Несомненно, она нуждалась в этом. За несколько дней, проведенных под нежной заботой Волков – хотя она, к счастью, думала, что это был только один день, она стала оборванной и грязной, к тому же прибавилась еще и изрядная толика запекшейся крови, поскольку Клэр помогала Молл обрабатывать наши раны. Она, по-видимому, решила, что я сплю, и ушла, не потревожив меня. Ни Клэр, ни я не беспокоились, во всяком случае, не сильно; повсюду были расставлены часовые, но под этим ярким солнцем наш импровизированный лагерь все равно чувствовал себя в безопасности. Меня подняло на ноги сознание того, что я ведь тоже вонял до небес. От одной мысли об этом я зачесался. Клэр была рядом, и это возрождало цивилизованные мысли. Прохладная вода и чистая гладкая кожа – все это пронеслось у меня в мозгу. Промелькнули и другие мысли, как дразнящие рыбки, но я позволил им ускользнуть. Я был не тем человеком, чтобы пользоваться ситуацией – никоим образом. И все же…

Все же лучше было бы присматривать за некоторыми вещами. Я потянулся, лишь чуть-чуть скованно, не больше; я почувствовал только несколько уколов в затекших мышцах и полузаживших ранах, в остальном же я поразительно хорошо себя чувствовал. Джип пошевелился, когда моя тень упала на него, вздрогнул, чуть потревожив раненную руку, затем, что-то бормоча, снова погрузился в сон. Тревожить его все равно было нельзя, равно как и никого из тех, кого я мог видеть. Лагерь спал; и только часовые шевелились на своих постах в тени. Я полез вниз по каменистому склону – к водопаду.

Вокруг водопада высоко росли деревья, подлесок был более зеленым. Когда я продрался туда, мое внимание привлекли цветные пятна на густых кустах с жесткими листьями. Полоски полотна пастельного цвета, совершенно порванные и бесформенные, пропитанные влагой – это были остатки одежды Клэр, разложенные для просушки. Я заколебался; мне стало неловко, но я все еще чувствовал, как она прижималась ко мне всю эту долгую ночь, все еще видел ее, исцарапанную и задыхающуюся, с трудом тащившуюся наверх, чтобы нанести удар капитану Волков в самое уязвимое место. Я вспоминал, как она держала в узде свой рассудок, ее силу духа в течение всего этого кошмара, который я на нее нечаянно навлек, – она все же была необыкновенным человеком. Даже когда она была просто моей идеальной секретаршей, умницей, отличным работником, верной. Я чувствовал какое-то даже восхищение ею, сдержанной, но сильной, может, разве что чуточку чрезмерно заботливой. Я всегда видел, как много она помогала мне в моей карьере; я тоже приглядывался к ней. Но теперь мое восхищение стало гораздо более сильным, и вместе с ним было что-то другое, вроде первого резкого прорыва ростка сквозь его оболочку, сырое, влажное и ничем не ограничиваемое, пытающееся обрести форму и цель. Я увидел в ней что-то новое – что-то от Молл…

Я глубоко и судорожно вздохнул. Воздух был прохладным и наполнен ароматом цветов. Может быть, она всегда была мне нужна, но подсознательно я чувствовал, что она моя – в тех отношениях, которые действительно имели значение. Было ли это восхищение просто покровительственным или собственническим? А она – она что-то чувствовала ко мне, это ясно; чувствовала настолько, что из-за этого ее похитили. Может быть, поэтому ее многочисленные поклонники никогда не задерживались подолгу? Потому что настоящим был я?..

За кустами был маленький водоворот, и я мысленно представил себе, как она кружится, нежась, солнце сияет на ее боку, на распростертых руках. При этой мысли все дразнящие фантазии снова пронеслись в моем мозгу – старые, очень традиционные. Победитель получает награду; только храбрецы достойны красавиц – и все в таком роде. Не то, чтобы я собирался навязываться ей. Возможно, что и слова будут не нужны, все просто получится само собой. В конце концов, это будет естественно – нечто уместное, нечто правильное. Что-то, что я заработал – мы оба заработали. К черту здравый смысл, к черту дистанцию. Возможно, она была права, Молл. Может быть, я сам лишал себя… чего-то. Спокойно, неторопливо я раздвинул кусты и ступил через них на песчаный край пруда.

Клэр была там, но не одна. С ней вместе под стеклянистыми струями водопада стояла Молл, обнаженная, как и Клэр, по бедра в пенящейся воде. Она склонилась над Клэр, обвив ее руками, крепко прижимая к себе. Клэр тоже сжимала в объятиях Молл. Полураскрытые губы Молл прильнули к губам Клэр в страстном жадном поцелуе. Обе женщины стояли неподвижно, они могли показаться статуями в фонтане, а их переплетающиеся волосы – вырезанной единой струящейся массой пепельного золота. Они меня не видели. Не имея ни малейшего понятия, зачем, я сделал один шаг вперед, и моя нога запуталась в одежде Молл, беззаботно брошенной на песке. Я тупо повернулся и снова ушел в кусты.

Все еще как в тумане, я вернулся на свой насест на скале и плюхнулся на землю. Там я тяжело сидел не знаю сколько времени до тех пор, пока не почувствовал, что между мной и солнцем легла тень. Прохладные руки легко легли на мои плечи, как это часто бывало в офисе, и задержались, чтобы помассировать и снять напряжение. Скандализованный, шокированный, я стряхнул их и сердито посмотрел вверх, услышав спокойное хихиканье Клэр. Она встретила мой взгляд взором широко раскрытых веселых глаз, слегка прикусила костяшки пальцев и с минуту стояла, созерцая меня и слегка покачиваясь с одной ноги на другую. Затем, когда стало ясно, что я не собираюсь ничего говорить, она пожала плечами и медленно удалилась вниз по склону к другому свободному месту на скале. Вытянувшись, она поймала мой взгляд и снова улыбнулась. Я отвел глаза, но только для того, чтобы увидеть, что Джип проснулся и смотрит на меня своим ясным взором.

– Ты вдруг на нее разозлился. За что?

Я зарычал:

– Рассердился? Я? С какой стати? Я просто… Господи, я беспокоюсь, как тебе, наверное, известно! Все еще беспокоюсь – за нее! Болтается вокруг вот просто так – проделывает вещи, о которых раньше даже не помышляла, черт бы ее взял! Ну, то есть обычно.

– Ты так уверен? Какие вещи?

– Господи Иисусе, парень! Разве это не очевидно? Я хочу сказать – ты только посмотри на нее! Бродит как… просто вьется вокруг всех и каждого, хихикает как дурочка – это не та Клэр, которую я знаю! И ей плевать – как будто думает, что это просто какой-то сон или фантазия!

– Держу пари, именно так она и думает! – негромко сказал Джип.

– Послушай, не мели ерунду! Ей ведь не нужно щипать себя – особенно, после того, как она врезала тому Волку в пах! И если она не знает, что не спит, значит, она рехнулась, черт побери!

Джип поднялся, болезненно поморщившись:

– Я видел такое уже не раз – послушай, Стив! Она гораздо глубже вросла корнями в Сердцевину, чем ты. И потом, сдается мне, она больше привыкла пользоваться своим воображением. Тебе потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть ко всему этому, сформулировать для себя то, что происходит. Ты так уверен, что все это наяву, потому что у тебя нет ярких фантазий или, вернее, потому что ты все это понял. А ей ведь никто ничего не говорил. Она, конечно, знает, что бодрствует, но только в мире, которого не понимает. Она просто плывет по течению. Так что же, ты удивляешься, что ей легче просто приписать это какому-то лихорадочному сну, горячке? Где путь наименьшего сопротивления – самый гладкий. Где лучше всего принимать все так как оно есть, идти туда, куда ведут ее инстинкты. И это куда лучше, чем просто сразу свихнуться, и, уж поверь мне, если бы она была хоть на йоту менее психически устойчивой…

– Замечательно! – прорычал я. – Значит, она просто думает, что она в какой-то несуществующей стране – где она может делать всевозможные вещи, которые никогда бы не сделала в нормальной жизни, и это не важно. Ну, например… всякие фантазии.

Джип хмыкнул:

– Ну и что? А это важно?

Огромная желтая бабочка прилетела и уселась ко мне на колено. Я раздраженно согнал ее:

– О'кей! А что будет, когда она обнаружит, что это не сон?

– Разве? Стив, я тебе гарантирую, дня через два после того, как мы привезем ее домой, ей именно так и будет казаться. Она будет помнить, что был какой-то переполох в офисе, что ты с какими-то друзьями вытащили ее из лап каких-то мерзавцев, и она будет им очень-очень благодарна – но в основном, тебе, потому что ты по-прежнему будешь рядом. Вот и все. А со временем и это сотрется.

– Да… но другие…

– Я буду страшно удивлен, черт побери, если они будут помнить. Воспоминания, что коренятся вне Сердцевины, – они долго не держатся, разве что их чем-то подкрепляют. Многому ты сам верил наутро после той первой ночи? – Я все еще переваривал его слова, когда он прибавил: – И разве это не хорошо? Что все, что она пережила, не оставит на ней следа?

Я задумался. Я чувствовал за собой такую огромную вину за то, что случилось с Клэр. Сначала я почти боялся встретиться с ней лицом к лицу: но если эти воспоминания не будут ее преследовать…

– Что ж, кажется, в этом есть смысл.

– Конечно, есть. Тогда что в этом плохого?

Я вскипел:

– Плохого? Господи! Только потому, что она ничего не будет помнить… разве это оправдывает то, что она сейчас бросается на всех подряд – что каждый может воспользоваться…

– Да? Например, каждый, кто вдруг захочет поплавать? – Терпеливая улыбка Джипа смягчила колкость замечания – во всяком случае, почти. Я вспомнил, как сам мило пытался обманывать себя, и вздрогнул. Что-то от Молл, да?

Никто не любит выглядеть круглым дураком. Я сердито закусил губу:

– Слушай, в этом не было бы никакого вреда! Совершенно необязательно, чтобы дело далеко зашло, а если бы и так, ну и что? У нее были молодые люди, это было бы нормально. Но между мной и Молл – огромная разница, черт бы побрал… я остановился на полуслове, стиснув зубы от смущения. Но Джип только широко раскрыл глаза – он все понял, и его улыбка стала немного кривой.

– Угу. Может быть, может быть. Похоже, ты чуть-чуть шокирован.

– Шокирован? Конечно, шокирован, и еще как! Я ведь знаю Клэр, не забывай! Я знаю ее уже несколько лет…

– Стив, большинство людей даже себя толком не знают! До тех пор, пока что-то не сорвет то, что на поверхности – может, сон или большая опасность – и не выплывет то, что лежит внизу. Сны и опасности! А у нее сейчас полно и того и другого!

– Но Клэр! Чтобы из всех людей именно Клэр! Она просто милая нормальная девушка! Это ведь такие вещи, о которых она даже… – Я снова выдохся.

– Ну, в общем, нет, или это не лежит сразу под внешним слоем, правда? Но все равно это часть ее. Некоторые вещи, которые ты делал вчерашней ночью – тебе ведь тоже не снилось, что ты это можешь, но и это часть тебя. И многое другое, менее достойное. Улыбнись – ты же живой человек. Ты, я, Клэр – мы ведь не святые, черт побери. Иногда случается и оступиться. И если не перебарщивать, это может быть даже забавно.

– ЗАБАВНО! Господи, я хочу сказать, послушай, я не более искушен, чем любой другой человек, но Клэр… Клэр, а не кто-нибудь другой! ПОЧЕМУ? – Джип не ответил, и я продолжал размышлять, поеживаясь, несмотря на солнце. – Боже мой, не то чтобы я не понимал… притягательную силу этой женщины. Я на себе это ощутил. И сам летаю, как мотылек, вокруг той же свечи – ты же знаешь. Только мне потребовалось немножко не слишком дружественной помощи. И это было бы хорошо, так ведь? Для меня. – Я выплюнул свою горечь. – А я просто обжегся. ПОБЕДИТЕЛЮ… Только одни гораздо больше победители, чем другие, правда? Естес…

Джип сочувственно покачал головой:

– Молл, Клэр… ради всего святого, мой мальчик, ты просто не знаешь, кого из них больше ревнуешь, так?

– Хватит об этом!

– Как скажешь. Так, значит, это на Молл ты так обозлился?

– Да! До смерти обозлился! А чего ты мог ожидать – что я буду плясать от радости, будь оно все проклято? – Но в моих словах прозвучала фальшивая нота, и через минуту я закрыл глаза и поник головой. – Нет. Нет. Ах, ты черт. Я не могу, правда? Не могу даже ревновать. Мне не дозволено.

Глаза Джипа смотрели испытующе:

– Боишься показаться малость неблагодарным?

– В общем, да! Самым неблагодарным сукиным сыном по эту сторону заката, но… – Я не стал договаривать. – Это ведь нечто большее, правда? Люди ее склада – это ведь у них в характере? Любить ровно столько, сколько им необходимо.

Джип с минуту в раздумье пожевал губами:

– Стало быть, ты понимаешь. Ни за что бы не подумал, Стив. Ты полон сюрпризов.

– После замка – да, я понимаю. Во всяком случае, кое-что. Ты ведь мне говорил, так? О людях, что двигаются наружу, к Краю, так или иначе. Меняются и растут – во зло или к добру. И Молл одна из них. Из бессмертных, я хочу сказать. Или как вы их называете? Богини. Ну, по крайней мере, полубогини.

– Да, она как раз начинает становиться такой. Это нечасто можно видеть – когда на нее находит. Хотя, я думаю, оно должно всегда быть у поверхности – то, что заставляет ее так бороться со злом. А потом что-то просыпается и бац! Хотя, Иосафат! Я тебе прямо скажу – такой, как вчера ночью, я ее никогда не видел, вот именно такой, и так долго. Это она сделала огромный шаг вперед. В один прекрасный день, может быть, через много-много лет, это прорвется навсегда, и в конце концов, она просто сбросит внешнюю оболочку, как старые лохмотья, и засияет чистотой. Но до той пор у нее есть свои чувства и слабости, как у других, может, даже больше. И когда этот приступ проходит, она становится слабее всего – целиком. Тогда она на самом деле скатывается вниз. Ей нужно… – Джип нахмурился. – Не знаю. Любовь, утешение. И она тянется к тому, к чему может. – Он еще с минуту задумчиво смотрел на меня. – Больше не сердишься?

Я вздохнул.

– Нет. Наверное, нет. Это просто… ну, древние греки – со своими сварливыми богами и богинями…

– Да?

– Неудивительно, что они в конце концов стали философами, вот и все.

Он негромко рассмеялся:

– Я там был. Поверь мне!

Но не стал вдаваться в подробности. Пришла моя очередь оценивать его:

– А как насчет тебя, Джип? Ты тоже понемногу становишься богом?

– Я? – Я думал, он опять станет смеяться, но он был, казалось, слегка шокирован таким предположением, как начинающий служащий, которому предложили стать вице-президентом. – Нет! Я ведь едва прожил свой первый век. Мне надо пройти долгий путь – если захочу. Только вот сомневаюсь, что когда-нибудь мне этого захочется. Сдается мне, я так и буду ходить по кругу, до тех пор, пока не иссякну, но, по крайней мере, это не будут вечно сужающиеся круги. Двигайся, живи, чтобы кровь бежала по жилам, и оттачивай свои пороки до тех пор, пока счетчик не отстучит свое, – вот как живут большинство из нас. Но некоторые, у кого есть настоящая страсть, настоящий дух, – они начинают терять вкус к чему-то еще. Они сужаются, они шлифуются, оттачивают себя до остроты кончика мглы. Они все больше и больше становятся похожи на свою страсть, в них это сразу видно.

– Как Хэндз?

– Точно, как Израэл Хэндз. Если он проживет достаточно долго и хотя бы наполовину не выживет из ума, он догорит до того, что у него станет разум огня, искр и летящего железа. Может, превратится в чьего-нибудь бога пушек, когда-нибудь, со временем, и его будут свистать на все церемонии, где отливаются новые пушки или будут приносить ему в жертву канониров, чтобы лучше их наводить. А может, когда в небе будет бушевать буря, где-нибудь люди будут говорить своим детям: «Гляньте-ка! ЭТО ПУШКИ ИЗРАЭЛА ХЭНДЗА РАСПУГИВАЮТ ЗВЕЗДЫ!» – Мы прыснули со смеху, хотя у меня все еще не прошла горечь. – Но вот Молл, – задумчиво произнес Джип, – ее труднее вычислить. Справедливость – вот часть ее страсти, но и хорошая битва – тоже, и музыка. И какая-то мудрость, интуиция, когда ее меньше всего тревожат…

Я кивнул, думая о той звездной ночи у руля, когда она вытянула из меня всю правду о моей жизни, а это получилось бы у немногих. Джип продолжал настаивать.

– Говорят, в основном у таких, как она, это и получается. У тех, кто достигает Края, может, даже пересекает его – кто знает? – и возвращаются назад преображенными. Возвращаются где-то, как бы там ни было, ведь чем дальше ты продвигаешься к Краю, тем меньше значит время. Может, она уже вернулась. Может, мы плыли с Минервой, Стив, мой мальчик; или с Дианой. Или же с какой-нибудь призрачной богиней наших далеких предков, что жили в пещерах среди Великих Льдов. Или с какой-то силой, которую знает только будущее, когда все эти ваши умные ящички заползут назад, на силиконовые пляжи, откуда они явились. Не знаю. И никто не знает. Но это может случиться, это точно.

Мысль была отрезвляющей. И когда Молл чуть позже пришла с пляжа, я был готов к тому, чтобы посмотреть на нее новыми глазами. Но она выглядела обыкновенной, как никогда, даже бледной, с кудрями, облепившими ее лицо, костлявой и несимпатичной, не тонкой и изящной. Она казалась осенним лесом, который ветер лишил листьев, и она избегала встречаться взглядом со мной или, как я заметил, с Клэр. Тогда до меня дошло, что, по-видимому, вчерашняя ночь стала для нее опытом более сокрушительным, чем для кого-либо из нас.

– Не задерживайтесь более десяти минут! – коротко сказала она. – Потом поднимайтесь и пойдем прямо на корабль! – Раздался хор стонов и жалоб, но она резко обернулась к нам: – Вы, безмозглая шайка скулящих болванов! Что, ждете еще одной адской ночи, как в бедламе, в лесах? Мы едва поспеем на берег до заката!

Это сработало. Никому не понадобилось лишних десяти минут, а мое страстное желание искупаться таинственно пропало. Мы вдруг запрыгали и засуетились, стали застегивать ремни, заряжать пистолеты и освобождать мечи в ножнах. Когда мы отправились в путь, Клэр пошла рядом со мной и совершенно естественно взяла меня за руку; затем, отыскав глазами Молл, протянула ей другую руку. Молл заколебалась, видимо, слегка обескураженная, пока я нетерпеливо не помахал ей, зовя к нам. Мне это не стоило особых усилий. Клэр поставила Молл между нами, и я почувствовал, как рука Молл взяла мою и сжала ее, словно она висела на утесе и это было единственное место, за что она могла ухватиться. Мое возмущение быстро таяло. Ее судьба могла быть самой одинокой из всех человеческих судеб – и если она действительно будет помнить меня тысячу лет, пусть лучше вспоминает без горечи.

Тропа вскоре стала крутой и узкой и развела нас, плюс нам приходилось помогать Джипу. Поскольку он не мог цепляться за ветви и отростки, он все время скользил, и каждый рывок был для его руки агонией. Он еще ухудшал положение тем, что все время пристально вглядывался по сторонам во все, что угодно, но не смотрел под ноги. Раны были обработаны тем, что оказалось под рукой: мои обожженные порохом руки – горьким соком алоэ, например, но у Джипа не было ничего, что могло бы успокоить боль, не считая единственного утешения – он разнообразно и цветисто поносил прострелившего его Волка и свою собственную глупость.

– По крайней мере, он не пробил кость, – ободрила Джипа Клэр. – Разве что немного поцарапал ее. Дюймом выше – и он мог по-настоящему сломать тебе руку…

– Он ее чисто выбил, – сурово сказала Молл.

Она казалась такой же нервной, как и Джип, и постоянно оглядывалась через плечо.

Клэр сочувственно вздрогнула:

– О Боже! Что ж, тебе, по крайней мере, повезло, что у него не было автомата.

Я пристально взглянул на нее, но она только улыбнулась. Все было именно так, как говорил Джип: она жила во сне, почти со всем соглашаясь и не задавая вопросов. Не думая о том, как подействует то, что она говорит. И тем не менее, это была прежняя Клэр, это точно. Сознательно или нет, она очень хорошо все подметила.

Они ведь были такими всеведающими вонючками, эти Волки. Я не мог себе представить, что они упустили бы шанс расширить свои возможности наносить увечья. Почему же ни у кого из них не было современного оружия? Они, конечно же, могли раздобыть его достаточно легко. Почему не пистолеты-пулеметы Томпсона или М-16 вместо абордажных сабель? Почему, раз уж на то пошло, не морские орудия вместо пушек, заряжающихся с дула? Почему не быстрые суда-истребители вместо парусных кораблей? Мне никогда не приходило в голову спрашивать об этом. Однако во время одного из наших коротких привалов, в полдень, в широкой тени огромного «звездного яблока», Джип был более или менее готов к разговору – подозреваю, потому что это отвлекало его мысли от боли или других вещей.

– Конечно, они могли бы их использовать. Мы тоже. Время от времени какой-нибудь остолоп дорывается до того, что ты и я называем современным оружием, и поднимает изрядный переполох, в основном, до тех пор, пока не забивает ими все битком или же у него выходят боеприпасы. И что потом? Все шансы за то, что окончательно все погубит, пытаясь отремонтировать. А что касается боеприпасов, так он, конечно, мог бы отлить вручную оболочку для пуль 45 калибра, я так думаю; или, наверное, сделать вручную кожухи или сохранить использованные. Напихать в них черного пороха или пироксилина, в половину их мощности – но сделать боеголовки, фульминат ртути или что-то в этом роде – это уже трудная работа. Такая же трудная, как изготовить вручную целый новый мушкет, даже нарезать канал ствола – такого, чтобы его можно было заряжать, не наделав при этом бед. Ну, положим, он ухитрится сделать и это – а потом его второй или третий кустарный снаряд взорвется в казенной части и начисто оторвет ему руку. Понял?

– Начинаю понимать, – задумчиво сказал я. – Они здесь слыхом не слыхивали о промышленности – о массовом производстве…

Джип сделал беспечный жест:

– Да слышали, конечно. Но промышленность велика; она собирает людей вместе, связывает их. И чтобы произвести ваше современное оружие или суда или что-нибудь другое, нужна целая цепочка различных отраслей промышленности. А здесь люди долго не задерживаются, иначе рано или поздно Сердцевина снова засосет их. Так что кому здесь очищать нефть для ваших быстроходных судов? Кто станет делать пули, патроны и поршневые кольца? Или хотя бы регулировать паровые цилиндры? Здесь от силы-то одна-две верфи – и рабочие вечно приходят и уходят. Но необходимости в чем-то большем нет, нам хватает и этого. Здесь у нас человек может жить и бороться так, как ему заблагорассудится, так, как мы делали всегда…

– До самой Промышленной Революции, – задумчиво докончила Клэр, делая круговые движения головой. – Вроде барьера…

– Чего? – Джип с сомнением посмотрел на нее. – Ты случаем не из этого профсоюза – «Индустриальных рабочих», а, леди? Брось ты это дело. По мне – так я рад, что вам дали право голоса.

Я поспешно вмешался:

– Она хочет сказать, что здесь вы никогда не сможете пойти тем путем, каким пошла Сердцевина. А там многие люди на самом деле считают, что тот путь был ошибочным. Правда, я – нет! Хотя должен признать, что здесь у вас жизнь без прогресса лучше, чем я мог ожидать – в отношении медицины, например…

Джип забылся, собрался было пожать плечами и вздрогнул от боли:

– Да, прогресса здесь не хватает, это верно. Зато у нас есть другие преимущества…

Клэр подняла голову с моего колена и усмехнулась:

– Ты хочешь сказать, недостатки, правда?

– Леди, я хочу сказать то, что сказал. Ты пока видела только дурную сторону. Но на нас здесь работают другие вещи. Другие силы, другая мудрость.

– Магия?

– Это только слово. Но оно охватывает очень-очень многое, черт побери. Ну, например, то, что заштопает мне руку через несколько часов, стоит нам ступить на палубу «Непокорной» – а это, похоже, будет не так уж скоро. Сколько нам еще осталось?

– Несколько миль – четыре, по-моему. В основном вниз. Мы обошли хребет стороной, так что выйдем на берег дальше – с другой стороны бухты.

– Несколько миль! – эхом отозвался Джип и бросил быстрый взгляд на солнце и стоявшие позади нас холмы. – Тогда вам придется тащить меня за ноги.

– Ты справишься, – твердо сказал я. – Я ввязался в это дело, спасая твою шкуру. Что ж, по-твоему, я допущу, чтобы мои старания пропали даром?

Я ничего не сказал об этом тогда, когда Клэр была поблизости и могла услышать; но именно с того момента, когда я вспомнил те безумные мгновения на окутанной туманом верфи, что-то стало беспокоить меня. И в течение всего обратного пути эти мысли не давали мне покоя, и не раз я ловил взгляд Клэр, недоумевавшей, почему я стал таким молчаливым и озабоченным. Однако я хотел дождаться, пока смогу поговорить с Джипом наедине, а такой случай не представлялся мне часами. Мы карабкались вниз по последнему склону, нервно продираясь через заросли алоэ, острого, как абордажные сабли. Тот маленький кусочек неба, что мы видели сквозь деревья, быстро краснел, но по крайней мере, мы поняли, что успеем вовремя, когда те, кто шел впереди, закричали и стали возбужденно показывать пальцами. У подножия склона была видна слабая полоска света – это далекий берег проглядывал сквозь кромку леса. Сразу почувствовалось облегчение, настроение у всех, даже у раненых, разом поднялось – это было заразительно – у всех, кроме Молл и Джипа. Молл была мрачной, молчаливой, настороженной, резко отворачивалась от каждого, кто с ней заговаривал. Джип стал необычно для себя неразговорчивым, даже хмурым и таким нервным, что вздрагивал при малейшем звуке, а их в этом сумеречном вечере было предостаточно.

– Что ж, – отважился сочувственно сказать я, помогая ему сесть после того, как он как-то здорово упал, – тебе сейчас туго приходится, но, по крайней мере, тащить тебя нам еще не надо…

– Туго! – согласился он, держась за больную руку. – Ах, черт, могло бы быть в сто раз хуже. – Он оглянулся назад, на склон, на минуту прислушался, потом покачал головой. – Должно было быть хуже, если разобраться.

– Жаждешь наказания, так, что ли?

– Проклятие, нет, конечно! Мы очень легко отделались, вот и все. Даже слишком. Сколько Волков они натравили на нас прошлой ночью – полторы сотни? Не больше. О'кей, тогда остается еще больше половины из тех, что были на борту, и неизвестно, где они. Где они были, когда кончилась заваруха?

Я стал помогать ему встать:

– Так это тебе не дает покоя? Наверняка прикрывали тропу. Лежали в засаде. Они не ожидали, что мы потащимся через лес – я сам этого не ожидал, сказать откровенно. Если нам не изменяет удача, они все еще бродят там, наверху…

– Да, если нам не изменит удача! – мрачно отозвалась снизу Молл. – Но с наступлением ночи все может измениться. Довольно медлить, это не подобает мужчине!

– Он же стоять не может! – сердито заявил я, но Джип оттолкнул меня и, шатаясь, поднялся на ноги.

– Она права. По мне, так я не буду чувствовать себя в безопасности, пока не ступлю прямо на палубу старушки «Непокорной»!

С его словами все мои тревоги проснулись:

– Да… а что потом?

– Потом? – При этой мысли Джип приободрился. – Дом и красавица, и долой огромную тяжесть с твоей души – в основном, в золоте!

– Видит Бог, вы все это честно заработали! Только вот как же я?

Он бросил на меня взгляд, хотел ответить шуткой, но потом явно передумал.

– О'кей, ну и что же ты?

– Ты сказал, Клэр… не будет помнить в действительности о том, что произошло. А как же я? Я тоже просто все забуду?

Джип проковылял мимо меня вниз по грязному склону, в удушливо-ароматные заросли гибискуса впереди.

– Все зависит… – бросил он через плечо, поймал здоровой рукой ветку и стал неуверенно пробираться вниз.

– От чего? – Скользя вслед за ним, я снова повторил свой вопрос. – Джип, я хочу знать! Это важно для меня, черт возьми!

– Стив, – выговорил он сквозь стиснутые зубы, – это не так просто… если бы я мог сказать… я бы сказал… о'кей?

Наши башмаки оступались и скользили, раня яркие цветы гибискуса, и цветы истекали блестящим черным соком, капавшим на землю. Я больше ни о чем не спрашивал.

Я увидел, как внизу, среди деревьев матросы, шедшие впереди, пустились бежать, и Молл ничего не сделала, чтобы их задержать, а только остановилась и нетерпеливо помахала нам, чтобы шли быстрее. Клэр, оскальзываясь, вернулась, чтобы помочь нам, и длинный низкий луч заходящего солнца блеснул на ее голых ногах и зажег огненные самоцветы в ее волосах. Вместе с другими отставшими мы, спотыкаясь, ступили в высокую траву, шелестевшую на легком ветру. Сквозь последнюю завесу деревьев я увидел серо-голубое шампанское океана и край солнца, сверкавший последним яростным светом на фоне душивших его туч.

Море на мгновение засверкало цветом свежей крови; свет потускнел. Мы вышли на берег в первой вспышке розовых островных сумерек. Там стояли корабли – в одной-двух милях от берега, в уединенном рукаве бухты. По спокойной воде пробегала легкая рябь, как дыхание, затуманивающее зеркало. А на берегу стояли лодки, и их вид подстегнул даже раненых, и они, забыв о боли, заспешили к лодкам, стремясь поскорее уйти даже из тени этого леса. К ним с готовностью и нервным нетерпением протянулись руки помощи, люди оглядывались назад, на линию деревьев, в то время, как колонна отставших неровно тянулась по берегу. Мы еще не были под прикрытием пушек «Непокорной» и дергались, как котята, при каждом шорохе. По рядам хриплым шепотом отдавались приказы. Пистолеты щелкнули – курки были взведены, мечи вынуты из ножен, и любая взлетающая вверх птичка рисковала сразу десятком смертей, хотя, к счастью, никто не оказался настолько глуп, чтобы стрелять. Подойдя на достаточно близкое расстояние мы лихорадочно замахали руками кораблю – мы не решались позвать громко – и получили лаконичный отклик. Он показался нам первым ощутимым звеном, связывавшим нас с безопасностью, каким бы слабым ни было это звено, – ниточкой, за которую цепляется человеческая жизнь. Мы все почувствовали, как наше настроение поднялось и подпрыгнуло, как лодки, ожившие под нашими руками, когда мы потащили их в легкий прибой.

Когда мы беспрепятственно плюхнулись в лодки, нам показалось, что напряжение почти разрядилось. Я даже услышал, как некоторые отчаянные головы жалеют, что Волки не погнались за нами, не то они бы им показали, где раки зимуют. Когда первая лодка отчалила с мелководья и на минуту в поле зрения показался замок, раздался громкий, вызывающий, насмешливый вопль. Я вспомнил дрожащий, мясистый глухой удар, когда мой меч вошел в тело капитана Волков, и стиснул зубы от торжества, позабыв, как страшно я тогда был перепуган. Я обхватил Клэр за плечи и крепко обнял. Она посмотрела на меня и засмеялась; и мы стали следить, как с каждым ударом весел ненавистный берег стал удаляться все дальше.