Филип Синклер, отправившись испытать новую пару гнедых, запряженную в удобную коляску, резко натянул поводья, с трудом удерживая коней. Под их копытами чуть не оказалась девушка, пулей вылетевшая из-за угла. Он не удержался от проклятия: чудом он не перевернулся, едва не лишившись колеса. Вот чертовка! Что с ней такое? Она мчалась так, будто за ней устроили погоню все черти преисподней. Теперь она лежала на булыжной мостовой, как куча тряпок, из-под которой доносились всхлипывания. Уж не сломала ли она себе чего? Впрочем, сама виновата, коли так. Проклятые французишки! Тем не менее он счел за благо спуститься с облучка и проверить, цела ли беглянка. Амьенский мир был весьма непрочным, а он находился в Париже в роли гостя и не желал неприятностей.
      Мариса всхлипывала не от страха – его она уже успела побороть, – а от полнейшего бессилия. Она только сейчас поняла, что была на волосок от гибели.
      Она лежала, не в силах пошевелиться. Внезапно она увидела перед собой начищенные до блеска башмаки с пряжками и услышала обращенный к ней по-французски, но с сильным акцентом вопрос, не ранена ли она и не требуется ли ей помощь.
      – Прошу меня извинить, мадемуазель, – не вытерпел незнакомец, – но вам следовало бы смотреть, куда вы несетесь. Я вас едва не переехал.
      Она медленно подняла голову. Сначала перед ее глазами появились модные хлопковые бриджи бледно-лимонного цвета, потом золотая цепочка от часов, свисающая из кармашка полосатого шелкового жилета, и, наконец, завязанный под самым подбородком сложнейшим узлом белый галстук. Мариса заморгала, еще не в силах поверить, что на свете могут существовать такие блестящие молодые люди. Светлые волосы падали ему на лоб, озабоченно сморщенный в данный момент.
      – Мадемуазель? – вопросительно повторил он и, видя, что она пытается подняться, машинально подал ей обтянутую перчаткой руку.
      Филип Синклер увидел залитое слезами и испачканное грязью лицо, обрамленное взмокшими золотыми завитками. Он чувствовал, как она дрожит, но не мог понять отчего. Он придал тону больше сочувствия:
      – Послушайте, вы уверены, что не пострадали? Вы можете подняться?
      Пострадавшая походила на ребенка, ее тонкую фигурку обтягивало никак не шедшее ей безвкусное бурое платье. Он был склонен принять ее за дочку лавочника. Но девушка неожиданно обратилась к нему охрипшим от волнения голосом на безупречном английском:
      – Вы… вы англичанин, сэр? О, тогда сжальтесь надо мной и заберите меня с собой! Подвезите меня хотя бы немного! Мне во что бы то ни стало надо убраться отсюда, пока они не хватились меня. Умоляю!
      Он взирал на нее в недоумении и явно колебался. Только когда она разразилась рыданиями, он решил поскорее закончить спектакль. Кроме того, юная особа с недурной внешностью и отменным английским успела его заинтриговать. Каким ветром занесло в этот убогий уголок образованную девушку, да еще так дурно одетую, одну-одинешеньку и перепуганную до смерти?
      – Идемте, – кратко распорядился он и, к ее облегчению, молча усадил рядом с собой и пустил своих гнедых во весь опор, что помогло ей прийти в себя и даже вогнало в краску.
      Синклер скоро пожалел о своем опрометчивом решении и время от времени бросал на свою соседку полные сомнения взгляды. Та, совсем еще дитя, сидела, натянутая как струна. У нее оказался премиленький профиль со вздернутым носиком и маленьким подбородком, но его прошибал пот при мысли, что произойдет, если его сейчас увидят знакомые. Ему не избежать насмешек! Он все больше хмурился. Вдруг она совсем не та, за кого себя выдает, а мошенница, преднамеренно бросившаяся наперерез элегантному экипажу, чтобы потом вымогать у него деньги всем семейством? Его предупреждали об особой осторожности в Париже, особенно теперь, когда все англичане находились здесь под подозрением. Черт возьми, вот так переделка!
      Он гнал лошадей, не разбирая дороги, все еще решая, как правильнее поступить, когда его спутница, до сей поры хранившая молчание, как бы желая успокоиться, внезапно схватила его за руку.
      – Остановитесь! – Он изумленно покосился на нее, принудив еще больше покраснеть от собственной дерзости и произнести виновато: – Я хотела сказать, не соблаговолите ли остановиться на минутку, сэр? Мне знаком вон тот дом.
      Дом, привлекший ее внимание, тянулся вдоль улицы без конца и края, громоздкий и мрачный. Что, черт возьми, у нее на уме? Он слышал, что во время революции это здание использовали под тюрьму, однако она была еще слишком молода, чтобы это помнить.
      – Раньше это был кармелитский монастырь, – тихо произнесла она напряженным голосом, ломая тонкие руки. – Сначала его обитатели не поверили в опасность, а потом было поздно: все, кто не сбежал, в том числе сто пятнадцать священников и архиепископ, были забиты насмерть. Помню, как мы молились за упокой их душ, когда благополучно добрались до Испании.
      Она содрогнулась, вернувшись к действительности, сидя бок о бок с молодым голубоглазым человеком, спасшим ее, совсем как странствующий рыцарь давних времен.
      – Неужели вы все это помните? Ужасное испытание! У нас в Англии сначала никто не понимал, как худо все обернулось; все опомнились только тогда, когда отрубили голову самому королю…
      Филип решил, что имеет дело с роялисткой. Он слышал, что некоторые бывшие аристократы лишились всего; оставшиеся в живых были вынуждены по-прежнему скрываться, находясь под подозрением после роялистского заговора против Наполеона.
      Девушка повернулась к нему, и он впервые заметил, до чего красивы ее глаза: янтарно-золотые, с длинными темными ресницами, заострившимися от слез.
      – Кто вы? – невольно вырвался у него вопрос.
      – Мария Антония Каталина де Кастельянос-и-Гиллардо, – бойко отчеканила она и добавила совсем просто: – Но все зовут меня Марисой. Так называла меня мама – француженка. Ее бросили в тюрьму и отрубили голову вместе с остальными. По рассказам Дельфины, она храбро приняла смерть.
      – Господи! – воскликнул Филип, позабыв про сдержанность.
      Сочувствие, читавшееся на его красивом расстроенном лице, вызвало у Марисы желание поведать ему все – вернее, почти все. Она зачастила:
      – Я жила в монастыре в Испании, но меня захотели выдать за человека, которого я никогда в жизни не видела, за… распутника. Поэтому я и сбежала, надеясь во Франции, в Париже, разыскать свою тетку, Эдме. Она замужем за англичанином, лордом… Не могу вспомнить, как его зовут! – выкрикнула она в отчаянии. – Возможно, с ним знакомы вы. Тогда я в безопасности.
      – Но…
      Однако она не дала ему вставить ни слова:
      – А еще крестная… Ее мужа, виконта Богарне, гильотинировали, но, как я слышала, спустя несколько дней после его казни расправились с самим гражданином Робеспьером, после чего казни прекратились, поэтому… Она была так хороша собой, так добра! Я совершенно уверена, что стоит мне с ней увидеться, и…
      У Филипа Синклера голова шла кругом. Рассказ девушки звучал слишком неправдоподобно. Тем не менее он не исключал, что она имеет в виду ту самую Жозефину де Богарне, которая вышла замуж за выскочку-корсиканца и стала первой дамой Франции.
      – Вы говорите о своей крестной… Не припомните ее первое имя?
      – Мария Жозефина Роз де ля Пажри – это ее девичья фамилия. Потом она вышла за виконта. Она была креолкой с Мартиники, как моя мать и тетя Эдме. О, месье! – От волнения она опять перешла на французский. – Неужели вы догадываетесь, о ком я говорю? Она до сих пор живет в Париже?
      Остаток этого дня, начавшегося из рук вон плохо, больше напоминал сон; Мариса чувствовала, что судьба, прежде такая немилосердная, наконец-то сжалилась над ней.
      За последующие четыре часа она обрела не только крестную, но и тетку. Это счастье стало возможно только благодаря стараниям красавца англичанина Филипа Синклера, который, выслушав ее рассказ, не теряя ни минуты, помчал ее прямиком в Мальмезон, где в тот момент проживала супруга первого консула Франции.
      Прошло немало времени, прежде чем Мариса, еще не полностью придя в себя, осознала свое счастье. Видимо, Господь в конце концов даровал ей прощение.
      Ее крестная, подруга детства матери, оказалась женой самого Наполеона Бонапарта, человека, завоевавшего почти всю Европу! Тетушка, графиня де Ландри, воспользовалась хрупким миром, чтобы посетить Францию. Она как раз находилась в Мальмезоне, у своей давней подруги, когда в ворота влетел молодой англичанин, которого она помнила по Лондону.
      С этого момента вся жизнь Марисы перевернулась. Перемена была настолько разительной, что она никак не могла поверить в реальность происходящего. Словно по волшебству она, неимущая сирота, превратилась в модную даму в нарядах от знаменитого кутюрье Леруа, за прической которой ухаживала служанка. Ее подружкой была теперь дочь Жозефины Гортензия, которую она помнила с детства; сам Наполеон обращал на нее внимание и трепал на ходу по щеке.
      Какое преображение! Зеркало подсказывало ей то, о чем не могли высказаться окружающие: она перестала быть дурнушкой, каковой всегда себя считала. С модной прической, перехваченной золотой диадемой, в прозрачном муслиновом платье с золотым и серебряным шитьем, она теперь не уступала самым блестящим из сверстниц и притягивала к себе взгляды кавалеров. Только ее тетушке и крестной была известна во всех подробностях история ее появления в Париже, однако даже им она не открыла имени своего обидчика.
      Они не стали настаивать, и Мариса, купаясь в любви и ощущая себя в полной безопасности, несколько недель наслаждалась роскошью и вниманием к себе. Внезапность ее появления во Франции не вызывала подозрений: поскольку она находилась под опекой первого консула, то никто не смел открыть рот. Крестная Жозефина и тетя Эдме ограничивались короткими замечаниями, из которых следовало, что девушка провела почти всю жизнь в испанском монастыре, после чего приехала к родне.
      Ее домом стал Мальмезон. Тетушка Эдме, моложавая и по-прежнему привлекательная, играючи знакомила ее со светскими правилами.
      Мариса ни минуты не сидела без дела. Уроки флирта и танца сменялись уроками верховой езды, географии, истории, философии. Мадам де Сталь и ей подобные ввели в моду умных женщин – по крайней мере во Франции. В Англии женщину, осмелившуюся высказать собственное мнение или вступить в спор, обзывали «синим чулком». Об этом Марисе удрученно поведала тетя Эдме.
      – Представляю, как ты страдала, деточка, сидя взаперти в монастыре, в окружении одних монахинь! Неудивительно, что тебе захотелось сбежать. Ты еще не готова к этому разговору. Я тоже чувствовала себя в Англии как в тюрьме, пусть несколько по-другому. Ведь женщины там только и делают, что жеманятся и сплетничают, зная свое место. Как я тосковала по Парижу!
      Судя по всему, тетя Эдме была не совсем счастлива в браке, имея пожилого мужа, всегда окруженного врачами; Господь не дал супругам детей.
      – И все же, – добавляла Эдме со смехом, – наверное, я должна считать себя счастливицей. Муж позволяет мне жить по-своему, при условии соблюдения осторожности, конечно. Надеюсь, я не шокирую тебя своей откровенностью? К тому же он богат…
      Мариса уже уяснила, что среди всех этих нарядных и праздных замужних дам, вращающихся в высшем свете, редко какая не имела любовника – в настоящее время или по крайней мере в прошлом. Даже Жозефина к моменту знакомства с Наполеоном была любовницей Поля Борраса.
      Таково было ее новое окружение. Какой же наивной она казалась в сравнении с великосветскими львицами! У нее не было никакого опыта, несмотря на неприятное прошлое, которое она всеми силами старалась забыть.
      Марису еще не представили парижскому свету, однако она неплохо себя чувствовала и в относительной изоляции Мальмезона. К тому же ее будни скрашивал Филип, которому, невзирая на его подданство, разрешалось ее навещать, что он и делал почти ежедневно.
      Несмотря на недавно заключенный мир, ни для кого не составляло секрета, что первый консул терпеть не мог англичан, которых он презрительно называл «нацией лавочников». До Марисы доходили слухи о бесчисленных заговорах роялистов против Республики, деньги на которые давали англичане. Английская знать зачастила через Ла-Манш, снова, как прежде, наслаждаясь Францией и удовольствиями континентальной Европы, в результате чего не находилось места, куда бы не проникли их шпионы.
      Однако, как ни странно, огромные золоченые ворота замка Мальмезон не были преградой для Филипа Синклера, которого никогда не задерживали несшие службу в трехцветных сторожевых будках разряженные гусары. Мариса догадывалась, что здесь не обошлось без стараний Жозефины, которая была исключительно добра к ней с первой минуты ее неожиданного появления и почти удочерила.
      От частых встреч с господином Синклером ее первое впечатление о нем не изменилось. Он по-прежнему оставался красивейшим мужчиной, какого ей когда-либо приходилось видеть, с превосходными манерами. Они прогуливались по аллеям, усаженным цветами, иногда присаживаясь отдохнуть у журчащих прохладных фонтанов сада Жозефины.
      Он рассказывал Марисе о Лондоне, отвечал на ее вопросы о том, как одеваются и как себя ведут дамы английского света, смешил забавными анекдотами. Их никогда не оставляли наедине: в прогулках их неизменно сопровождали стайки молодых людей под предводительством Гортензии, дочери Жозефины. Тем не менее им изредка удавалось беседовать по душам.
      Его интерес к Марисе не иссякал. Дело было не только в ореоле загадочности, но и в стремительности перемены, когда робкая, дрожащая замарашка вдруг превратилась в блестящую красавицу. Кудрями с золотым отливом, уложенными на греческий манер, и роскошными муслиновыми нарядами она напоминала ему теперь лесную нимфу, сохранившую робость и всегда готовую скрыться, но пленяющую своей красотой.
      Свой первый визит Филип нанес ей из любопытства и чувства долга и покровительства. Однако теперь он невесело признавался самому себе, что оказался пленником ее чар. Кто она такая? Длинное имя, гордо произнесенное ею при их первой встрече, ни о чем ему не говорило. Конечно, положение крестницы Жозефины и племянницы графини де Ландри говорило само за себя. С другой стороны, как объяснить ее внезапное, совершенно неожиданное даже для высокопоставленной родни появление в Париже? Что – или кто – заставило ее в тот знаменательный день бежать со всех ног? Он не решился требовать уточнений, зная, что ее личико делается печальным от любого, даже косвенного вопроса о ее прошлом.
      Не желая спугнуть ее крепнущее доверие, Филип решил умерить свое любопытство, надеясь, что настанет день, когда она сама все ему расскажет. Пока что у него имелись другие заботы. Он не откровенничал на этот счет с Марисой, позволив ей заключить, что он, подобно прочим английским аристократам, с удовольствием познает дружественную страну. При виде его она всякий раз начинала светиться от счастья и простодушно признавалась, что успевает соскучиться по нему.
      Труд предостеречь племянницу в отношении Филипа Синклера взяла на себя графиня де Ландри, возвратившаяся из недельной поездки в Париж.

      – Не понимаю, почему мне надо быть осторожнее с Филипом? Что случилось? Чем он плох? Вы же сами говорили, что это настоящий джентльмен.
      Отвернувшись от окна, Эдме Амелия состроила наполовину игривую, наполовину презрительную гримаску:
      – Что ты, дорогая! Я вовсе не хотела сказать, что этот прекрасный молодой человек чем-то плох, наоборот! Но ты должна меня понять… – Она заглянула в возмущенные золотистые глаза племянницы, вздохнула и стала тщательнее подбирать слова: – Я беспокоюсь о тебе самой, Мариса. Глядя сейчас на тебя, такую блестящую красавицу и одновременно милую девушку, трудно себе представить, что ты столько лет вела жизнь затворницы. Этот Филип – первый молодой человек, с которым ты флиртуешь, не так ли? Да, он красив, покоряет безупречными манерами, для тебя он – мужественный рыцарь, твой спаситель. Но не делай ошибки и не принимай простую признательность за… нечто иное. Скоро ты познакомишься с другими молодыми людьми, не менее достойными и привлекательными, а главное, более подходящими для тебя.
      – Подходящими? – Глаза Марисы негодующе сверкнули, но тетушка только покачала головой.
      – Тебе не нравится это слово? Помнится, когда мне в первый раз рассказали об английском графе и его богатстве и назвали его подходящей партией, я тоже возмутилась. Однако если бы я осталась во Франции и вышла замуж за юнца без гроша за душой, считая, что делаю это по любви, то кончила бы свои дни на гильотине. Филип Синклер – приятный молодой человек, но его отец – всего-навсего барон, к тому же отчаянный игрок. Денег у него немного, а неприятностей хоть отбавляй. Одна из причин пребывания мистера Синклера в Париже состоит в том, чтобы приударить за одной богатой английской наследницей, леди Анабеллой Марлоу, нагрянувшей в Париж вместе со своей почтенной матушкой с целью покорения города и совершенствования французского. Tout de suite лорд Энтони наскреб денег для поездки в Париж своего сыночка, который должен выгодно жениться, чтобы порадовать отца и дядюшку. Понимаешь?
      У Марисы навернулись слезы, однако глаза метали молнии.
      – Нет! Этого мне не понять! Если бы Филип был влюблен в другую, он обязательно сказал бы мне об этом. Он честен и прямодушен! К тому же он проводит здесь почти все время, потому что желает быть рядом со мной. Никогда не поверю, что он настолько бесчувствен, что готов на брак без любви, лишь бы угодить своей семье. Он…
      – Да-да, ослеплен тобой, ma petite. Это бросается в глаза. Но долго ли это продлится? Скоро он вспомнит о долге и почувствует себя виноватым. Можешь не сомневаться: если его дядя, заправляющий всеми делами семейства, прознает об увлечении своего племянника, то немедленно вернет его в Англию. Что тогда? Думаешь, у него хватит отваги взять с собой тебя? На что он станет жить? Будь благоразумна, деточка, – это все, о чем я тебя прошу. Кокетничай и веселись сколько душе угодно, но не глупи и не отдавай ему сердце!
      Мариса удалилась к себе в комнату, чтобы вволю нарыдаться. У нее было такое чувство, словно на сердце лег тяжелый камень.
      Она не сомневалась в доброжелательности тетушки. Но как унизительно было сознавать, что ее крепнущее чувство к Филипу и радость, которую она испытывает в его обществе, ни для кого не являются секретом! Тетя права: Мариса еще не овладела мастерством флирта и не умеет утаивать своих чувств. Любит ли она Филипа? Трудно сказать… Сам Филип, беседуя с ней, ни разу не перешагнул границ дозволенного. Однако она была твердо уверена, что он ею увлечен. Разве справедливо, что отец и всемогущий дядя имели право распоряжаться его судьбой? Что до леди Анабеллы, наследницы крупного английского состояния, то…
      Сжав кулаки, Мариса заходила взад-вперед. Разве у нее не хватило духу отказаться от жениха, который ее и в глаза не видел и жаждал получить только ее богатое приданое?
      «Он так не поступит!» – подумала Мариса и вспыхнула от стыда и гнева, разом припомнив свое дерзкое бегство и все его последствия. Перед ее мысленным взором возникла вопреки ее желанию насмешливая физиономия Доминика Челленджера, и она с трепетом вспомнила его руки, его надругательства над ней… Как она ненавидела эти воспоминания! Филип никогда так не поведет себя с ней: он полон нежности, обходительности, уважения.
      Но останется ли у него уважение к ней, если он обо всем узнает? Ведь он англичанин, а не француз, а всем известно, что англичане придерживаются традиционных условностей по отношению к женщинам. Она боялась думать о том, как расскажет ему правду и как изменится его лицо…
      Что произойдет, если он узнает, что и она богатая наследница? Если он ее любит, то это не должно иметь для него значения. Впрочем, отец наверняка так разгневан ее поступком, что лишил ее наследства. Тетя Эдме предлагала ей написать отцу письмо и сообщить, что цела и невредима, однако чувство вины не позволяло блудной дочери взяться за перо. Придется пересилить себя: вдруг отец поймет ее и простит?
      К счастью, у нее не было времени на размышления. Вечером ожидалось прибытие самого императора. Намечался ужин при огромном стечении высокопоставленных гостей. Она собиралась принять ванну и одеться с особой тщательностью. О том, чтобы опоздать, не могло быть и речи: Наполеон не прощал небрежности.
      Желая отвлечься от неприятных мыслей, Мариса, позволив горничной хлопотать вокруг нее, стала перебирать в памяти главных гостей на предстоящем ужине: другие два консула – Сийес и Дюко, остающиеся у власти чисто номинально, ибо Бонапарт только что был назначен пожизненным консулом; министр иностранных дел Талейран, он же принц Беневенто; министр полиции Жозеф Фуше, генералы, адмиралы, а также горстка иностранных дипломатов. Ходили слухи о возможном присутствии русского царя Александра I.
      В преддверии собрания столь величественных персон Мариса не могла не испытывать священного трепета и опасения ударить в грязь лицом.
      Как хорошо, что современная мода зиждется на простоте! Она надела белоснежное муслиновое платье со шлейфом, расшитое золотым орнаментом. Под грудью был завязан крест-накрест золотой бархатный пояс, на ногах сверкали такие же туфельки, прическа представляла собой каскад кудрей, из которого выбивались на лоб и на виски пушистые локоны.
      – Божественно! – выдохнула горничная и, увенчав шею Марисы золотой цепочкой, отступила, чтобы полюбоваться на дело своих рук. Перед выходом Мариса получила от нее шелковый веер с золотым шитьем, составлявший единое целое с шалью. Ее губы уже были едва тронуты помадой, щеки – румянами.
      – Неужели это я? – воскликнула она, глядя на свое отражение в огромном зеркале.
      Появившаяся в комнате тетушка восхищенно ахнула:
      – Восхитительно! Идем, нам пора. Уже прибыли первые гости.
      – Я чувствую себя полуголой! – шепотом призналась Мариса, уверенная, что всем видна ее нижняя юбка.
      Эдме, облаченная в муслин с серебряным шитьем, рассмеялась:
      – Подожди, вот увидишь Полин! Под ее шелковым платьем точно ничего нет. Она совершенно не похожа на скорбящую вдову. Ох и намучается он с ней! Впрочем, Полин заботят только ее собственные удовольствия.
      «Как и меня!» – бесшабашно подумала Мариса, спускаясь следом за тетей.
      Обычно она избегала шампанского, вкус которого напоминал ей печальные обстоятельства, при которых она познакомилась с этим напитком, однако на этот раз осушила несколько бокалов, и хмель, а также осознание своей красоты и изящества, не уступающих красоте и изяществу любой из присутствующих дам, придали ей отваги, чтобы продержаться весь вечер.
      По прихоти Наполеона, вечно мерзнувшего и приказывавшего разжигать камины даже в разгар лета, в помещениях было устроено настоящее пекло. От пота у Марисы залоснилось лицо, платье облепило тело, подчеркивая совершенную форму маленькой груди и стройных бедер.
      Замок сверкал огнями; освещался даже сад, где нескончаемой вереницей прогуливались гости, укрывавшиеся от жары в вечерней прохладе и негромко обменивавшиеся свежими новостями.
      На ужин, начавшийся гораздо раньше, были приглашены только самые важные персоны; остальным – принцам, герцогам, высокопоставленным дипломатам – предстояло прибыть на танцы и довольствоваться буфетом. Среди гостей находился и русский император Александр, необыкновенно красивый блондин, усаженный на почетное место рядом с Жозефиной.
      Следуя примеру остальных женщин на приеме, Мариса отчаянно флиртовала с мужчинами, обнаружив, что это совсем не сложно, если умело пользоваться веером и ресницами. Она сидела рядом с русским князем, одним из царских придворных, и, невзирая на его неприкрытую лесть, звучавшую с чудовищным акцентом, затушевывавшим смысл, умудрялась удерживать его в рамках приличий. Напротив нее сидел министр полиции Жозеф Фуше, недавно получивший титул герцога Оранского: он улыбался узкими губами и играл бокалом на тонкой ножке, прикладываясь к нему только изредка, зато ничего не упуская из виду, несмотря на полуопущенные тяжелые веки. Мариса решила, что министр ей не очень приятен. Кстати, почему он явился без супруги?
      После трапезы русский князь стал упрашивать ее показать ему сад. Мариса скромно опустила ресницы, не давая ответа. Когда он под прикрытием скатерти положил руку ей на бедро, она шлепнула его по руке веером, подражая своей тете.
      – Вы слишком дерзки, месье.
      – А вы? Неужели вы на самом деле невинны, золотая красавица? Хотелось бы мне это уяснить!
      – Если я соглашусь, то прощай, моя невинность?
      Она чуть было не рассмеялась, гордая таким быстрым и удачным ответом. Флирт оказался нехитрым занятием, особенно в толпе, где ей ничего не угрожало. Тем не менее, пробуя подаваемые одно за другим блюда, она решила, что после ужина постарается держаться подальше от навязчивого князя. Ее преследовало неприятное ощущение, что Фуше слышит каждое их слово, хотя у нее не было оснований его опасаться.
      Так или иначе, дождавшись сигнала Жозефины, адресованного дамам и означавшего приглашение выйти из-за стола, она испытала облегчение.
      – Увидимся позже, – шепнул ей князь, когда она, любезно извинившись, поднялась. Фуше ничего не сказал, но ей показалось, что он смотрит ей вслед, отчего ей стало не по себе.
      Слушая женский щебет, она постаралась выбросить зловещего министра из головы.
      – Ты пользуешься небывалым успехом, племянница, – шепотом сообщила ей тетя Эдме. – Завтра все мы возвращаемся в Париж, и ты вместе с нами. Ты не можешь себе представить, как это восхитительно! Впрочем, скоро ты станешь такой же пресыщенной, как и все мы.
      Неужели такое возможно? Озираясь, Мариса мысленно отвечала: «Нет». Впрочем, Гортензия, совсем недавно вышедшая замуж за Луи Бонапарта, была бледна и замкнута, а вовсе не светилась счастьем, как полагалось бы новобрачной. Недавно овдовевшая Полин Леклерк оживленно рассказывала о своих последних приключениях. Даже тетушка Эдме приняла мечтательный вид, когда одна из женщин в шутку упомянула некоего брюнета, уделявшего ей подозрительно много внимания на последнем балу. Мариса подумала, что ей, возможно, тоже требуется любовник, чтобы не выглядеть белой вороной и избавиться от неприятных воспоминаний, в том числе о Филипе…
      Следующая мысль оказалась неожиданной. Видимо, она злоупотребила шампанским… Почему бы не остановиться на Филипе? Если ей все равно не сделать его своим мужем, то не поселить ли в нем сожаление об утраченном? Пускай она, то есть леди Анабелла, знает, что у него была другая избранница…
      Ее золотые глаза засияли дерзким озорством и стали еще красивее. И надо же такому случиться, чтобы первым, на кого упал ее взгляд при выходе из женской гостиной, оказался именно Филип!
      В строгом вечернем одеянии он выглядел еще импозантнее, чем обычно. На нем был синий, под цвет глаз, бархатный камзол с высоким воротником, белый шелковый галстук, кружевные манжеты, черные атласные панталоны до колен, на поясе висела шпага с ленточкой на рукоятке. Даже пудреный парик, перевязанный сзади лентой, как того требовала торжественность случая, не портил его облика. От его улыбки у нее учащенно забилось сердце.