- Потому что вы их обманули.
      - В чем, товарищ следователь?
      - Выманили пятьдесят рублей.
      - Не выманила, а получила за труд.
      - За какой же? - усмехнулся Рябинин, зная, что ирония действует на умных лжецов отрезвляюще, а Калязина была не глупой - он уже видел.
      - Я предсказала им длительную совместную жизнь. Если вам не нравится слово "предсказала", то могу выразиться иначе: я дала им умный совет. Неужели умный совет не стоит пятидесяти рублей?
      - Этот совет ничего не стоит хотя бы потому, что он плод научной инсценировки.
      - Боже мой, - тихо удивилась она, рассматривая Рябинина заново, словно только теперь его увидела. - И это говорит следователь, который сам должен обладать пониманием психики, предвиденьем, интуицией. Узнали же вы без всякой науки, что я неглупая...
      Рябинин повернулся к окну, - ему нестерпимо захотелось глянуть на улицу. Там было все в порядке... И с домами, и с транспортом, и с пешеходами. Он посмотрел на Калязину, чувствуя подступающее раздражение...
      Кто сказал, что с умным человеком приятно беседовать? Чем выше организовано существо, тем оно противнее. Как симпатичен цветок! Но животное уже менее приятно. А про человека и говорить нечего. И чем умнее он, тем отвратительнее. Не зря же все любят детей, животных, дурачков, - они милы своей глупостью.
      И промелькнуло, исчезая...
      ...Умный человек - неприятен. Опытный - несимпатичен. Сильный опасен...
      Рябинин суетливо выдернул протокол с показаниями Смирнова и неприязненно сказал:
      - Мне понятен смысл вопроса о том, кого этот парень больше любит: детей или собак. Хотели проверить, будет ли он любить детей...
      - Нет, вы не поняли, - спокойно возразила она. - Ни один человек не признается, что собак любит больше детей. Этим вопросом я проверяла его искренность.
      - Допустим, - согласился Рябинин. - А какой смысл вопроса о любимом цвете? Что, если любит желтый, то будет хорошим мужем, а если синий - то плохим?
      - О, вы и этого не знаете, - сокрушенно и вскользь заметила она. Любовь к определенному цвету говорит о многом. По крайней мере, я никому бы не посоветовала выйти замуж за человека, любящего черный цвет.
      - А если человек выбирает в булочной мягкий хлеб и пробует его вилкой, о чем это говорит?
      - Если без конца тычет, то он мелочен. Вы не согласны?
      - Допустим, - нехотя согласился Рябинин. - А когда человек поднимается на лифте...
      - Тут я проверяла запас жизненных сил. Опять-таки согласитесь, что взбежать по лестнице молодому человеку ничего не стоит. И неестественно, когда двадцатилетний ждет лифта. Такой в жизни многого не достигнет.
      Рябинин остыл, - логичные ответы ему всегда нравились.
      - Ну, а вопрос о ботинке, который жмет?
      - Если испытуемый винит фабрику, то у такого всегда будет виноват кто угодно, только не он. Если винит ботинок, то этот человек самокритичен. А если винит свою ногу, то он скромен и тих.
      Рябинин улыбнулся. Но Калязина смотрела холодно, не принимая его улыбки.
      - Теперь о семейном знаке, - посерьезнел и он. - Вы сказали, что в их семье заваривать чай должен обязательно мужчина. Неужели и в этом есть смысл?
      - Вы что пьете? - деловито поинтересовалась она.
      - Компот, - ответил Рябинин, ибо допрос соскочил - может быть, на жмущем ботинке - с тех строгих рельсов, которые ему были проложены всеми инструкциями.
      - Компот и чай имеют одну интерпретацию.
      - Какую же?
      - Вы домашний человек.
      - Это научный вывод?
      - Разумеется. За спиртным возможен скандал. За кофе возможна сдержанность. А чай - это мир, покой и уют. И если мужчина должен его заваривать, то ему следует приходить домой вовремя, быть спокойным и домашним. Не так ли?
      - Так, - покладисто подтвердил следователь, потому что было именно так: чай он тоже считал напитком дружбы, вроде индейской трубки мира.
      Рябинин открыл протокол допроса женщины, которую Калязина вдохновила на невероятную, или невероятного, м'куу-м'бембу. Он вдруг заметил, что спешит не допрос кончить, не освободиться от нее и не получить признание, - спешит услышать ответы, которые стали его интересовать.
      - Перейдем к той клиентке, которая назвалась Юлией...
      - Да, белесая дурочка.
      - Почему дурочка?
      - Потому что не умеет жить с мужем.
      - Что же вы не дали ей умного совета?
      - Как это не дала? - искренне удивилась Калязина.
      Рябинин скосил глаза в протокол допроса Юлии и прочел вслух:
      - "Она сказала, что все мужчины делятся на карьеристов, бабников и алкоголиков". Очень умно!
      - Буду вам признательна, если вы назовете мужчину другого типа.
      Рябинину захотелось назвать ближайшего к ней мужчину - себя. Но любопытствующий вопросик опередил:
      - А я какого типа?
      Она прищурилась и заиграла красивыми губами, словно начала кокетничать.
      - К женщинам, кроме жены, вы равнодушны. Алкоголь для вас не существует. Вы карьерист.
      - Угу, - буркнул Рябинин, неожиданно обидевшись; и оттого, что по-глупому обиделся, он тихо на себя разозлился.
      - Я могу доказать, - смиренно предложила она, видимо заметив его обиду.
      - Не надо, - сказал Рябинин, уже злясь на себя явно: не стоило задавать ей этого вопроса, да и про компот шутить не стоило.
      Он покопался в бумагах, чтобы вышла пауза, необходимая ему для продолжения допроса, как антракт для спектакля. Почему разозлился? Уж в чем в чем, а в карьеризме был не грешен. Неужели задела ее беспардонность: подозревается в мошенничестве, а называет следователя карьеристом? Но ведь сам напросился.
      - Скажите, если мужчина любит мягкую булку, то, значит, он любит женщин? - строговато спросил Рябинин.
      - Фрейд создал свою ошибочную сексуальную теорию психоанализа на сновидениях. Я свою, допустим, тоже ошибочную, на вкусах. Так его десятки лет изучают и цитируют, а меня, Сергей Георгиевич, таскают в прокуратуру.
      Вот как - знает, что он Сергей Георгиевич. В глазах, на губах и даже на ее щеках притихла легкочитаемая улыбка: ну, конечно, я не Фрейд, но и таскать меня в прокуратуру не надо.
      - В конце концов, не стоит придираться к терминам, - продолжала она скрытно улыбаться. - Я учила ее познать своего мужа.
      Эта потаенная улыбка звала следователя к пониманию. Он понимал. Ее поступки - нечастые в уголовной практике своей замысловатостью. Их мотив, древний, как мир, - корысть. Логичные объяснения, увлекшие его умом и оригинальностью. Он понимал. Но потаенная улыбка просила большего сочувствия; просила мягко, интимно, и был в этой просьбе почти незримый дымок наглости, как и во всем потаенном.
      - Ну, а чему учила ваша женская доминанта, которая принесла клиентке столько неприятностей?
      Она вздохнула и заговорила обидчиво:
      - Вот уж верна пословица; дурака учить - что мертвого лечить. Да я учила ее тому, без чего нет женщины!
      Рябинин чуть не пошутил: найти м'куу-м'бембу. Но вспомнил, что об этом Калязина уже не знала.
      - Я хотела сделать ее желанной, интересной и соблазнительной.
      - Каким же образом?
      - Есть бабы, и есть женщины. Чтобы первая стала второй, думаете, нужна красота, ум, образование, тряпки? Нет, нужна изюминка. Вот такая крохотная изюминка... - Она собрала бордовые ногти правой руки в горстку, показывая малость этой изюминки. - Женщина от бабы отличается изюминкой. Нет изюминки - и нет женщины. И никакие косметические кабинеты не помогут.
      - Причем же ваша доминанта?
      - Это и есть изюминка. Я сыпала их в эту Юлию, как в сдобу. Вот только тесто оказалось без дрожжей. - Она вновь улыбнулась и спросила: - Про изюминку согласны?
      Рябинин не ответил, потому что промелькнуло, исчезая...
      ...Не пирожки. В кармане плаща лежали не пирожки, а булочки с изюмом. Петельников тогда спросил: не с мясом ли? С изюмом. Женщину нашпиговать чужим изюмом. Да сколько женщин, столько и изюминок. Любовь - не поиск ли этой изюминки? Нет. Это поиск своей единственной изюминки в своей единственной женщине...
      Он так и не ответил, как всегда запоздало удивившись этому исчезнувшему мигу, после которого ничего не осталось - будто самолет пролетел. Рябинин пошевелил бумаги, потому что его вопросы кончились. Вот только каракулевая шуба...
      - Пальто у женщины покупали? - как бы между прочим спросил он, сообщив интонацией, что это пальто к допросу не очень и относится.
      - Я смотрела шубу, а не пальто.
      Не скрыла, а могла бы: опознания не было.
      - Купили?
      - Не подошла. Откуда вы знаете про шубу?
      Рябинин повертел заявление хозяйки этой шубы, усмехнулся и положил его в папку, - женщина запуталась в каракуле.
      - Работа у нас такая, - банально ответил он и посмотрел на Калязину...
      Рябинину показалось, что по ее лицу скользнула короткая тень, словно за окном пролетела птица; но никакой тени не было - он знал, что ее не было, как не было и птицы за окном. Он хотел оживиться, хотел ринуться за этой незримой тенью и найти то, что все-таки бросило ее на лицо Калязиной... Но сознание, здравое сознание не признало незримой тени от несуществующей птицы, - хозяйка шубы ясно написала, что произошла ошибка. Да вроде бы и другие эпизоды не имели состава преступления.
      - В моих действиях нет состава преступления, потому что я не допускала обмана, - подтвердила она его мысль.
      - Посетили адвоката?
      - В порядке необходимой обороны.
      Нет, не посетила, - видимо, она знала уголовный кодекс не хуже адвоката.
      - Сергей Георгиевич, а почему следователи ищут только плохое и не замечают хорошее?
      - Что я не заметил хорошего?
      - Вы собрали лишь те случаи, где за услуги я брала деньги. А где не брала?
      - Такие эпизоды мне неизвестны.
      - А я вам сообщу. Гражданке Сидоркиной я достала гарнитур, добавив двести сорок рублей своих собственных.
      - Почему добавили?
      - Пожалела ее.
      - Хорошо, вызову Сидоркину.
      - Я всегда стараюсь помогать людям.
      - За деньги?
      - Сергей Георгиевич, - с особой теплотой заговорила она. - Я брала деньги с частных лиц, и брала их за советы. Вы же берете деньги с государства, и берете их за бесполезные допросы.
      Рябинина удивило не хамство - удивил точный расчет: она сказала эти слова лишь после его, казалось бы, тайного решения о ненаказуемости ее пророчеств. И только теперь он почувствовал, что перед ним сидит все-таки преступница.
      - Вот как вы заговорили, - тоже с теплотой сказал Рябинин. - Надеетесь выйти сухой из воды?
      - Я надеюсь на законность.
      - Но ведь кроме формального состава преступления и вашей безупречной логики существует совесть. Людей-то вы все-таки обирали?
      Она с готовностью заулыбалась, словно ждала упоминания о совести.
      - Если бы я давала советы бесплатно, их бы не ценили.
      - Почему же?
      - Настоящий товар стоит денег.
      - Неужели никто не усомнился в вашем товаре?
      - Товарищ следователь, да я выйду на улицу, встану, протяну руку, и мне будут класть в нее тройки и пятерки.
      - Ага, и десятки.
      - Не верите вы, Сергей Георгиевич, в нашего человека, - вздохнула она.
      Рябинин поднялся взглядом с ее подвижных губ к нацеленному носу, потом, как-то минуя глаза, к просторно-философскому лбу и остановился на платиновом нимбе волос - Калязина была красива. И от этой красоты ему вдруг так стало противно, что он откровенно поморщился:
      - Я вас еще вызову...
      И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Есть три специалиста, которые должны нами чтиться как благороднейшие и наипервейшие в обществе, врач, учитель и юрист. Им мы вручаем самое дорогое, что только у нас есть: врачу - наше здоровье, учителю - наших детей, юристу - поиск справедливости.
      Калязина взорвала меня не мошенничеством... Она же врач!
      Автобус покачивало. Петельников старался не шевелиться и стоял как привинченный к полу. И все-таки старушка не удержалась:
      - Господи, с утра хлещут...
      На остановке он спрыгнул и пошел в прокуратуру пешком.
      Инспектор ехал с обыска. Самогонщица выхватила из шкафа бутыль с бледно-ржавой жидкостью и уронила ее на пол с радостными словами "Ой, простите!" Это "простите" она бросила раньше, чем бутыль. Прежде чем разлететься на крупные куски, бутыль задела стол, поэтому добрая половина жидкости еще в воздухе вылилась на инспектора, пропитав брюки и даже попав в ботинок. Теперь самогон испарялся.
      Петельников отшагал два квартала и у тополей свернул на асфальтовую дорожку к прокуратуре, вдыхая пропадающий запах почек, который еще остался на бледно-салатных листочках, - дух смолы и меда. Между тополями и зданием было что-то вроде скверика: стояло несколько свежевыкрашенных скамеек, и тянулась узкая рабатка с крепкими стрелами-листьями ирисов. Цветы будут синими: комендант Александр Иванович сажал только синие.
      Инспектор прошел мимо небольшой толпы женщин - человек десять сгрудилось у скамейки. Он прошел бы мимо, потому что в здании жила не одна организация и люди всегда роились у входа. Он наверняка прошел бы мимо, потому что десять женщин могут образовать толпу ради пары босоножек. Но Петельникова остановил голос, который шел из центра этого людского скопища и который он где-то слышал.
      Инспектор вернулся и тронул локоть девушки, стоящей чуть в стороне:
      - Что дают?
      - У человека дом в пригороде сгорел, - сердито ответила она. - Два рубля я пожертвовала.
      - А я три, - с готовностью объяснила вторая девушка. - Осталась, бедняжка, в чем была...
      Пожилая женщина повернулась к ней и, вытирая глаза, тихо возмутилась:
      - При чем тут "в чем была"? У нее муж в доме сгорел.
      - Я пятерку пожертвовал, - сказал мужчина; был-таки здесь и один мужчина.
      Петельников слегка протиснулся...
      На скамейке сидела дама средних лет с красными веками, опухшими губами и почему-то мокрой прической, словно ее только что окатили из пожарного шланга. Она нервно комкала платок и рассказывала обессиленным голосом:
      - Пришла я утром на пепелище... От него еще пар идет. Стала разгребать золу. И вижу - кость, да не одну. Моего Андрея косточки... Захотелось мне упасть в золу и задохнуться ее гарью...
      Петельников узнал: Калязина, Аделаида Сергеевна, с которой он сталкивался по заявлению о пропаже каракулевой шубы.
      - И вдруг из золы, из этого праха...
      - Она обвела взглядом напряженные лица и остановилась на инспекторском - самом напряженном, самом сочувствующем.
      - Ну, и? - подбодрил он.
      - Из этого праха послышался как бы тихий стон, - чуть слышно выдохнула Аделаида Сергеевна, не отводя взгляда.
      - Ну, и?.. - повторил инспектор.
      - Это стонала душа моего Андрея, товарищ Петельников.
      - Граждане! - обратился он к людям. - Выяснилось, что стонала не душа, а ее муж Андрей, который оказался закрытым в подполе. Он жив и невредим. Попрошу всех назвать свои фамилии и адреса.
      - Зачем? - удивилось сразу несколько голосов.
      - Для прессы, товарищи, для прессы, поскольку вы не бросили человека в беде.
      Инспектор за пять минут переписал свидетелей, печаль которых чуть развеялась, - попадут в газету.
      - А вам, гражданка Калязина, предоставляется двухкомнатная квартира, как пострадавшей от стихийного бедствия. Пойдемте со мной, товарищ Рябинин вручит вам ордер.
      Аделаида Сергеевна вскочила и, пока инспектор прятал записную книжку, в один миг рассовала все деньги уже ничего не понимавшим людям:
      - Спасибо, мне дали квартиру, и теперь деньги не нужны...
      - Сколько набрали? - сурово спросил инспектор.
      - Не считала, - смиренно ответила Калязина и вдруг удивилась: - Чем это пахнет?
      - Алкоголем, - сказал мужчина, воззрившись на инспектора.
      - Друзья мои, - просительно, со слезой заговорила Аделаида Сергеевна, когда с вами будет беседовать пресса, не забудьте про этот запах, исходящий от гражданина Петельникова.
      И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Думаешь, ищешь, мучаешься... Время проходит, капли собираются, и однажды тебя стукнет нашел. Радость! Сам додумался. И вот открываешь какую-нибудь книгу и видишь свою вымученную мысль, напечатанную черным по белому. Но самое поразительное не то, что додумались до тебя, а то, что эту мысль ты, оказывается, знал и раньше. Знал, а искал.
      И вот тебя осенит: ты ее знал, да не понимал. Только пройдя к ней путь сам, своими ногами, ты впитаешь ее в душу свою. Пусть она найдена до тебя теперь эта истина твоя.
      Поэтому то, чем жив человек, - справедливость, любовь, доброта, смысл жизни... - нужно рожать самому, ни на кого не перекладывая, как мать не перекладывает роды своего ребенка.
      Лида верила в тайный, почти мистический зов: нужно думать о человеке и держать в руках его вещь - и он придет. Поэтому она штопала рябининские носки, которые на пятках истлевали мгновенно, на третий день. От ходьбы. Он бродил вечерами по квартире, шел пешком до прокуратуры, умудрялся ходить по своему кабинетику и, не будь дежурной машины, до места происшествия добирался бы ногами.
      Лида натянула носок на электрическую лампочку - сейчас он поднял голову от своих протоколов. Она взяла подушечку и выдернула иголку - он глянул на часы и подумал: "Ого, уже восемь". Вдела нитку - он запер бумаги в сейф. Сделала первый стежок - погасил свет. Второй стежок...
      В дверь позвонили короткой трелью, которую мог выводить только инспектор Петельников.
      Он стоял на лестничной площадке, чуть покачиваясь от радости.
      - Принимают ли в этом доме незваных гостей?
      - А званых-то не дождешься, - улыбнулась Лида.
      Тогда Петельников сделал галантный жест в сторону, и за ним, как за ширмой, оказалась высокая тоненькая девушка в брючном костюме морковного цвета. Они вошли. От их длинных фигур вроде бы сделались ниже потолки.
      - Знакомьтесь. Лида, жена моего друга. Галина, мой новый друг, подпевает ансамблю "Поющие трамваи".
      - "Поющие травы", - звонким голосом поправила Галина. Еще в передней Лида успела глянуть в веселые глаза инспектора: "Опять смотрины?" "Опять", - ответили веселые глаза.
      - Сергея Георгиевича нет? - догадался Петельников.
      Рябинин был ему не очень и нужен, потому что предстояли смотрины, в которых экспертом выступала Лида. Однажды инспектор шутя поклялся не жениться без ее одобрения. И вот иногда заскакивал с девушками - одна лучше другой.
      - Ваш муж тоже человек искусства? - спросила Галина, разглядывая полки с книгами.
      Лида не успела ответить и не заметила этого "тоже", потому что выгребала из кресла штопку. Ответил Вадим:
      - Он артист оригинального жанра.
      - Фокусник?
      - Нет, гипнотизер. Человека насквозь видит.
      - Я обожаю людей искусства, - одобрила Галина профессию хозяина дома.
      - Она ими бредит, - пояснил инспектор.
      Лида улыбнулась: в прошлые смотрины кандидатка в жены бредила учеными. И Вадим был тогда вроде бы психиатром...
      Сели пить кофе. Петельников смаковал коньяк. Галина свою рюмку вылила в кофе и закурила сигарету. Лида пила чай - без Рябинина она пила только чай, и тогда казалось, что Сергей рядом.
      - Чудесная погода, не правда ли? - поделился Вадим.
      - Мой знакомый тенор поехал на Кубу... Вот где погода так погода, поддержала разговор гостья.
      - А меня вы будете звать баритоном? - полюбопытствовал инспектор.
      - Почему же? - удивилась Галина. - Вы ведь жонглер.
      - Вадим, а чем вы жонглируете? - заинтересовалась и Лида.
      - Всем. Бутылками, палками, ножами и даже кастетами.
      "Какова?" - спрашивали глаза инспектора. "Красавица", - без слов отвечала Лида, разглядывая гостью. Большие дерзковатые глаза, ниточки разлетных бровей, вспухшие губки, ровненький румянец... Где-то Лида ее видела. Конечно, видела - на цветастой афише мюзик-холла. Только их там стоял бесконечный ряд, с красиво и синхронно вскинутыми ножками.
      - Сейчас жонглеры не престижны, - заметила Галина.
      - Неужели вы думаете, что я всегда был жонглером? - чуть не обиделся Петельников. - Мы и классикой занимались.
      - Вадим, расскажите, а? - невинно попросила Лида.
      - Я руководил квартетом имени Крылова, - гордо объявил инспектор.
      - В квартете главное правильно сесть, - вставила Лида.
      - Сначала я их усадил "один-два-один", а потом - "е два" - "е четыре".
      - По-моему, это из шахмат, - удивилась Галина.
      - Хорошо, если бы из шахмат, а то пришел человек из ОБХСС. Дело в том, что первую скрипку я оформил по совместительству продавать билеты. Вторую скрипку зачислил на ставку няни - как бы ухаживать за инструментами. Альта провел ночным сторожем - вроде бы караулить барабан. Виолончель пошла в уборщицы - якобы убирать инструменты в чехлы. Ну, а сам зачислился кладовщиком - вроде бы отпускаю запасные смычки.
      - А вы деловой, - опять удавилась Галина.
      - И сколько я ни доказывал, что симфонический оркестр - это тот же квартет, только с раздутым штатом, нас все-таки ликвидировали.
      - Квартеты теперь не престижны, - согласилась с таким решением Галина.
      - Разумеется, - согласился и Петельников, - поэтому я перекинулся на балет.
      Он все смаковал рюмку, серьезно разглядывая свою новую подругу. Его глаза уже ни о чем не спрашивали и не смотрели на Лиду.
      - Вы учились хореографии? - заинтересовалась Галина.
      - Я перекинулся руководить. Прежде всего пересмотрел классическое наследие. В балете, как вам известно, танцуют без юбок. Поэтому кем работают балерины - неизвестно. Якобы лебедями. Я же придумал танцы по профессиям. Например, танец рыбаков. У каждого танцора в руке по мороженому хеку...
      - В театре? - Галина смотрела на инспектора, словно тот и сам превратился в мороженого хека.
      - Нет, в Доме культуры. Еще был танец таксистов - ребята прыгали вприсядку и кричали: "Едем в парк". Неплохой получился танец работников гостиниц - девушки плясали с пылесосами и пели: "Местов нету и не будет..."
      Лида не выдержала - рассмеялась.
      - Тогда я поставил танец водопроводчика, надев на голову танцору фановую трубу. Эта труба и увлекла его в оркестровую яму. В результате дирижер заикается, а я уволен.
      - Вадим, красоту бы пощадили, - сказала Лида.
      - Глупость недостойна пощады, - быстро ответил инспектор.
      - В Доме культуры все возможно, - авторитетно разъяснила Галина.
      - Тогда хоть будьте справедливым, - вздохнула Лида.
      - Красота без ума - это несправедливо, - скороговоркой возразил Петельников.
      - В Доме культуры полно дураков, - согласилась Галина.
      - Нет, справедливо, - тихо сказала Лида. - Нельзя одному все: и ум, и красоту.
      Она налила им в опустевшие чашки кофе. Галина глянула на свою пустую рюмку, но Петельников не пошевелился. Он и свою не допил.
      - Сейчас престижны ВИА, - сообщила Галина, элегантно отпивая кофе.
      - ВИА переводится на русский язык как вокально-инструментальный ансамбль, - объяснил инспектор Лиде и вдруг сурово обратился к Галине: - А знаете ли вы, что я был известным эстрадоманом, микрофоноведом и виалюбом?
      - Забавно, - не поверила она.
      - А знаете ли вы, что это я организовал вокально-инструментальный ансамбль "Аккордные ребята"? Я уж не говорю про "Поющих лауреатов". А известный ансамбль "Четвертинка"? А престижная программе "Шумели ноты, тромбоны гнулись"?
      - Чем она престижна?
      - Как чем? Триста восемьдесят вольт, плюс шесть динамиков, плюс акустика, плюс два микрофона лопнуло, плюс оглохший первый ряд, плюс шесть зрителей в обмороке! А знаете ли вы, что в консерватории я читаю лекции по теория музыки: до-ре-ми-фа-соль-ля-си, кошка села на такси?
      - Разыгрываете? - фыркнула Галина.
      - Разыгрываю, - согласился инспектор.
      Гостья поежилась, словно замерзла от горячего кофе, и беспомощно посмотрела на хозяйку.
      - Он шутник, - успокоила ее Лида.
      - Я хочу открыть жуткую тайну, - серьезно заговорил инспектор. - Я никакого отношения не имею к искусству, а работаю токарем.
      - Опять разыгрываете?
      - Разыгрывает, - подтвердила Лида. - Он милиционер.
      - Без звания? - спросила Галина.
      Петельников встал и произнес высушенным, усталым голосом, какой у него бывал после дежурства:
      - Простите меня, Лида.
      Он посмотрел на нее долгим взглядом: "Стоит ли щадить глупость?" Лида ответила таким же: "Стоит быть терпимым".
      И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Все ли ищут смысл своей жизни? Я думаю, что все. Может быть, "ищут" - слишком громко сказано, но каждый хоть раз в году задумывается о себе, о своем месте, о своем назначении... Каждому хоть раз в году становится грустно от утекающего времени. И каждый хоть раз в году удивленно спрашивает себя, для чего и как живет.
      Есть люди, которые, задумавшись, отвечают благостно и довольно: "Живем не хуже других". Есть те же самые люди, которые, задумавшись в эту сокровенную минуту, вздохнут и скажут: "А хочется жить лучше других".
      Есть, есть люди - сколько их? - которые в формуле "жить, как живут все" видят смысл жизни. Да что там смысл - счастье свое в ней видят.
      И з  г а з е т ы  "П р о с т о ф и л и". Как известно, самый надежный способ получать деньги - это работать. Не так думала некая Калязина А.С., которой не давали покоя лавры небезызвестного Остапа Бендера. Только в отличие от него Калязина не утруждала себя поисками оригинального способа извлечения денег из карманов граждан. Она сделала просто: взяла в руки мокрый платок, села в скверике и со слезами на глазах начала рассказывать прохожим душещипательную историю о том, что у нее якобы сгорел дом и муж. И люди клали ей в дрожащую ручку деньги.
      О мошеннице говорить еще рано, поскольку следствие не окончено. А вот о тех, кто давал деньги, поговорить стоит...
      Вроде бы все знают басню Крылова о той вороне, которая упустила сыр. И все-таки простофили не перевелись. Взрослые тети и дяди, утирая повлажневшие глаза, слушали басню о косточках мужа и выкладывали денежки. Не спросили ни документов, ни фамилии, ничего не проверили и не разузнали. Ей нужна помощь? Пожалуйста! Ну не ротозейство ли это?..
      Рябинин посмотрел в окно - там, в скверике, в тополях, вроде бы начиналось лето. Окрепли листья, потеплела земля, посветлела кора деревьев, и заблестели под солнцем скамейки. И отцвели синие ирисы Александра Ивановича... Рябинин обернулся - комендант стоял у двери, тускло изучая пол.
      - Натирать будем?
      - Да не знаю...
      Александр Иванович поднял глаза на стены, разглядывая их подозрительно.
      - Ремонтировать не пора?
      - Вроде бы чистые.
      - Рамы не подкрасим?
      - На ваше усмотрение.
      Комендант воззрился на потолок и через тягучую минуту сообщил:
      - В буфет банан подвезли...
      - Спасибо, - улыбнулся Рябинин.
      - Не пойдете? - спросил Александр Иванович, потому что следователь продолжал сидеть.
      - У меня от них изжога.
      От мучнистой сладкой мякоти была изжога. Но Лида их любила, поедая быстро и вкусно, как обезьянка. Он увидел жену с бананом в кресле, вечером, под торшером - и потянулся к портфелю. И тут же представил набежавшую очередь - нервную, напористую, из одних женщин - и опустил руку. Очередей он стеснялся.
      Рябинин не любил говорить о деньгах, вещах, квартирах... Ему казалось, что беспокоиться о материальном - стыдно, а если уж заставляет жизнь, то делать лишь самое необходимое и делать как-то незаметно. Он не очень понимал людей, которые носились со своими физиологическими потребностями - едой, сном, сексом, - доказывая, что все естественное естественно. Были и у него материальные заботы, были и физиологические потребности. Но его ум...
      И промелькнуло, исчезая...
      ...Человек - это тело, мышцы, нервы, материя. А материи подобает заботиться о материальном. Нет. Человек - это все-таки ум, совесть, чувства, дух. Чего же стоит дух, обслуживающий лишь свое тело? Стыдно же. Духу духовное...
      - Я банан тоже не уважаю, - поделился комендант. - Говорят, витамины-витамины, а их роль в организме сильно завышена. В траве витаминов полный комплект. Корова эту траву употребляет с утра до вечера. А как была коровой, так коровой и осталась.
      - Наверное, витамины на интеллект не влияют, - развеселился Рябинин.
      Вот и Александр Иванович думает о материи и духе. Видимо, и о смысле жизни думает.
      Скраденными шажками он уже добрался до середины кабинета и стоял как-то необязательно и не очень заметно - маленький, сухощавый, безвозрастный... С волосами, зачесанными...
      Однажды Рябинина удивило известное выражение "волосы, зачесанные назад". Разве можно зачесывать вперед? Оказывается, можно: у коменданта была темная косая челка. В черном дешевеньком костюме, - а он ходил только в черных костюмах, - говорили, что комендант где-то когда-то закупил их штук двадцать, якобы сшитых на покойников. В синих носках, всегда в синих, говорили, что после войны он где-то купил тюк белый нитяных носков и до сих пор красил их дома в синий цвет.
      - Про эту-то, которая в сквере денежки выманила, газета пропечатала, опять сообщил комендант.
      - Какая газета?
      - Вчерашняя "Вечерка".
      Вчерашняя "Вечерка", еще не читанная, лежала в портфеле. Рябинин извлек ее, сразу отыскал заметку и начал читать...
      Тихие, еще далекие, как загоризонтные громы, услышал он стуки в висках. Злость, она. Стуки крепли, шли уже по груди, стягивая там все тяжелой щемящей силой, словно на нее давила земля. Злость. Она полегоньку пройдет, и грудь отпустит. Нет, не отпустит, пока он...
      Александр Иванович, освободившись от новостей, ушел скраденными шажками - только белесой синью мелькнули недокрашенные носки.
      Рябинин снял трубку и набрал номер: надо бы поехать, чтобы лицом к лицу, но в груди стучало, и он боялся, что не довезет этого стука.
      - Мне, пожалуйста, Холстянникову.
      - Я слушаю.
      - Здравствуйте, говорит следователь Рябинин.
      - А-а, здравствуйте, - обрадовалась она. - Наверное, прочли мою статью?
      - Прочел, - угрюмо согласился Рябинин.