8

Над нами возвышались темно-зеленые стены, задумчивые, непроницаемые, бурлящие под грозовым небом. Изумрудное пламя вспыхнуло из-под мечей, когда они скрестились. Мой был отброшен в сторону, как надоедливая муха; острие другого просвистело в дюйме от моей левой подмышки. Я как-то ухитрился парировать удар, отпрыгнул назад, снова поднял свою гарду, ловя ртом воздух. Некоторые из порезов открылись, и я вздрогнул, когда в них попал пот. Мы кружили, обходя друг друга, защищаясь. Молл усмехнулась – зрелище не слишком обнадеживающее. Она гипнотически покачивалась, как кобра, выжидая время и выбирая место, куда ударить.

Так было всю дорогу от Нового Орлеана, и доказательством тому были мои шрамы. Сначала казалось, что наш поспешный отъезд оправдывает себя. Мы прямо-таки полетели вниз по этой огромной реке на крыльях утра. Ле Стриж ставил себе в заслугу свежий ветер, надувавший наши паруса, сопутствовавший нам долгое время, сводя на нет преимущества парового буксира Волков; однако я больше склонялся к тому, что это заслуга безошибочного ведения корабля Джипом. У меня было странное ощущение, когда я наблюдал за ним, стоящим у руля, что этот его спокойный взор был устремлен сквозь пелену времени и пространства, выбирая какую-то невидимую нить судьбы и беря прямой курс между ее извилистыми витками, скользя от одного к другому. Я сделал ошибку, сказав об этом Молл, когда мы перехватывали легкий завтрак на баке.

– Не так уж она и странна, твоя фантазия, – был ее ответ. – Считается, что у каждого есть врожденные способности, однако немногие живут достаточно долго, что они могли развиться полностью. В Центре люди, подобные ему, всего лишь хорошие навигаторы, но снаружи, на Колесе они скоро научаются различать человека на звезде сквозь каждый поворот и изгиб переменчивого времени. Только здесь настоящая сила может расцвести с помощью мастерства и обучения, что ее питают. Ты, мой друг, возможно, мог бы со временем стать могущественным коммерсантом; однако сперва тебе надобно было бы заполнить ту пустоту, что есть в тебе, напитать твой изголодавшийся дух, чтобы он мог расти. В тебе не хватает не только страсти. Людям в жизни надобно настоящее дело, пока его для них не подыскали другие. – Она бросила последний кусочек хлеба в кружку с кофе и осушила ее до последней капли. – И коль скоро мы стали праздными философами, Стивен, мой мальчик, пора мне сдержать слово и приоткрыть тебе кое-что из моей собственной особой тайны. Мои лекции коротки, зато обоснования глубоки! Так вставай и к бою!

Так начались мои уроки – уроки владения мечом и, может быть, чем-то еще. С самого начала, с первой позиции они были строго практическими; мы фехтовали с обнаженным лезвием и незащищенным острием, а это очень скоро обучает уважать оружие, которым дерешься. Сначала, пока мы шли вниз по реке, Молл отмечала каждое касание только легкими игривыми ударами клинка плашмя. Так что, когда она стала делать настоящие уколы, для меня это почти комплимент.

К тому времени мы уже были в море. Мы так быстро прошли этот путь, что я стал надеяться увидеть на горизонте паруса черного корабля, как только мы покинем дельту, или узнать его последний курс от буксира, когда тот будет возвращаться. Но вместо этого мы прошли мимо его останков, дымившихся на песчаной отмели.

Но что лежало под нашим корпусом ночью, – это был вопрос, который я задал лишь однажды. Джип устремил взгляд в бесконечность и улыбнулся:

– Моря к востоку от солнца, к западу от луны! – спокойно ответил он. – Лежат они между Проливом Ночи и Звуками Утра, за Вратами Полудня. Волны, бьющиеся под зачарованными казематами, под заоблачными башнями замков. Есть другие, что могут дать тебе более простые ответы, но, прямо тебе говорю, ты им за это спасибо не скажешь. Некоторые вещи лучше увидеть своими глазами – и в один прекрасный день, если повезет, ты увидишь.

Это заставило меня замолчать. Я так и не собрался с духом, чтобы спросить у кого-то еще. Я более чем немного опасался того, что могло случиться, если бы я не смог поверить в ответ. Но мне это все время напоминало то, что я видел однажды, во время одинокого ночного полета, возвращаясь из какой-то безрадостной командировки во Франции. Тогда наш маленький самолет забрался между двумя слоями туч: нижние были ровные и катились, как сине-стальное море, верхние были выше, круче, суровые, как серый гранит; и только одинокий мазок бледно-оранжевого света отмечал горизонт, который в противном случае затерялся бы в бесследной бесконечности. Если бы я тогда посмотрел вниз и смотрел бы дольше, смог бы я мельком заметить высокие мачты над этими гребнями туч, широкие паруса, скользившие по направлению к тому последнему далекому свету?

Ост-зюйд-вест – вот как лежал наш курс – к острову Тортуга и оттуда – снова на юго-восток, между Великой Багамской отмелью и призрачным Гаванским побережьем до Наветренного пролива. За все это время нам попались несколько других парусов, но ни одни из них не были черными. А когда мы вызывали их, оказывалось, что им черные паруса тоже не попадались. Мы скоро догадались, что Волки идут весьма эксцентричным курсом, чтобы избежать встречи с нами – в какой-то мере нам это даже льстило. Зато это оставляло нам последнюю надежду в лице Ле Стрижа, а это не нравилось никому. Стриж постоянно сидел в своей каюте, откуда доносились странные звуки и еще более странные запахи, и появлялся время от времени только для того, чтобы подтвердить, что наш противник был где-то впереди нас примерно по этому самому курсу. Каждый раз он казался все более седым и измученным.

– Их становится все труднее преследовать, – ворчал он неоднократно. – Что-то новое тянется к ним, что-то, стремящееся укрыть их от моих глаз. Но оно еще не достаточно сильно. Не теперь.

А пока Молл систематически отделывала меня до синяков. Оказывал ли я сопротивление? Не спрашивайте. К концу длинного дня упражнений с мечом у меня так деревенели мускулы, что я едва мог ходить. Не то чтобы я жаловался. Если Молл пользовалась временем, чтобы преподать мне жестокий курс выживания, это было потому, что она боялась, что он мне понадобится. И я знал, как мне повезло, что у меня оказался такой восхитительный озорной учитель, способный заставить трещать воздух, но никогда не забывающий при этом, что значит быть неуклюжим новичком. Помнится, я где-то вычитал, что почти в каждой области есть знак подлинного величия. Когда на третий день наших занятий Молл вдруг перестала оставлять тонкие порезы, похожие на порезы от бумаги, которые скорее чесались, чем болели – во всяком случае, пока в них не попадал пот, – я начал ощущать себя неким подобием бойца.

Но также и неким подобием мазохиста. Правда, по крайней мере, Молл знала, когда остановиться. Как раз.

В один прекрасный полдень – по-моему, на четвертый день – матросы на топах мачт прокричали предупреждение, и мы побросали все и побежали к поручням. Но не черные паруса поднимались над горизонтом. Это были увенчанные гребнями зеленые клыки гористого острова, и для нас они были символом поражения. Если на горизонте была Эспаньола, имелся шанс, что мы пропустили своих противников, и они уже были здесь.

– А Клэр… – я не смог договорить.

Джип покачал головой:

– Спокойно, приятель. Что бы они там ни задумали с ней сделать, это что-то вроде… ритуала, а для этого у них есть предназначенное время, место и все такое. Есть шанс, что это еще не сейчас, едва ли они могли так точно рассчитать свое прибытие – во всяком случае после той маленькой стычки с нами. И если они уже не причинили ей вреда, скорее всего до тех пор и не причинят.

– Если из-за всей проклятой заварухи она от страха не лишилась рассудка!

– Сомневаюсь, – сказала Молл, ласково кладя руку мне на плечо. – Мы крепче, чем вы нас считаете, Стивен, – наш пол. Она будет думать, что живет в кошмаре, конечно, но она уже увидела проблеск надежды. Не терять мужества и выполнить задачу – вот твоя роль. Так сыграй ее до конца!

Во время последнего пути на юг, в Порт-о-Пренс атмосфера на борту была наэлектризована. Нас вполне мог поджидать неприятный сюрприз. Вскоре после восхода солнца мы под всеми парусами вошли в окруженный горами залив, при этом пушки у нас были наготове, а их экипажи скорчились за закрытыми портами, с глубоким подозрением оглядывая каждый маленький островок и проход, достаточно большой для того, чтобы в нем мог скрываться корабль. Но когда главный порт острова вырос, а точнее, разостлался впереди нас в конце залива, сразу же стало очевидно, что ни один корабль, хотя бы отдаленно напоминающий по размеру корабль Волков, там не пришвартован.

В состоянии мрачного перевозбуждения мы пришвартовали «Непокорную» в шатком доке неподалеку от разрушенного лесного склада в дальнем конце города. Ле Стрижа, горько жаловавшегося на крайнюю усталость, упросили еще раз использовать свой божественный дар. А в это время мы послали группы людей на берег, чтобы потихоньку разузнать, нет ли каких новостей. После моего маленького инцидента мне, разумеется, было позволено не идти. Они оставили меня сидящим на поручне – залечивать свои царапины, грызть ногти и смотреть на город, который, как предполагалось, был для меня слишком опасным.

Город, однако, таким не выглядел. Это было совсем не то, что приближаться к Новому Орлеану по темной Миссисипи, окутанной ночью и таинственной. Воздух был свеж, прохладен и прозрачен, освежающий свет вычерчивал каждую подробность с поразительностью ясностью. Вовсе не опасный и не зловещий – скорее ленивый, он вытянулся, как задремавшая неряха, по всему плоскому побережью, тесня назад лесистые склоны гор. И даже вдоль побережья, у самого моря попадались пятна разросшихся деревьев между стенами из белого камня и выбеленных солнцем досок, обветшалых и отбеленных солью, между элегантными старыми виллами во французском и испанском стиле и полуразрушенными доками. Местами деревья редели и переходили в пятна заросших низкорослым кустарником пустынных земель, где бродили желтоватые волы, тряся головами, отгоняя первых мух. На более высоких склонах сгустки той же густой растительности произвольно смешивались с группами выбеленных солнцем зданий. Что порождало рост – здания или джунгли? Я не мог сказать с уверенностью. Двадцатый век этого места не коснулся. Здесь не было слышно шума городского транспорта. До нас доносились крики запоздалых петухов вперемешку с воплями летавших стаями попугаев: в остальном, поблизости все было тихо. Я даже не слышал детских голосов, чуть ли не самого универсального в мире звука. Все, что я мог временами расслышать – было постоянное глухое пульсирование и заунывное пение или, возможно, завывание. Это была единственная нестройная нота во всей этой мирной сцене. Ничего в ней не было опасного; и все же, чем дольше я наблюдал и слушал, тем более меня охватывало чувство, что что-то не так, что-то здесь дьявольски не так.

Двадцатый век…

Минуточку… Я в свое время много читал о Порт-о-Пренсе, так ведь? Год назад или что-то около того, когда делал короткую справку одному из мелких клиентов Барри об условиях торговли в Карибском море. Всю ту музыку, что печатает Министерство торговли о том, каким современным выгладит город по сравнению с большинством столиц третьего мира. Даже до обидного современным по сравнению с тем, в каком состоянии пребывает остальная часть страны. Офисы, отели, ночные клубы с неоновыми вывесками, сверкающие казино, доки, которые могли принять небольшие суда для круизов – где они все? Широкие бульвары, высокие башни из стекла и бетона – целый небосвод, который должен был отражать солнце, как лес зеркал – куда они все попрятались, черт побери? Как бы тщательно я ни осматривал пейзаж, всего этого не было и в помине. Раз или два мне почудился блеск стекла в воздухе – почти за пределами поля зрения. Но всякий раз, когда я начинал всматриваться снова, это оказывался белый шпиль церкви, ряд белых соломенных крыш на холме или просто случайная игра света. И больше ничего.

И эти заросшие лесами холмы… На острове очень остро стояла проблема исчезновения лесов. Об этом я тоже читал. Но отсюда это казалось маловероятным, а с моря – совсем невероятным.

На минуту у меня появилась паническая мысль, что это был какой-то фокус Волков, какая-то новая маскировка вроде той, что они придумали, чтобы увезти Клэр. Они даже могли стоять здесь на якоре, прикрываясь этим. Но ведь тогда Ле Стриж, конечно же, узнал бы об этом.

Истинное объяснение подкрадывалось ко мне постепенно, как надвигающийся холод. И несло с собой именно ощущение холода.

Тени. Я видел тени. Тени в ярком свете дня, в самом его разгаре. Тени города восемнадцатого или девятнадцатого века, а возможно, смешения обоих веков; те же тени, что лежали позади Канал-стрит в Новом Орлеане, позади Дунайской улицы там, дома. Длинные образы их прошлого, их духа, далеко раскинувшиеся в безвременье за пределами Сердцевины. Однако здесь тени были сильными, не просто образами в темноте, но более сильными, чем дневной свет. Должно быть, весь остров был наводнен ими, они не робко проглядывали по краю ночи, но находились прямо под живущим днем, готовые в любой момент проявиться. Даже в разгар дня они были достаточно сильны, чтобы поглотить все то, что заняло их место, – по крайней мере, для тех, кто уже двигался в тенях. И даже для тех, кто в них не был, их присутствие, должно быть, ощущалось постоянно – осязаемое, почти подавляющее, вечно следующее за ними по пятам привидение, стоящее за каждым сделанным ими шагом. Их яркий современный мир, должно быть, казался здесь всего лишь проблеском света на темных водах. И глядя под нужным углом, всегда можно было посмотреть насквозь, прямо в бездонную глубину внизу.

Как я уже сделал раньше; как делал даже сейчас. Меня пробрала дрожь. Был уже полдень; но когда-то наступит ночь. Если тени были так сильны даже при свете, какую же всепоглощающую власть принесет им ночь? И я вдруг очень обрадовался, что не сошел на берег.

Когда на борту стали собираться остальные, пропыленные, с усталыми ногами, все согласились, что для этого похода были серьезные основания. Они обнаружили, что над районом доков нависло заклятье страха. Мало кто охотно отвечал вслух на вопросы, поскольку «Сарацин» действительно приходил, всего за несколько часов до рассвета, прибыв перед штормом, от которого, казалось, раскалывались небеса, но только для того, чтобы снова отчалить еще до того, как поднялось солнце. И люди шептались, что встречать его по улицам шли странные фигуры, а те, кто попадался на их пути, так и не вернулись.

– Половина народу все еще притаилась в своих хибарах и трясется! – мрачно сказал Джип, благодарно потягивая холодное шерри из бокала, поднесенного ему стюардом Пирса. – Или побежали к своим БУНГАНАМ, чтобы те занялись экзорцизмом и врачеванием. Но бунганы и сами трясутся точно так же – черт, барабаны слышны даже отсюда!

– Да, и пение, – добавила Молл так же мрачно. – Но прошел слух, что кое-кто из языческих священников – те, что, как они думают, тайные БОКОРЫ и, похоже, служат и нашим и вашим, то есть, и светлым, и темным силам, – так они нарочно ходили встречать черный корабль. И что вся их утварь исчезла из храмов, будто они упаковали ее для какого-то великого праздника в другом месте…