Отшвыривая ее от себя, он нечаянно разорвал ей на плече сорочку. Она ударилась о стену и сползла на пол, рыдая от боли и злости. Когда она отвернулась от него, он увидел у нее на плечах свежие рубцы. Мгновение – и все его неистовство улетучилось без следа. Он снова владел собой.
Два пружинистых шага длинных ног – и он уже стоял над ней.
– Мариса…
Она отпрянула, почувствовав его прикосновение. Он убрал руки, позволив ей рыдать, хотя ее рыдания раздавались у него в ушах как проклятия.
Позже, гораздо позже Мариса поняла, что к ней наклоняется не Доминик, а Лали, произносившая по-французски слова утешения:
– Поплакать полезно, верно? Вам надо было выплакаться. Но хорошенького понемножку: так вы доведете себя до припадка. Лучше поешьте и поспите.
– Я никогда больше не засну! – заявила Мариса трагическим тоном, однако позволила Лали влить ей в рот несколько ложек куриного бульона, после чего забылась.
Все, что с ней приключилось, слилось в один нестерпимый кошмар, одна безобразная сцена без перерыва сменялась другой, и единственным способом прогнать это наваждение было зажмурить глаза. Они с Лали прикорнули на одной жесткой кровати, все же превосходившей удобством циновку на полу. Прежде чем погрузиться в сон, Мариса сообразила, что не видела Доминика после их последней отвратительной стычки. Ее всхлипывания сменились икотой, и она прошептала из последних сил, обращаясь к Лали:
– Он ищет способ от меня избавиться. Он меня ненавидит! Ты это знаешь!
В последний момент, когда бороться со сном уже не было сил, Мариса услышала ответ Лали:
– А по-моему, нет. Он вообще очень милый, этот ваш господин.
Затем она впала в забытье. Марисе казалось, что она целую вечность спускается с черной горы и погружается в пещеру, готовую поглотить ее навсегда.
Ранним утром ее разбудил запах еды. Лали растолкала ее.
– Никогда не ела ничего вкуснее! Это продается прямо здесь, на улице. Вы когда-нибудь пробовали пралине? Если нет, то поторопитесь, пока они теплые. Еще у нас на завтрак кофе, рисовый пирог и только что пойманные крабы. Сядьте и поешьте. Мы с вами скоро уезжаем. Надо успеть собраться.
У Лали был счастливый вид, от рисового пирога исходил аппетитный запах. Мариса протирала глаза и спрашивала себя, что это – сон или реальность.
– Собраться? Уезжаем? Куда? – Опомнившись, она спросила: – Где Полус? А где?.. – Она не пожелала произносить вслух ненавистное имя. Лали рассмеялась.
– Полус ушел вместе с господином Домиником. Он уже выписал нам вольные, но Полус считает, что здесь, в Новом Орлеане, нам оставаться небезопасно. Мы отправляемся все вместе в Новую Испанию. Кто знает, может быть, мы сумеем там обосноваться? Господин Доминик говорит, что любой, кто поможет ему отлавливать диких лошадей, получит свою долю. Это опасно, но куда лучше, чем снова оказаться на «Конграсиа» или получить клеймо беглых, а то и того хуже. Полус говорит, что не прочь последовать за кем угодно, будь он белый или синий, кто попробовал кнута и знает, что такое рабство. А я пойду за Полусом хоть босая и нагая.
Все иронические слова, готовые сорваться у Марисы с языка, пропали, стоило ей заглянуть в карие глаза Лали, сиявшие как никогда. Доминик обладал волшебной способностью вызывать доверие у всех, кто встречался на его пути. Она вспомнила Дональда, знавшего его худшие стороны и тем не менее сохранившего ему преданность. Неужели только она одна сумела отыскать в его душе темные уголки? Или они появились там именно из-за Марисы?
Лали была счастлива и без страха смотрела в будущее. Мариса не собиралась портить ей и Полусу жизнь, даже если это означало вовсе откусить себе язык. Но что имеет в виду Лали, говоря о Новой Испании?
Ответ на этот вопрос она получила чуть позже, поев и выпив несколько чашек восхитительного кофе с молоком.
Мариса помогала Лали, хотя вряд ли это можно было назвать настоящими сборами. Судя по всему, Доминик привык путешествовать налегке. Куда он, кстати, исчез? Как он смеет прятаться? Неужели трусит? Оставил распоряжения насчет ее обязанностей, словно она его…
Как ни горестно ей было додумывать эту мысль до конца, приходилось смотреть в лицо правде. Доминик был ее владельцем! Он выдал вольные Лали и Полусу, но не ей. Где там! Ему необходимо удостовериться, что он окончательно убрал ее со своего пути, чтобы спокойно жениться на непорочной наследнице богатой плантации.
Мариса долго скрежетала зубами, прежде чем сумела произнести более-менее нормальным голосом:
– Новая Испания? Почему именно туда? Ведь Доме… Ведь он скоро женится.
– Об этом мне ничего не известно, – ответила Лали. – Я точно знаю одно: пока он отправляется в Новую Испанию отлавливать диких лошадей. Мы будем его сопровождать.
Мариса воинственно вскинула голову и сверкнула глазами:
– Никуда я с ним не поеду! Он…
– У вас нет выбора. Или вы предпочитаете остаться в Новом Орлеане, чтобы снова оказаться в руках у этого Маррелла? Вы вполне можете попасть в один из здешних ужасных притонов, где вас будут продавать мужчинам за цену, назначенную содержательницей. Не знаю, что между ним и вами происходит, но Полус сказал мне, потолковав со многими людьми, что вы везучая. Разве у вас нет в Новой Испании дяди?
«Есть, но я ничем не хочу быть обязанной ему!» Ей очень хотелось крикнуть Лали эти слова, но она заставила себя промолчать. Лали все равно ее не поймет, потому что сначала надо самой понять себя. Почему, скажем, у нее внутри до сих пор кипит гнев? Неужели он собирается вернуть ее дяде? Что может означать такая сделка? Не иначе как неприкосновенность для него, возможность безнаказанно пересекать испанскую границу! Она уже успела понять, заплатив мучениями за науку, что он не заслуживает никакого доверия. Он начисто лишен совести и совершенно непредсказуем! Ее гнев был так велик, что заставил померкнуть даже события последних десяти дней. От негодования у нее отчаянно тряслись руки, однако она послушно помогала Лали готовиться к путешествию, о котором он не удосужился ее уведомить.
Снятая на время квартирка была тесной, темной и запущенной, хоть и носила следы попыток придать ей подобие изящества. В зарешеченное окошко просачивались уличные шумы и запахи. Решетки не могли не напомнить Марисе тюрьму. Будь он проклят, проклят вовеки! Почему она не осталась во Франции, почему не возвратилась в Англию, зачем пересекла океан и целый континент? Только для того, чтобы попасть из огня да в полымя!..
– Кажется, все готово! Сейчас проверю! – крикнула Лали, выбегая в соседнюю комнату.
Оставшись одна, Мариса стала вытирать с губ остатки липкого пралине тыльной стороной ладони. Доминик, пинком распахнувший дверь, застал ее за этим занятием и заставил окаменеть. Она не знала, чего ждать от него. Сначала он был ошеломлен не меньше, чем она, потом расхохотался. Ей было привычно его бешенство, лед в его серебристых глазах, но никак не хохот. Она стерпела бы его презрительность, даже безразличие, но сейчас ослепла от ярости и, не рассуждая, налетела на него как фурия, горя желанием расцарапать в кровь его смуглое ухмыляющееся лицо.
Он едва успел поймать ее за руки. Она врезалась в него с такой силой, что оба содрогнулись как от землетрясения.
– Не смей! Не смей надо мной издеваться! Что угодно, только не это!
У нее на глазах выступили слезы. Она сражалась с ним как дикая кошка, отстаивающая свою добычу, свирепо обнажая зубы, словно, будь у нее эта возможность, она бы растерзала его в клочья. Его смех оборвался в тот момент, когда он внезапно впился губами ей в губы, заглушая ее визг.
Поцелуй длился до тех пор, пока у нее не подогнулись колени и она не упала, подобно добравшейся до берега пловчихе, у которой в последний момент сводит судорогами икры и которую опрокидывают и тащат обратно в пучину ревущие волны; о том, чтобы снова выплыть, нечего было и мечтать.
– У тебя глаза, как у пантеры, – прошептал он спустя продолжительное время, когда наконец-то отстранился, заставив ее судорожно ловить ртом воздух. Мариса уже не помышляла о сопротивлении. – Знаешь, почему я засмеялся? Я не привык видеть тебя с обмотанной платком головой! Ты завязала его криво и напомнила мне мотылька с оборванным крылышком.
Его голос все еще дрожал, поэтому она окинула его подозрительным взглядом.
– Ты…
– Обещаю больше над тобой не смеяться, menina. – Он продолжал называть ее ласковым испанским словечком… Уж не поэтому ли у нее настолько ослабели колени, что она не может вырваться из его тисков? – Хотя ты сама говорила, что тебе наплевать на меня.
– Презренный негодяй! – Она могла только шептать. Он опять закрыл ей рот поцелуем, на сей раз легким, но властным.
– Да, я такой – ты всегда это твердила. Тебе лучше переодеться юношей. Мы скоро отправимся в путь. Даже в скромном ситчике и кое-как повязанном платке ты остаешься слишком привлекательной, а я не хочу, чтобы мои люди отвлекались на посторонние предметы.
Мариса хотела было ответить отказом и уже открыла рот, но он лишь усмехнулся и поощрительно шлепнул ее, чем еще больше прогневил. Он почти повторил недавние слова Лали, приподнимая одну бровь, будто ожидая ее возражений:
– Не важно, что ты говоришь, что хочешь, чего не хочешь. Пока я не решу, что делать с тобой дальше, ты принадлежишь мне. Нам обоим будет лучше, если ты привыкнешь к этой мысли.
Марисе не удалось сделать своей союзницей Лали: та лишь пожала плечами и покачала головой, когда Мариса попыталась объяснить ей всю низость этого Доминика Челленджера. Полус поддержал Лали, прямо заявив, что ей повезло как никогда; на месте Доминика он бы отделал ее пекановой палкой, чтобы напомнить, где место женщины. Мариса поджала губы и объявила негру бойкот.
– Гляди, он каждый день станет потчевать тебя тумаками! – предостерегла Мариса Лали, но та встретила ее слова улыбкой умудренной опытом женщины.
– Ничего подобного: я не дам ему повода! Кроме того, вы наверняка слышали поговорку: мухи слетаются не на уксус, а на мед. Вся штука в том, чтобы мужчина думал, что он главный, а вы тем временем гнули свое, да так, чтобы он воображал, что все пляшут под его дудку.
– Это нечестно! – фыркнула Мариса.
Лали лишь усмехнулась:
– Зато это самый быстрый путь. Какая разница, как добиться своего?
– Не знаю… – Мариса прикусила нижнюю губу и надолго умолкла.
В мужской одежде она по крайней мере могла свободно скакать верхом, поэтому ехала рядом с фургоном, набитым припасами, где восседала Лали. У Полуса также была своя лошадь; он напялил на себя столько патронташей, что остальные смеялись над ним, называя ходячим арсеналом, который поднимет на воздух всех сразу, если у кого-нибудь случайно выстрелит ружье.
Покинув Новый Орлеан, они устремились на север, хотя Мариса слышала, как Доминик и Полус, разыгрывавший из себя туповатого слугу, что было сил распространяли слух, будто их путь лежит к заливу в сторону Мексики. В любом случае вооруженному до зубов отряду, перемещающемуся только по ночам, ничто не угрожало.
– Даже Маррелл для нас не преграда – его отговорил генерал Уилкинсон, – объяснил Доминик. – Можно сказать, мы находимся под его августейшим покровительством, пока не перейдем границу.
Его голос прозвучал настолько грозно, что Мариса старалась не попадаться ему на глаза, памятуя о последней встрече, приведшей в смятение все ее чувства.
Вскоре после ее разговора с Лали он подъехал к Марисе и суховато спросил, все ли в порядке. Она ответила ему радушной улыбкой. Он был так удивлен, что едва не поднял своего коня на дыбы. Она заметила, как он поднял одну бровь, прежде чем ускакать прочь. Лали, пребывавшая в последнее время в благодушном настроении, понимающе усмехнулась:
– Видали?
Мариса, сердясь на самое себя, небрежно передернула плечами:
– Он слишком хорошо знает о моем отношении к нему, чтобы обмануться.
– Вот как?
Мариса невольно вспыхнула под недоверчивым взглядом бывшей служанки.
Глава 49
День за днем они все глубже погружались в дебри, именуемые Луизианой, обходя стороной исхоженные тропы. Им не приходилось отражать нападения бандитов и индейцев, что Мариса была склонна объяснять зловещим обликом людей, из которых Доминик сколотил свой отряд. Усатые и бородатые, в козлиных шкурах, больше всего напоминающие речных пиратов, они представляли собой разношерстный и опасный сброд, упорно именовавший своего предводителя «капитаном».
Мужской наряд Марисы недолго спасал ее от разоблачения, однако никто из грубиянов не пытался на нее посягнуть, хотя она и ловила на себе время от времени похотливые взгляды. Ее сердила мысль, что ее считают женщиной капитана, которую он прихватил с собой, чтобы скрасить скуку долгого пути и не охотиться за индианками, а удовлетворять свои мужские потребности более простым способом. Она рассвирепела бы еще больше, если бы знала, как он на самом деле объяснил ее присутствие в отряде: она была представлена более надежным пропуском на испанскую территорию, чем имеющиеся у него документы, ценной заложницей. Объяснение сопровождалось, впрочем, предостережением, что любой, кто на нее позарится, подпишет тем самым себе смертный приговор. Этого она тоже не знала, зато удивлялась, хотя не призналась бы в этих своих мыслях даже под страхом смерти, почему он не прикасается к ней во время ночных привалов…
Разумеется, уединиться в подобных условиях было бы затруднительно, а то и вообще невозможно: они разбивали лагерь на опушке и лежали плечом к плечу, обернувшись одеялами; сменяющие друг друга часовые держали наготове оружие. Она вздохнула с облегчением, поняв, что ей не грозят его посягательства. Но почему он считает необходимым обращаться с ней с подчеркнутой грубо-стью и помыкать ею, словно она и впрямь зеленый юнец, набирающийся опыта в первом в своей жизни походе? Он был несравненно вежливее с Лали, быстро привыкшей к походным условиям и суровому окружению.
Постепенно Мариса стала, браня себя за это, незаметно наблюдать за ним. Сбросив оковы цивилизации, Доминик превратился в составную часть этого первобытного мира, состоявшего наполовину из топких болот, наполовину из дремучих лесов. Он отпустил бороду и сменил городской костюм на одежду из шкур, сделавшись похожим на дикаря. Мариса все яснее понимала, как мало знает этого человека, снова и снова врывающегося в ее жизнь и доводящего ее до исступления. Она твердила про себя, что должна ненавидеть его и ждать от него подлостей, однако не могла оторвать от него глаз. Она обращала внимание на то, как он скачет верхом, превращаясь в кентавра. Он не только переоделся в шкуры, как индеец, но и стал гарцевать по-индейски, без седла. Она заметила, что он сменил сапоги на мокасины и шагает бесшумно, как крадущаяся по следу пума. Он с наслаждением щурил на солнце глаза и даже позволял себе улыбаться, внимая грубым шуточкам своего отребья, рассевшегося вокруг маленького бездымного костра. Получалось, что она его совершенно не знала! Впрочем, ее он знал не лучше и не пытался узнать, с горечью напоминала она себе. Они всегда были чужими друг другу. Что ж, пусть будет так… Но как он может после того новоорлеанского поцелуя, после будоражащего хохота вести себя так, словно она перестала для него существовать?
«Дура! – сердито одергивала она себя. – Считай, что тебе повезло!» Но вся беда заключалась в том, что она все больше открывала в своем бывшем муже, которого привыкла считать ненавистным орудием жестокой судьбы, человека, мужчину и уже не могла совладать с собственными опасными мыслями. Перестав представлять для нее угрозу, он превратился в загадку. Теперь ей приходилось остерегаться не его, а собственных непрошеных мыслей и чувств.
Днем все обстояло более-менее терпимо, несмотря на долгие часы в седле и опасности в виде аллигаторов и водяных змей, подстерегавших их во время переправ через речные рукава. Но ночи!.. Она мучилась от влажной духоты, комары и мошки лишали ее сна. Иногда причиной бессонницы становился дурманящий запах распускающихся по ночам цветов и яркий свет луны. В такие ночи все вокруг отливало серебром, любая тень таила опасность, а каждый листик отражал лунный свет своим неподражаемым способом; стоило подуть ночному ветерку, как воздух наполнялся волшебным серебристым перезвоном.
С ней что-то происходило: она чувствовала в себе перемену, которая становилась все заметнее с каждым днем пути. Она научилась воспринимать землю в ее первозданном виде, как саму жизнь, а не просто как пейзаж, мелькающий за окном кареты.
Теперь Мариса понимала, почему ее отец и люди, пришедшие в эти края задолго до него, решили здесь остаться. О, колдовство нетронутой дикости, желание открытий и жажда завоеваний! Неужели и Европа была когда-то такой же? Или ее видели такой варварские орды, хлынувшие на нее лавиной?
Вокруг простиралась сама древность, не тронутая и не изгаженная колесами телег. Все здесь казалось древним, как само время: бесчисленные оттенки зеленого, золотые солнечные лучи, синева небес, черные омуты, в которых щелкали челюстями доисторические твари.
Отряд не испытывал нехватки в еде, ибо вокруг в изобилии водилась дичь. Одни расставляли ловушки, другие, подобно Доминику, охотились с помощью лука и стрел. Мариса внезапно сообразила, что и сама ведет существование индейской скво: учится свежевать добычу и готовить на открытом огне еду из охотничьих трофеев. Мужчины постепенно привыкли к ее присутствию. Несмотря на мужскую одежду, она была женщиной, и они все чаще рассказывали ей о своих матерях, сестрах, любимых. Только Доминик держался отстраненно.
Мариса уже перестала задавать вопросы. Некоторые мелочи, казавшиеся прежде очень важными, вроде понятия времени, теперь совершенно утратили смысл. Иногда, лежа на спине и наблюдая звезды, она представляла себе огромные ходики, внезапно переставшие идти. Сколько времени висят в небе звезды? Чего они только не видели!
Постепенно дни слились с ночами, и только местность, по которой они путешествовали, не переставала меняться. Они переправились через неторопливую Миссисипи на грубо сколоченных плотах в месте, почему-то именуемом «Ореховые холмы», после чего преодолели много миль по тоскливым болотам в направлении реки Уошито.
– На другой стороне начинаются отличные земли: плодородные почвы, леса, уйма дичи. Принадлежат они индейцам, но к нам они настроены дружески. Капитан долго жил с ними. Когда мы побывали здесь в последний раз, я выучился их языку жестов.
Жан Трюдо был потомком французских колонистов из Акадии, изгнанных англичанами, и одинаково бегло говорил по-французски и по-испански. Себя он считал телохранителем Марисы и обучал ее метать нож и стрелять из лука.
– На испанской территории мы не будем стрелять из ружей, разве что обороняясь.
– Думаете, придется? – спросила Мариса.
Он пожал плечами:
– Кто знает? У капитана есть пропуск, но после приобретения земель испанцы боятся, что мы заберемся к ним и отнимем все обратно. Они косо смотрят на американцев, даже на простых охотников. Так что нам придется быть настороже.
Проходивший мимо Доминик приподнял бровь, застав Марису за увлеченной беседой с Трюдо. Ревности он не испытал, иначе замедлил бы шаг. «Почему он должен ревновать? – сердито одернула себя Мариса, помимо воли провожая его взглядом. – Для него я всего лишь заложница. Судя по его поведению, он уже перестал отличать меня от других спутников».
Трюдо, проследив ее взгляд, усмехнулся.
– Наш капитан – славный малый, – проговорил он с хитрой улыбкой.
Мариса не справилась с собой и залилась краской негодования.
– Мне нет до него дела. Я всего лишь его пленница, – прошипела она, но собеседник продолжал ухмыляться, показывая белые зубы и топорща длинные усы.
– Пленница? Это вряд ли. Наденьте как-нибудь вечерком женскую одежду, тогда и узнаете, как он к вам относится.
– Поверьте, мне гораздо спокойнее, когда он не обращает на меня внимания! – вскричала Мариса, нисколько не переубедив Трюдо. Где ей было переубедить кого-то еще, если она сама не верила своим словам?
Шли дни. Местность вокруг по-прежнему кишела дичью. Ничто не указывало на скорый конец путешествия.
– Не удаляйтесь от лагеря в одиночку, – предупредила Марису Лали. – Здесь водятся пумы. Полус видел вчера одну, может, она подстерегала наших коней, а может, и нас самих.
Мариса увлеченно разглядывала собственное отражение в лужице и не обратила внимания на эти слова. Боже, в какое страшилище она превратилась! Она загорела гораздо сильнее Лали, постоянно прятавшей лицо под полями шляпы и не снимавшей платье с длинными рукавами, как и подобает креольской даме.
«Я действительно выгляжу как мальчишка, притом чумазый!» – недовольно подумала Мариса. Ее отросшие волосы рассыпались кольцами по плечам, а постоянное передвижение верхом и пешком, а также тяжелый труд на привалах превратили ее в тростинку. Ее бедра стали так узки, что по этому признаку в ней никак нельзя было распознать женщину, под грубой холщовой рубахой с закатанными по локоть длинными рукавами не угадывалось груди. Неудивительно, что банда Доминика видит в ней всего лишь сестренку, а сам он и думать забыл о ее существовании! Он так старательно ее избегал, что даже Лали стала поглядывать на нее со смесью жалости и любопытства, хотя ничего не говорила вслух. Ведь у нее был Полус, с которым она всегда старалась уединиться ночью. Белые, раньше ворчавшие, постепенно приняли Полуса в свой круг, оценив его гордость, силу и рост.
– Больше никогда ни перед кем не стану извиняться за свою черную кожу, – решительно сказал он как-то раз Лали, сидя у костра. Мариса поневоле прислушалась. – И разыгрывать из себя дурачка не собираюсь. Мало ли, что белые считают негров дураками? Мой отец был воином в племени ашанти, вождем. Потом родной брат продал его работорговцу. Отныне я буду гордиться собой – ведь я мужчина! Слыхала, женщина?
Мариса делала вид, что заворожена зрелищем огня. Лали нежно провела рукой по груди Полуса.
– Ты думаешь, я этого не знаю? Недаром я выбрала тебя.
Он засмеялся низким смехом первобытного человека:
– Это верно! Но я все равно сделал бы тебя своей, захотела бы ты этого или нет. Хотя так оно лучше…
«Они по-настоящему любят друг друга!» – с грустью подумала Мариса. Почему ее так удивляет эта мысль? Людям свойственно любить, не прибегая к уловкам и не обращаясь в бегство. Раньше она верила в любовь Камила, даже Филипа. Но оба погибли, и нечаянной виновницей их гибели явилась она; теперь она оказалась в глуши, не зная даже, кто она такая. Стены монастыря, столько лет отгораживавшие ее от мира, рухнули, а вместе с ними исчезло ощущение, что она живет своим умом. Полус и Лали предвкушают новую жизнь на новой земле, а чего ждет она? И вообще, чего она хочет от жизни?
Переправившись через Уошито, они разбили лагерь на западном берегу реки. Здесь им предстояло пробыть не меньше трех дней, чтобы дать отдых коням и накоптить мяса. Люди уже упоминали в разговорах другую реку – Ред-Ривер. К этому времени Мариса окончательно утратила представление о времени и расстоянии. Сколько еще продлится их путь? Так ли это важно? Куда важнее было другое – все сильнее терзавшее ее чувство неопределенности. В душе все настойчивее звучал один и тот же вопрос: «Чего я хочу?» Казалось, все вокруг, кроме нее одной, знают, зачем они здесь, она же пустилась в путь только потому, что не имела другого выбора – во всяком случае, ничего иного ей не оставалось. Несколько недель назад такая мысль обязательно бы ее разозлила. Теперь, начав путь к самой себе, она разучилась распознавать собственные чувства.
Она помимо собственной воли провожала взглядом длинноногого Доминика Челленджера, когда он торопился мимо, и замечала, что с бородой он стал еще более чужим; знакомым остался только насмешливый взгляд его серых глаз. Она гадала, скучает ли он по Джейн Балтимор и мечтает ли к ней вернуться. Возможно ли, чтобы эта девушка была ему не безразлична? Если да, то что он здесь делает, зачем возглавляет эту дурацкую, опасную вылазку на запретную испанскую территорию? Казалось, здесь он чувствует себя как дома в гораздо большей степени, чем в гостиных Нэтчеза и Нового Орлеана. Почему? Только ли потому, что превыше всего ценит приключения, даже выше барыша, который сулил успех предприятия? У нее было перед Джейн одно преимущество: она знала, каков он при иных обстоятельствах. Она видела его в Испании, на борту принадлежащего ему судна, во Франции, в Лондоне, даже в Триполи, где он был низведен до положения раба, тогда как она… Впрочем, она не хотела вспоминать события, обернувшиеся столькими бедами. Теперь между ними не осталось ничего, кроме неприязни и взаимного недоверия, и ей неплохо было бы постоянно иметь это в виду. Не пройдет и нескольких месяцев, как он опять возвратится в Соединенные Штаты, женится на своей верной, не донимающей его вопросами Джейн, а она тем временем… Зачем он взял ее с собой?
Лали вернула ее к действительности:
– В последнее время вы совсем мало едите. Вам нездоровится?
– Ничего подобного! Я совершенно здорова. Я не голодна, только и всего.
Взошла полная луна, похожая на первых порах на оранжевый речной буй. Поднявшись выше, она засеребрилась, испуская противоестественно яркий свет.
Почему бы Лали не оставить ее в покое?
– Если вы не больны и не голодны, значит, чахнете по чему-то, вернее, по ком-то. Ручаюсь, что не по Трюдо, как он вокруг вас ни вьется. Вы забыли, что ваша бабка – колдунья? Так и будете сидеть, не пробуя добиться того, чего вам хочется?
Мариса вздрогнула и обернулась к Лали. Та прищурила карие глаза.
– Ты о чем?
– Сами знаете. – Лали обращалась к ней по-французски и, стараясь говорить тише, не скрывала негодования. – Что плохого в том, что женщина хочет мужчину? Просто иногда надо им это показывать, особенно когда мужчина – прирожденный упрямец. Думаете, я не замечаю, какой у вас в последнее время грустный взгляд? – Лали неожиданно засмеялась, но это был не обидный, а дружеский смех. – Почему бы вам чего-нибудь не придумать? Скажем, прогуляйтесь при луне с Трюдо – ведь он уже устал вас приглашать! Посмотрите, как быстро у вас появится преследователь.
– Я вовсе не… – возразила было Мариса, но осеклась, не в силах дальше кривить душой. Ее сердце забилось так громко, что она едва не оглохла. – Ты не одолжишь мне платье? Даже Трюдо не захочет прогуливаться с мальчишкой.
– С удовольствием! – обрадовалась Лали. – Идемте! Увидите, Трюдо будет не единственным, кому захочется пригласить вас на прогулку.
Мариса расчесала волосы и, приподняв их с помощью полоски кожи, закрепила на макушке так, чтобы пышные локоны падали на шею и на лицо. Даже простое ситцевое платье Лали, как ни велико оно ей было, моментально превратило ее в женщину. Она не видела Доминика – и не собиралась его искать! – но Трюдо одобрительно улыбнулся, с преувеличенной галантностью предлагая ей руку.
– Ну вот, теперь я могу спокойно обращаться к вам «мадемуазель»! Не желаете ли прогуляться с бестолочью-французом, мадемуазель? Обещаю вас не обижать.
Подхватывая его полушутливый тон, Мариса согласно кивнула. В уголках ее рта появились ямочки.
– Сочту за честь, сударь. Если вы вдруг запамятуете о своем обещании, я забуду, что я дама, и побалую вас своим ножичком, как вы сами меня учили.
Он засмеялся, запрокинув голову.
– Не сомневаюсь, что вы так и сделали бы! Значит, чинная прогулка? Ничего, я покажу вам, как прекрасен ручеек при луне, а вы в знак благодарности позволите мне поцеловать вам ручку.
Она приняла приглашение, не желая оглядываться, чтобы не знать, кто наблюдает за ними на небольшой опушке среди огромных деревьев. Отвыкнув от юбок, она споткнулась, и Трюдо ухватил ее крепче. Почувствовав ее неудовольствие, он усмехнулся.
– Я просто исполняю свою роль, малышка! Вам не о чем беспокоиться. Я обо всем предупрежден. Кроме того, мне вовсе не хочется, чтобы капитан всадил мне нож промеж ребер.
– Вряд ли ему есть до нас дело, – ребячливо ответила она, стараясь не обращать внимания на стук в висках.
– Вот как? Ничего, мы скоро это узнаем.
Сказав это, Трюдо умолк, неслышно переставляя ноги в мокасинах. Густые обвислые усы – предмет его гордости – и длинные вьющиеся волосы, выбивающиеся из-под меховой шапки, делали его похожим на разбойника. Тем не менее Мариса, которая три месяца назад не осмелилась бы подойти к нему близко, не испытывала ни малейшего страха. Страх остался в прошлом, он был накрепко связан с событиями, последовавшими после того, как ее приковали к ощетинившейся занозами стене в каюте Джонаса; она беспомощно ждала появления своего мучителя… Случившееся затем было ужасно, причинило ей много боли, но самым ее страшным ожиданиям так и не суждено было сбыться.
Впрочем, в этот вечер ей было не до жутких воспоминаний: сейчас ей следовало опасаться только собственных чувств и пугающего, непрошеного томления. Все до одного нервы в ее теле натянулись как струны и звенели от каждого ночного звука, взбудораженные лесными ароматами.
Лагерь, затянутый дымком с запахом жареного мяса и подсыхающих шкур, остался позади. Теперь все прочие запахи перебивал аромат густой травы под ногами, а все звуки – журчание ручья, лягушачье кваканье да уханье приступившей к ночной охоте совы. Лали предупреждала Марису о рыщущих в окрестностях лагеря пумах, но в обществе Трюдо она не боялась хищников: Трюдо был обвешан ножами и пистолетами и нес в руке длинное ружье.
– Вы уверены, что здесь безопасно? – спросила она тем не менее немного погодя. – У вас такой вид, словно вы готовитесь отражать вражеское нападение.
Они вышли из тени деревьев и оказались на высоком берегу ручья. Мариса увидела белозубую улыбку своего спутника.
– Лучше не надеяться на случай. Команчи предпочитают совершать набеги при свете луны. Но вы не бойтесь: со мной вам ничего не угрожает.
