В огромном зале хотелось зажмуриться от света, красок, беззаботного веселья. Музыканты играли без передышки. Стало еще жарче, и от испарины золотая креольская кожа Марисы приобрела волшебную прозрачность. Ее щечки разгорелись, огромные золотистые глаза сияли. Причиной ее состояния была не жара, а смущение и напряжение, однако об этом никто не догадывался, и даже те, кто прежде не находил в ней ничего особенного, теперь вынуждены были признать, что по крайней мере в этот вечер она ослепительно красива.
      Она не испытывала недостатка в кавалерах, хотя гадала с горечью, не подстроено ли это с умыслом, чтобы снова поставить ее в щекотливое положение. Ее засыпали комплиментами, но никто, даже молоденькие офицеры Наполеона, не смел с ней флиртовать. Неужели так быстро разнеслась весть о том, что теперь она является собственностью первого консула?
      «Это невыносимо, невыносимо!» – повторяла она про себя, сохраняя на лице застывшую улыбку. Куда исчез Филип? Она довольно давно потеряла его из виду и уже беспокоилась, не был ли предупрежден и он. О Доминике Челленджере она предпочитала не вспоминать. Как только в памяти всплывали его угрозы, замешанные на презрении, и оскорбительные намеки, ее начинала бить яростная дрожь. Теперь, когда он скрылся куда-то с ее ветреной тетушкой, она готова была встретить его обидными колкостями, заговори он с ней снова. Как он, именно он, а не кто-либо другой, смеет так ее осуждать? Между прочим, что он имел в виду, пугая ее ранним вдовством в случае брака с Филипом?
      Филип тем временем уединился с английским послом Уитуортом для беседы с глазу на глаз в одной из маленьких гостиных, которые Талейран предлагал своим гостям именно для подобных целей. Уитуорт был смущен, вследствие чего его речь звучала против обыкновения нелицеприятно.
      – Черт возьми, Синклер, прямо не знаю, что вам ответить! Что поделать? Франция есть Франция, к тому же с Америкой у нас мир. Он как будто знаком и с их послом, и с принцем, устроителем бала. Признаться, – проговорил Уитуорт, в раздумье потирая подбородок, – вы пробудили во мне любопытство. Хотелось бы мне знать, каковы его истинные намерения!
      Последнее замечание было произнесено как мысли вслух. Филип Синклер понял, что от мистера Уитуорта не удастся добиться ничего, кроме совета подождать и понаблюдать. Но чего ему, собственно, дожидаться? Вызова на дуэль, пули, клинка в самое сердце? Он не питал никаких иллюзий, зная человека, вызывавшего у него ненависть пополам со страхом. Доминик – дикарь, опасный зверь, воскресший почти из мертвых и продолжавший вынашивать мстительные планы. Разумеется, он только за этим и появился во Франции. Придется от него избавиться, и для этой благой цели нельзя брезговать ничем.
      Горбясь помимо воли, Филип вернулся в огромный зал, где все блистало и пело. Его синие глаза, обычно сверкающие, полные жизни, померкли. Он знал, что леди Марлоу и ее некрасивая богатая дочка заждались его. Он привез их сюда и теперь обязан отвезти обратно. Леди Марлоу несколько раз повторяла, что не допустит, чтобы ее бесценная Анабелла задерживалась допоздна из-за того, что французы – такие несносные полуночники.
      Жаль, что Анабелла столь непривлекательна и что ее мамаша вдобавок подбирает для нее наряды, еще больше подчеркивающие мертвенную бледность ее лица… Филип невольно стал разглядывать толпу. Не удостоив вниманием разгневанную леди Марлоу, он прирос глазами к той, кого бессознательно искал. Подобно Анабелле, эта особа тоже была худа и одета во все белое – и все же какой контраст! Белый муслин, расшитый жемчугом, придавал ее коже еще больше золотистого блеска и оттенял волосы. Боже, как ему повезло, что именно он встретил ее перепуганной и бегущей со всех ног по парижским улочкам! Кажется, с тех пор прошла вечность!
      Ее золотые глаза нашли его, несмотря на расстояние, и приятно удивили выражением облегчения, даже мольбы. Прервав свою беседу с золовкой Бонапарта, она собиралась было пересечь зал, но некто в черном удержал ее за руку.
      Фуше! Почему он никак не оставит ее в покое?
      – Простите, сеньорита, но я давно хотел поговорить с вами с глазу на глаз. Вы уделите мне несколько минут? Отлично! В таком случае осчастливьте меня прогулкой с вами по парку. Снаружи гораздо прохладнее, чем здесь. А как прелестны подсвеченные фонтаны!
      Мариса не отважилась ответить отказом. Фуше застал ее врасплох, когда она, найдя Филипа, гадала, чем вызвано тревожное выражение на его лице. Миновав распахнутые стеклянные двери, Фуше повлек ее дальше, на ярко освещенную парковую аллею.
      – Воистину, ваше сиятельство…
      Фуше по-волчьи оскалился:
      – Умоляю, всего на пару слов! Видите ли, я любопытен. Такая уж у меня работа – проявлять любопытство. А когда столько вопросов остается без ответа… Разумеется, в вашей лояльности Республике, сеньорита, я нисколько не сомневаюсь, потому и решил, что вы не станете уклоняться от ответа на всего лишь несколько вопросов. Как-никак, мы с вами придерживаемся одинаковых взглядов, не правда ли?
      Гнев заставил Марису вскинуть голову и негодующе посмотреть на Фуше.
      – О чем вы? Разве я дала основания в этом усомниться? Прошу вас, переходите к делу, ваше сиятельство!
      Ни один мускул не дрогнул на его лице.
      – Именно это я и собираюсь сделать. Некоторые, так сказать, деликатные моменты лучше обсудить в самом начале. Надеюсь, вы оцените мое благоразумие и неразговорчивость. Более того, мы могли бы оказаться друг другу полезны.
      Куда он клонит? В густой тени платанов они остались совсем одни. Мариса не желала идти дальше. Ее и так охватил страх.
      – Каким образом? Не совсем понимаю…
      – Как вы попали во Францию, сеньорита? С кем? Начнем по порядку.
      Мариса безмолвно смотрела на него, не в силах унять сердцебиение. Насколько он осведомлен? Не пытается ли он поймать ее в силки? Собственный голос показался ей низким и осипшим.
      – Уж не попала ли я под подозрение? Почему вы задаете мне подобные вопросы? Если вы полагаете, что я в чем-то виновата, то допросите меня в присутствии свидетелей – моей тети или, еще лучше, первого консула. Уверена, что ему будет интересно узнать, в чем меня обвиняют!
      Фуше оторопел, не ожидая такого отпора. Его лицо окаменело, хотя сам он боролся с желанием схватить ее за худенькие плечи и вытрясти правду. Он не сомневался, что она многое скрывает. Впрочем, он предпочитал получать признания от тех, кого уже запугал своими намеками и угрозами. Действовать так было несравненно удобнее и легче. Девчонка же проявила норов как раз тогда, когда он меньше всего ожидал сопротивления.
      – Прошу прощения!
      Оба вздрогнули. Мариса была удивлена и обрадована, герцог Оранский сначала испытал досаду, но тут же взял себя в руки. Как осмелел этот англичанин! Интересно, далеко ли он зайдет от отчаяния?
      Филип Синклер был бледен. Он поклонился Марисе, не обращая внимания на молча ухмыляющегося Фуше.
      – Надеюсь, я вам не помешал? Кажется, вы обещали подарить этот вальс мне.
      Фуше ожидал от него более интересного предлога. В чем причина? Это было весьма любопытно.
      Прежде чем Мариса собралась с мыслями, Фуше склонился в низком поклоне. Если в его словах и мелькнула ирония, то уловить ее могла только она.
      – Нисколько не желаю мешать юным влюбленным ворковать наедине! Лучше отыщу для вас шампанского, сеньорита, – кажется, вы жаловались на жажду? Надеюсь, у нас будет возможность вернуться к нашему разговору позже. Месье…
      Филип нехотя ответил на учтивый поклон, удивляясь, почему этот человек так быстро покидает поле боя. Он смутно помнил его и догадывался, что они уже встречались. Но как объяснить напряженное молчание Марисы?
      Как только Фуше скрылся из виду, Филип схватил ее за руки.
      – Мариса!
      Ее руки были холодны как лед. В неверном лунном свете ее самое можно было принять за статую из льда, искрящуюся золотом и серебром. В следующее мгновение она едва не кинулась ему на шею, издав звук, очень похожий на сдавленное рыдание.
      – Филип! О Филип! Если бы вы только знали, как мне хотелось с вами поговорить! Вы по крайней мере не думаете обо мне дурно. Не могу передать, как мне плохо, насколько я сбита с толку и удручена, как мне необходим истинный друг! – Она потянула его за собой дальше по темной аллее. – Скорее! Я не доверяю ему ни на йоту. Он оставил нас вдвоем, но это неспроста. Мне так необходимо с вами поговорить!
      Окончательно ошеломленный, он позволил ей оттащить его в заросли кустарника. Здесь не мудрено было заблудиться, как в настоящем лабиринте, но Мариса, даже не зная дороги, подчинилась безошибочному инстинкту. Скоро они очутились на лужайке с декоративной беседкой.
      Только сейчас Филип осознал, насколько опрометчиво они поступили. Это местечко было специально создано для любовников, прячущихся от света, музыки, людей. Что, если их застанут здесь вдвоем?
      Он остановил ее и, чувствуя, что она задыхается, как загнанный зверек, неожиданно для самого себя привлек ее к себе. Она с готовностью прильнула к нему. Он почувствовал, что она вся дрожит – то ли от испуга, то ли от изнеможения. Не было ничего проще и естественнее, чем склонить голову. Ее губы только и ждали этого…
      Поцелуй Филипа был сладок, нетребователен, умиротворял. В этом поцелуе отразился весь его характер. Он нашел ее, невзирая ни на что. Значит, он ее любит!
      Филип первым отстранился и застонал. Как ни кружилась у него голова, он сохранил остаток здравомыслия, чтобы понимать, что все это – безумие чистой воды. Он желал ее, но сознавал, как это рискованно. Ее поцелуй свидетельствовал о невинности: она почти не разжимала губы; даже если это она затащила его сюда, то все говорило о том, что Мариса не ведает, что творит. Он припомнил рассказ Уитуорта, поведавшего ему последние грязные сплетни, и усомнился, есть ли в них хотя бы тень правды. Эта девушка была всего лишь испуганным ребенком, жаждущим утешения. Он был обязан сохранить самообладание, иначе не избежать беды.
      Голос Марисы заставил его опомниться. Она что-то быстро и сбивчиво говорила:
      – Ты обязан мне помочь! Ведь ты мне поможешь? Я не вещь! Он был со мной очень мил, но становиться его любовницей я не хочу. Я не буду ничьей любовницей! Напрасно я сбежала из монастыря… Даже тот, кого подобрал для меня мой отец, не обходился бы со мной так безжалостно; если бы он мне не понравился, я бы просто отказалась за него выходить. Теперь я это хорошо понимаю… Но я была так напугана! Я думала, что единственное спасение – это бегство.
      Он плохо понимал ее торопливый лепет. Внезапно, испугавшись, что время уходит и что он не найдет оправданий своему отсутствию, он так сильно сжал ей руки, что она поморщилась.
      – Откуда ты знаешь человека по имени Доминик Челленджер? Я видел, как ты с ним танцевала.
      – Я его ненавижу! – вырвалось у нее. Она не сожалела о своей откровенности. Уж не ревнует ли Филип? В таком случае лучше не торопиться рассказывать ему о своем прошлом. Мариса заставила себя заглянуть ему в лицо и – отпрянула: на лице Филипа читалась такая мука, что у нее перехватило дыхание.
      – В чем дело, Филип? Ты его знаешь?
      Она не разобрала, усмехнулся он или выругался.
      – Знаю ли я его? Боже, хотелось бы мне его не знать! Неужели он не хвастался своим происхождением? Он мой кузен – по крайней мере по рождению. Его мать была моему дяде неверной женой, поэтому тот хотел лишить его наследства. Наш род издавна пользуется в Англии уважением, и любой скандал пошел бы нам во вред. Разве ты не поняла, что это за человек? Его стихия – насилие и интриги, он не остановится ни перед чем, чтобы всех нас уничтожить. Дядя спас его от виселицы, когда он принял участие в одном из ирландских бунтов. Дядя надеялся, наверное, что с этой дикой, жестокой натурой произойдут перемены. А вместо этого… – Охрипший от негодования голос Филипа трудно было узнать. – Будь на то его воля, он бы меня, наверное, убил. Думаю, он даже сейчас только об этом и мечтает. Так он понимает месть. Я видел, какими глазами он на меня смотрел…
      – Но почему, Филип? Почему?
      Он окончательно вышел из себя:
      – Потому что он всегда меня ненавидел! С самого детства! Не мог, видимо, перенести, что дядя отдавал предпочтение мне. Потом, когда я служил на «Бесстрашном» офицером, а он – простым матросом, Челленджер, невзирая на строгие корабельные порядки, только и делал, что провоцировал меня, насмехался, дразнил. У меня не было выбора: я был вынужден…
      – Что ты натворил? Расскажи, Филип, я должна все понять.
      – Ничего не натворил, а распорядился, чтобы его наказали за непочтительность. – Это было произнесено почти шепотом. Потом его голос окреп. – Пойми, служба есть служба. На военном корабле я не мог позволить себе проявить слабость, чтобы он и дальше меня запугивал. Он отлично это знал, но не оставлял своих попыток досадить мне. В конце концов, когда мы стояли в вест-индском порту, случился мятеж. Он и его сообщники увели корабль. Это было в Санто-Доминго, как раз во время восстания рабов. Они направились к испанской половине острова и, как стало впоследствии известно, попали к испанцам в плен. Испанцы не пожелали возвратить судно, и моя карьера пошла прахом. Мне следовало его повесить, тогда все было бы в порядке, но я проявил снисходительность. И вот теперь он возник снова – и не где-нибудь, а в самом сердце Франции! Что ему здесь надо? Чего он хочет? Он не побрезгует и шантажом, уж я-то его знаю!
      Он по-прежнему до боли сжимал ей руки, но она, ошеломленная рассказом Филипа, не смела вырваться. Его лицо, озаренное лунным светом, выглядело страдальческим. Бедняжка Филип! Но в не меньшей степени она жалела и самое себя: ведь теперь, когда он поведал ей все как на духу, она тем более не могла рассказать ему о своей связи с Домиником Челленджером: Филип будет ее презирать и отвернется от нее. Кузены!.. Она ничем не могла ему помочь. Не предостеречь ли его? Небрежно оброненные Домиником слова о том, что она рискует остаться вдовой, приобрели новый, еще более зловещий смысл. Мариса искала слова, чтобы утешить Филипа и не выдать себя.
      «Какая же я трусиха!» – в отчаянии подумала она и вздрогнула от неожиданности.
      Жозеф Фуше был непревзойденным мастером постановки подобных сцен. Он собрал всех, кого требовалось, привел их сюда и теперь мог спокойно наблюдать за их реакцией, мысленно отмечая все, достойное его внимания.
      – Вот вы где, сеньорита! – игриво произнес он. – Сочувствуя вашим мукам жажды, я принес шампанского, прихватив с собой одного господина, мечтающего познакомиться с вами. Может быть, вам о чем-то говорит его имя? Сеньор Педро Ортега!
      Мариса приросла к месту, глядя на насупленную физиономию испанца. За ним стоял с серыми, как дым от адской жаровни, глазами Доминик Челленджер, сложив руки на груди. За него цеплялась тетя Эдме. Рядом с тетей стоял устроитель бала принц Беневенто с обычной циничной ухмылкой на устах.
      Он и нарушил затянувшееся молчание, проговорив нараспев:
      – Дорогой мой Фуше, я надеюсь, у вас есть веские основания для устройства этого театрального действа. В противном случае я буду вынужден назвать это крайней бестактностью.
      Профиль Филипа Синклера выглядел как профиль мраморной статуи, залитой лунным светом. Он медленно сжал кулаки.
      – Ах, Мариса! – с упреком выдохнула Эдме.
      Педро Ортега грозно наклонил голову:
      – Весьма сожалею, сеньорита, что вы предпочли убежать от меня. Если бы я знал, что вам так отвратителен мой костюм, то обязательно сменил бы его на другой.
      Мариса собиралась с силами, чтобы ответить. Она чувствовала себя загнанным в угол зверьком и решила никого не щадить, в том числе и себя.
      – Вы опоздали со своими сожалениями, сеньор. Полагаю, вы искали простушку-жену помоложе годами, зато с хорошим приданым. Мне повезло: я подслушала, что вы говорили на сей счет приятелю, тоже здесь присутствующему. Крайне удивлена, что у вас хватает наглости смотреть мне в глаза после имевших место событий, в которых вы приняли непосредственное участие!
      Он покраснел и промямлил:
      – Dios mio! Откуда мне было знать?.. Мы все думали, что вы всего лишь цыганка…
      – Чрезвычайно интересно! – протянул Талейран, щурясь. – Непонятно только, при чем тут мы? Не могу себе представить, чтобы прошлое этой дамы представляло угрозу национальной безопасности, дружище Фуше. Зачем вы привели нас сюда как свидетелей вполне личной встречи?
      К изумлению Марисы, конец неприятной сцене положил Доминик Челленджер. Сбросив руку тети Эдме, он выступил вперед и, схватив за руки Марису, притянул ее к себе.