или притворного ужаса выражает свое мнение, что англичане не столько боялись высокой стоимости подкупа персонала Сен-Жильской тюрьмы, сколько учитывали действительную цену спасения мисс Кавелль - утрату сильнейшего аргумента в пользу союзников в войне, и именно эту цену считали чрезмерной, то есть недопустимой. Это, пожалуй, объясняет, почему после казни Кавелль многие британские офицеры не переставали уверять, что её казнили в строгом соответствии с законами военного времени.
      Последнее письмо, написанное мисс Кавелль, было адресовано, по-видимому, "аббату де-Л.". Отчаявшись спасти друга, аббат кинулся с этим письмом к представителям высшей британской власти в Нидерландах. Аббату предложили расстаться с этим драгоценным письмом "на несколько дней", но так его и не вернули. Аббат читал это письмо Крозье, и Крозье дает понять, что по его личному убеждению, англичане просто бросили мисс Кавелль на растерзание палачам. Ходатайства посланника Уитлока и испанского посла, хотя и были горячими и искренними и даже поощрялись Лондоном, все же представляли собой всего лишь дипломатическую формальность. В тот период войны протесты нейтральных стран не могли, конечно, изменить мнения германских военных властей. Итак, генерал-губернатор фон Биссинг был не одинок в своем отказе спасти мисс Кавелль. И если главные выгоды от её казни достались англичанам, то это стало не столько следствием дипломатической небрежности, сколько результатом мастерского ведения пропаганды.
      До решения президента Вильсона объявить войну Германии англичане старались на каждый пароход, отправлявшийся в опасную зону действия немецких подводных лодок, сажать хотя бы одного матроса - американца. Пропаганда была таким же средством борьбы, как отравляющие газы. И раз англичане проливали свою кровь в Галлиполи, у Лооса и на Сомме, то жизнь сестры милосердия или простого матроса становилась лишь добавочным оружием, которое при необходимости можно было пустить в ход.
      Французы, например, до конца войны безжалостно казнили женщин-шпионок. Мата Хари расстреляли после громкого судебного процесса. Казнили немало и других шпионок, действовавших из чисто патриотических побуждений.
      ГЛАВА СОРОКОВАЯ
      Подлинная "фрейлейн Доктор"
      Из женщин, работавших на немцев, наиболее известна сотрудница секретной службы, которую французы и бельгийцы прозвали "фрейлейн Доктор".
      Так как её, в отличие от Мата Хари, ни разу не арестовали, не допрашивали, не фотографировали и не расстреляли, то о ней распространялось много небылиц. В действительности жизнь этой авантюристки протекла настолько "нормально", насколько это было возможно для её профессии в военное время.
      В начале августа 1914 года эта молодая студентка Фрейбургского университета бросила свою исследовательскую работу и принялась писать письма по одному и тому же адресу - "Верховному главнокомандованию", т. е. в германскую ставку. Когда немцы вступали в Брюссель, ответа она ещё не получила.
      Это и была "фрейлейн Доктор", Эльзбет Шрагмюллер. Она родилась в старинной вестфальской семье и в детстве часто ездила с бабушкой на заграничные курорты. Девушка владела английским, французским и итальянским языками, а во Фрейбургском университете получила степень доктора философии. В 1914 году в Карлсруэ вышла её диссертация о старинных немецких цехах, в университете её считали исключительно одаренной. В то время ей исполнилось 26 лет; с войной она была знакома лишь по книгам, но слыла человеком настойчивым, изобретательным и решительным. Поставив себе новую цель, она разузнала фамилии офицеров, тесно связанных с разведательным бюро генерального штаба - "Нахрихтендинст". Письмо свое она адресовала майору Карлу фон Лауэнштейну, но тот был слишком поглощен интригами на Востоке и даже не ответил. Тогда с настойчивой просьбой дать ей работу на фронте она обратилась к подполковнику Вальтеру Николаи.
      Ей и в голову и не приходило пойти в сестры милосердия или заняться какой-либо женской работой - нет, ей хотелось принять участие в военных действиях. Наконец пришло письмо с печатью генерального штаба, в нем был пропуск в военную зону и приказ немедленно явиться в Брюссель. Здесь ей дали заурядный пост в ведомстве гражданской цензуры. Работа была скучная, но нужная, заодно её проверяли, на что ушло немного больше двух недель. Она обрабатывала больше корреспонденции, чем кто бы то ни было из её коллег-цензоров, и из сотен банальнейших писем умела извлекать материалы военного значения. Кое-что она направляла прямо генералу фон Безелеру, командовавшему армейским корпусом, который в то время осаждал Антверпен.
      Однажды в конце сентября генерал Безелер вызвал себе капитана Рефера, офицера разведки, состоявшего его штабе.
      - Что это за лейтенант Шрагмюллер? - спросил Безелер. - Я получаю от него донесения, и все сведения, им посылаемые, оказываются безупречно точными. Кто он такой?
      Капитану пришлось сознаться, что про лейтенанта Шрагмюллера он ничего не слышал.
      - Разыщите его и пришлите ко мне.
      "Лейтенанта" не нашли; но на другой день из Брюсселя в канцелярию фон Безелера фрейлейн Шрагмюллер. Это была худощавая блондинка с задумчивым выражением лица и острым, проницательным взглядом. Все в ней говорило об уме и находчивости. Генерал и его адъютанты не сразу пришли в себя от изумления. Она же не проявляла никакого смущения и откровенно отвечала на вопросы; на посту цензора она хотела принести как можно больше пользы.
      - Ваши донесения, фрейлейн, - сказал ей фон Безелер, - обнаруживают незаурядное понимание военной стратегии и тактики. - Он рекомендовал продолжать внимательное чтение неприятельской почты и обещал ей повышение.
      - Как только мы возьмем город и вытесним бельгийскую армию из Бельгии, я порекомендую вас в наш особый разведывательный корпус. В течение некоторого времени вы будете обучаться в школе и сможете там многое узнать. Я думаю, что у вас большие способности к секретной службе.
      Антверпен пал 9 октября 1914 года, и Безелер, сдержал свое слово. "Фрейлейн Доктор" Шрагмюллер была освобождена от работы в цензуре и бесследно исчезла. В то время германская разведка содержала три школы для обучения методам шпионажа и контрразведки. Одна из них находилась в Леррахе, близ Фрейбурга, где вел свой частный семинар обершпион Фридрих Грюбер. Другая находилась в Везеле, её опекали такие корифеи, как подполковник Остертаг, консул Гнейст и агенты Вангенгейм, ван-дер-Колк и Флорес. Третьей, в Баден-Бадене, заведывал майор Йозеф Салонек; эта школа обслуживала одновременно и германскую, и австро-венгерскую разведку.
      Возможно, фрейлейн Шрагмюллер посещала все эти школы. Режим в них был суровый. Эльзбет Шрагмюллер, как таковая, перестала существовать. Она получила номер, жилье и известную сумму на покрытие скромных еженедельных расходов. Каждое утро она должна была являться к восьми часам утра на частную квартиру и весь день проводила там, слушая лекции, составляя письменные доклады или сдавая непростые устные и письменные экзамены.
      Порядки там были типично прусские. Всячески внушалось, что профессия шпиона почетна и важна; но её трудности и опасности не замазывали апелляцией к патриотическим чувствам или ссылками на романтику ремесла. Обучали обращению с секретными чернилами, чтению и составлению карт и планов. Приходилось накрепко запоминать форму всех армий, с которыми воевали немцы, названия войсковых частей и соединений, знаки различия и отличия.
      Учащиеся этих школ, независимо от пола, подчинялись суровой дисциплине. Они не вправе были знакомиться друг с другом - необходимая мера предосторожности против возможных в будущем предательств. В Баден-Бадене, например, во время лекций или общих занятий каждый "студент" сидел отдельно за своим столиком в маске, закрывавшей верхнюю половину лица. В передней, где эти маски снимали или надевали, будущие шпионы проделывали это, повернувшись лицом к стене. Им не позволялось задерживаться у выходной двери или дожидаться кого-нибудь на улице. Из школы по окончании учебного дня их выпускали через каждые 3 минуты поодиночке. Вернувшись домой после трудового дня, "студент" не мог считать себя свободным от надзора. Прикомандированные к школе офицеры-сыщики рыскали по городу, ведя тщательное наблюдение за каждым домом. По докладам "студента" определялись его характер и личные наклонности. На заметку брали все: привычку или склонность переглядываться или перемигиваться с хорошенькой барышней, выпивать больше двух, трех или четырех кружек пива и даже такое скромное излишество, как чрезмерное курение.
      - Вы подготовлены к действительной службе, - сказали фрейлейн Шрагмюллер по окончании учебы. - Но мы не пошлем вас в Англию, Францию или в нейтральную страну. Вашими способностями мы можем рискнуть только для очень важных поручений.
      - Что же мне тогда делать? - спросила она.
      - Оставайтесь в Антверпене. Там вы будете преподавать и сможете получить повышение. Мы решили создать там нашу главную разведшколу, где в составе преподавателей будут только лучшие агенты.
      До войны из всех рездентур германской секретной службы самым ценным считалось бюро в Брюсселе, находившееся в умелых руках Рихарда Юрса. Его преемники, вроде Петера Тейзена, старались ему подражать; но после покорения Бельгии Брюссель стал всего лишь столицей одной из областей Германской империи; поэтому и было признано необходимым перенести шпионский центр в другое место. Секретной службе предстояло сосредоточить свои усилия на Великобритании, на французских портах Ла-Манша, а также на нейтральной Голландии, где могли прочно обосноваться агенты вражеской разведки.
      Выбор пал на Антверпен, поскольку для подготовки нужных кадров этот город предоставлял особые преимущества. Для своей новой разведшколы немцы отвели прекрасный старый особняк в центре одного из лучших жилых кварталов города, на улице Пепиньер, 10. Дом был удобен ещё и тем, что имел боковой выход на соседнюю улицу.
      Когда Эльзбет Шрагмюллер прибыла к месту своей новой службы, дом этот уже пользовался известностью,. Бельгийцы, которым случалось здесь проходить, редко останавливались, чтобы на него взглянуть. Они благоразумно предпочитали скрывать свое любопытство. Стоявшие на посту жандармы грубо набрасывались на каждого, кто норовил задержаться у входа в дом, и даже арестовывали прохожих по самым ничтожным поводам.
      Комендантом Антверпена назначен был ветеран разведслужбы майор Грос. Он привез с собой полный штат лучших инструкторов, какими только располагала германская секретная служба. Нужна была большая смелость, чтобы поместить этот шпионский центр в таком кипящем ненавистью городе, как Антверпен; и можно считать, что только ум и рвение "фрейлейн Доктор" отодвинули срок неизбежного провала.
      Суровая дисциплина, установившаяся в антверпенской школе разведчиков, несомненно, была введена по её инициативе. Как бывший цензор, она имела случай измерить всю глубину ненависти, которую бельгийцы питали к своим завоевателям. Надо думать, что она решительно возложила на себя всю ответственность за введение подобного режима. Спустя несколько месяцев она уже была известна, как "страшная доктор Эльзбет", "прекрасная блондинка Антверпена" и даже под кличкой "Тигровые глаза". Она пользовалась всем этим как своего рода защитной окраской, дающей возможность держать в повиновении и страхе подчиненных и весь тот разношерстный сброд, который направляли к ней для обучения. Бывали дни, когда контрразведчики Антанты посылали до шести противоречивых донесений, согласно которым она одновременно находилась в шести разных местах. Когда в Соединенных Штатах, с благословения правительства, расплодились полуофициальные осведомители, то своя "антверпенская блондинка" была обнаружена и в Америке. В любой подозрительной блондинке видели неуловимую "колдунью с Шельды".
      Гертруда Вюрц, способствовавшая выдаче одного из агентов Жозефа Крозье и впоследствии бесследно исчезнувшая, тоже прослыла одним из воплощений "фрейлейн Доктор". Фелиса Шмидт, мечтавшая скомпрометировать лорда Китченера, после ареста также принята была за "фрейлейн Доктор". Даровитая питомица антверпенской школы Анна-Мария Лессер не раз во время войны выдавала себя за "известную фрейлейн Доктор".
      Для смертельной схватки гигантов, породившей такие "взаимные любезности" противников, как торпедирование без предупреждения безоружных торговых судов, удушающие газы, воздушные налеты на беззащитные города и отвратительные диверсии, неизбежно было внесение насилия и в шпионаж, и в секретную службу. Молодой начальнице школы секретных агентов поручено было ввести в обиход жестокое новшество - "шпиона - недоумка", т. е. трусливого, не пользующегося доверием или явно ненадежного шпиона, которого хладнокровно приносят в жертву.
      Антверпенский центр не раз организовывал такие операции. Так, например, голландского путешественника Хугнагеля подсунули французам, чтобы прикрыть деятельность таких опытных шпионов, как Генрихсен и греческий агент в Париже Кудиянис. Хугнагель никоим образом не годился для секретной службы. Однако, раз уж агенты по вербовке доставили голландца "Докторше", она использовала его, как могла. На его учетной карточке следовало поставить: "Хугнагель не пригоден ни для шпионажа, ни для контрразведки; возможно, полезен как подставное лицо." И его поездку в Париж устроили лишь для того, чтобы от него отделаться. Ничего не подозревавший Хугнагель, прибыв в Париж, вздумал использовать код, который был уже прекрасно известен французской контрразведке. Он писал на полях газеты, и это было тотчас же раскрыто; его арестовали, осудили и расстреляли. Между тем он никогда не работал против Франции и французов. Зато более ценные агенты успели благополучно улизнуть.