Орден Последней Надежды (№1) - Послушник

Стоит всего лишь сотне шевалье прорваться к его лучникам на расстояние удара меча, и те обречены. А французские рыцари прорвутся, выбить всех стрелами – мысль сказочная, трезвомыслящие люди такую мысль тут же отметают в сторону, как ненужную и даже опасную. Пластинчатые доспехи дадут французам неплохой шанс выжить даже под градом бронебойных стрел. Вот для тех прорвавшихся шевалье и стоят наготове английские рыцари с тяжелыми двуручными мечами да замерли угрюмо копейщики в тяжелой броне.

Им предстоит выдержать тяжелый натиск, именно они – хребет войска. Справятся ли? Король оглядел сплоченные ряды и понял, эти – не подведут. Костьми лягут, но места в шеренге не оставят. Копейщиков Генрих набрал из Плимута, эти хорошо помнят, как двенадцать лет назад французы вероломно нарушили перемирие и сожгли приморский город дотла, как убивали, грабили и насиловали.

Негромко переговаривались лучники, высокие плечистые мужчины в легких стальных шлемах и кожаных латах с длинными, в рост человека, тисовыми луками. Бородатые лица непривычно серьезны. На поясе у каждого висит топор или меч, за спиной – маленький круглый щит, что зовется баклер. В случае рукопашной лучники не окажутся беззащитны, но против рыцарей им ничего не светит, их сила проявляется лишь на расстоянии.

Англия – единственная страна в Европе, которая не побоялась дать в руки крестьян столь мощное оружие. И риск оправдал себя полностью: вряд ли европейские страны, вместе взятые, смогли бы выставить такое количество искусных лучников. Учить стрелка – долгое и дорогое занятие, правильная подготовка требует нескольких лет неустанного труда, ежедневных утомительных тренировок. Но если дать длинный лук в руки крестьян, те с охотой научатся владеть им сами, ибо нет в мире лучше игрушки для настоящего мужчины, чем боевое оружие.

Что титулы, сокровища, все женщины мира в сравнении с волнующей тяжестью меча, копья или секиры? Искусно владеешь оружием – весь мир расстелется пред тобой, нет – лишишься и той малости, что имеешь. Именно так Всемилостивейший Господь устроил наш мир, что в нем выживают сильнейшие. Потому не жалуйся, что рожден для мира иного, не плачь и не скули. Другого мира не будет, если, конечно, не построим сами.

А пока что страна, где каждый из йоменов – профессиональный лучник, неизмеримо сильнее всех прочих, где собственных смердов боятся как огня, а из оружия разрешают иметь лишь маленькие кинжалы на поясе, для самозащиты от разбойников.

Да, арбалетчиков в Европе хватает, только свистни, набегут со всех сторон. Но наемники дороги сами по себе, да и арбалет – не самое дешевое в мире оружие. Из него хорошо отстреливаться через узкие бойницы по атакующим крепость воинам, в открытом поле он не конкурент для лука. Да, арбалет бьет вчетверо сильнее, но зато долго перезаряжается, да и летит арбалетный болт не так далеко, как стрела. Три-четыре выстрела в минуту – вот предел для опытного арбалетчика в идеальных условиях, в реальном бою – вдвое ниже.

То ли дело – лук, да за то же время опытный лучник выпустит десять и даже двенадцать стрел. И пусть лучшее в мире тисовое дерево для лучших в мире английских луков приходится закупать в Италии, результат себя оправдывает. В битвах при Креси и Пуатье английские йомены уже сметали потоками бронебойных стрел французскую конницу, а если позволит святой Георгий, покровитель английского воинства, сметут и сегодня. Тем более что искусству стрельбы из лука многие могли бы поучить легендарного Робина из Локсли.

Век Франции прошел, приходит век Англии. Эдуард III, мудрейший из королей, постиг в свое время секрет, что лежит на поверхности: полагаться на вассалов нельзя. Сорок дней в году те еще согласны, скрипя зубами и недовольно шушукаясь, вести бой за сюзерена, как то положено по договору и присяге. Дальше – надо уговаривать, просить и вымаливать, обещая милости и привилегии, да не каждый и согласится. Так ведь и война – она не рассчитывает, сорок дней длиться или пятьдесят!

А выход – вот он, только раскинь мозгами, не все же их тратить на всякую ерунду вроде рыцарских турниров, псовых охот, пышных балов да томных фавориток. Но не каждый сюзерен, даже имея пример перед глазами, догадывается, в чем тут дело. А вот в чем: за деньги нанимаешь рыцарей сроком на год, а те в свою очередь, уже как капитаны твоих собственных отрядов, набирают лучников, мечников и копейщиков, причем именно столько, сколько приказано.

И воюют те воины за полновесную монету не сорок дней, не пятьдесят и даже не шестьдесят, а весь год, в любое время. Хочешь – в Англии, хочешь – во Франции, да хоть у самого черта на куличках, лишь бы вовремя платили. А не понравился королю такой капитан, так вот тебе бог, а вон – порог. Благо желающих – разве что в окна еще не лезут.

И не надо больше раздавать земли во владение вассалам, чтобы те по твоему призыву являлись с вооруженной подмогой, ибо ныне у тебя под рукой постоянное войско. Никто не ноет, что на носу посевная или сбор урожая, а вовсе даже наоборот: воины рвутся в бой, так как получают двойную и даже тройную оплату! И нет места той старой феодальной глупости, что вассал твоего вассала – не твой вассал. И как-то сразу всем герцогам, графам и баронам становится ясно, кто же в стране хозяин, пусть даже раньше они считали иначе. И вопрос дисциплины в армии поднимается на должную высоту, не то что в других странах, где когда хочу – воюю, а захочу – уведу свой отряд обратно, пусть и прямо во время битвы, если мне что придется не по нраву.

Генрих кивнул своим мыслям и вновь пристально оглядел французское войско, особо отметив, что лучников не видно совсем, а с флангов герцог д'Альбре разместил отряды рыцарской конницы.

«Человек по шестьсот будет, – быстро прикинул король. – В центре стоят два отряда спешенных рыцарей, каждый раза в полтора больше всего английского войска, за ними – снова конница, в резерве. Но, Бог мой, как же их много!»

Минул час, прошел второй. Поднявшееся солнце не смогло пробиться сквозь нависшие тучи, хотя все же немного потеплело. Усилившийся ветер развеял туман, но дождь продолжился с прежним занудливым постоянством.

Земля под копытами французских лошадей громко чавкала, с явной неохотой выпуская их из объятий. Высокие усачи в блистающих доспехах раскатисто хохотали, тыча пальцами в пеших англичан. Не было сомнений, что атака конницы сомнет англичан с той же легкостью, как тряпка сметает крошки со стола. Обе армии напряженно следили друг за другом. Французы превышали числом по меньшей мере вчетверо, но, помня рассказы отцов и дедов, не торопились ввязываться в битву, подозревая какую-то хитрую уловку со стороны коварного врага.

– Пусть британский молокосос первым ринется в бой, смешав свои ряды, – ворчал герцог д'Альбре негодующим баронам, что рвались немедленно вступить в бой, – пусть покажет, с чем англичане заявились вновь.

С другой стороны долины двадцатисемилетний «молокосос» пристально разглядывал грозного противника. Минуло еще два часа, и Генрих решился. Король взмахнул рукой, и пронзительно запели серебряные трубы герольдов, а знаменосец поднял боевой стяг. Вновь протрубили герольды, и все англичане разом опустились на колени, каждый начертил на земле крест и поцеловал его, некоторые плакали. Все были готовы погибнуть, но не отступить.

– Шагом – вперед! – скомандовал Генрих, и битва началась.

Лучники и спешенные рыцари мерным шагом двинулись по грязи, то и дело проваливаясь по колено, с трудом вытаскивая ноги. Шли не торопясь, старались держать строй. По команде часто останавливались, давая тяжеловооруженным рыцарям время отдохнуть. В тот самый момент, когда до французов оставалось ярдов триста пятьдесят, вновь печально пропели серебряные голоса труб, и тут же английское войско дружно встало как вкопанное. Мигом лучники воткнули в раскисшую землю заостренные колья, вновь возведя частокол против конницы.

Прозвучала резкая команда, и в воздух взвились тысячи стрел, смертельным ливнем пролившись на французов. Во французском войске раздались крики боли и ярости, предсмертные стоны и вопли проклятий. Роптавшие в течение последних часов французские бароны пришли в бешенство.

– Позор! – кричали они, потрясая оружием. – Мы что, так и будем ждать, пока англичане не перебьют нас?

Коннетабль Франции окинул цепким взглядом побагровевшие от гнева лица и выкаченные глаза рыцарей, понял: еще немного, и те сами ринутся в битву.

– В бой! – решительно скомандовал он. – Коннице – идти шагом и прикрывать нас с флангов, вырываться вперед – не разрешаю!

Хрипло запели трубы, первый французский отряд двинулся медленным шагом. Сразу за ним шли арбалетчики, а ярдах в пятидесяти – второй отряд. На месте остался лишь конный резерв. С самого начала все пошло не так, как задумывалось. Пока спешенные рыцари по глубокой грязи брели к англичанам, с трудом вытаскивая ноги и через шаг проваливаясь чуть не до пояса, конные отряды с флангов ринулись на врага. Командовали ими старые недруги, барон Гийом Савойский и граф де Лишаль. Каждый стремился прославиться и обойти соперника, занять место повыше в глазах герцога Орлеанского. Оба искренне полагали, что главное – доскакать до англичан первым, и тогда уж победа гарантирована.

Напрасно кричал и ругался коннетабль Франции, его уже никто не слушал, тут каждый полагал себя героем, а остальных – полными ничтожествами. Спешенные рыцари, скользя и то и дело падая, окончательно смешали ряды и ковыляли в бой сами по себе, а конница оставила их без прикрытия и устремилась вперед, заботясь лишь об одном: добраться до англичан раньше, чем соперники.

Когда угрожающе взревели трубы с той, противоположной стороны поля и коннетабль Франции герцог д'Альбре скомандовал атаку, до англичан донесся приближающийся звон брони и грохот конских копыт. Казалось, тысяча человек одновременно колотит в огромные барабаны и щиты, не жалея рук. Полторы тысячи блистающих сталью рыцарей приливом смерти растеклись по полю, гневно ржали полторы тысячи огромных скакунов фризской и булевской пород, надежно защищенные броней, готовые сокрушить любую преграду. Так великолепно было это зрелище... и приковывали взгляд вьющиеся стяги, и ясно было одно: эти стопчут все, что не успеет убраться с пути подобру-поздорову.

– Внимание! – звонко пропели горны.

Англичане зашевелились, готовясь встретить и отразить удар стальной лавины. Лучники сменили прицел, перенося огонь со всего французского войска на приближающуюся кавалерию. Заскрипели тугие луки, нацелились в небо тяжелые стрелы с трехгранным бронебойным наконечником. Такие мастерят лишь для войны, сам вид их завораживает – смертоносно красивые, дивно симметричные и убийственно острые. Горны пропели в третий раз, и не успел еще окончиться чудесный серебряный перепев, как змеиный шелест взлетающих стрел на секунду перекрыл приближающийся грохот.

Раздавшиеся в следующую секунду предсмертные крики и стоны боли, чудовищные проклятия и панические вопли заставили в панике взвиться в воздух окрестных птиц. Раз начав стрелять, английские лучники более не останавливались. Каждый обучен держать в воздухе пять-шесть стрел, и так плотна была стена французов, что каждая стрела находила себе добычу. За время, пока рыцари доскакали до вбитых в землю кольев, в каждого попало по тридцать—сорок стрел.

Тяжелую броню пробили, разумеется, не все, да много ли человеку надо? А потому – добрались немногие, и теперь лучники били в упор, не щадя и боевых коней. И зря брешут французы, будто британцы мажут наконечники стрел ядом, им это ни к чему. В бою йомены втыкают перед собой стрелы прямо в землю, так оно удобнее, а уж что с той землей попадет в рану – один бог ведает. Да все что угодно от ботулизма до столбняка! Но врать рыцарям не к лицу, англичане – отнюдь не дикари, да и зачем к таким прекрасным стрелам еще и яд? Право слово, это смешно.

К тому моменту, пока первый отряд спешенных французских рыцарей преодолел хотя бы двести ярдов, с конным прикрытием было покончено. Уйти удалось немногим, в панике галлы разворачивали коней, уздечками рвали рты, в кровь раздирали бока шпорами. Эти струсившие так торопились, что смешали ряды наступавшей пехоты, безжалостно топча воинов тяжелыми копытами боевых лошадей. Оттого на поле возникла страшная толчея. Всюду лежали мертвые всадники, бились в конвульсиях раненые кони, предсмертные крики агонирующих, вопли и проклятия раненых сотрясали воздух. И над всем этим стоял смертоносный, не прекращающийся ни на секунду шелест тяжелых английских стрел!

С трудом вытаскивая из грязи тяжелые ноги, пешие рыцари приблизились на полтораста ярдов к лучникам. Они начали уставать и задыхаться, ведь тащить на себе двадцать килограмм железа по колено в грязи – нелегкая задача. Остановиться и передохнуть невозможно, тяжелые стрелы клюют каждую секунду, то и дело кто-то из соседей с предсмертным криком рушится вниз. Тяжелая броня, непролазная грязь, душный, насыщенный испарениями воздух сделали свое дело: рыцари стали замедлять шаг.

И тут обнаружилась последняя несправедливость этого дня: широкое с севера поле воронкой сужалось в направлении англичан. Пытаясь дойти до врагов быстрее, французы толкались и сбивались во все более плотную кучу. Многие уже не могли поднять рук, сотни были стиснуты и попросту задохнулись в страшной давке, не помогли и стальные доспехи! От арбалетчиков не было никакого толка, они и раза выстрелить не успели.

Французы таяли на глазах, но отступить для рыцарей было бы позором. И они упорно шли вперед, оставляя за собой холмы и курганы мертвых тел. Как только французы приблизились на расстояние сорока ярдов, лучники начали бить в упор. Но с яростным криком шевалье ринулись вперед, прямо на острые колья. И так силен был их напор, что галлы смяли и потеснили тяжелых мечников и копейщиков, а лучники, забросив луки за спины, схватились за мечи и топоры.

– Вива ля Франс! – ревели сотни пересохших глоток.

К английскому королю пробились трое французских рыцарей, настоящих исполинов, бешено круша все и вся вокруг. Эти трое – все, что осталось от восемнадцати шевалье, ставших накануне кровными побратимами и поклявшихся умереть, но убить короля-захватчика. Двое – с огромными двуручными секирами, по стародавней привычке называемыми Францисками, третий – с булавой невозможных размеров. Ни один человек на земле не смог бы биться подобным оружием, такое под силу лишь полубогу. Три великана вмиг смяли растерявшихся телохранителей, львами ринулись на короля. Генрих едва успел соскочить с коня, как лезвие одной секиры уже пополам разрубило несчастное животное вместе с седлом, второй рыцарь успел вскользь зацепить короля в прыжке, смяв слева шлем и срубив пару зубцов короны.

Генрих кубарем покатился по земле, по пути выпустив меч из рук. Оглушенно помотал головой и невольно дрогнул: перед ним вырос самый высокий из троицы, сквозь прорезь шлема полоснули яростью черные глаза, гигант обрекающе вскинул чудовищную булаву. Но тут трех исполинов буквально захлестнула волна тел, королевские телохранители наконец-то пришли в себя.

Королю подвели другого коня, он спешно вскочил в седло, слегка покачнулся, злобно выругавшись сквозь зубы. Внимательно оглядел поле битвы: французы, невзирая на чудовищные потери, напирали по-прежнему. В первом отряде шли сильнейшие и храбрейшие рыцари Франции, и сейчас, добравшись наконец до захватчиков, они вымещали на тех всю ненависть и злобу, все пережитые на поле страхи и боль за погибших друзей. Забывшие про луки стрелки яростно сопротивлялись закованным в сплошную броню рыцарям, но не им тягаться с мастерами клинка – в рукопашной против шевалье они – как щенки перед волкодавами. Парящий высоко в небе орел кинул холодный взгляд на поле битвы: сверху прекрасно видно, как тонкая полоска оставшихся в живых французов неумолимо перемалывает англичан. И те наконец дрогнули и попятились.

«Сейчас или никогда!» – понял Генрих и властно махнул герольдам, в ответ заревели тяжелые рога.

Из леса с обеих сторон выдвинулись сидевшие там с вечера в засаде лучники, сотни лучников с каждой стороны, и в упор, в спину, начали бить ничего не замечающих французов. И не нашлось конницы, что прикрыла бы спешенных шевалье, ведь ее разгромили раньше. А по уши завязший в размокшей земле второй отряд остался далеко позади, потому не успел вовремя прийти на помощь. Барахтающиеся в грязи арбалетчики попытались было дать залп по английским лучникам, но этим лишь обратили на себя ненужное внимание. Пока генуэзцы, торопясь и чертыхаясь, пытались найти упор в полуметровой грязи, чтобы перезарядить арбалеты для второго выстрела, их уже выбили тяжелыми стрелами, утыкав каждого, как ежа.

Это был уже не бой – бойня. С такого расстояния удар тяжелой бронебойной стрелы не держит никакая броня. И это был полный разгром. Через несколько минут все французские рыцари были либо мертвы, либо захвачены в плен. С криками ярости англичане ринулись вперед, сминая второй, отставший отряд французов. Изрядно прореженные стрелами рыцари не выдержали напора и, устрашенные, бросились бежать. Их били в спины, но вскоре, утомившись карабкаться по грудам тел, вернулись обратно.

Трудно поверить, но все эти события уложились в жалкие полчаса времени. Всего лишь тридцать минут, и французской армии пришел конец. Азенкурское поле представляло собой страшное зрелище: всюду груды человеческих и конских тел, громкие стоны и мольбы о помощи, отчаянные крики умирающих. От мощного запаха свежепролитой крови и нечистот из распоротых животов мутило даже привычных ко всему воинов.

Но и это был еще не конец. Минуло два часа, и французский резерв пошел в смертоубийственную атаку! Так уж выпали кости судьбы, что именно в этот момент...

– Ваше величество, – подскакал к Генриху встрепанный как воробей оруженосец, – на лагерь напали французы, охрана смята и уничтожена!

Генрих бросил быстрый взгляд на изрядно потрепанное войско, на наступающих французов, сквозь зубы рыкнул:

– Граф де Люссе, возьмите пятьдесят рыцарей, сотню копейщиков и пятьсот лучников. Больше я вам дать не могу. Вы должны отбить лагерь и стоять до последнего. Если нас зажмут с двух сторон, мы пропали.

Король обернулся к рассаженной прямо на сырой земле тысяче пленных и раненых французских рыцарей, холодно бросил:

– Этих – перебить. Если нас окружат, мы не сможем удержать их в повиновении.

В негодовании английские рыцари отказались исполнить столь чудовищный приказ. Убить сдавшегося в бою – не только покрыть себя неувядаемым позором, но и лишиться немалого выкупа. А кроме того, сегодня ты захватил в плен, а уже завтра могут захватить тебя. Убьешь пленника сегодня, завтра и тебя не выпустят ни за какие деньги. Недаром в цивилизованном рыцарском мире принят культурный стиль обхождения друг с другом. Могут меняться границы стран, но рыцари – это всегда одна христианская общность, братство чести. Когда король понял, что ни один из английских рыцарей не выполнит приказа, он побагровел. Выпуклые глаза налились кровью, сдавленным голосом Генрих хрипло проревел:

– Лучники – выполнять команду!

Эти – выполнили, причем с удовольствием. Копьями и дубинами, мечами и топорами, а то и просто ножами они споро уничтожили связанных французов. Когда крики ужаса, предсмертные стоны и проклятья стихли, король философски пожал плечами. Он здесь главный и потому должен думать за всех, полководцу чистоплюйство не к лицу. А что взял грех на душу, так что ж, на то и Томас Элхем, придворный капеллан, чтобы тут же отпустить все прегрешения своему сюзерену. Не сможет сам – есть архиепископ Кентерберийский, да в конце концов даже Папа почтет за честь лично отпустить грехи наихристианнейшему из королей. Сейчас Генриха волновало иное – обойдется ли?

Обошлось. Конный резерв французов издалека утыкали стрелами, благо кони по грудам тел могли идти лишь медленным шагом, а затем дядя, герцог Йорк, возглавил контратаку.

– Друзья, – зычный голос короля легко перекрыл шум битвы. – Мы – победили, но если не уничтожим французов сейчас, они вернутся снова. А потому – вперед. За короля и отечество.

– Вперед! – заревели хриплые голоса, и пятьсот рыцарей, оседлав коней, помчались за отступающими французами.

Англичане резали их, как волки ягнят, а французы, как потерявшее вожаков стадо, только разбегались, робко втягивая голову в плечи. К вечеру все закончилось. Половина французской армии осталась лежать на земле, усеяв поле трупами. Французское войско уничтожили целиком, а пленных набрали вдвое больше, чем в первый раз. Вскоре вернулся граф де Люссе с радостной вестью: на лагерь напало не французское войско, а всего лишь банда крестьян-мародеров. Мерзавцы решили воспользоваться моментом и утащить, что плохо лежит. С ними справились с легкостью, местное воронье уже лакомится добычей.

– Что ж, – рыкнул король, – тем лучше!

– Ваше величество, – осторожно тронул государя зд плечо граф Локсли, – взгляните.

Король с трудом оторвал взгляд от лежащего перед нам на расстеленном плаще графа Оксфорда. На месте некогда белых зубов ныне находилась окровавленная дыра, череп смят мощным ударом булавы. Рядом положили графа Суффолка, при осаде Арфлера несчастный потерял отца, а ныне погиб сам. Панцирь напротив сердца пробит, копье пронзило рыцаря насквозь и лишь потом обломилось. На лице графа застыло бесконечное изумление.

– Что же я скажу их семьям? – пробормотал король и перевел угрюмый взгляд на тело герцога Йорка.

Дядя короля и последний внук Эдуарда III, того самого, что развязал Столетнюю войну, не получил в бою и царапины. Во время контратаки под герцогом убили коня, в результате неистовый богатырь упал и задохнулся под грудой тел. Таких погибших в давке были многие сотни. Раненые кони, бешено лягаясь, сшибали рыцарей как кегли, а сбитый с ног сам подняться был уже не в силах, ведь на него немедленно рушилось сверху два-три человека. Оказаться в полуметровой грязи под грудой тел означало мучительную смерть от удушья.

– Что там? – наконец хмуро справился Генрих. По знаку графа перед королем свалили три тела.

– Прошу, – сделал приглашающий жест граф, – ваши смертельные враги: герцоги Алансонский, Брабантский и Барский. Все опознаны собственными герольдами, так что ошибка исключена. А это значит, что французская армия полностью обезглавлена!

– Я и сам знаю, что это значит, – устало буркнул король.

– А вот это... – Граф Локсли многозначительно промолчал, играя бровями, триумфально указал на стоящего на коленях человека со связанными за спиной руками. Наконец не выдержал паузы и признался: – Это – ваш злейший враг, герцог Карл Орлеанский. Также взяты в плен герцог Бурбонский и маршал Бусико!

Генрих безучастно кивнул, холодно рассматривая сломленного пленника, одетого в грязный и рваный, некогда явно богатый камзол. Племянник французского короля и самый влиятельный вельможа Франции лишь ежился, то и дело пытаясь откинуть с лица спутанные, промокшие кровью волосы. Каждое движение Орлеанца зорко стерегли двое дюжих воинов. Отвернувшись, Генрих глухо распорядился:

– Поднимите герцога и отведите в королевскую палатку, пусть его осмотрит мой личный врач.

В палатке короля сейчас врачевали его младшего брата, герцога Хамфри Глостерского. Король, случайно заметив, что брата ранили и сбили с ног, несколько минут яростно бился над телом, круша черепа, срубая руки и вспарывая животы, пока не подоспела подмога и Хамфри не унесли. Сейчас Генриха немного мутило, сказывалось все напряжение тяжелого дня, да и полученный по голове удар от того великана француза не прошел даром.

– Две тысячи пленных, ваше величество, – радостно доложил один из баронов... как бишь его... а – сэр Борн. – Французы в панике бегут. Путь на Париж открыт!

– Наши потери? – отрывисто бросил король. Рыцари замолчали, пряча смущенные взгляды. Наконец один из старых, заслуженных баронов рявкнул густым басом:

– Около трехсот рыцарей убито, ваше величество, примерно столько же лучников и копейщиков. Раненых намного больше, но все рвутся в бой!

Столпившиеся вокруг бароны поддержали говорящего криками одобрения.

– На Париж, – вопили они, – даешь Париж! Да здравствует английский леопард!

– Какой к черту Париж, – хмуро буркнул Генрих, – в бой они рвутся. Завтра же продолжим путь на Кале. Необходимо собрать в Англии свежие силы, сейчас мы не готовы к войне. Соберите трофеи, наших павших – сжечь.

Рано утром английская армия двинулась на Кале, спеша оставить место битвы, где уже сыто каркало воронье, тяжело перепрыгивая с трупа на труп, натужно жужжали мясистые зеленые мухи, а сладковатая вонь разлагающихся тел потянулась по округе. Еще дымились останки сожженного амбара, где нашли успокоение павшие в битве британцы, а длинная змея войска уже поползла на север. Впереди, в Лондоне, Генриха ждал триумфальный прием, но в душе король чувствовал некую досаду за то, что сейчас приходится отступать.

«Но это ничего, – сосредоточенно думал он. – Мы померились силами, и стало ясно, что, как бы Франция ни упиралась, ей суждено пасть. Именно я поставлю ее на колени. Как независимая страна Франция доживает последние дни!»

И Генрих, конечно же, был прав, ведь в одной битве он уничтожил цвет рыцарства Франции. Десять тысяч рыцарей-арманьяков, верных сторонников герцога Орлеанского и ярых патриотов своей страны, сложили жизни в тот проклятый день на кровавом поле у Азенкура!

Шли годы. Англия в союзе с Бургундией захватила большую половину Франции и точила зубы на то, что осталось. Был кем-то отравлен и после недолгой болезни скончался король Англии Генрих V, так и не сбылась заветная мечта о Британской Империи. Наконец-то умер безумный король Франции Карл VI, который не сумел сплотить вокруг себя нацию и дать отпор завоевателям, умер сразу вслед за захватчиком. На мосту Монтеро был убит брат Карла и предатель Франции бургундский герцог Иоанн Бесстрашный, напрасно грезивший о короне. История смахнула их с доски, как ненужные более фигуры. Но развязанная ими бойня бушевала с прежней силой.

На стороне англичан по-прежнему выступала Фландрия и Бургундия, мечтающие обрести независимость. За французов сражалась Шотландия, ненавидящая англичан. Вся Франция была охвачена крестьянскими бунтами, повсюду бесчинствовали шайки дезертиров и разорившихся рыцарей.

О горе, горе Франции! Нет у нее заступника...

Часть I

ЛЕКАРЬ

Глава 1

21 августа 1426 года, глухой смешанный лес в Нормандии:

никчемный потомок почтенных предков

Я никогда не хотел быть партизаном. Не хотел, но пришлось. Дикий крик мечется над просторной поляной, в ноздри бьет отвратительный аромат паленого человеческого мяса. Стоящие поодаль крестьяне одобрительно гомонят, кто-то раскатисто смеется. Ну разве не забавно, когда пытают рыцаря, а он корчится от боли, зараза.

Я с трудом сглатываю, такое чувство, что мне снова нехорошо. И почему запах жареной свинины или говядины так аппетитен, а запах человечины вызывает отвращение? Словно природа пытается защитить нас от самих себя, неужели я один замечаю, как омерзительно происходящее?

Палач нагибается к уху рыцаря, что-то тихо шепчет. Тот протестующе дергает головой, расширившиеся от нестерпимой боли глаза невидяще уставились в небо. Стоящий поодаль статный мужчина с копной светлых волос, разодетый в нарядный камзол, вышитые серебром брюки и тонкие сапоги дорогой кожи, незаметно уходит, недовольно поджав губы. Это наш главарь Шарль Безнар.

Отец Антуан скорбно качает плешивой головой, поймав мой вопрошающий взгляд. Невысокий кряжистый мужчина средних лет, он на всех смотрит одинаково сочувственно, говорит мягко, не повышает голос даже на проповедях. Как сюда, в лагерь беглых крестьян, занесло странствующего францисканца – один Бог ведает, но остался вот, в меру сил пытается смягчить огрубевшие нравы. Взгляд черных круглых глаз всегда мягок и благостен, ни разу я не заметил и искры гнева.

– Отец, – требовательно спрашиваю я, – почему вы не остановите это безумие?

– Они не послушают меня, – мягко отвечает священник. – Поколение за поколением сеньоры содержали их в скотстве. Все, что требовалось от сервов, – работа, работа и вновь одна бесконечная работа. Тем временем сеньоры ради потехи топтали их поля, продавали их женщин и детей. Настал день, и сервы взбунтовались. Теперь, пока не возьмут за перенесенные мучения кровью, не успокоятся. Слава Богу, что некоторых из рыцарей начали отпускать за выкуп, раньше не было и такого! Сильно в человеке звериное начало, и Церковь с ним борется. В таком важном деле спешить недопустимо, все надо делать аккуратно и постепенно, сын мой.

Тут не возразишь, при любом восстании кровь льется рекой, время «бархатных» революций придет в мир ой как не скоро. Сам отец Антуан – прямо вылитый интеллигент, на вид такой же мягкий и нерешительный. На самом же деле священник тверд, как скала. Мог бы запретить происходящее именем Церкви, ведь в лагере он пользуется немалым авторитетом, но отчего-то не хочет. Не в первый раз мне кажется, что францисканец преследует какие-то свои тайные цели. Но ведь в лоб не спросишь?

Меня тоже уважают, но я – слишком молод, к тому же не женат, то есть человек по здешним меркам несерьезный. Я пытаюсь отвлечься, разглядывая густую летнюю зелень деревьев и кустарников, трава под ногами такая сочная, что хоть сам жуй. Крохотными молоточками стрекочут кузнечики, отгоняя назойливых соперников, авторитетно жужжат пчелы и шмели, весело чирикают птицы. Жаркое солнце беззаботно освещает творящееся на поляне безобразие, на синем небе – ни облачка.

Почему, сосредоточенно думаю я, пытаясь забыть о происходящем за спиной, всех конкистадоров и прочих авантюристов так тянет в джунгли? Они с гордостью рассказывают про непроходимые заросли лиан, кровожадных хищников, затерянные города с подвалами, забитыми золотом. А уж историям про прекрасных любвеобильных туземок вообще конца и краю нет. К тому же сами туземцы – это слабые воины с негодным оружием, что не могут выгнать с родной земли даже мелкие отряды наглых пришельцев.