И процветали, кстати, – они были словно дьяволы, но пожирали они не только своих, а завели привычку выходить, как акулы, в своих грубых каноэ и подстерегали маленькие суда, что проходили поблизости, а то и заманивали корабли побольше на рифы своего острова. Помоги Господь душам тех несчастных, что попали в их лапы! Говорят, они оставили в живых кое-кого и разводили, как скот, на бойню. Я слыхал – были люди, которые тоже так жили, – много лет назад, в Шотландии, может, знаешь. Сони Вин и его клан? Только эти были еще хуже. А теперь и подавно стали хуже.

Внезапно пища тяжело осела в моем желудке, и почувствовал тошноту. Скрытый смысл слов Джипа… я с трудом отогнал эту мысль.

– Джип, что же может еще хуже?

Джип небрежно пнул ногой обрывок полиэтиленовой обертки, попавшийся ему на пути.

– Ну, люди, что уходили в те края, никогда не возвращались назад, так что туда стали ездить все меньше и меньше, и этот остров почитай что совсем забыли. А потом – ну, может, он на время оказался вроде как в стороне, знаешь, как это бывает. А пока что они менялись. Из поколения в поколение, потихоньку.

– Ты хочешь сказать, эволюционировали.

Джип непонимающе посмотрел на меня:

– Ни о чем таком я не знаю. Это отдает как его… Дарвином, а меня воспитывали в строгих правилах. Они изменились, и это все, что я знаю. Не то чтобы в их кровь закралось что-то нечеловеческое, скорее, сказывалась их собственная дурная кровь – а может, там было что-то еще на том острове. Коротко говоря. Волки – не человеческие существа. Они и не совсем похожи на нас. Они думают по-другому, не так, как мы, и уж, конечно, пахнут не так, как мы! Они уже не могут спариваться с людьми, только а со своей поганой кровью.

Я присвистнул:

– Так они новый вид? Господи, а в этом есть смысл. Наверно, вот как все получилось. Небольшая изолированная группа, постоянное кровосмешение, обмен генами туда-сюда – и вот возникает мутация, и они начинают размножаться по-настоящему. Этим и объясняется этот нездоровый цвет кожи и их размеры. Но чтобы такое случилось с человеческим видом, с ЛЮДЬМИ… – Может, это и было неслыханно, но теперь я понимал, почему у меня при одном взгляде на эти существа волосы вставали дыбом. Во мне говорила кровь предков, предостерегая от чужаков, вторгающихся в наши владения, – и даже более того. От первобытных хищников… – А мой начальник подумал, что они всего-навсего панки! Если ты знаешь, что это такое.

Джип моргнул:

– Конечно. И меня это не удивляет. Это как я тогда сказал – потрясающе, как люди все-таки видят только то, что хотят видеть… – Он криво усмехнулся. – Я тебе кое-что скажу, Стив. Этот мир много шире, чем они могут даже помыслить. Они цепляются за то, что знают, за твердый центр, где все скучно, мертво и предсказуемо. Где часы идут, и в них ровно по шестьдесят секунд в минуту, и так с колыбели до могилы – это и есть Сердцевина. А здесь, снаружи – на Спирали, все движется дальше, еще наружу, к Краю. Но это не так – во всяком случае, не всегда. Этот мир – нечто гораздо большее, чем шарик из грязи, что кружится в пустоте, как говорят эти умники. Он дрейфует, Стив, во Времени и в Пространстве. И не один прилив бьется о его берега, и не один отлив уходит от них.

Он поднял глаза к тускнеющему небу:

– Так что в один прекрасный день – а это бывает у каждого человека – один такой прилив ударяется прямо о его ноги. Но большинство просто смотрят и отскакивают еще до того, как он успеет замочить им кончики пальцев. Смотрят и не понимают, и никогда не поймут; и они снова возвращаются в Сердцевину, теперь уже навсегда.

– Но ведь всегда находятся и такие, кто этого не делает?

– И выглядывают наружу, посмотреть на горизонты бесконечности! Кто-то в страхе склоняется и бежит от правды, что им открылась. Но другие, они делают шаг вперед – в холодные открытые воды. – Джип на ходу кивнул самому себе, углубившись в свое внутреннее видение. – И, в конце концов, пересекают их. Частенько случается, что из Портов, как этот, где за тысячу лет и больше приходы и уходы завязали узел во Времени, – во все уголки широкого мира. Господи, господи, и какого широкого! – Джип неожиданно взглянул на меня, и я увидел, как в звездном свете блеснули его зубы: – Ты ведь очень ученый человек, Стив. Так как ты думаешь, сколько углов у мира?

Я пожал плечами:

– Четыре, фигурально выражаясь. Но в действительности… – Я снова увидел усмешку Джипа, но продолжал развивать свою мысль и сунул голову прямо в ловушку. – Ни одного, потому что это шар. Во всяком случае, более или менее.

Джип покачал головой:

– Не-а. Спроси у математиков. Как я спрашивал, когда обучался сферической навигации. Даже те, кто глубоко застрял в Сердцевине, знают, что это не так. Шар – это концепция, она ограничивает; так что не говорят – ни одного угла, а говорят – у него бесконечное множество. И знаешь что, Стив? Каждый из этих углов – это особое место. Место, которое существовало или будет существовать или никогда не существовало, разве что в голове людей, породивших его. Они проглядывают, как тени, за реальными местами в этой вашей реальности, тени их прошлого, их легенд, их любви, того, чем они могли быть в прошлом и еще могут стать в будущем; они соприкасаются и перемешиваются с каждым местом во многих точках. И ты можешь искать всю жизнь и не найти даже их следа, но если научишься, можешь проскочить между ними на одном дыхании. Только вот, Стив, тени ли это… или ваша реальность – их тень?

Я уставился на него, потеряв дар речи, но Джип продолжал негромко, нараспев говорить будто сам с собой, как человек, пережевывающий то, что знал всю жизнь, но не переставал этому поражаться.

– Там, к западу от заката, к востоку от восхода Луны лежит Саргассово море и Рай моряков [5], там же находится Кладбище Слонов, царство Эльдорадо и империя Престара Джона…

– Хай Бразил? – предположил я, ибо мне снова вспомнился тот странный груз.

– Я был там, хорошее место; но есть и другие. Там есть все, что угодно. Богатства, красоты, опасности – все, что есть в уме и памяти людей, черт бы его побрал.

И, наверное, даже больше – только эти тропы вроде как много труднее найти.

Но мысль о том грузе повлекла за собой другие воспоминания, а с ними и приступ горькой тревоги:

– Так это туда они увезли Клэр? – Я схватил Джипа за руку. – Тогда как же мы можем хотя бы надеяться ее найти, черт побери!

Джип улыбнулся, и улыбка у него получилась чуть кривая:

– Именно это мы и собираемся узнать, Стив.

Я отпустил его руку. Вместе с последними каплями дождя меня пронизало отчаяние:

– Ты и твой распроклятый шаг вперед! Будь проклят тот день, когда я его сделал!

Джип пожал плечами:

– Это не ко мне. Я здесь потому, что ты сделал этот шаг, и даже три раза подряд. И, наверное, даже дело не в тебе. – Он тяжело опустил руку мне на плечо. – Понимаешь, Стив, здесь, в этой части города ты скоро узнаешь, что нельзя увидеть конца вещей, и предвидеть, куда тебя заведет тот или иной поступок. Но одну вещь я все же заметил – все зависит от того, как ты пришел к тому, чтобы сделать свой первый шаг. Старый Стриж – он говорит то же самое, а он-то уж по-настоящему хитрый ублюдок. Со мной это происходило медленно, шаг за шагом, можно сказать, старый приятель по плаванию – я помогал ему иногда, а он рассказал мне все подробно, потому что считал, что это единственный способ со мной расплатиться. А я – я все делал правильно, я бы сказал, – потихоньку. Но вот ты – ты просто ворвался в эту историю в один момент – помочь человеку, которого знать не знал, и к черту свой собственный риск. А это, я бы сказал, длинный прямой шаг, и чистый к тому же – доброе дело, и ты не должен в нем раскаиваться, хотя бы до тех пор, пока не узнаешь, чем дело кончится. Я бы сказал даже, что с таким началом ты все сделал себе на пользу, да только…

Он заколебался, остановился и стал осматриваться, словно искал кого-то или свой путь. Но там было только одно место, куда можно было свернуть – далеко впереди и направо, и ни одного живого существа вокруг, кроме какой-то собаки вдалеке, желтоватой и костлявой, по-видимому, бродячей, пропавшей за каким-то порогом.

– Только? – подсказал я.

– Только что?

Но Джип внезапно широким шагом направился через пустую дорогу по направлению к углу, и мне пришлось рысцой припустить за ним. Я, задыхаясь, повторил свой вопрос и не отставал от Джипа, пока тот не ответил, медленно и неохотно.

– Только… это все насчет того, что они так далеко забрались, залезли в Сердцевину. Не могу не удивляться… ну, тому, что, может, ты вроде как не сам сделал этот шаг, хотя он и был хорош. Что тебя могли и не подловить – не заманить в ловушку, так сказать. А вот это уже плохо.

Дальше мы шли в молчании. Я слышал быстрое дыхание Джипа, лоб его блестел. Мы двигались быстро, однако я видел, что раньше он даже от стремительной пробежки так не задыхался. Раз или два он оглядывался назад, в ту сторону, откуда мы шли. Я тоже смотрел и ничего не видел, но рука Джипа почти все время находилась на эфесе его меча. Улица, на которую мы свернула, была широкой и открытой, я смутно припомнил, что как-то раз проезжал по ней. По одну ее сторону все еще шли старые склады, но другая была почти очищена. Через несколько ярдов старая внушительная стена резко оборвалась, и пошла изгородь из колючей проволоки. За ней были возведены массивные ангары из рифленого железа, под бледным небом они казались еще более грязными и заброшенными, то там, то тут попадались пустые, заросшие и замусоренные строения. Перед одним из них, находившимся между двумя другими, более крупными, и оканчивавшимся высокой старинной кирпичной стеной, и остановился Джип. Он быстро огляделся, и я увидел, как его глаза на мгновение расширились. Но когда я оглянулся, я увидел только хвост какой-то собаки, поспешно исчезавшей за углом, может, все той же; как все бродячие псы, побаивавшейся человечьего взгляда. Джип, казалось, нервничал как никогда; он что-то пробормотал, затем с неожиданным приливом какой-то свирепой энергии бросился на колючую проволоку и вскарабкался на самый верх с поистине обезьяньей ловкостью. Я попытался последовать за ним, укололся ладонью о первый же ряд и свалился вниз. Джип кивнул, встал ногой на один ряд проволоки, другой ногой – на соседний и раздвинул их на такую ширину, что я смог свободно пролезть между ними.

Ангар был таким же, как остальные, разве что более заброшенным и неряшливым. Он сильно зарос и весь был засыпан мусором – всем, чем угодно – начиная с аккуратных стопок домашнего мусора, вываливавшегося прямо через изгородь, и черных пластиковых мешков, в которых, казалось, были жуткие расчлененные трупы; до огромных, свободно валявшихся свертков грязных и разорванных отбросов и даже остатков какой-то техники. Ржавые и безликие, они поднимались вверх, как странная поросль среди моря трав, дров и пурпурного иван-чая, высотой по меньшей мере в пять футов, а местами и выше, скрывая предательские контуры разбросанного под ними мусора. Огромные рифленые стены ангаров представляли собой интересный контраст, один в современных пастельных тонах на кирпичном фундаменте, другой из простого гальванизированного металла пятидесятых годов – теперь ржавый, сильно заляпанный и, по-видимому, разлагавшийся снизу доверху. К этому ангару и направлялся Джип, я по-прежнему в молчании следовал за ним, посасывая ладонь и стараясь вспомнить, когда в последний раз делал противостолбнячный укол. Даже при свежем ветре здесь ужасно несло, но было в атмосфере этого места и нечто худшее, и Джип, по все видимости, ощущал это так же остро, как я. В сгущавшейся темноте шелест трав звучал, как шепот голосов, и, оглянувшись назад, я увидел, как одно из пятен заколебалось на ветру, так, словно под ним что-то двигалось, все приближаясь и следуя за нами по пятам. Джип тоже увидел это, и я услышал, как дыхание со свистом вырвалось из его груди; однако он просто продолжал свой путь.

Когда мы дошли до стены более старого ангара, Джип, похоже, собрался с силами и пошел дальше своей обычной спокойной походкой, пожалуй, даже слишком спокойной. Во многих местах сами заплаты на стенах наполовину проржавели и были покрыты новыми; то там, то тут они продолжали ржаветь до конца и оставили зияющие рваные дыры на стенах. Рядом с одним из таких отверстий травы, казалось, росли не так густо, и расчищенное пространство было отмечено широким, похожим на шрам, участком пепла. Здесь Джип остановился и стал колотить башмаком по ржавеющей стене, подняв при этом неимоверный грохот.

– Вставай, Стриж! Вставай и выходи сюда, паршивый старый паук! У тебя визитеры в гостиной!

С минуту ничего не происходило, и Джип уже собирался снова лягнуть стену, как вдруг что-то зашевелилось, заскрежетало и издало такой сухой и ржавый стон, что я решил, что это падает металл. Затем из неровной дыры, словно животное из своего логова, выкатилась сгорбившаяся фигура, в которой я распознал человека только по гриве седых волос. Его конечности стали распрямляться, очень напоминая паука, и я увидел, что он облачен в допотопное и по виду грязное черное одеяние, завязанное на талии куском сальной веревки, свисавшей ниже колен его мешковатых сероватых брюк. Башмаки его тоже были допотопными, с потрескавшимися подошвами, руки, которыми он загребал землю, как крот когтями, – скрюченными и натруженными. Двигаясь, он издавал скрип, как сухие листья, а исходившее от него зловоние било в нос, как удар. Он слегка поднял голову, скосил на нас глаза, не глядя вверх, и вся его поза выражала скрытую хитрость. Одним словом, бездомный бродяга, самый безнадежный из всех, каких мне приходилось встречать, и такой жалкий, что я невольно с недоверием взглянул на Джипа. ЭТОТ?

Но лицо Джипа в полумраке было бледной маской тревожного ожидания, и он предостерегающе резко помотал головой. Затем старик кашлянул разок, издав жуткий и жалкий скрежет, с поразительной энергией поднялся на руках и заглянул мне прямо в глаза. Я был так потрясен, что даже отступил назад. Под слоем въевшейся грязи лицо его было твердым и квадратным, все в глубоких морщинах, нос – острым, как бритва, а рот – бесцветной тонкой полоской над выступающим надменным подбородком. Ясные серые глаза вперились в мои, как сжатый кулак. Сумасшедший – мелькнуло у меня в голове, ПСИХОПАТ…

Мне захотелось повернуться и бежать. Но эти глаза удерживали меня, так змея завораживает кролика, и я вдруг увидел сверкавший в них ум, острый, холодный, злой, безжалостно восприимчивый. Бродяга и псих испарились из моих мыслей; все, о чем я мог думать – аскет, отшельник, философ или священнослужитель. Но какого кошмарного верования?

– Не нравится ему, как я выгляжу, – проскрежетал ржавый голос. Ржавый, но чистый, властный; это обстоятельство меньше удивило меня теперь, чем минуту назад. Иногда в его речи проскальзывал намек на акцент, хотя – какой, сказать было нельзя. – Убери отсюда это отродье, штурман, а потом сам убирайся. Что мне с ним делать? Я ему ничего не должен. И нет никакой услуги, какую он мог бы мне оказать. Что мне за польза от этой вешалки с пижонской одеждой, пустой скорлупы, лживого человека? И от него исходит вонь, она мне не нравится…

Мое терпение лопнуло, и я отрезал:

– А вот ЭТО как раз взаимно, так тебя и разэтак, понял?

Старик вскочил с поистине устрашающим рычанием:

– ВОН! А не то я разнесу твои мозги, как кислое вино!

Рука Джипа поймала мою и сжала:

– Ну, хватит, Стриж, старая сороконожка! Может, ты ему ничего и не должен, зато ты пока что обязан мне, а я – ему, и втройне! Так что без оскорблений, о'кей? И без этой чепухи насчет мозгов. У Стива мозгов хватает, и я это знаю. Как насчет того, чтобы немного помочь?

Старик ворчал и бормотал. Джип умасливал и упрашивал, даже скрыто грозил, а потом старик снова обратил на меня свой пугающий взор. Но только искоса, и я заметил, что после этого он бросил взгляд назад, за свою спину, на качающуюся траву. В конце концов, Стриж снова скорчился, опустил голову на скрюченную артритом руку и прорычал:

– Ладно, будь по-твоему! Он связался с Волками, это ясно, стало быть, желает знать, где они… или где что-то еще… – Он поднял голову, и я почувствовал, как у меня по коже побежали мурашки под ледяной проницательностью этого взгляда. – Или, может быть, КТО-ТО, а? Нет сомнения, волки его уже наполовину переварили. Там его и ищи… – По-видимому, он что-то понял по моей реакции, поскольку издал неприятный смешок: – Стало быть, ЕЕ, и оставь меня в покое! У тебя есть что-нибудь из ее вещей? Нет? Тогда какой-нибудь подарок?

– По-моему, нет… – Время от времени мы обменивались подарками: цветы ей на день рождения, галстук на Рождество, не более того. И тут я вспомнил старый пластиковый календарь, который не выбросил только потому, что таблицы валют на его обратной стороне очень пригождались мне в работе. Я протянул календарь Ле Стрижу.

– Очень романтично! – едко заметил старик. – А теперь хоть раз в жизни займитесь делом – разведите мне здесь огонь! И вскипятите мне воды вон из того крана! – Джип и я оглядели отвратительные отбросы и в смятении переглянулись. – Давайте! – закудахтал Ле Стриж. – Немного грязи еще никого не убило. Вон там, у стены – дрова и бумага, вам хватит! – Я собрал дрова, пока Джип натыкал на меч гнилые обрывки бумаги наподобие того, как это делают дворники. Вместе мы разложили костер и зажгли его на площадке с золой. А старик в это время сидел, скорчившись над календарем, медленно водил по нему пальцами и что-то тихонько ворковал. Джип вернулся с канистрой из-под масла, наполненной водой весьма сомнительного вида, и ловко пристроил ее между двумя колышками, чтобы подогреть.

– Если он думает, что я буду пить какие-то гнусные настойки… – прошептал я Джипу на ухо и подскочил, когда он стиснул мою руку. У самого костра стояла еще одна фигура, и на секунду я испугался, что мы привлекли внимание кого-то с дороги. Но фигура была такой же неряшливой, как Стриж: гораздо более молодой блондин в рваном пиджаке и обтрепанных облегающих джинсах. Лицо у него было изжелта-бледным и худым, жидкая бороденка выдавалась вперед и была грязной и неряшливой. Он стоял, изучая нас узкими враждебными глазками. Стриж поднял взгляд и что-то проворчал, а молодой человек на цыпочках подошел к нему и растянулся рядом, глядя на старика со странной настойчивостью. Джип еще крепче стиснул мне руку.

– Зачем ему понадобилось здесь болтаться? – прошипел он, обращаясь к Ле Стрижу. – Я не хочу оставаться, пока он здесь – отделайся от него! Убери его…

Желтоволосый выплюнул струю ругательств с сильнейшим ирландским акцентом и вскочил, готовясь встретить Джипа лицом к лицу.

– Джип, не надо! – прошипел я, вцепившись в штурмана. – Если он может помочь…

– ДОВОЛЬНО! – прогремел Ле Стриж с такой силой, какой я у него и не подозревал. – Сядь, Финн! И ты тоже, штурман! Под страхом моего сильнейшего неудовольствия! – Казалось, у Джипа подогнулись колени, и он плюхнулся на корточки рядом со мной. Молодой человек испуганно скользнул на свое место рядом со Стрижем. – Пока я здесь, будь уверен, Финн не причинит вам вреда.

– Лучше бы так оно и было, – прошипел Джип сквозь стиснутые зубы. Финн сидел молча, склонив голову, но сверлил нас взглядом. Что-то в нем было такое – в зловещем изгибе губ, в том, как росли его волосы с низкого мыска на покатом лбу, в цвете этих волос, от чего мне стало нехорошо. Не так уж много времени прошло с тех пор, как я видел эту странную желтоватую тень.

Вода уже по-настоящему кипела. Стриж, а за ним и Финн, ползший на четвереньках за его спиной, подошли и сели, скрестив ноги, по другую сторону костра. Стриж бормотал и делал какие-то жесты над водой, а она бурлила и плескала, переливаясь через край в костер. По ее темной поверхности стелились струйки пара, как туман над ночным морем. Долгое время, все еще бормоча, старик вглядывался в воду, косясь с различных углов. Затем поднял деревянную щепку и, отбросив в сторону календарь, бросил щепку на поверхность воды. Мы все наклонились вперед, чтобы посмотреть, как она крутится. Сначала щепка кружила бесцельно. Затем вдруг резко изменила направление, поплыла медленно и прямо к краю и там застыла, дрожа. Джип резко втянул в себя воздух:

– Так вот куда они направляются, так? Зюйд-зюйд-вест, четверть… Так это же…

– Карибы, – спокойно закончил Ле Стриж. – Скорее всего. Вест-Индия. Я же знал, что мне не нравится запах… Сначала этот ДУПИЯ, теперь – это… ах.

– Но ПОЧЕМУ? – резко спросил я. Финн захихикал, но Стриж заставил его умолкнуть, подняв руку.

– Вопрос справедлив. Потому что их основной план провалился, вот почему. Провезти сюда контрабандой эту смертоносную штуку, по той или иной причине. Поэтому они пришли за тобой.

– За МНОЙ? Но почему за мной?

– Очень просто. Ты сам навлек это на свою голову. Насылал на них чары и лез в их дела. Твои заклинания.

– Мои?..

– Они уже, наверно, были начеку. У них есть свои способы слежки, как и у тебя.

– В смысле – компьютер? Но в этом нет ничего магического.

Старик неожиданно раскудахтался, словно смеясь какой-то своей шутке:

– Как скажешь, moon enfant [6]. Твои изыскания подошли слишком близко, и они их отследили. Сначала просто предупредили тебя, но ты не унимался. Тогда они занялись делом вплотную. И решили, что ты им нужен.

– Да, но ЗАЧЕМ?

Стриж пожал плечами:

– Откуда мне знать? Мне бы ты в подарок не понадобился, но разве у меня мозги Волка? Возможно, из-за твоих поисков они считали, что ты виноват в том, что их план провалился, и, чтобы оправдаться, решили прихватить тебя с собой и отвезти к тому, кто за ними стоит. А не найдя тебя, взяли самое лучшее после тебя. – Его тонкие губы презрительно искривились. – Это они тоже проверили. Того, кто тебе более всего не безразличен, и кому ты дороже всего.

Я уставился на старика и с превеликим трудом удержался, чтобы не расхохотаться, сказав ему, что он спятил. Он точно был ненормальный. И вся эта идея была дикой, совершенно безумной, черт бы ее побрал. Поделом мне за то, что принял всерьез старого пропойцу. Клэр? Что она значила для меня до того, как все это свалилось? Не так уж много. Секретарь, которого мне было бы жаль потерять – ну, ладно, чуть больше – друг, приятный очажок человеческого тепла в течение моего делового дня. Но у меня было много друзей, не так ли? Больше, чем у большинства людей, наверное, поскольку в мою работу входило поддерживать контакты. Коллеги, постоянные клиенты, а в свободное время – регулярные члены клубов «Перо» и «Грязный Дик», команда на кортах сквоша, те, с кем я занимался скалолазанием и планеризмом – с некоторыми перерывами; черт, да половина «Либерал Клаба», та половина, что ходила туда, потому что это было приятное старомодное местечко, где можно было выпить. И все они – хорошая компания, ну, может, не такие друзья, которым можно выложить все свои проблемы, но это-то и делало их хорошей компанией. Ты не обманывал их, они не обманывали тебя – одно из любимых западно-африканских выражений Дэйва. И, наконец, нельзя сказать, чтобы у меня не было друзей другого рода. У меня были хорошие отношения с моими родителями, пока они были живы, по-прежнему были хорошие отношения с дядей и всевозможными тетушками, хотя, если честно признаться, в последнее время мы немного потеряли связь, живя так далеко друг от друга. Та же беда была и с моими друзьями по колледжу, разбросанными по всему земному шару. Когда я в последний раз получал известия от Невилла? И если уж разобраться, когда я в последний раз видел Майка? Он ведь жил НЕ ТАК далеко.

Подкатывавшееся беспокойство одолело мое раздражение. Но все равно это было глупо. Я не был влюблен в Клэр – ничего подобного. Я ведь был в близких – гораздо более близких – отношениях с добрым десятком девушек с тех пор, как окончил колледж, не правда ли? Не говоря уж о случайных связях в последние год-два: гораздо ближе. Со Стефани, Энн-Мари, с двумя или тремя из них у меня было серьезно, действительно серьезно. Даже начинал подумывать о женитьбе. Не говоря уже…

Я стиснул зубы. Глупо, это ведь уже в прошлом, правда? А он говорил о настоящем. Его глаза были как два зеркала, а зеркала беспощадны. Я никогда не видел себя таким раньше. В памяти возникло прикосновение руки к моей руке, заботливый, сочувственный голос, легкое дуновение ее духов. Не так уж много; но ничего ведь больше и не было, ни с какой стороны. Я заботился о том, чтобы так оно и было, заботился систематически, тщательно, осторожно. Если она действительно была самым близким мне живым существом, куда это меня вело, черт побери?

Ответить я не мог. Что-то собиралось над моей головой, и я вдруг почувствовал, что уже ни в чем не уверен. Я думал о себе – и с меня достаточно. Но как же насчет Клэр? Как близко она подошла ко мне? У нее были многочисленные поклонники, но что она испытывала ко мне?

Если бы он плеснул мне в лицо водой, а потом бросил канистру и следом – огонь, эта старая свинья не смогла бы потрясти меня больше. И он знал об этом. Его глаза смотрели в мои, пока я внутренне извивался, видели каждую подробность моих мук и наслаждались ими, так ребенок может испытывать садистскую радость при виде извивающегося насекомого, нанизанного на булавку. Если Клэр была самым дорогим мне человеком, если я был для нее дороже всего…

– Что… что они собираются с ней делать? – хрипло спросил я. Финн снова хихикнул. Джип резко что-то сказал ему. Стриж, казалось, ничего не заметил. Он наклонился вперед, быстро, как ласка, схватил мои руки в свои и притянул их к обеим сторонам кипящей канистры. Я дернулся, но хватка этих артритных лап, холодных и твердых, как рог, была смертельной.

– Ты хочешь знать или нет? Ты не почувствуешь ничего такого, чего не смог бы вынести!

Беспомощный, с широко раскрытыми глазами, я позволил ему подтянуть мои руки над огнем, и медленно и осторожно положить ладони на ребристый металл. Я невольно ахнул, но то, что я ощутил, не имело ничего общего с жаром, скорее, это была энергия кипящей воды, заставлявшая жесть вибрировать, как барабан, как множество барабанов. Пульсация, глухие удары, бешеный настойчивый ритм, а над этим, в звуке лопающихся пузырей, в реве пламени снизу, что-то еще – гул голосов, заунывное пение.

– Что это? – выдохнул я. Жесть вибрировала под моими руками, как живая, ее все труднее и труднее было сдерживать.

– Это ритуал, – мрачно сказал старик. – Ceremonie-caille. Я узнаю его. Mange – жертва, возможно, чтобы загладить вину за поражение перед их богом, возможно, до черного конца. Этого я не вижу, над ним висит тьма, жаркая и душная тьма под влажными листьями. Но конкретно для этого ритуала годится только одна жертва, это должен быть cabrisans cornes. – Он сардонически улыбнулся и перевел: – Безрогий козел.

Однако я не нуждался в переводе, ни в буквальном, ни в его реальном значении. У меня от ужаса перед ним волосы встали на голове дыбом, и я вскочил, оторвав от канистры руки:

– Господи, что нам теперь делать? Мы должны вытащить ее оттуда…

Единственное, что сделал Стриж, – это самодовольно ухмыльнулся мне в свете костра и пожал плечами. Это была последняя капля. На меня холодной молнией накатила ярость, какую редко когда испытывал или давал ей волю, и я почувствовал, как весь ощетинился:

– Будь ты проклят! – заорал я. Что-то ведь должно быть! И ты поможешь мне прямо здесь и сейчас, а не то я сверну твою проклятую тощую шею! – Джип что-то выкрикнул, но я не слушал: – Клянусь Богом, я это сделаю! – И я пнул кипящую канистру прямо в Ле Стрижа.

Наверное, он как-то поднял руку, чтобы защититься. Канистра отлетела в сторону, мощная струя воды с шипением выплеснулась в огонь, но ни капли не попало в Ле Стрижа. Вокруг меня заклубилось громадное облако пара, но запах у него был не влажный и маслянистый, как того можно было ожидать, а мягкий, соленый и теплый, запах тропического морского ветра. Флинн зарычал и вскочил, и я с ужасом увидел, что даже без света костра глаза его горели желтым светом, как янтарь. Рядом со мной я услышал звук меча, вынимаемого из ножен, и резкое звяканье, когда он был снова вложен в ножны. Рука Джипа опустилась мне на плечо.

– Спокойно, парень! – прошипел он. – Держись подальше от мелей! Ты ведь не знаешь фарватера! Дай-ка мне штурвал на минутку! – И он обернулся к Стрижу: – Ты сказал, что поможешь, старик, так что придется помочь. О'кей, черт с тобой, ведь это же было самое простое – убедиться в том, о чем можно было догадаться и так. Не для такой работы приходят за помощью к Ле Стрижу, верно? И этого не хватит, чтобы мы были квиты. И не похоже на великого Ле Стрижа – бросить работу на полпути…

Я затаил дыхание, пока пар растворился в темноте, а старик скорчился над последними языками пламени. Финн стоял напряженный, готовый к бою, совершенно неподвижный, если не считать сгибавшихся и разгибавшихся пальцев и тяжелого дыхания. Он расслабился, только когда старик заговорил и его голос превратился в жалобное хныканье:

– Вы, молодежь, вечно не готовы проявить силу духа! Вечно вы не можете пойти и сделать что-то; вам надо, чтобы мы вам все объясняли, а ведь нам для этого пришлось поработать! Я был о тебе лучшего мнения, штурман, но ты такой же, как все. Нет у тебя мозгов. – Он яростно уставился на меня. – Хотя здесь еще кое-кто, у кого нет и души. Зато есть драгоценные маленькие мозги. Что ты хотел, чтоб я сделал, когда они уплыли и уже далеко? Почему, как ты думаешь, они так спешили? Тебя испугались? – Он фыркнул и высморкался пальцами. – Только выйти из гавани – и они в безопасности. Они это прекрасно знали.

Я ошеломленно взглянул на Джипа, и тот сердито покачал головой:

– Оставь эти штучки, Стриж. Тут много чего можно сделать и сейчас – и ты можешь это сделать. Как мы оба знаем!

– Не могу, не причинив вреда также и вашей драгоценной юбке. Вашей милой маленькой Клэр. Так что в противном случае вам придется снарядить корабль, правда? И отправиться за ними следом! Ты богат? А?

– Нет, – с несчастным видом ответил я, соображая, сколько смогу выручить, если срочно продам свою квартиру, машину и музыкальный центр, хотя он был прошлогодним и теперь уже не модным для любителей. – Сколько это будет стоить?