Дональд, подавший ужин, представлял собой живой укор: накрывая на стол, он пыхтел и преувеличенно громко звякал посудой. В конце концов капитан приподнял одну бровь и спросил, не слишком ли Дональд стар для морских странствий.
      Мариса надулась и забилась в дальний угол койки, повернувшись к каюте спиной, однако не могла не слышать этого разговора. Она представила себе вытянутую физиономию Дональда и его поджатые губы. По крайней мере в его лице она имела верного сторонника. Как только они доберутся до Франции, она станет умолять его о помощи…
      – С какой стати вы потребовали одновременно и вина, и шампанского? – ворчливо осведомился Дональд. – Не припомню, чтобы вы раньше проявляли вкус к этой мерзкой жидкости. Какие-то глупые пузырьки, и все только для того, чтобы…
      Он бросил жалостливый взгляд на Марису, заползшую под покрывало, и не скрыл своего негодования от капитана. Тот не имел никакого права помыкать этим беззащитным существом так, словно она портовая проститутка, вызвавшаяся удовлетворять его прихоти.
      Доминик Челленджер прочел мысли старого моряка и язвительно хмыкнул:
      – К чему мне ее соблазнять, когда вы с ней только и делаете, что оплакиваете эту загубленную мною судьбу? Просто сегодня вечером мне захотелось шампанского, а вовсе не твоих проповедей, старый дуралей!
      Дональд открыл было рот, чтобы ответить, но капитан так сверкнул глазами, что старик молча удалился.
      Внезапно по каюте распространился упоительный аромат. Несмотря на решимость быть твердой, у Марисы потекли слюнки. Доминик снял по очереди крышки со всех блюд, которые притащил в каюту Дональд. Переносить такие запахи оказалось свыше ее сил. Мариса прикусила губу и выпрямила спину. В следующую секунду она подпрыгнула на месте от неожиданности: Доминик выстрелил пробкой от шампанского.
      Вот, значит, каковы правила его новой игры? Ей полагается ползти к нему на коленях и умолять, чтобы он не позволил ей умереть от голода. Что ж, посмотрим!
      Запах рыбных блюд, специй и риса с шафраном внезапно вернул ее на Мартинику. Почему мать не оставила ее на этом теплом, благословенном острове с бабушкой и дедушкой, зачем потащила ее с собой во Францию?..
      Мариса была настолько голодна, что даже в его присутствии не смогла сдержать голодное урчание в желудке. Ее лицо залилось краской.
      – Если тебе не хочется есть, малышка, то, возможно, тебя взбодрит бокал шампанского. Мы скоро приплывем во Францию, и тебе, возможно, захочется отпраздновать наше скорое расставание.
      В последнее время он взял привычку обращаться к ней по-французски; как обычно, от его язвительности она заскрежетала зубами. Раз она не пожелала присоединиться к трапезе, то у него хватит ума приказать убрать со стола, как только он насытится сам…
      Поплотнее завернувшись в простыню, она в конце концов уселась напротив него. Рубаха на капитане Челленджере была распахнута до самого пояса, и ее внимание в который раз привлек странный медальон на серебряной цепочке, висевший у него на шее. Она уже любопытствовала по этому поводу, но капитан всего лишь пожимал плечами, ограничиваясь отговоркой, будто это подарок друга на счастье.
      «По-моему, в этом есть что-то языческое!» – заявила она однажды.
      Он насмешливо скривил губы.
      «Тому, кто сделал мне этот подарок, язычницей показалась бы ты сама, моя дикая кошечка. Поменьше любопытства!»
      Она приучила себя не спрашивать ни о чем. Она уже узнала все, что хотела знать; однако его поведение в этот вечер поставило ее в тупик. Он заставил Дональда по-праздничному накрыть стол, а теперь давал ей наставления по части правильного пользования столовыми приборами, следя, чтобы ее бокал с шампанским вовремя наполнялся.
      – Тебе полезно было бы научиться есть, как это делают светские дамы, а не дикарки из леса. Или ты хочешь, чтобы твоей тетушке стало за тебя стыдно? А что подумают твои любовники?
      – Любовников у меня не будет. Теперь, когда я знаю благодаря тебе, что требуется мужчине от женщины, я склонна уйти в монастырь.
      – Подумай только, чего бы ты лишилась, замуровав себя в испанском монастыре!
      В уголках его глаз появились лучики – с какой стати она обращает на это внимание? Она уже собралась дать ему полный высокомерия ответ, но вместо этого поперхнулась шампанским и закашлялась; ей казалось, что проклятые пузырьки добрались до мозга и сделали голову невесомой.
      – Полагаю, пора преподать тебе очередной урок, ma fille.
      Простыня, в которую она до этого куталась, куда-то исчезла; теперь Мариса лежала навзничь на койке, ощущая опасное головокружение.
      – Раз ты полна решимости стать монахиней, то поспеши расширить свои познания насчет того, что могут делать с тобой мужчины.
      Не почудился ли ей этот хриплый шепот? Мариса ахнула от неожиданности, когда по ее груди и животу потекло что-то холодное. Она задрожала и невольно изогнулась всем телом; в глазах, неотрывно смотревших на него, появилось смущенное и недоуменное выражение.
      – Ты поливаешь меня шампанским? Это безумие! Прекрати!
      В следующее мгновение Мариса уже беспомощно хихикала; Доминик, наклонившись к ней, сурово приказал:
      – Лежи смирно, чертовка! Жаль тратить на тебя столько шампанского!
      Оба почти не ели, истратив все время на препирательства, поэтому она решила было, что он захмелел так же сильно, как она. Через секунду она обратила внимание на странное ощущение: он скользил губами и языком по ее коже, сначала следуя дорожкой, проложенной струйкой шампанского, потом выбрав более рискованное направление…
      Мариса пыталась вырваться, но он пригвоздил ее к койке. Сперва он уделил внимание одной ее трепещущей груди, потом другой, и вдруг все ее тело запылало огнем. Удивительнее всего было то, что, несмотря на борьбу с ним и возмущенные стоны, ей на самом деле не хотелось, чтобы он прекращал свое занятие, даже когда от его ласк разболелись соски, а его неутомимый рот заскользил ниже, чтобы, преодолев возвышение ее напрягшегося живота, повести себя совсем уж неожиданно…
      До этого мгновения она боялась его движений, теперь же повела с ним нешуточную борьбу, тяжело дыша и пытаясь сомкнуть колени, чтобы не позволить ему осуществить задуманную дерзость. Страх заставил ее забыть о гордости, и она уже умоляла его пощадить ее, хотя засевший у нее в душе демон продолжал ухмыляться и корить ее за лицемерие. Она подошла ближе, чем когда-либо прежде, к осознанию того, что такое желание; до полного осознания этого ей оставался, видимо, совсем маленький шажок, потому что, когда он занял традиционное положение и принялся целовать ее в губы, она испытала сожаление. Ей казалось, что она только что находилась на новом для себя рубеже, но потом была вынуждена отступить.
      – Бедненькая моя jeune fille! Неужто мысль о соблазне так тебе страшна, что приходится царапаться и кусаться?
      Только сейчас она сообразила, что впилась зубами и ногтями ему в плечи. Он быстро проник в ее сокровенную глубину, а она, ощущая на губах вкус его крови, недоумевала, чем вызвана его необычная терпеливость. Любого другого мужчину, проявившего столько внимания, она заподозрила бы в доброте, однако Доминик Челленджер этим свойством не обладал. Этот хватал то, что ему хотелось, считая женщин просто предметами, предназначенными для утоления его желания, – она помнила, как однажды в постели он говорил именно об этом.
      Ей никогда его не постичь, нечего даже пытаться!
      Необычность происходившего в этот вечер объяснялась, по всей видимости, шампанским: это от выпитого у нее шла кругом голова и сладостно ныла грудь, когда он подминал ее под себя, царапая своим чужеземным медальоном, нагревшимся от его жаркого тела.
      В этот раз он всю ночь напролет прижимал ее к себе, словно старался навсегда соединить их тела. Утром он снова овладел ею, еще полусонной; на сей раз он действовал поспешно, нетерпеливо, не прибегая ни к поцелуям, ни к ласкам. Единственное, на что его хватило, – это укрыть ее перед уходом. Со вздохом повернувшись на другой бок, Мариса снова уснула.
      Проснулась она уже после полудня. Дональд, стыдливо пряча глаза, поставил перед ней поднос и сообщил, что они приближаются к французскому берегу. С наступлением темноты им предстояло бросить якорь в гавани Нанта.
      Дождавшись его ухода, Мариса соскочила с койки и поморщилась от неприятного привкуса, оставшегося во рту после шампанского. Разглядеть что-либо в иллюминатор не было никакой возможности, так как капитанская каюта помещалась на уровне палубы. Из нее открывался лишь привычный вид на морскую синеву. Разочарованно оглянувшись, она покосилась на свою одежду – латаный маскарадный костюм корабельного юнги, аккуратно сложенный на тумбочке.
      Было ли это намеком, что на сей раз капитан рекомендует ей одеться? Закусив нижнюю губу, Мариса с отвращением уставилась на грязно-белую рубаху со штанами. На время плавания ей удалось отвлечься от действительности. Корабль был отдельным мирком, а поскольку капитан предпочел держать ее при себе, для собственных нужд, она не общалась ни с кем, помимо него, не считая Дональда. Она не знала даже, известно ли остальной команде о ее присутствии на борту. Неопределенность ее положения стала ей настолько ясна, что она в панике вцепилась в тряпки, которыми только что была готова пренебречь.
      Франция! Однако до Парижа еще далеко. Как он поступит с ней, сойдя на берег? Несомненно, он позволит ей покинуть судно: недаром он говорил, что женщина на корабле – предвестница бед. Что же произойдет потом?
      У нее не осталось времени на вопросы. Позже, ближе к вечеру, Доминик ненадолго появился в каюте, чтобы, мельком глянув на нее, забрать со стола бумаги и исчезнуть. До нее донеслись голоса, беготня на палубе, боцманские свистки, деревянный скрежет. Бенсон подавал непонятные для нее команды. Она догадалась, что матросы убирают паруса, поскольку привычный бег шхуны замедлился; вскоре она различила плеск воды о борта, сменивший шипение разрезаемых с ходу волн. Она томилась взаперти, не смея показаться на палубе, догадываясь, что скоро решится ее судьба.
      Грубая холстина, выстиранная в морской воде с применением дешевого мыла, резала ей тело, особенно на шее и на талии. Устав мерить шагами каюту, Мариса плюхнулась в кресло и схватила томик Шекспира в потертой кожаной обложке. Раньше ее завораживали эти пьесы, и теперь она перелистывала страницы в поисках места, где прервала чтение в последний раз. Оставалось гадать, каким образом у хмурого капитана Челленджера оказалась подобная книга. Она не могла себе представить, чтобы он уделял время спокойному чтению; тем не менее книга определенно видала виды, как и сборник стихов некоего Джона Донна, также обнаруженный ею на капитанском столе.
      Внезапно ей в глаза бросилась надпись на иллюстрации рядом с заглавием, которую она почему-то не замечала прежде: «Inopem me copia fecit», что в переводе с латыни означало: «Изобилие – путь к нищете». Почерк был явно не его, а женский, чернила сильно выцвели. Внизу стояла подпись: «Пегги». Кто такая Пегги, как он с ней связан?
      Мариса не преминула спросить капитана об этом, когда он вернулся в каюту, введя шхуну в гавань и закрепив ее на якоре. У него был усталый, угрюмый вид, и он не проронил ни единого слова. Плюхнувшись на койку, он принялся стягивать сапоги.
      – Кто такая Пегги? Твоя жена? – Только сейчас ей пришло в голову, что он может оказаться женатым. Впрочем, какое ей до этого дело: ее собственное положение и так хуже некуда. Любовница!..
      Не выпуская из рук мокрый сапог, он недоуменно вскинул голову, потом насупился:
      – Что?
      – Я спросила, кто такая Пегги – твоя жена или одна из любовниц?
      Его лицо побелело и так исказилось от злобы, что Мариса отшатнулась и прижалась спиной к переборке.
      – Ах ты, проклятая шпионка! – тихо прорычал он сквозь зубы. – Что за любопытство? Где ты?..
      Она выронила книгу из трясущихся рук. Воцарилось молчание, которому, казалось, не будет конца. Мариса все так же прижималась спиной к переборке, не смея взглянуть на Доминика. Господи, угораздило же ее открыть рот! У него был такой злобный вид, что он вполне мог удушить ее голыми руками.
      Внезапно он произнес совершенно спокойным тоном:
      – Пегги – имя моей матери. Жены у меня нет, и я не собираюсь надевать себе на шею брачный хомут. Поняла?
      Только теперь она осмелилась поднять на него глаза, вызвав у него неприятный грубый хохот.
      – Глаза у тебя что блюдца! Неужели я наконец-то нагнал на тебя страху? – Прежде чем она нашлась с ответом, он встал, в два шага пересек каюту и схватил ее за плечи. – Больше никогда не задавай мне личных вопросов, детка. Тебе могут не понравиться мои ответы.
      – Я не хотела… – пролепетала она заикаясь.
      Он притянул ее к себе и прижал к груди, как будто стремился успокоить, прежде напугав до полусмерти.
      – Ничего. Тут нет твоей вины, просто я всегда хожу чернее тучи. Тебе будет только лучше, если каждый из нас пойдет своей дорогой.
      Мариса больше не отважилась задавать ему вопросы. Он подхватил ее на руки и отнес на койку. В этот раз он раздевал ее с поразительной нежностью; потом, лежа с ней рядом, он гладил ее трепещущее тело так, словно хотел навсегда запомнить.
      – Ты так и не познала страсть? – еле слышно спросил он. – Я не гожусь на роль учителя, так как слишком нетерпелив и эгоистичен, хотя порой, когда ты лежишь рядом и трепещешь, как кролик в силках, я начинаю подумывать…
      Он обращался скорее к самому себе, чем к ней. Она гадала, в чем причина такого перепада в его настроении. Возможно, он вздохнет с облегчением, избавившись от нее; о себе она знала наверняка, что с радостью получит в собственное распоряжение свое тело.
      Сейчас, ощущая знакомые признаки желания по тому, как он прижимается губами к вене, бьющейся у нее на шее, Мариса покорно ждала, что он овладеет ею без лишних слов. Видимо, это будет в последний раз. Завтра каждый пойдет своей дорогой, как он и предупреждал. Однако ожидания обманули ее: тихонько чертыхнувшись, капитан отодвинулся.
      Она недоверчиво посмотрела на него, когда он встал и принялся одеваться.
      – Куда ты? – спросила она и тут же прикусила язык.
      Ответ прозвучал со знакомой суровостью:
      – На палубу, подышать. Я отпустил большую часть команды на берег: ведь они были лишены утешения, которое было при мне в твоем лице, на протяжении этих недель. Пора сменить Бенсона и занять место на вахте. – Облачившись в грубый плащ, он оглянулся на нее. В его глазах ничего нельзя было прочесть. – Спи. Этой ночью тебе нужно хорошо отдохнуть.
      Она приподнялась на локте, изумленная и испуганная столь внезапными переменами в его настроении.
      – А завтра?.. – спросила она запинаясь и услышала в ответ насмешливые слова:
      – Завтра я переправлю тебя на берег, и ты избавишься от меня, как мечтала. Тебе не придется долго подыскивать нового покровителя. Надеюсь, он окажется добрее и терпеливее меня. Спокойной ночи, цыганочка!

      Следующий день получился донельзя суматошным. Мариса чувствовала себя сомнамбулой. Ночью она почти не сомкнула глаз, мучаясь тревожными мыслями. Ей не хватало ощущения движения корабля по волнам, койка казалась холодной и слишком просторной.
      Когда за ней явился Дональд, она с трудом поднялась. Он нетерпеливо цокал языком, стоя к ней спиной, пока она промывала холодной водой заспанные глаза и натягивала единственную имевшуюся в ее распоряжении одежду. Капитан натешился своей любовницей, и она снова превращалась в юнгу. Он даже не соизволил с ней попрощаться; семеня за Дональдом по палубе и жмурясь с непривычки от дневного света, Мариса так и не увидела Доминика.
      Дональд торопил ее и все время повторял, чтобы она поглубже натянула на голову шерстяной берет. Слишком усталая и смущенная, чтобы о чем-то спрашивать, она покорно следовала за ним, почти безразличная к тому, куда он ее ведет. Главным для нее было то, что она достигла Франции живой и невредимой, пусть и несколько потрепанной плаванием. На губах у нее появилась невольная горькая улыбка, и Дональд, заметив это, покачал головой. Бедное дитя, несчастное обманутое создание! Что будет с ней теперь? Капитан поступил с ней бесчеловечно; видимо, он продолжает давать уроки всем обманщицам-женщинам скопом. «Мне не следовало приводить ее на «Челленджер»! – бранил себя Дональд. – Девочке было бы куда лучше в испанском сиротском приюте, хотя бы в этом их папистском монастыре…»
      Бедняга, впрочем, обвинял в происходящем не только себя, капитана он ругал еще больше. Он уже пошел на риск и высказался начистоту, не побоявшись вызвать у капитана приступ ярости и навлечь на себя наказание.
      «Не надо было затаскивать ее на мой корабль, старина, – ответил ему Доминик Челленджер безжалостно, – если тебе хотелось спасти ее от меня! – Пожав плечами и как бы извиняясь за свою невыдержанность, он добавил: – К тому же кто-то должен был быть у нее первым! Или ты считаешь, что она рвалась во Францию только для того, чтобы сохранить честь?»
      Даже Бенсон готов был с ним согласиться и нашел в Библии цитату в подтверждение капитанской правоты, каковую зачитывал направо и налево: «Не пав раньше, она пала теперь, и путь ее – обочина…»
      Мариса не знала, какие мысли гнетут Дональда. Ею все больше овладевало чувство, будто она пробуждается ото сна, чтобы только сейчас осознать, где находится и как сюда попала. Ведь Франция – родина ее матери! Страна не корчилась больше в тисках террора, ее уже не разрывала на части кровавая революция. Она обрела прежнюю веселость, жизнелюбие, обуреваемая тягой к переменам и прогрессу. Мариса была еще совсем мала, когда бежала отсюда, и в ее памяти одна за другой возникали страшные картины, однако она все же помнила города, в которых останавливался табор, чтобы заработать жонглированием и плясками, а также ловко очистить карманы зазевавшихся горожан. Все это осталось в далеком прошлом, но теперь она возвращалась. Ей хотелось верить, что в Париже найдутся родственники матери, близкие люди. Возможно, ей повезет, и она отыщет тетушку Эдме. Во Франции, где все до одной светские дамы имели любовников, ее утерянная невинность не превратит ее в отверженную и не отринет возможное замужество.
      Долгий же путь остался за плечами девушки, еще недавно мечтавшей о том, чтобы провести всю жизнь внутри монастырских стен! Ей довелось узнать, что насилие не обязательно означает смерть от расчленения на части и что подчинение мужчине-насильнику упрощает жизнь, хотя и не делает ее приятнее. Если к этому и сводится супружество, то она предпочла бы роль жены, а не любовницы, которой могут в любой момент указать на дверь.
      Гордо вскинув голову, Мариса позволила себе оглядеться. Портовый шум и суета остались позади; теперь они с Дональдом брели по узкой улочке в старой части города. С непривычки к перемещению по твердой почве у Марисы уже болели ноги, босые ступни горели от шершавого булыжника. Куда тащит ее Дональд? Словно почувствовав ее страх, он озабоченно оглянулся.
      – Прости, что заставил тебя так долго брести пешком, девочка, но зеваки удивились бы, увидев тебя в карете. Теперь уж недалеко.
      Он провел ее по грязным задворкам, где всегда царила полутьма из-за нависающих по обеим сторонам домов, и, распахнув калитку, поманил в задний дворик постоялого двора. Здесь не было ни души, только бросились при их появлении врассыпную недокормленные куры. Дальше путь лежал вверх по шаткой, скрипучей лестнице, которая, казалось, вот-вот рухнет, на крохотный балкон, а оттуда – в маленькую, но неожиданно чистенькую и приятную на вид каморку.
      Скрывая смущение, Дональд поспешно заговорил:
      – На кровати одежда, в кувшине вода для умывания. Хорошо, что хозяева заняты англичанами, остановившимися здесь, чтобы сменить лошадей. Говорят, теперь, после подписания Амьенского мира, ими кишит вся Франция. Но вас это не касается. Я спущусь найти что-нибудь съестное: вы наверняка проголодались. Лучше хорошенько заприте за мной дверь – в чужой стране никогда не знаешь, чего ожидать.
      Наконец-то обыкновенная женская одежда! Как Дональд умудрился ее раздобыть? Но она не успела задать ему этот вопрос: он исчез, деликатно затворив за собой дверь. Мариса не могла ждать больше ни секунды: она поспешно сбросила отвратительные мужские обноски, натершие все тело, чтобы вновь превратиться в женщину.
      Насколько изменилась мода! Она вспомнила наряды королевы Испании и герцогини Альбы – такие же тонкие платья с высокой талией, пускай и из дорогой прозрачной ткани, расшитой серебром и золотом. Ее платье было сшито из материи попроще, темно-коричневой, напомнившей ей одеяния кармелиток. Однако сходство на том и заканчивалось: новое платье Марисы крепилось под грудью длинными золотисто-желтыми лентами, достающими до подола неширокой юбки. Высокий вырез и длинные пышные рукава тоже были оторочены цветной лентой, как и соломенная шляпка.
      Платье было, разумеется, заурядным творением рук провинциального портного для путешествующей дамы; тем не менее Мариса с самого детства не надевала столь изящной одежды. Внимательно себя оглядев, она решила, что одеяние ей чуть великовато, но это терпимо. Подошли ей и расшитые туфельки.
      Глядя на себя в зеркальце, Мариса колдовала над своими короткими прядями, пытаясь заставить их послушно улечься. Так-то лучше! Теперь она выглядела почти как настоящая женщина, если не принимать во внимание излишнюю худобу.
      Стук в дверь заставил ее вздрогнуть и обернуться. Услышав голос Дональда, она побежала отпирать. Ей стоило немалого труда, чтобы не броситься добряку на шею в благодарность за его старание.
      Уничтожая холодный пирог с бараниной, она слушала его рассказ. Капитан приказал ему доставить ее в Париж. Если она не возражает, Дональд выдаст ее за свою племянницу-француженку, которую он не видел с младенческого возраста; направляются они из окрестностей Тулузы в Париж.
      Мариса бросила на него подозрительный взгляд:
      – Откуда вы так хорошо знаете французский язык?
      – Не знаю я его, девочка, разве что названия нескольких портов. Просто повторяю то, что услышал от капитана.
      Она фыркнула:
      – Какая предусмотрительность! Уверена, что он большой мастер по части небылиц.
      Дональд покачал головой.
      – Конечно, он не прост. Порой кажется, будто он одержим дьяволом. Вам этого не понять.
      Мариса прикусила губу, чтобы удержаться от вопросов, которые так и вертелись на языке, и напомнила себе, что уже выкинула его из головы. Она направляется в Париж и, даст Бог, больше никогда не встретится со своим обидчиком. Он, несомненно, снова займется пиратским промыслом, как только починит сломанную мачту и дождется в Нанте Дональда, управившегося с поручением.
      Переполненный дилижанс катился какое-то время по извилистой дороге, повторяющей изгибы Луары. Путь одолевался медленно из-за частых остановок для отдыха и смены лошадей, но Мариса не роптала. Дональд большую часть времени дремал, и она спокойно глядела в окно, во второй раз в жизни знакомясь с французской природой. Соседи-пассажиры были большей частью крестьянами и мелкими клерками; стоило ей объяснить, что она везет дядю-шотландца в гости в Париж, как они потеряли к ней интерес. Даже в более спокойные времена повсюду хватало беженцев, пытавшихся отыскать родню, потерявшуюся в неразберихе волнений. Ходили слухи, что повсюду рыщут шпионы. Благоразумие требовало укоротить языки и помалкивать.
      Потребовалось несколько дней, чтобы достигнуть предместий Парижа. К этому времени Мариса утомилась и приуныла. Она провожала взглядом элегантные экипажи, нередко в сопровождении военного эскорта, исчезавшие в пыли, с завистью вспоминая их разодетых пассажирок. По сравнению с ними она выглядела простушкой-крестьянкой.
      Внезапно все путешествие в Париж в хрупкой надежде отыскать кого-нибудь из материнской родни показалось ей сплошным безумием. Это намерение уже успело принести ей беду. Ей следовало остаться в монастыре и послушно сочетаться браком с мерзким доном Педро Ортегой. Ей следовало…
      Но тут она оторвалась от невеселых мыслей: дилижанс замер под скрип деревянного тормоза, и пассажиры принялись поспешно выскакивать, торопясь на воздух.
      Конечная остановка располагалась перед постоялым двором, но она понятия не имела, на какой улице и в какой части города находится. У нее не было узла, который стеснял бы ее движения; у нее вообще ничего не было, кроме одежды на ней и кошелечка, который Дональд неуклюже сунул ей в руки перед выходом. Решив, что там лежат деньги в оплату за ее услуги, она сердито вспыхнула, однако взяла, чтобы не обидеть Дональда: даже несколько монет дарили ей чувство независимости.
      Она завертела головой, совершенно забыв от растерянности про Дональда, который прикоснулся к ее руке.
      – Скоро стемнеет. Ночью наверняка пойдет дождь. – Разговаривая с ней, он опасливо озирался, чувствуя себя не в своей тарелке. – Может, нам лучше… – начал было он, но тут же облегченно перевел дух: к ним подошел и заговорил по-английски неброско одетый человек, прежде державшийся в стороне.
      – Дональд Макгир? Сайлас Уинтерс, с брига «Стелла Марис» из Каролины. Капитан Челленджер велел мне вас разыскать.
      Сайлас Уинтерс, скромный молодой человек, слегка поклонился Марисе и тут же оставил ее наедине со своими сбивчивыми мыслями. Подсадив ее в маленький закрытый экипаж, он завел разговор с Дональдом, что давалось ему легче; он объяснил, что его корабль захвачен французами, а самого его совсем недавно отпустили в обмен на пленника-француза.
      – Я выполняю поручение капитана Челленджера. Мне повезло, что я столкнулся с ним два дня назад в резиденции посла. Кажется, мы наладили отношения с Францией – до поры до времени, конечно.
      Мариса потеряла дар речи, хотя все внутри у нее бушевало от гнева и разочарования. Как он смеет? Она больше не будет его пленницей! Если он воображает, что может обращаться с ней как с собственностью, потом бросить, даже не простившись, после чего подобрать по новой прихоти, то… Что ему понадобилось от нее на этот раз?
      Ответ не замедлил себя ждать и вогнал ее в краску, заставив крепко сцепить пальцы, благо в карете было темно и спутники не могли ее разглядеть. Нет, она больше не допустит издевательств! Она больше не находится у него на корабле, где он как капитан имеет право казнить и миловать любого из своей команды. Она свободна, она в Париже! Пусть только попробует опять ей досаждать – она не постесняется заорать изо всей мочи, чтобы напустить на него жандармов. Тогда он узнает…
      Карету, плетущуюся в сумерках по улицам, кое-где освещенным масляными фонарями, начал поливать дождь. От волнения Мариса ничего не замечала. Ее спутники продолжали свой негромкий разговор.
      «Он не может так со мной поступить! Всего несколько дней тому назад он говорил о том, как хорошо для нас обоих, что наши пути расходятся. И вот теперь… Нет, это невыносимо!»
      Она скрипнула зубами. Карета внезапно остановилась перед высоким узким домом на тихой улочке. Она через силу промямлила несколько благодарных слов в адрес Уинтерса, который галантно нагнулся к ее ручке. Что он думает о причине ее появления здесь? Как поступит, если она вдруг заберется обратно в карету и потребует, чтобы ее отвезли на постоялый двор, принявший пассажиров дилижанса?
      Однако он уже отвернулся, чтобы отпереть железную калитку, и посторонился, пропуская ее на ступеньки, освещенные фонарем.
      На звук дверного колокольчика явился пожилой слуга. Мариса оказалась в обшарпанном коридорчике, ведущем к лестнице, покрытой ветхим половиком. По правую и левую руку находились закрытые двери.
      – Гийом проводит вас в вашу комнату, мисс, – раздался у нее за спиной голос Сайласа Уинтерса. Он виновато кашлянул. – Боюсь, других слуг у вас пока не будет. Сейчас в Париже трудно найти пристанище: англичане так и шныряют через Ла-Манш, торопясь удовлетворить свое любопытство. – Он быстро добавил, словно спохватившись: – Капитан проведет эту ночь в резиденции посла, там сегодня прием. Мне велено передать вам, что вы найдете здесь все необходимое. Гийом уже приготовил легкий ужин, к тому же… – Он смущенно улыбнулся. – Вы наверняка очень утомлены.
      Только сейчас Мариса удивленно заметила, насколько он молод: от силы двадцать два – двадцать три года. Он сразу обращал на себя внимание манерами джентльмена. Она неуверенно улыбнулась ему в ответ, не зная, как себя вести. Ей на помощь пришел Дональд:
      – Все в порядке, девочка моя. Ступайте наверх и отдыхайте. Вот бы кто-нибудь показал мне, где здесь кухня! Умираю от голода.
      Мариса опять ощутила себя в руках провидения. Ею владело смешанное чувство: облегчение, что в доме нет его, и навалившаяся апатия из-за сильной усталости. Она решила, что не навредит себе, проведя здесь ночь, чтобы, отдохнув, наутро исчезнуть. Утро вечера мудренее.
      Ночь она проспала как убитая, а проснувшись, не сразу поняла, где находится. Чужая комната, как две капли походившая на другие, в которых она ночевала на длинном пути в Париж…