Шкура морской лошади? Я подозрительно скосил глаза на то, что принес слуга Пирса. Она была чернее ночи, мягче, чем казалась, чуть пушистая, как кротовая, только поменьше. От нее исходил легкий, но ощутимый запах, горький и маслянистый.

– Примерь, – предложила Молл с непроницаемым видом.

По-видимому, здесь не было особого смысла проявлять чрезмерную застенчивость, так что я разоблачился прямо на месте и натянул странные брюки и рубашку. Они оказались чуть эластичными, поэтому сидели очень хорошо, особенно с широким ремнем и кроссовками, которые были на мне. В рубашке без рукавов я слегка поеживался под резким ночным ветерком, но у меня мелькала неприятная мысль, что очень скоро мне станет жарко. По крайней мере, абордажный топорик, который мне выдали, по размеру был почти таким же, как ледоруб, с таким же длинным топорищем; Джип объяснил мне, что им можно цепляться за доски и другие места, чтобы легче было лезть, а лезвие прорубит сеть, натянутую над поручнями, чтобы помешать взять корабль на абордаж. Пирс одолжил мне длинный нож и обещанный пистолет – двухзарядное кремневое орудие – и показал, как взводить курок, очень осторожно, потому что пистолет был уже заряжен. Пистолет был совсем не таким, как те, из которых я стрелял по мишеням, и это меня тревожило. Затем выступила Молл и повязала мне вокруг лба такую же расшитую парчовую повязку, как у нее.

– Спасибо! – сказал я, раздумывая, какой я должен иметь вид, и начиная ощущать себя заправским пиратом. – Какая шикарная лента вместо шляпы!

– Это даже немножко большее, чем просто лента. Она тебе пригодится…

– ЭЙ, НА ПАЛУБЕ! НА ПАЛУБЕ! – Мы разом подняли головы вверх, как птенцы в гнезде. – ЭТО ВОЛК! ПРОКЛЯТЫЙ ЗАВЫВАЮЩИЙ ВОЛК!

– ТЫ УВЕРЕН, ПАРЕНЬ? – заорал Пирс. – КАКОЙ У НЕЕ ФЛАГ?

– ФЛАГА НЕТ! НО Я ВИДЕЛ ФОНАРИ!

Пирс сунул трубу назад в футляр с удовлетворенным щелчком и перегнулся через поручни:

– Мистер помощник! Готовьтесь к бою! По местам!

– Фонари? – переспросил я Джипа, поглядывая на видневшуюся вдалеке точку – это было все, что я смог разглядеть, от силы, может быть, верхушки мачт.

– Увидишь! – коротко ответил Джип, а палубы в это время выбивали барабанную дробь под бегущими ногами. Мы на минуту отошли от поручней, когда матросы с криками высыпали наверх, чтобы встать у пушек на квартердеке.

Пирс оскорбленно смотрел в свою огромную медную трубу:

– Какого черта там происходит у них впереди? Можно было бы думать, что они выкатят пушки, едва лишь мы появимся в их поле зрения, но будь я проклят, если они не только что вылезли из постели!

– Может, пытаются изображать из себя невинных овечек, – высказал предположение я.

Пирс, однако, ревом высказал несогласие:

– Боюсь, что нет, сэр. Если бы я краем глаза заметил парус, который так торопится за мной по пятам, я бы выкатил пушки просто из предосторожности, а моя совесть отягощена меньше, чем у любого из Волков, могу поклясться. И смотрите, как они укоротили паруса на ночь! Пари держу, негодяи и не подозревали, что их могут преследовать, и выставили только палубную вахту – ни одного человека на мачтах, ублюдки ленивые. Что скажешь, штурман?

– Так оно и есть! И часовые полусонные к этому часу, да еще фонари светят им в глаза. – Джип возбужденно ударил по гакаборту. – Черт, вот он, шанс, который нам нужен! Все, что нам остается делать, это дождаться, когда зайдет Луна, и идти на сближение. Если они уже не засекли нас раньше, теперь не смогут!

– Очень хорошо! – сказал Пирс. – Но нам незачем рисковать. Мистер помощник! Можете отдавать приказ заряжать!

Весь корабль неожиданно содрогнулся от приглушенного удара грома. На палубах и внизу выкатывали массивные пушки для того, чтобы зарядить их, громады из бронзы или железа весом с тонну и больше, на деревянных колесных лафетах с привязанными к ним веревками или цепями, чтобы удерживать орудия. Их экипажи прыгали вокруг них, сдерживая возбуждение, в то время как мастер Старшина канониров, маленький человечек с желтоватым лицом, гривой черных волос и злобными глазками, бегал от одной к другой, проверяя их.

– Заряжены и готовы к бою! – прокричал он нам.

– Очень хорошо, м-р Хэндз, – Пирс с минуту барабанил пальцами по бедрам. – Будьте наготове, но не выкатывайте пока! Мы побережем огонь, пока не подойдем поближе, а, штурман?

– Не хотелось бы первый залп дать вхолостую! – согласился Джип и пояснил: – Пока пушки хорошо заряжены, и у нас есть время взять прицел. Под огнем все вроде получается не так аккуратно.

– Могу себе представить! – горячо воскликнул я. – Но… огонь… это не будет опасно для Клэр?

– Хуже, чем сейчас, ей уже не будет. И тут уж ничего не поделаешь. Корабль большой, и мы должны попасть в него, расчистить хотя бы путь для абордажного отряда – вывести его из строя, если получится. Сбить побольше рангоута или даже руль, и он наш.

Пирс набивал ноздри нюхательным табаком с таким смаком, что я едва удержался, чтобы не предложить ему шомпол.

– Чтобы разделаться с ним… НА ДОСУГЕ! – Последнее слово вылетело у него с громоподобным чихом. – БУДЬ Я ПРОКЛЯТ! Но будьте уверены, они держат ценных пленников внизу, под палубой, и там девушке будет всего безопаснее. Мы не будем бить по корпусу, разве что из крайней нужды.

– Как бы там ни было, – ободряюще произнес Джип, – мы собираемся подойти совсем близко и только потом стрелять. Так что огонь будет с короткой дистанции. Может, они вообще не успеют добежать до пушек.

– Будем надеяться, – отозвался я. – Будем надеяться, черт побери! – При мысли о том, что я собирался делать, меня охватывал какой-то леденящий ужас; мне бы хотелось, чтобы слова Джипа звучали немножко более убедительно. Я посмотрел на луну. Она уже быстро заходила, почти касаясь горизонта, истекая, как кровью, серебром над странным океаном, по которому мы плыли, и превращая его в замерзшее зеркало. А потом я впервые отчетливо увидел противника – маленькую остроконечную колонну парусов над горизонтом, плавучую детскую игрушку, но все же источающую угрозу. Трудно было поверить, что там, на борту, Клэр. Клэр из другой, бесконечно далекой жизни… Но нет; теперь она тоже была частью этой жизни.

– Лучше бы подготовиться, пока есть еще несколько спокойных минут! – заметил Пирс. – Рулевой, смени мистрис Молл у руля! Мистер помощник, сундук с оружием! Абордажным группам собраться на основной палубе!

У грот-мачты стоял открытый ящик с оружием, и собиравшимся людям – их было около тридцати, не считая нас, – выдавались абордажные сабли и пистолеты. Джип вскарабкался на ступеньку и повысил голос:

– Как получите оружие, разбейтесь на две группы у вахты левого и правого борта. Вахтой левого борта командую я, и мы собираемся у опоры фок-мачты! Правый борт, оставайтесь у грот-мачты и следуйте за мистрис Молл! Оружие у всех есть?

Ответом был дружный рев и звон абордажных сабель.

– Отлично! Тогда ныряйте под шпигаты, присядьте на корточки за поручнями – пригнитесь пониже и не мешайте пушкам! Если кто высунет голову над распроклятыми поручнями до приказа, я ему сам ее снесу! Ясно? Тогда – в позицию и задайте им жару!

Молл положила руку мне на локоть:

– Ты пойдешь с моей командой, Стивен – прыгать меньше и легче зацепиться ногами.

– Это мне подойдет… – Внезапно рука Молл крепче сжала мой локоть; она смотрела куда-то мимо меня, на нос. Я обернулся и увидел, как открылась дверь каюты Ле Стрижа, и сам старик проковылял наружу, за ним – его странные компаньоны.

Он с минуту помедлил, глядя нас слезящимися глазами, потом произнес:

– Собираетесь взять его на абордаж. Требуется помощь, так?

– Смотря какая, – тонко сказал Джип. – Что именно у тебя на уме?

– Моя помощь. И их. Эй вы, двое! – коротко приказал старик. – Пойдете с абордажными отрядами. Поможете им.

– Эй, обожди минуту, черт побери!.. – проревел Джип, когда Финн, бросив на него злобный взгляд, скользнул и скорчился среди матросов Джипа. Все как один отшатнулись от него. Но я был поражен еще больше, когда увидел, как черноволосая девушка лениво направилась к нашей группе.

– Вы возьмете их, – сказал Ле Стриж, безжалостный, как древний камень, – если хотите иметь хоть шанс вернуться назад. А не то оставьте свою затею и возвращайтесь домой. Теперь я буду играть свою роль. Стойте наготове!

Джип увидел, как при этом матросы обменялись взглядами, и со вздохом признал свое поражение. Я не знал, что и думать. Я догадывался, что Финн – телохранитель у старика, что-то вроде волка-оборотня, но я полагал, что девушку взяли с собой ради утешений иного рода. Однако, по-видимому, в ней было нечто большее, раз уж старый дьявол был готов рисковать ей, а она – своей жизнью. В слабом лунном свете она уже не казалась хорошенькой, ее лоб под прямыми волосами казался выше и круглее, подбородок – слишком слабым и узким по сравнению с остальной частью лица; какой-то намек на порок развития, похоже на отставание развития эмбриона. Матросы отшатнулись и от нее. Стриж не обратил на них никакого внимания, он побрел вверх по трапу и, встав там в последних лучах лунного света, стал тихонько насвистывать, как будто бы про себя, и простер руку к небесам.

– И что это он намерен делать? – резко спросила Молл, когда наша группа присела на корточки за поручнями, в малоприятной близости к одной из пушек. У меня не было никаких предположений на этот счет. Пушка была втянута внутрь, и я смотрел ей в дуло, а также на свирепые улыбки стоявшего за ней экипажа. Зрелище было таким, что выводило из душевного равновесия. Я даже чувствовал горьковатый запах пороха. Молл тоже улыбалась.

– Лучше закрой уши, когда начнут стрелять, Стивен. И благодари Бога, что это только восемнадцатифунтовые. У «Сарацина» – двадцатичетырехфунтовые…

– Мне показалось, Джип говорил, что мы лучше вооружены!

– Да, у них только по пять на каждом борту и пара орудий для морской охоты, зато у нас десять. Но пять – это тоже много, если они смогут пустить их в дело.

Я на минуту задумался над этим, но потом решил, что думать мне не хочется. Было нечто другое, что не давало мне покоя, какие-то слова, случайно сорвавшиеся у Молл с языка, и чем больше я их пережевывал, тем больше у меня волосы на голове вставали дыбом. Рядом с нами в сгущавшейся темноте кружилась искра, медленно выписывая восьмерки, как светлячок на веревочке. Меня это невероятно раздражало.

– Этот парень… ему обязательно всю дорогу размахивать этим факелом?

– Старшему канониру? Это пальник – а размахивать приходится, чтобы он не погас.

– Что ж, жаль, что он так небрежно с ним обращается – и так близко к снарядам! – Молл ответила коротким смешком. И тут меня прорвало.

– Молл… Я хочу спросить у тебя… кое о чем…

– Так спрашивай! – прошипела Молл. Она уже больше не смеялась, голос ее звучал так же напряженно, как были напряжены все мои нервы.

– Те пьесы – где мальчики играли женские роли. Так не делают уже много… Молл, это были пьесы Шекспира?

– Чьи? А, ШАКСПУРА! – В ее голосе прозвучало удивление. – Стало быть, его по-прежнему играют? Да, кое-какие были. Там была сплошь злость на дворянство, и, на мой вкус, слишком много слов! Вот ваш Миддлтон, ваш мастер Деккер – то были настоящие сочинители пьес… – Она оборвала речь, слегка коснувшись рукой моего плеча. Высоко в небе на фоне темнеющей арки облаков, появилась тень и белая вспышка, силуэт, кругами спускавшийся вниз на узких крыльях, по направлению к неподвижной тени на носовой палубе – это была маленькая чайка. Она приземлилась прямо на поднятую руку Ле Стрижа, все еще трепеща и нервно хлопая крыльями, а он медленно прижал ее к себе и склонился над ней, поглаживая и не обращая никакого внимания на беспокойные протесты птицы. Он взглянул вверх на луну, на высокие паруса корабля Волков, который вдруг стал гораздо ближе. Я был потрясен тем, как быстро мы нагоняли его. Все еще воркуя над своей добычей, Ле Стриж побрел к поручням. Неожиданно он поднял птицу, поблескивавшую в последних лучах, вверх и что-то прокричал – резко, гортанно и свирепо. Каким-то образом я понял, что он собирается делать: я привстал, с моих губ уже был готов сорваться крик. Но Молл резко пригнула меня назад, а старик широко развел руки и разорвал птицу, отделив крыло от тельца.

Моряки издали низкий стон отвращения. Но когда кровь брызнула на палубу, я увидел, как паруса впереди дернулись, словно по ним ударила огромная рука, и беспомощно повисли и захлопали на ветру. А потом лунный свет потускнел и погас, а из тени, опустившейся на верхнюю палубу, я услышал пронзительное кудахтанье – это смеялся Ле Стриж.

И тут же его смех потонул в мощном реве Пирса:

– А ну, заткнись, лопни твои глаза! Мы их догоним с минуты на минуту! ПРИГОТОВИТЬСЯ К АБОРДАЖУ! ЭКИПАЖАМ ПРАВОГО БОРТА – ВЫКАТИТЬ ПУШКИ!

С треском и стоном порты открылись, и снова корабль затрясся от барабанного грохота. У меня над ухом трещали снасти, повизгивал лафет, когда экипаж, напрягая все силы, наводил массивное орудие в темноту, словно чуя далекого врага. Стучали гандшпуги, поднимая тяжелый ствол под нужным углом вертикальной наводкой. Я надеялся, что канониры помнят отданные им приказы. Раздался короткий быстрый щелчок, это встали на место клинья, прицел был взят, а затем наступило молчание, столь внезапное, что оно показалось устрашающим. Я уже отключился от обычных корабельных звуков; все, что я слышал, было мое собственное дыхание. Во рту у меня был отвратительный вкус резины; я бы чего-нибудь выпил – хотя бы того распроклятого бренди. Молчание все тянулось и тянулось, минуты казались часами, и делать было нечего – разве что думать. Меня страшно расстроило это жестокое магическое действо, но еще хуже был преследовавший меня разговор с Молл. Из-за него у меня в голове кипели разные мысли, надежды, страхи и странные тревоги – и истины, которым она заставила меня посмотреть в лицо.

– БРАСОПИТЬ РЕИ! – неожиданно заорал Пирс. – ПОЛОЖИТЬ РУЛЬ К ВЕТРУ! ПЕРЕДНИЕ ПАРУСА! ГРОТ! ПРАВЫЙ БОРТ, ОТСТАВИТЬ! ЛЕВЫЙ БОРТ, ВЫБРАТЬ СНАСТИ! ВЫБИРАЙТЕ, ВЫБИРАЙТЕ, ЧЕРТА ВАМ В ЗАДНИЦУ! ВЫБИРАЙТЕ!

На минуту меня охватила паника, когда наши паруса над головой задрожали, опустились и захлопали на ветру; но потом вокруг медленно заскрипели реи.

– Делаем поворот оверштаг – к ветру и на другой галс! – прошипела Молл. Наши паруса снова наполнились и загудели, и вдруг паруса «Сарацина», все еще бившиеся на ветру, поднялись у нас сбоку, а не впереди. – Для бортового залпа… нашего – или их…

И тут раздалось:

– ОРУДИЯ ПРАВОГО БОРТА – ГОТОВЬСЯ! – ПЛИ!

Я едва успел прижать ладони к ушам и крепко зажмурить глаза. Раздался гром, орудия заговорили, и весь корабль заходил, откликаясь на этот могучий голос. Через закрытые веки проникал танцующий рыжий огонь. Палуба подо мной резко поднялась, и меня вдруг окутало облако черного дыма и колючие искры. Я кашлял и задыхался, в ушах звенело даже под руками, я не слышал следующей команды, но почувствовал грохот, когда откатили назад пушки, и осторожно открыл глаза. Сквозь красные сполохи я увидел, как экипаж моего орудия с грохотом ударил пушкой о лафет. Ствол шипел и изрыгал пар, когда его вытерли, резким движением засунув внутрь и тут же вытащив комок влажных тряпок, намотанных на шест. Затем – очень осторожно – из глубоких кожаных сумок были вынуты мешки с пыльной по виду тканью и засунуты в жерло орудия. Это были пороховые патроны, и одна искра из по-прежнему горячего после выстрела орудия могла вызвать ужасающую катастрофу. Чтобы удерживать заряд, в ствол загнали большие комья грубого волокна и умяли тяжелым щитом на десятифутовом черенке. Только тогда вкатили железное ядро – оно выглядело невероятно маленьким – и, в свою очередь, загнали его в ствол. Это была достаточно простая операция, но она проводилась среди удушающего дыма и раскаленного металла и буквально за одну-две секунды. Экипаж двигался и прыгал вокруг орудия с удивительным изяществом – у каждой пушки повторялись отработанные движения, и палуба, казалось, была охвачена каким-то странным танцем, диким и смертельным.

– ВЫКАТИТЬ ОРУДИЯ! – прозвучала команда Пирса. – ГОТОВЬСЯ! ПЛИ!

И снова оглушительный гром, снова волна, и «Непокорная» накренилась, пламя и обжигающий дым. Корабль, паруса, все исчезло в смрадной туче. Я не видел даже собственных рук. И это – на открытом воздухе, а оружейная палуба, наверно, являла собой какое-то средневековое видение из ада. Меня душила паника и неожиданная отчаянная потребность понять; я вслепую потянулся и схватил теплые руки. Дым отнесло в сторону, и я обнаружил, что вместо Молл держу за руки какого-то дикого ухмыляющегося озорного мальчишку, а на ее почерневшем от пороха лице сверкали зеленые глаза.

– МОЛЛ! – заорал я. – Тебе что, действительно пятьсот лет?

Она закатила глаза, продемонстрировав белки:

– Слава Господня, парень, нашел время спрашивать!

– Я должен был спросить! Ты ведь жертвуешь жизнью – ради меня – ты ведь не так многим рискуешь? Или рискуешь?

Она медленно кивнула головой:

– Да, рискую. Так уж устроен мир.

– Господи, – обмяк я.

Она негромко засмеялась:

– Я ведь говорила тебе, что мера всех вещей меняется? Всего на свете – даже часов и расстояний. Время – это, что поворачивает Великое Колесо, ось – в середине Сердца или в стебле Сердцевины, если хочешь. Люди видят это в различных формах. Но разбей границы, вырвись наружу – и мир становится шире. А с ним и, должно быть, его часы. Что они, как не две стороны одной ткани, разрезанные по одной мерке? Так и твой путь – по одной стороне ткани, но так же и по другой, вперед-назад. Чем дальше твой путь, тем меньше ты сидишь на месте, тем меньше тебя держат часы. А я, я – скиталица. И здесь отпущенный тебе срок измеряется тем, сколько ты отыгрываешь для себя. И, может быть, таков, сколько ты можешь выдержать. Многие зарабатывают долгий срок и живут длинную жизнь, но в конце возвращаются к своим, пойманные в паутину, от которой так и не смогли избавиться. Уходят назад и забывают. Но только не я, я – никогда! – Она хмуро посмотрела на меня. – Что было для меня в этом мире, среди публичных домов и притонов, мошенников и головорезов? Я хотела жить, учиться, находить что-то лучшее – или порождать его!

Под крики экипажа и звон цепей орудия снова были выкачены вперед. Командир канониров откинул назад покрывало с запала, и мы снова нырнули и закрыли уши, когда сверкающий пальник вошел в порох. В этот раз я открыл глаза – канониры прыгали и радостно орали.

– Похоже, мы попали – Господи! – Я снова потряс головой. – Уже пятьсот лет… Ты можешь прожить еще столько же, если не больше, и все готова поставить на карту в такой дурацкой заварухе, как эта?

– Почему бы и нет? Что есть богатство, если ты только копишь его и никогда им не пользуешься? Как долго мне нравилась бы моя жизнь, если бы я не рисковала ею ради доброго дела? Чем дольше ты остаешься в этом мире, тем больше ты должен рисковать собой, чтобы придать годам смысл! Это ты, мой мальчик, у кого за спиной всего несколько лет, больше рискуешь в эту ночь, и, похоже, из чисто дружеских побуждений. Если бы это была любовь, я могла бы понять – но ты ведь никогда не любил, не так ли?

Она замолчала и подняла глаза вверх. Я тоже услышал его – глухой стук, словно захлопнулась дверь, очень глубокий, а следом за ним – шипящий, падающий свист. Но не успел я сообразить, что это такое, как Молл бросила нас обоих ничком на палубу. Прямо над нашими головами разлетелось в щепки дерево, что-то с глубоким звенящим стуком упало, и доски под нами подскочили под быстрой дробью ужасающего треска.

– …Похоже, мы их разбудили, – сказала Молл прямо мне в ухо, и тут наши пушки рявкнули в ответ, но не залпом, а свирепым продольным огнем, похожим на барабанную дробь, выстрелив в тот же момент, как были готовы. Я едва ли понял, что имела в виду Молл. Скорчившись за поручнями, вздрагивая при каждой детонации, я странным образом ощущал себя в отрыве от всего этого ада. Полуослепший, полуоглохший, насмерть перепуганный, но отстраненный. Случайно или намеренно Молл вызвала во мне бурю худшего свойства.

Какого черта я сейчас с такой горячностью бросался за Клэр? Чтобы спасти ее, да; но ведь я нанял целый корабль вояк, способных лучше меня справиться с этой задачей. Почему для меня было столь важно пойти с ними самому? Я не хотел прятаться за их спинами, показать себя трусом в такой крутой компании, но если я буду тянуть их назад, они мне тоже спасибо не скажут. Тогда зачем? Что я пытался доказать? Что я действительно могу быть к кому-то неравнодушен?

Я НЕ БРОСИЛ ЕЕ… Черта с два не бросил. Когда смотришь в жерло пушки, трудно становится жить во лжи. Оно вроде как срывает с тебя покровы. Страх отбросил мою маску, отшелушил лак. Медленно, тщательно, АККУРАТНО. Я бросил Джеки – и, похоже, бросил так холодно и жестоко, как только можно вообще бросить женщину. Я сохранял внешний вид и предавал ее мягко – ради нее, как мне нравилось думать, но главным образом, ради себя самого. Просто проклятая витрина… или я об этом всегда знал? Этого сказать я не мог. Зато впервые понял, что она, должно быть, знала; я ни на минуту не мог ее обмануть – как не смог обмануть Молл. Тогда с какой стати Джеки подыгрывала мне – притворялась, что наш роман сходит на нет, что мы постепенно расходимся?

Ради меня. Она продолжала любить меня, по крайней мере, настолько, что позволила мне сохранить свое достоинство в то время, когда могла его полностью уничтожить. Позволила мне продолжать играть свою роль, ибо знала, как мне это было необходимо, как пусто мне стало бы без этого. Она любила меня, это точно. А я ее предал, и, может быть, с ней – себя.

То, что я видел сквозь пороховой дым, было моим прошлым, я видел себя в последние несколько лет. Разочарование, медленно подкрадывавшаяся нечестность, которые я постоянно находил в своих отношениях, находил все чаще и чаще, это отравляло их изнутри; когда же я впервые стал это замечать? Довольно скоро после того, как они появились. Каким-то образом все уже было не то, никогда и ничего – или никто. До тех пор, пока я не запер женщин в отдельный кабинет в моей жизни, приятный, безопасный и пустой. Зачем? Потому был слишком полон самим собой, чтобы понять, что в действительности держал на ладони? Потому что был таким идиотом, что сам себя лишил этого, променяв на какое-то сомнительное золотое будущее? Нечестность – смешно. Она на самом деле присутствовала, да только во мне самом.

Рука Молл на моем плече подняла меня, и я снова скорчился за поручнями вместе с остальными. Все еще погруженный в свои переживания, я едва замечал тяжелые ленты тумана, смешивавшиеся с дымом, все больше серевшее небо над вантами. На его фоне раздувались порванные выстрелом, тлеющие высокие паруса, а под ними – огромный черный корпус корабля, казалось, с устрашающей, непостижимой скоростью несшийся к нам. На его высоком кормовом транце по-прежнему ухмылялись фонари, ибо они были вырезаны в форме огромных фантастических черепов, совершенно нечеловеческих, – вырезаны или они были настоящими? И когда черный борт навис над нами, я увидел, как выставились огромные дымящиеся хоботы пушек и стали опускаться. С нашей палубы раздался дикий хор воплей, а из тени сверху – ужасающий гортанный вой; это точно были Волки. Их вой мог напугать кого угодно, мне от него стало просто жутко. Но теперь я знал, что делаю, и это было до ужаса просто.

– Это все, что у меня осталось! – крикнул я в ухо Молл, и, казалось, она поняла. – Не много, ты права… но я должен защищать это! Я ДОЛЖЕН драться…

Шанс полюбить еще раз. Если я его потеряю…

Нет. Только не ЭТО. Клэр!

А затем два корабля сошлись вместе, и человеческие голоса потонули в визге изуродованного дерева и протяжном скрежете и треске. «Непокорная» стояла прямо под «Сарацином», и раздутый, гораздо более высокий борт торгового судна врубался прямо в наши поручни, треща и расщепляясь, – нависающий утес в рассветном полумраке. Матросы вскочили, взмахнув многозубчатыми железными абордажными крюками на длинных рукоятках, и выбросили их вперед, чтобы зацепиться за поручни и порты, пришвартовывая нас к нависающему сверху утесу.

– ТОГДА ВПЕРЕД! – закричала Молл и вскочила на поручень. А потом воспоминания, думы, все остальное рассеялось в громе, потрясшем вселенную.

Волки выстрелили в упор, но они слишком долго выжидали. Пронизывающее демоническое дыхание прорезало воздух, но залп двадцатипятифутовых орудий, который мог разнести наш уязвимый корпус, просвистел над нашими головами, ужасающе близко, и ударил через такелаж и паруса, не причинив вреда. За исключением одного. Огромная сосновая грот-мачта подскочила в своем гнезде и изогнулась, как раненное живое животное, отбросив как минимум одного из матросов, сидевших на мачтах, и выкинув его широкой дугой за борт, так, что помочь ему было невозможно. Затем с долгим рвущимся звуком, сопровождавшимся резким треском, она медленно упала. В сплетении оторванного такелажа она с треском повалилась среди мачт «Сарацина» и там застряла, беспокойно покачиваясь, так деревья в густом лесу поддерживают своего упавшего товарища.

Это был ужасный момент. Но в рассеивавшемся дыму я увидел, что на поручне никого нет, а потом увидел Молл – ее длинные волосы тлели, она цеплялась, как паук, за черную обшивку «Сарацина» – цеплялась и лезла наверх. Я прыгнул на поручень и бросился вслед за ней, лишь смутно слыша рев, когда остальные сделали то же самое. Я посмотрел вниз…

Зуб топорика вцепился в древесину и удержался – к счастью для меня. Я заколебался. Затем прыгнул на грань хаоса, скребя ногами в поисках опоры для ног, как повешенный, изо всех сил стараясь отогнать от себя мысли о глубинах, в которые только что заглянул, развеявших мои мысли, как сухие листья под порывом ветра. Огромная пустота с кружащимися стремительными химерами, а за ней – полет бешеной скорости, серо-стальная бесконечность с полосками горького света. Она мелькнула в тумане и исчезла в ту же секунду, как я увидел ее, словно бельмо на глазу…

А потом мои ноги ударились о головки болтов и край древесины, рука схватилась за край порта. С такой твердой опорой лезть было довольно легко. Я пригнулся, когда дрок с шипением упал, срезанный мощным ударом сверху, и широко раскрыл глаза от изумления, когда мимо меня медленно проползла черноволосая девушка, ее платье задралось, обнажив худенькие белые бедра, а тонкие пальчики прилипали к доскам, как мухи к стене, темные ногти вонзались в дерево. Ее волосы блестели, и она казалась мокрой, совершенно промокшей, словно вылезла прямо из моря. Она даже не взглянула на меня, ее глаза смотрели пристально, рот был сжат с какой-то детской решимостью. Оторвался еще один дрок, но остальные зацепились, и сверху вдруг раздался крик. Волки перегнулись через поручни и пытались ударить Молл топором и абордажной саблей, а один, не более чем в пяти футах наверху, наклонился и прицелился чем-то вроде мушкета. Ствол одного из огромных орудий по-прежнему выступал совсем рядом со мной. Я поставил на него ногу, рывком поднялся, уцепился за огромную опору снасти и взмахнул топором. Волк заорал и выронил мушкет, который улетел в никуда, а я заорал и прыгнул к поручню – подошва моей кроссовки зашипела. Орудие было раскаленным!

Молл уже перескочила через поручень, заставляя Волков отступать под мощными круговыми ударами своего меча, расчищая нам путь. Следом за ним девушка Ле Стрижа проскользнула сквозь отверстие, проделанное снарядом. Я инстинктивно двинулся к ней на помощь, а потом сам чуть не отлетел, когда она, безоружная, бросилась на первого врага. Хотя нельзя сказать, чтобы она была совсем безоружна; она нацелилась прямо на горло длинноволосого мерзавца своими безжалостными пальцами, подпрыгнула и маленькими зубками вцепилась ему в лицо. С воплем, перекрывшим весь шум, он вырвался, спотыкаясь, шатаясь и хватаясь за лицо. И неудивительно: оно было покрыто жуткой черной слизью, разбегавшейся, кипевшей и дымившейся, как какая-то мерзкая кислота. Другой Волк оттащил его в сторону и замахнулся на девушку – и тут она плюнула в него, как кобра, прямо в глаза. Он с дикими криками отступил назад, натыкаясь на своих товарищей; со смятенным воплем они отступили назад, и мы бросились на них.

Что произошло в последующие несколько минут, мне не совсем ясно. Но уж, разумеется, не одна из тех чистеньких дуэлей, какие можно увидеть в фильмах. Нас стеной окружили громадные фигуры в странных серых лохмотьях, тупые серые физиономии рычали, как тролли из сказок, а длинные тупые лезвия свистели и звенели, пока мне уже не почудилось, что это сами туманы наносят мне удары. Однако в меня они ни разу не попали, несомненно, меня защищали, хотя я этого и не осознавал и не знал, кто это делает. Я отчаянно уворачивался, парировал удары и нападал, когда мог, вопил Бог знает что во всю силу своих легких, а когда мои удары попадали в цель, меня охватывало дикое возбуждение, обратная сторона страха. Вдруг неожиданно передо мной оказалось свободное пространство, и я, пошатываясь, шагнул в него, сам того не сознавая, пока рука Молл не встряхнула меня за локоть.

– Вперед, Стив, я с тобой! Пока путь свободен!

Я последовал за ней, с нами еще человек восемь-девять, подпрыгивая в лужах дымящейся черной слизи, разливавшихся по палубам, и перепрыгивая через корчившихся в них Волков. Молл ринулась на корму, одним стремительным движением ноги сорвала с комингса полуоткрытую крышку люка и бросилась внутрь.

– Я видела, как кое-кто исчез там, внизу! – задыхаясь, сказала она. – Может, они следят за пленницей?

Откуда-то сверху через палубу летели крики Джипа:

– Бей их, «Непокорные»! Вот так! ПУСТЬ ПОЛУЧАЮТ ПО ЗАСЛУГАМ, ТАК ИХ И РАЗЭТАК!

Было приятно знать, что он тоже прорвался. Раздался жуткий вой агонии, и какое-то тявканье, тонкое и злобное; я подумал о Финне. Я поспешил вслед за Молл, наполовину потеряв всякое соображение, скатился по лестнице и налетел на нее в непроглядной черноте внизу. В нос и горло ударило зловоние, и я закашлялся.

– Тихо! – прошипела Молл, когда остальные со стуком посыпались вниз. – К стенам и распластайтесь! Они видят в темноте лучше нас, но и им нужно немножко света… – ага!