В эту ночь, разбивая лагерь, люди не могли скрыть возбуждения. Им было приказано не разводить костров, потому что на такой местности огонь видно издалека. Пришлось забыть о горячей пище и довольствоваться сушеной говядиной и водой.
      Трое команчей ускакали вперед, уведя за собой запасных лошадей, чтобы к рассвету добраться до становища и предупредить своих о гостях.
      Дрожа от холода, Мариса, не раздеваясь, залезла под несколько одеял. Как поступит Доминик, если она быстро уснет? Ее еще не покинули воспоминания о последней стычке, но она решила в этот раз не давать волю языку. Пусть он рискует жизнью ради удовлетворения чужого честолюбия, если не может придумать ничего лучшего. Никогда больше она не станет с ним откровенничать.
      …Открыв глаза, Мариса не нашла на небе луны. Видимо, уже близилось утро. Почему он ее не разбудил?
      Она, видимо, зашевелилась, потому что он тихо произнес, не поворачивая головы:
      – По твоему виду я заключил, что тебе надо выспаться. Можешь еще часок полежать в тепле. Возвращайся к своим снам!
      К ней мигом вернулось ее своенравие.
      – Мне ничего не снилось! – возмущенно прошептала она. – Я больше не смогу уснуть. А ты почему не спишь?
      – Я всегда довольствовался коротким сном. Видишь звезды? Еще недавно мореплаватели были вынуждены ориентироваться только по ним. Точно так же находят дорогу в пустыне верблюжьи караваны. Каждое созвездие имеет свое название. В любой точке мира достаточно поднять глаза к звездам, чтобы узнать, где находишься.
      Она затаила дыхание. Ей хотелось, чтобы он перенес внимание со звезд на нее, но все происходящее – необычный разговор, то, как они лежали рядом, не прикасаясь друг к другу, – так отличалось от прежних ночей, что она не стала обрывать тонкую нить взаимопонимания, внезапно протянувшуюся между ними.
      – Как ты об этом узнал?
      – Сам, наблюдая и размышляя. А еще внимая словам стариков.
      – Это когда ты жил у индейцев?
      Наконец-то он повернул голову.
      – Ты сама об этом догадалась?
      – Раньше ты со мной почти не разговаривал. Но сейчас мне хочется узнать побольше.
      – Совсем как девчонка, клянчащая кусочек пирога! – Его голос прозвучал сухо, но когда она вытащила руку из-под одеяла и потянулась к его руке, его пальцы, поколебавшись всего мгновение, тесно переплелись с ее.
      – О чем тебе хочется узнать? Желаешь познакомиться с моими прошлыми грехами?
      Тем не менее разговор завязался; совсем скоро он так увлекся, что перестал ее замечать, хотя и чувствовал в темноте ее теплую руку. Чутье подсказывало Марисе, что он ни с кем еще так не разговаривал. Его голос звучал тихо. Он не открыл ей всего, и она впервые поняла, какие страдания должен испытывать священник, принимающий исповеди. Ее смелости хватало только на то, чтобы сжимать его руку и слушать не перебивая.
      Через некоторое время она почувствовала, что вправе наконец-то задать ему один-единственный вопрос:
      – Зачем ты ездил в Натчиточес? Ты говорил…
      – Почему ты так долго молчала? Господи, ты совершенно непредсказуема! Я ездил за Кристианом. Теперь он и Селма находятся в безопасности: они у друзей генерала Уилкинсона. Но они останутся там только до тех пор, пока генерал не получит того, чего желает. – Его голос посуровел. – Они под надежной охраной, а на той стороне реки находится Накодочес…
      – Но Накодочес принадлежит Испании!
      – Совершенно верно. – Ответ прозвучал тихо, но у Марисы побежали мурашки по спине. Она едва удержалась от мольбы. Ей хотелось умолять Доминика больше не рисковать.
      Мариса догадалась, что он уже раскаивается в своей откровенности, и промолчала. Немного погодя он сказал, тщательно подбирая слова:
      – Если дело обернется худо, ты знаешь, где его искать. Мануэль Рейес и его жена – испанцы и истовые католики. Твой дядя-архиепископ сможет сказать свое слово.
      Она отважилась сбросить с себя одеяла и прижаться к нему, пока он не успел ее оттолкнуть.
      – Все будет хорошо! Ведь у тебя есть заложница – я.
      – Раньше ты говорила иначе, – напомнил он ей. – В любом случае мне было бы непросто осуществить свою угрозу и лишить тебя жизни. Но все действительно должно пройти гладко, так что не стоит предрекать неприятности!
      С этими словами он высвободился из ее объятий и на прощание поцеловал в лоб, чего было, конечно, совершенно недостаточно.
      Следующий день был полон суматохи и хлопот. У Марисы и Лали не было ни одной спокойной минутки – так их донимали своим любопытством неугомонные индианки, не привыкшие к присутствию в своем становище чужих женщин в роли гостей, а не невольниц.
      Мариса благодарила судьбу за то, что попала сюда свободной. Женщины могли превосходить жестокостью мужчин, в чем она убеждалась на каждом шагу: почти в каждом вигваме жили несчастные, испуганные пленницы; некоторые были инвалидами, большинство покрыты ссадинами и ожогами. Доминик и Трюдо заранее предупредили Марису о необходимости помалкивать, но она с трудом сдерживалась, наблюдая плачевную участь несчастных и догадываясь, что то же самое могло бы случиться и с ней.
      Теперь она поняла, что имел в виду Трюдо, рассказывая о команчах. Впервые в жизни она наблюдала жизнь общества, в котором мужчины по-настоящему всемогущи, женщины низведены до роли скотины, а для роли рабынь вообще не существовало определения.
      Изможденная испанка с ввалившимися глазами, которую, на ее счастье, взял к себе третьей женой вождь, выступала в роли переводчицы. Женщины со смехом показывали Марисе и Лали, как поставить вигвам и как в считанные минуты его убрать. Повсюду сушились на солнце бизоньи шкуры, и Мариса, сдерживая тошноту, была вынуждена слушать и наблюдать, как из них делают одежду для зимних холодов. Одна из женщин взялась живописать охоту на бизонов, превознося отвагу мужчин, и последующую свалку ради сырой печени и прочих внутренностей. Странным и непривычным казались Марисе женщины с коротко подстриженными волосами, равно как и мужчины с длинными космами или тщательно заплетенными косичками.
      Повсюду резвились полуголые ребятишки: мальчики уже практиковались в стрельбе из лука стрелами с тупыми концами, девочки тихонько возились с глиняными куколками или помогали своим погруженным в хлопоты матерям. Молодые мужчины расхаживали по становищу важно, как фазаны, у них была одна забота – уход за оружием и конями; старики, сидя перед вигвамами, учили малолетних мальчишек основам охотничьего и боевого искусства.
      Даже Лали, обычно пребывавшая в благодушном настроении, сердито шептала Марисе:
      – Теперь я понимаю, какое это везение – родиться в рабстве. Разве сравнить с этим! А поглядите, как выхаживает Полус! Погоди, вечерком я за тебя примусь!
      – Осторожнее, не то он подберет себе послушную скво и заменит ею тебя.
      Лали бросила на нее наполовину испуганный, наполовину осуждающий взгляд.
      – Вы и впрямь так считаете?.. Нет, этот черный бык на такое не отважится. Он знает, что стоит ему заглядеться на кого-нибудь из этих – и я всажу ему под ребра нож. Всажу, вот увидите!
      – Зачем нас сюда привезли? – Мариса искала глазами Доминика. Тот восседал полуголый рядом с вождем и, склонив темную голову, почтительно слушал старика.
      – Клянусь, я тоже не знаю! – шепотом ответила Лали и тут же повеселела: – Зато мне известно другое: вечерком мы уединимся в вигвамах со своими мужчинами.
      Куски бизоньего мяса (Мариса надеялась, что мясо принадлежит именно этому съедобному животному) обгорели снаружи, но остались непрожаренными внутри. Женщинам полагалось утолять голод только после мужчин, пользуясь при этом пальцами. Поймав насмешливый взгляд Доминика, расположившегося по другую сторону костра, Мариса принялась усердно жевать, стараясь не думать, что именно попадает ей в желудок.
      Женщины племени команчей мылись только по особым, церемониальным случаям. Мариса и Лали, изъявившие настойчивое желание устроить омовения, удостоились удивленных взглядов. Рядом со становищем протекала речка – индейцы всегда по возможности становились лагерем у воды. Однако…
      – Скажи им, что она лекарь-ведьма, колдунья, – шаловливо предложила Лали, кивая на Марису. Женщина, приставленная к ним переводчицей, вытаращила глаза и отпрянула.
      Им, однако, не стали препятствовать, а отвели к речке, где они стали плескаться под присмотром нескольких невольниц.
      – Напрасно ты выдумываешь! – упрекнула Мариса Лали. Впрочем, находиться в холодной воде было таким наслаждением, что она уже в следующую секунду рассмеялась и обрызгала Лали.
      Выбравшись из воды, она окоченела от холодного ночного воздуха и принялась ожесточенно растирать себя тонкой мужской рубахой, в которой пришла купаться. Согревшись, она увидела, что на нее глазеет добрая половина женского населения становища.
      – Они говорят, что у вас тело цвета бледного солнца, – взволнованно перевела испанка. – Вы якобы принесли «пуха» – доброе предзнаменование – для охоты на бизонов, даром что вы женщина. Три луны назад наш «пухакут», шаман, предрек появление такой женщины, благодаря которой наши воины поймают белого бизона.
      Мариса с упреком покосилась на Лали, а та виновато потупилась. Еще больше смутил и напугал ее подарок жены вождя – белая рубаха и одеяние из оленьей кожи, расшитые бисером и украшенные иглами дикобраза.
      – Что будет, если им не попадется никакого белого бизона? – спросила она у Доминика, пришедшего ночью в вигвам, поставленный ею собственноручно под наблюдением смеющихся индианок.
      – Лучше тебе этого не знать, – небрежно отозвался он, но, видя ее испуг, сжалился: – Он им обязательно попадется. У тебя сильный «пуха», моя красавица. Мне давно следовало понять, что я имею дело с ведьмой.
      – Это не повод для шуток! – воскликнула она с досадой. Однако он, не обращая внимания на ее настроение, принялся развязывать тесемки на ее одежде из оленьей кожи; через минуту она, забыв свои прежние страхи и гнев, упала вместе с ним на ложе из бизоньих шкур, наслаждаясь прикосновениями его рук и губ и чувствуя, как закипает огнем ее кровь.
      Через три дня, когда охотники возвратились со шкурой белого бизона, даже Лали стала взирать на нее с некоторым страхом.
      – Только не напоминай мне о бабке-колдунье! – прикрикнула на нее Мариса. – Это либо везение, либо мои молитвы, но никакое не колдовство. Я не находила себе места от страха!
      Когда по прошествии нескольких дней они продолжили путь, Мариса облегченно перевела дух. Она даже не возражала против того, что некоторые члены отряда прихватили с собой купленных у команчей скво и пленниц, которым предстояло рассеивать их одиночество и помогать в тяжелой работе.
      Теперь отряд еще больше, чем прежде, походил на маленькую армию, отягощенную маркитантками. Одной из них была сама Мариса. Впрочем, она постепенно приучалась жить заботами сегодняшнего дня. Прошлое осталось в прошлом, будущего не существовало. Однако стоило ей остаться одной и пуститься вскачь на лошади навстречу степному ветру, как она начинала осознавать неумолимый ход времени, не имея сил укрываться дальше в карточном домике собственного безразличия.
      Рано или поздно, наловив и объездив диких мустангов и нарисовав свои карты, Доминик вернется в Нэтчез, где его дожидается Джейн Балтимор – достойная девушка. Возможно, Доминик не испытывает к Джейн страстной любви, но она ему нравится, он уважает ее и не посмеет унизить, оставив обманутой невестой. А Джейн, несомненно, будет ему хорошей женой! Она проявит послушание, с ней будет очень удобно, она будет превосходно управлять делами плантации. Нарожает мужу детей, внесет в его жизнь устойчивость, которой он никогда прежде не знал…
      Все это Мариса видела с беспощадной ясностью. При этом она не скрывала от себя то, что не согласилась бы признать раньше: только теперь, когда уже было поздно, она полюбила Доминика. Ну и что?..
      Поэтому ей было гораздо проще не заглядывать в будущее и строить планы разве на предстоящие несколько часов, ограничиваясь ближайшей ночью…
      Порой они любили друг друга яростно, без слов, словно это была их последняя ночь. В другие ночи он просто лежал с ней рядом, положив голову ей на плечо и обняв ее рукой, называл созвездия и учил отыскивать их на ночном небе. Он все чаще улыбался ей и даже описывал прежние свои путешествия, утверждая, что риск всегда был пустячным.
      – В твоем изложении все это звучит как занимательная игра!
      – В прятки? И в эту игру мне случалось играть, только по-настоящему. Ты все еще беспокоишься?
      Она отрицательно трясла головой. Ее ложь была отважной, но, увы, неубедительной. Боясь, как бы он не отослал ее обратно, она целовала его, гладила его мускулистое тело кончиками пальцев, прислушиваясь к учащенному дыханию, а потом неожиданно для него меняла положение и, задев волосами его живот… Она испытывала странное удовольствие, когда он содрогался, словно от ожога, и наслаждалась своей властью над ним. О, ее вожделение сметет все преграды на своем пути!
      – Где ты этому научилась? – грозно спрашивал он, еще не отдышавшись.
      Мариса улыбалась в темноте и тянулась губами к его лицу:
      – У тебя. Ведь ты проделываешь со мной то же самое, вот мне и захотелось узнать, с чем это едят. У тебя мой вкус.
      – О!.. – Он закрыл ей рот поцелуем, не давая продолжить.
      То была ночь перед переправой через реку Тринити. Привал продлился два дня. Кони утоляли жажду, разведчики изучали простиравшийся впереди край.
      – Предстоит длинный и тяжелый переход к реке Бразос, – предупредил Марису Трюдо. Она увидела на его физиономии насмешливую улыбку. – Придется экономить воду и учиться готовить еду без дров: здесь, среди прерий, не найти деревьев.
      Он одобрительно оглядел ее голые ноги, загорелые и исцарапанные, и уехал, оставив Марису в раздумье. Она бы предпочла, чтобы Трюдо оказался среди тех, кто покинул становище команчей, обзаведясь женщиной. Последнее время, окончательно износив свою мужскую одежду, она снова была вынуждена носить юбки, которые подтыкала, чтобы было легче ездить верхом. Высокая бизонья трава была острой как бритва, и ноги у Марисы кровоточили от пяток до колен.
      – Не собираюсь отдавать тебе собственные штаны! – рявкнул Доминик, когда она осмелилась пожаловаться ему. Она оторвала его от работы над картой, и он раздраженно теребил щетину на подбородке. – И довольно об этом! – оборвал он ее, когда она открыла рот, чтобы возразить. – Ты бы в них все равно не влезла, а распарывать их я не позволю.
      – Эгоист бесчувственный…
      Она убежала, охваченная яростью. Немного погодя она, следуя совету Лали, упросила одну из индианок переделать для нее за плату пару кожаных леггинcов с бахромой, напоминавших высокие мужские мокасины.
      Увидев ее в новом облачении, Трюдо покатился со смеху и сказал, что она выглядит как помесь мексиканской крестьянки и скво.
      Сверкая глазами, она вызывающе посматривала на Доминика, но тот был слишком занят, поэтому только пожал плечами и сказал, что она прекрасно выглядит; к тому же какая разница, на кого она похожа в этой глуши? Ее подмывало поступить, как глупая девчонка: разорвать мстительным жестом свою блузку до самого пояса и спросить, как он относится к этому. Однако он уже ускакал вперед, а она задумчиво смотрела ему вслед, борясь со злостью и острым как нож чувством страха.
      В чем дело? Неужели он становится к ней безразличен, или у него совсем другое на уме?

      Дни и ночи мелькали, как рябь на воде, исчезая в бездонном провале времени. Мариса осязала, вдыхала, пробовала на вкус бескрайнюю пустоту покрытой травами прерии. Через пять дней они достигли реки Бразос, на берегах которой она впервые увидела огромные стада диких лошадей – мустангов. Видимо, воодушевление, охватившее отряд, заразило бы и ее, если бы не Доминик.
      Тяжкие раздумья не давали ему покоя. Он не открывал перед ней душу, а она не осмеливалась спрашивать. Доминик по-прежнему ложился с ней рядом по ночам, но часто молча лежал на спине, глядя на звезды и думая свою думу. В последние несколько ночей она вела себя тихо, как мышка, исподволь наблюдая за ним. Оказалось, что он способен лежать совершенно неподвижно, как индеец, просто таращась на проклятые звезды, словно вечное небо, которое он наблюдал еженощно, имело над ним некую таинственную власть. Если она не двигалась, он не делал попыток до нее дотронуться, если же беспокойно ворочалась или не скрывала, что наблюдает за ним, он заключал ее в объятия. Однако все происходило не так, как раньше, когда он подолгу с ней беседовал и даже подтрунивал над ней, улыбаясь и щуря глаза…
      Иногда днем он чертил карты, не отрываясь от переносного секстанта, который она возненавидела, иногда подъезжал к ней и объяснял, почему какое-то место получило название «Painted Spring» и как индейцы объезжают диких лошадей. В такие моменты, наслаждаясь солнечными лучами, ласкающими ей плечи, и его теплым взглядом, она уговаривала себя, что все придумала и все обстоит по-прежнему. Однако потом, прождав его до полуночи, она готова была кусать себе локти, когда Доминик, явившись, молча ложился и больше ничем не выдавал своего присутствия. Все тревоги, поселившиеся ранее у нее в голове, оживали и принимались жалить ее как комариный рой, терзая вопросами, на которые не было ответа.
      Берега реки Бразос сильно отличались от прерий, где водилось мало живности. Здесь же встречались лоси, олени, бизоны, не было недостатка в древесине для костра и для постройки укрытий: повсюду росли вязы, орешник, несколько разновидностей дуба. Густая трава, стремительные протоки и заводи привлекали не только дичь, на которую можно было охотиться, но и диких лошадей.
      Место для лагеря было выбрано на берегу небольшого притока Бразоса под названием Рио-Бланко, образовывавшего на одной из карт, составленных Домиником, дельту с Бразосом. Здесь было возведено бревенчатое укрепление, частично перекрытое крышей, а также просторные загоны для мустангов, которых предстояло отловить. Пока шло строительство, женщины поставили вигвамы, так что со стороны лагерь не отличался от индейского становища.
      Бесконечные хлопоты отняли немало времени и сил. Мариса уже подумывала, не пользуется ли Доминик этим как предлогом, ссылаясь перед сном на усталость. Как-то раз, определив по звездам, что час уже поздний, она поднялась и отправилась его искать.
      Он сидел один у костра, тщательно перерисовывая карты. Как ни бесшумно она переступала босыми ногами, подкрадываясь к нему, он ощутил ее присутствие и, нахмурившись, поднял голову.
      – Вот, значит, зачем ты полуночничаешь? Почему не попросил меня о помощи? Я всегда хорошо владела карандашом. – Она опустилась рядом с ним на колени, не давая отмалчиваться.
      – Хочешь помогать мне шпионить против своих соотечественников? Лучше отправляйся спать, Мариса.
      – Я не ребенок, чтобы мне приказывали! Зачем ты перерисовываешь карты?
      – Откуда такая настойчивость? – Он вздохнул и вытянул ноги. – Боже, который час? Завтра начинается охота.
      – Вот как? Однако я не прирученная кобылка, чтобы заманивать меня кусочком сахара. Зачем, Доминик?
      Он неожиданно потянулся к ней, приподнял волосы у нее на затылке и чмокнул.
      – Есть вещи, о которых тебе лучше не знать, – пробормотал он. – Мариса, я не привык держать ответ перед другими. Я всегда поступал по собственному усмотрению.
      Она вздрогнула от прикосновения шершавых губ к своей шее и упрямо выгнула спину.
      – Это мне хорошо известно! – с горечью в голосе произнесла Мариса. – А тебе приходило в голову, что я могу сказать то же самое о себе?
      Его взгляд стал внимательнее, рука по-прежнему оставалась у нее в волосах. Она поспешно выпалила:
      – Если не хочешь, не стану донимать тебя расспросами. Но напрасно ты… Чем бы ты ни занимался, позволь мне тебе помогать!
      – Снимать копии с секретных карт испанской территории?
      – Не важно!
      – Предательница! – Впрочем, это было произнесено ласковым голосом. Он опять ее поцеловал, только на сей раз в полуоткрытые губы, чем вконец обезоружил.
      Отложив карты, он отнес ее на скомканные одеяла, но, к ее разочарованию, больше ничего не сказал. Таинственность не нарушалась и в последующие дни. Мариса чуть не откусила себе язык – так трудно ей было бороться с любопытством.
      Теперь Доминик не мог тратить время на карты: его отряд занялся отловом диких лошадей. Облюбовав отдельный табун или отрезав часть от большого стада, они гнали его, разбившись на десятки и постоянно сменяясь, не давая животным остановиться и отдышаться. Когда бедные кони уже почти падали от усталости без сна, корма и воды, их не составляло особого труда направлять в просторные загоны на берегу реки, чтобы потом набрасывать на них лассо и приступать к объездке – жестокому приучению сначала к недоуздку, потом к уздечке и, наконец, к седлу.