Глава 20

К Еве снова вернулось сознание, и она снова ощутила, что лежит на кровати. Однако на этот раз постель другая, кровать стоит в другой комнате. Кровать самого Брэнта? Комната Брэнта? Все ее существо вновь было охвачено волной страха, когда она увидела его рядом, сидящего на краю кровати, наблюдающего за ней.

Вокруг уже не было никого, но она оставалась все еще беспомощно обнаженной, каждая клеточка ее тела саднила, когда она попыталась сдвинуться с места. Инстинктивно ее тело вновь начало сопротивляться. Он положил ей свою руку на плечо, прижимая ее вниз, к подушкам, и она вновь безудержно захотела вскрикнуть.

— Хватит тебе упираться. Они все ушли по домам, вечеринка закончилась, — его ровный голос не выражал ни малейшей эмоции.

— О, Боже мой! — вырвалось у нее вслух хриплым шепотом. Не мигая, она смотрела на него, на его красивое порочное лицо. Должно быть, он напичкал ее наркотиком: ее сознание волнами наплывало откуда-то из небытия, ей казалось, будто она скользит куда-то. Обмякшая и беспомощная.

— Между прочим, — его сухой голос обострил чувство нереальности происходящего, — разве ты не знала, что я — дьявол?

Она почувствовала, что в глубине души почему-то ему поверила, и откуда-то из ее далеких полудетских воспоминаний всплыли наивные приметы и заклинания. Как же это там, вроде бы надо сжать руку в кулак, затем выпрямить указательный палец и мизинец и сдвинуть их, чтобы отвадить дьявола? Ах да, потом ведь мы стали надевать крестик. Почему же я больше не ношу его? Она подняла руку, чтобы ощупать свою голую шею беспомощно-трогательным движением.

— Тут был мой друг-врач, он тебя осмотрел, пока ты была в отключке. Он сказал, ничего, жить будешь.

Его голос все еще оставался бесстрастным, но его глаза, ощупывающие ее, вдруг наполнились странной, пугающей бездонностью.

Она внутренне сжалась, она ему не верила ни на грош, она боялась его, вдруг ее охватило желание скорей спрятать свое незащищенное тело от его глаз, даже сейчас, после всего, что было.

— Черт тебя дери, ты должна была испытывать страсть! — вдруг резко выпалил он. — Тот порошок, который по моему распоряжениювсыпали в твой бокал, должен был завести тебя и подавить все твое поганое самосохранение, но, наверное, недобрали дозу. Поэтому-то все и пошло наперекосяк, я не хотел, чтобы они зашли так далеко, но они-то все здорово завелись, и ты тоже должна была завестись.

Она содрогнулась от его демонстративно презрительного тона. Преодолевая оцепенение, запинаясь, она выдавила из себя:

— Ты, ты мог добиться меня… только… силой? А то… то, что вы все вытворяли со мной… это что, все так? Так, для развлечения? Что же это, ты только так можешь добиваться женщин? Что, аппетит твой такой слабенький, что обязательно надо насиловать или устраивать групповуху?

Он наклонился к ней и дал ей пощечину, холодно и расчетливо. От боли слезы покатились из глаз, но при этом немного посвежела голова. Она наполнилась утешительным удовлетворением оттого, что, кажется, ее слова сильно задели его, и теперь, неожиданно осмелев, она уже не могла остановиться.

— Что, моя пуля легла в яблочко, а, Брэнт Ньюком? Что, пробила твой панцирь, а, ублюдок? А все-таки, кто же там скрывается под этой маской, мужчина или… или «шестерка-»?

Нет, теперь уже она не боялась его. Что еще он может сотворить с ней? Она увидела, как к бронзовой коже его тела прилила кровь ярости, и ей стало лучше оттого, что, наконец, заставила его реагировать на свои слова. В чем же его слабость, может, он — скрытый гомосексуалист, старающийся спрятать от всех свою истинную личину, разыгрывая из себя сатира? Может быть, по этой самой причине он ненавидел и презирал женщин? Она так и сказала вслух.

— Ты, может, поэтому такой садист, а? Тебе ведь обязательно надо заваливать женщин силой?

Он встал, и на секунду она содрогнулась от сумасшедшей мысли, что он хочет наброситься на нее и растерзать ее в клочья — довести до логического конца то, что было начато им и его друзьями.

Но когда он заговорил, его голос ему прекрасно подчинялся, был спокойным:

— Кажется, ты хочешь спровоцировать меня, чтобы я снова тебя оттрахал, крошка, а я уже совсем не хочу. Только что тебя поимело столько народу, ну, а иногда даже я могу быть разборчивым.

Он отошел от кровати и исчез в туалете, незаметно встроенном в одну из обшитых деревянными панелями стен, затем вернулся, держа в руках ее пальто.

— К сожалению, вот все, что осталось из твоей одежды. Я куплю тебе новое платье, чтобы возместить потерю: ведь то я с тебя сорвал. — Он положил на нее пальто. — Вставай, надень его, я отвезу тебя домой.

Она с превеликим трудом собрала силы для того, чтобы вновь заговорить.

— Я не хочу… — Но его мощный голос перекрыл ее слова:

— Мне плевать, хочешь ты или нет, Ева. Я сказал, что собираюсь отвезти тебя домой, и вот, я готов. Либо ты едешь со мной, либо мне придется понять тебя так, что тебе понравилось случившееся с тобой несколько часов назад и тебе хочется все повторить. Знаешь, я всегда могу выписать сюда своих друзей. Или тебе выписать еще кого-нибудь?

Дрожь охватила все ее существо. Его взгляд вновь вселил в нее непреодолимый ужас. Ненавидя его, ненавидя свою собственную слабость, она села. Перед глазами у нее все поплыло, и ее затошнило. Вспоминая прочитанные когда-то статьи, она подтянула к животу колени и опустила на них голову, стараясь таким образом прогнать дурноту.

— Ты… я этого так не оставлю, тебе это не сойдет с рук, да, — неуверенным голосом пробормотала она. — Я заявлю в полицию, в прокуратуру, везде!

Его голос зазвучал, будто он изнывал от скуки:

— Ах, ну сколько же в тебе дерьма, куколка моя. Неужели это самое страшное из того, что ты можешь выкинуть? Ну, когда головка прояснится, мне кажется, ты поймешь, что рыпаться некуда. Спорю, ты забыла, сколько мы наделали снимков? Мы даже фильмик отсняли, крупный план, все дела, уж поверь мне: ты очень-очень фотогенична, даже во время твоей последней съемки. Ну, так как насчет того, чтобы ознакомить публику с твоими фото? К примеру, твою семейку, дружка твоего, за которым ты вчера шпионила. Да, и конечно же, всех прекрасных людей, с которыми ты работаешь. Отыграется на тебе желтая пресса. Ну что, этого захотела, киска?

Пока он разглагольствовал, Ева припомнила фотографирование. Господи Боже мой! Ведь было еще и это! Голова у нее вновь пошла кругом, когда в ее памяти засверкали блицы фотоаппаратов, обжигавшие ее: одни снимали ее на пленку, содрогаясь от хохота, а другие в это время обнажали ее тело, по-хозяйски неспешно осваивая его, ощупывали и трахали ее, будто бы она была просто вещью, неодушевленным предметом, игрушкой для их игр. Самый ужас был в том, что они заглядывали внутрь нее, вторгаясь в нее своими глазами-щупами, своими пальцами-бурами, расправляясь с ней безжалостно и бесчеловечно.

Ева собрала все свои силы, чтобы поднять на него взгляд.

— Хочу, чтобы ты издох. Хочу сама прикончить тебя. Не дай Бог, увижу тебя еще раз когда-нибудь.

В ее голосе он уловил ненависть вперемешку с беспомощностью, и на его лице проступила холодная улыбка. Но в глазах у него сохранялось то же пристально изучающее выражение, которое она заметила раньше.

Она попыталась встать, но ее так крутило, что ему пришлось помочь ей: он вежливо надел на нее пальто на ее дрожащее тело и даже застегнул на все пуговицы, придерживая ее, безвольную, шатающуюся из стороны в сторону, своим корпусом. Он стоял вплотную к ней! Если бы только ее руки не были такими непослушными и могли бы выполнить то, чего она от них хотела; если бы в них было оружие, она бы прикончила его! Она хотела изо всех сил ударить по его лицу, оставив на нем глубокие кровяные борозды от ногтей, которыми она бы вцепилась в его кожу. Но к ее рукам будто бы привязали по огромной гире, и ее сознание, похоже, было готово покинуть ее безвольную и изнывающую от боли плоть.

Смотря на нее, замечая, как она пытается из последних сил отстраниться от каждого его прикосновения, Брэнт Ньюком, к своему удивлению, не мог удержаться от неожиданного чувства, напоминающего уважение к ее самообладанию и упорству; в то же время его вдруг охватил неожиданный прилив желания обладать ее телом. Однако на этот раз он вожделел ее тела, отдающегося ему добровольно, а не так, как это произошло этой ночью. Может быть, если бы эта орава не ввалилась в тот самый момент, он бы все-таки соблазнил ее и она бы превратилась в его временную собственность, как и бесчисленные женщины до нее, начиная с Сил. Да, всегда все сходится на Сил. Его бесконечный кошмар, будь он проклят, его единственное уязвимое место. Борясь с этим воспоминанием, он сжал своими пальцами руку Евы и повел ее к машине, чувствуя, как ее бьет крупная дрожь. Однако она не вымолвила ни единого звука, даже искоса не взглянула на него. М-да, чего же удивляться? Только что ее насиловали его милые гости, она боролась с ними до последнего, с раздражением вспомнил он. Вот дрянь огнеупорная, но теперь, естественно, она будет ненавидеть и избегать его.

В полном молчании они спустились на лифте к гаражу, он усадил ее в машину, в которой у него было настроение ехать в данный момент — одну из трех, стоявших там. Она вновь резко отдернулась от его прикосновения, поэтому он нарочно сильнее придержал ее, сжав пальцы на ее бедре, когда она была усажена рядом с ним, при этом он услышал ее приглушенный стон от боли и негодования.

Усевшись на переднее сиденье рядом с ней, он вдруг задумался: начнет она делать что-нибудь, чтобы отомстить? Однако эта мысль вызвала у него кривую усмешку. Как же, черта с два начнет! У него-то сейчас ее фотографии, и она знает об этом, ему лишь требуется время от времени напоминать ей об этом, и она будет управляемой и поведет себя тихо, как и прочие, кто был до нее.

Глава 21

Брэнт был мастерским манипулятором. Он манипулировал людьми, помыкал ими, особенно женщинами. Не было еще такой женщины, которой он не смог бы управлять, подавив ее, даже Сил, — черт, хватит думать о Сил! Три года он убил на самоанализ, лишь бы избавиться от Сил и от воспоминаний о ней, и то его до сих пор терзали саморазрушающие мысли о ней, она оставалась его «пунктиком». Но ведь после Сил столько всего было! Для себя он сделал открытие: деньги пахнут! Их благоухание перебивает все остальные запахи, с ними ты всегда смеешься последним. Всех и каждого он мог купить, для себя он мог добыть с помощью этих проклятых денег практически любую душу. Всех и вся…

Брэнт вел машину бесшабашно, но с бесшабашностью мастера, как, впрочем, он делал все, чем бы ни занимался. Движение на дороге почти замерло к этому раннему утру, однако вечный туман принес с собой влагу на полотно трассы, поэтому он с усилием заставил себя гнать не так быстро, как он это делал обычно.

Он закурил и предложил сигарету Еве, но та отрицательно качнула головой, ни на сантиметр не повернувшись в его сторону. Она сидела на самом краю, прижавшись к дверце, утонув в бесформенном сером пальто, в которое она была завернута. Они остановились перед светофором, теперь он снова мог внимательно изучать ее профиль не скрываясь, неожиданно для нее он дотронулся до ссадины, темно-кровавым пятном резко выделявшейся на ее бледной щеке.

— Из-за этой штуковины ты не сможешь какое-то время выходить на работу, я тебе пришлю чек.

Она резко отдернула голову от его прикосновения, наконец повернувшись, чтобы взглянуть на него, и заговорила низким и сдавленным голосом, переполненным до краев болью и ненавистью, которая ее раздирала на части:

— Ничего я не возьму у тебя, Брэнт Ньюком. Даже миллион долларов. Захлебнись в своих поганых деньгах, совестник!

Зажегся зеленый, он сильно нажал на газ, потому что дорога резко пошла в гору.

— Детка, нет у меня совести. Надо тебе, наконец, это уразуметь. Но ты — ты-то все еще готова сражаться, да? Ну, может, твой дружок возьмет на себя твою избыточную энергию. Я подозреваю, у него это здорово получается.

На этот раз она не отреагировала на его слова. Да он и не ждал этого. На него тоже накатилась усталость; чувство подавленности усугублял дурной привкус, который всегда возникал во рту после вечеринок, после выпивки и наркотиков, после женщин и — да, мужчин тоже; на сборищах вроде того, в эту ночь, когда после какого-то мгновения становилось все равно, кто с кем. Ух, черт, неожиданно поразила его ослепляющая мысль, зачем все это? Вечеринки, оргии, постоянный поиск новых лиц, новых приключений, все это становилось надуманным и бесцельным. Может быть, ему надо вновь поститься в круиз: с одного острова на другой в океанской синеве. Одному на этот раз. Или, нет, пусть Педро поедет с ним, чтобы присматривать за яхтой, готовить, сменять его у штурвала, когда он спит. Педро был хорошим моряком, и к тому же он держал язык за зубами.

Да, точно, вот что ему было нужно. Уехать куда-нибудь. Хватит, никаких компаний, выпивки, дури, никаких женщин. Ну, может быть, сделать исключение ради очаровательных островитянок, которым все равно, кто он — Брэнт Ньюком или капитан Кук. Островитянки отдаются только тому мужчине, кого они хотят, а не из-за ауры денег, власти и порока, окружающей его. Эти женщины свободны, беззастенчивы и честны, никаких комплексов. К черту его деньги! Его состояние давило на него иногда стопудовым прессом. Совсем как воспоминания о Сил. Его потерянная невинность, его утраченная любовь… Сил… Неужели она в его сознании навсегда, яростно подумал он.

Он слишком разогнал машину, и она неожиданно пошла юзом на резком повороте. Он плавно вырулил из заноса, мастерски работая рулем, и Ева, брошенная на него силой инерции, рассмотрела огонек волнения в его глазах, освещенных догорающим уличным освещением. До нее дошло, что они чуть не разбились насмерть; вместе с этим она осознала, что мысль о смерти не испугала ее. Какая разница, рассеянно пронеслось у нее в голове, и ему, по всей видимости, тоже, ведь его взволновала сама неожиданная ситуация, машина для него — лишь еще одна вещь, послушная ему, укрощенная его руками.

Выправив автомобиль, Брэнт сидел за рулем так, будто бы ничего не произошло, однако время от времени Ева чувствовала, что он поглядывает на нее. Ну уж нет, слишком жирно для него будет, если я что-нибудь скажу или изменю выражение лица. У нее не было чувства страха в момент заноса, она ничего не ощущала, кроме невыносимой усталости и тоски. Она мысленно подгоняла его, не беспокоясь, занесет их или не занесет. Скорей, в безопасное укрытие ее квартиры, к Дэвиду. О, Господи, Дэвид! Что же он скажет? Что он сделает? Она выглядит черт знает как, по всему телу красноречивые отметины. Она ощутила, как ее плоть источает запахи, противные каждой ее клеточке, от этого неожиданного чувства ее вновь пробрала крупная дрожь.

— Замерзла?

Его голос, наполненный неприязнью и издевкой, вновь резанул по ней. Он вызывал у нее ненависть и смутный страх; никогда, думала она, не представляла себе, что смогу кого-нибудь так ненавидеть, как этого, сидящего рядом с ней. Злость настолько переполнила ее, что она не смогла сдержаться, чтобы промолчать.

— Что, забота проняла? Именно теперь, Брэнт Ньюком? Позаботься о себе, ладно? О своей… о своей бессмертной душеньке, если у тебя она имеется.

Она сама не знала, почему у нее вырвались эти слова, к чему она вообще заговорила. Из какого уголка ее подсознания выглянули старые церковные проповеди, отброшенные в свое время за ненадобностью?

К своему удивлению, она вдруг почувствовала, как он внутренне напрягся, как сжались его руки, державшие руль, перед тем как он засмеялся ненатуральным смехом.

— Что-что, моей бессмертной… что? Кукленок, потерял я душеньку-то, отдал ее дьяволу, давно-давно. А может, у меня ее вовсе не было. В общем, попы плюнули на меня уж много лет назад. Ну, а поскольку я не скупился на пожертвования в пользу церкви, они отстали от меня. Ничего не скажешь, премиленько у меня с ними вышло. Небось еще и молятся по мою душу.

— Так ты… ты что, тоже католик?

Она не могла сдержать удивления, смешанного с отвращением и брезгливостью, на что он презрительно хмыкнул:

— Ух ты, лапочка, видишь, как у нас много общего, а? Вот поэтому — то у нас все еще впереди.

— Я же сказала тебе: да лучше я сдохну.

Она инстинктивно отодвинулась от него, с силой прижавшись к дверце; от переполнявшей ее ненависти спазмы сдавили горло.

— Прекрати эти мелодраматические ужимки провинциальной комедиантки, Ева. Ты сразу становишься такой пошлой.

Его голос вновь зазвучал холодно и высокомерно. Он хотел побольнее задеть ее, но на этот раз ей удалось сдержаться и промолчать. Она чувствовала, что он не сводит с нее насмешливого взгляда; хмыкнув, он посмотрел вперед, на дорогу, нажал на педаль газа почти что с яростью, так что машина рванула вперед и Еву встряхнуло до боли в позвоночнике. До тех пор пока они не остановились, она сидела с закрытыми глазами, погруженная в свое тошнящее недомогание, стараясь гнать от себя страх и ненависть, вызываемые его соседством.

Когда он затормозил рядом с ее домом, Ева сразу же дернула за ручку дверцы, но дверь не открылась; он перегнулся, навалившись всем своим весом на нее, пробормотав: «У, дрянь!», и открыл перед ней дверцу. Она отбросила его руку; когда она это сделала, он почувствовал, что его постепенно начинает охватывать непреодолимое холодное чувство ярости, поэтому он назло ей удержал ее на сиденье, с силой повернул ее лицо к себе, буравя ее тело, сотрясавшееся от бессилия и отвращения, своим раздевающим взглядом.

— А где «спасибо»? А где прощальный поцелуй? Я-то думал, ты приличная воспитанная девушка. Как не стыдно, Ева Мейсон!

— М-м-м-м! Будь ты проклят, проклят! — со свистом выдохнула она, на что он засмеялся нарочито высоким голосом, грубо притянул ее для поцелуя, долго и мощно терзая ее губы.

Ее губы трепетали, она пыталась высвободиться от его затяжного жестокого поцелуя, он чувствовал, как она напряглась под его сильной рукой, но вдруг она вся обмякла и теперь уже полулежала совершенно безвольно, не в силах оказать какое-либо сопротивление. Почему же она не покорилась раньше, там, в его комнате для развлечений? Неожиданно он ощутил, будто целует пластмассовую куклу. Ее губы были холодны и безжизненны, лишь глаза, широко раскрытые от боли, излучали ненависть.

С раздражением он оттолкнул ее от себя, она была настолько ослаблена, что от его неожиданного толчка почти что выпала из машины, и ему пришлось подхватить ее. Он увидел, что она по-детски провела ладонью по губам, как бы очищая их, затем рывком высвободилась из его рук и ушла, стуча каблуками по пустынному, влажному от утреннего тумана тротуару. Он проследил за ней взглядом, пока ее силуэт не скрылся за дверью подъезда. После этого он перевел глаза наверх, одно из окон верхних этажей было освещено: ее? Он присмотрелся и различил очертания мужской фигуры; его явно сверху разглядывали. Рот Брэнта раздвинулся в кривой усмешке. Он громко прихлопнул дверцей, которая оставалась открытой после того, как она ушла, нажал на газ так, что мотор взревел, и с издевкой помахал склонившемуся перед окном силуэту в момент, когда его машина рванула с места, вспоров тишину пустынных улиц низким гулом мотора и визгом бешено вращающихся колес.

Да уж, на ее детские ужимки он ответил тем же! Трусоватый дружок у этой фригидной дряни. Из того, что Брэнт услышал от Фрэнси, было ясно, что Дэвид — это скучнейший эгоистичнейший лицемер. Пуританин-шкодник, готов волочиться за каждой юбкой в городе, но презирающий баб, отдавшихся ему. Со слов все той же Фрэнси, Ева Мейсон была без ума от Дэвида, она повсюду таскалась за ним, бесконечно и бесстыдно, позволяя помыкать собой и унижать себя. Да, Фрэнси говорила еще, что Дэвид никогда не женится на Еве, ведь она была такой доступной, такой дешевой, такой бесхребетной. А сегодня ночью эта поганка упрямая упиралась до последнего. Не только с ним, но и со всеми остальными тоже. Боролась как тигрица, даже когда не надо было. Конечно, что же она хотела, распалила их так, что они ее чуть не растерзали. Да не только их, и его тоже: ему безудержно захотелось схватить, заполучить, раздавить ее. Он совсем потерял голову, было бы ради чего! Ну, конечно, что попусту жизненные силы на нее расходовать, провались она ко всем чертям! Он выкинул ее из своих мыслей так же. как и всех прочих женшин, которых он брал, использовал по назначению и выбрасывал.

Брэнт ехал домой, разгоняя последнюю ночную пелену, хмурясь при мысли о том, какой беспорядок ждет его там. Ладно, черт с ним! Придет старина Джемисон — он взглянул на часы, — ага, часа через три, все приведет в норму. А его обязанность сейчас — закрыться в спальне, принять душ и — спать, спать.

Он механически вошел в дом, устало бредя по освещенным комнатам, сбрасывая с себя одежду. Ничего, Джемисон подберет. Поднявшись по прелестной, плавно изгибающейся лестнице, детищу ведущего архитектора страны, он вошел в свою спальню. Ему показалось, что он ощутил запах духов Евы Мейсон на своем теле, это вызвало у него гримасу раздражения. Ладно, после душа исчезнет. Из бара, находившегося в его спальне, он взял бутылку, налил себе несколько глотков, проглотил согревающую влагу перед тем, как его тело прокололи обжигающе холодные иглы душа. Холодный — потом горячий — потом снова холодный — и скорей в теплую мягкость полотенца, сдернутого с сушилки. Скомкав и бросив его, он подошел к своей кровати и стал нетерпеливо щелкать клавишами, пока музыка не зазвучала так, как ему нравилось — нежно наплывая на него со всех сторон из невидимых колонок, лаская его, не выпуская из своих объятий. Он закурил и опустил голову на подушки, не накрываясь одеялом.

Проклятая Ева Мейсон, упорная дрянь! Какого черта она не выходила у него из головы? Его мысли — это заповедная обитель для Сил, в конце концов. Милая, золотистая, распутная Сил, мягкие ладони и влажные губы, журчащий смех, его «учительница», как он ее когда-то называл. Сил была и его учительницей, и его возлюбленной, и его госпожой, она к тому же была его тетушкой. Черт побери! Сигарета рассыпалась от его резкого движения, и он закурил снова. Сейчас уже» ясно: он не заснет, пока не расправится со всеми своими демонами, как говорил его психотерапевт.. Еще кое-чему научил его тот милый доктор. Если его гложет какая-то мысль, он должен вытащить ее на свое обозрение, исследовать, «продумать» ее, а не отбросить в бездну своего подсознания. Если он что-нибудь задумал или принял решение, он всегда сможет снова расслабиться. Если решил действовать так и никак иначе, не останавливайся и не сомневайся. Только так можно сохраниться, не потерять самоконтроль. Он вспомнил, как ему пришлось только что обуздать свою машину, вывести ее из заноса. Это неожиданное препятствие воодушевило его. Впрочем, как и любое другое препятствие, даже если речь шла о том, чтобы перебороть свои собственные мысли, особенно свои воспоминания.

Он сощурил глаза от окутавшего его сигаретного дыма. Брэнт лежал на кровати лицом вверх, его глаза оглядывали потолок. Здесь нет зеркал. В его комнате вообще нет зеркал. Никогда, никогда он никого не допускал сюда. «Комната для игр» — вот где должны были пребывать его женщины, с которыми забавлялся он, его друзья, приводившие своих женщин, там устраивались оргии, развлечения. А это была комнатц только для него одного, никто не входил сюда, кроме Джемисона.

Сон не приходил, и Брэнт лег лицом в подушку и вновь ощутил запах духов Евы Мейсон, от этого на него вновь нашел приступ раздражения. Как же избавиться от этого? Ну конечно же, он ведь принес ее сюда. Он так и не смог найти объяснения, почему: ведь он никогда не приводил сюда ни одной женщины (кроме Сил, и ту — только мысленно); но после ухода доктора, после последних всполохов ее сражения она была такой бледной и безжизненной, будто бы причиной этого была смерть, а не доза наркотиков. Джек успокоил его, сказав, что на некоторых это действует именно так, после этого сделал ей инъекцию; ничего, очнется, встанет сама, и все придет в норму. Но когда все ушли, он почему-то не хотел оставаться в этой проклятой комнате, и в общем-то оставлять ее там одну было тоже ни к чему, вот он ее сюда и принес, без сожаления отметив про себя, что на всем ее теле начали проступать кровоподтеки, обезобразившие ее кожу цвета слоновой кости. Да, он еще припомнил мягкую шелковистость ее волос, к которым прикасалась его рука; вот что у нее было общее с Сил — ее волосы были такими же на ощупь.

Он выключил все освещение комнаты и продолжал лежать с глазами, слепо смотрящими в темноту, расправляясь со своими демонами.

Деньги. Он всегда знал, что это — деньги. Деньги отделили его от себя самого, из-за них он был вынужден создавать по кирпичикам самого себя, как бы отстраивая себя для себя самого. Сначала это были деньги его деда. А потом это громаднейшее, захватывающее воображение, вызвавшее много пересудов состояние перешло к нему, все, полностью, огибая, не касаясь его сибаритствовавших никчемных родителей. Оно было завещано трехлетнему Брэнту Ньюкому II — Ньюкомом I был его дед — маленькому забитому ребенку, который рос окруженный стариками и тишиной. Как же хорошо он помнил эту тишину! Целую вечность он не решался нарушить эту самую тишину. Если вдруг он всхлипывал или только начинал смеяться, его немедленно подбирала и уносила куда-нибудь подальше его нянька, шепча ему на ухо, что дедушка старенький и не любит шума. Довольно скоро он это понял, и ему уже не требовалось постоянно напоминать, чтобы он не шумел.

Его родители?.. Денег у них было достаточно для того, чтобы жить своей жизнью.