Веселый завтрак, стакан сухого вина сняли усталость, и все почувствовали прилив новых сил. Мы поблагодарили повара.

Но не успел он собрать посуду, как над блиндажом послышался гул вражеских самолетов. Курсом на высоту, где находился наш наблюдательный пункт, шли один за одним шесть «юнкерсов-52». Все бросились в траншеи.

Строго соблюдая дистанцию, на высоте около пятисот метров самолеты сделали большой круг, развернувшись, стали пикировать на наши позиции. Хорошо было видно, как от первого стервятника отделилась черная бомба и с визгом понеслась к земле. За ней другая, третья, четвертая. Пингарон загудел. Самолеты сделали несколько заходов и, отбомбившись, ушли на запад, в сторону своего аэродрома. Мы выбрались из укрытия. Блиндаж, где только что трапезничали, был разбит, вокруг него валялись осколки тарелок, покореженные судки и ножки от стола, текло красное вино. Пенио был жив. Он успел спрятаться в ближайшем окопчике. Выскочив из своего укрытия, повар бросился тушить горевшее оливковое дерево.

Через час самолеты вернулись. Едва они начали пикировать на высоту, как франкистская артиллерия открыла огонь. Противник решил, очевидно, выкурить нас с высоты. Так продолжалось три часа. На поле появилось много раненых. Санитары быстро эвакуировали их на медицинский батальонный пункт.

С нового наблюдательного пункта мы видели, как пожилой санитар пытался вынести под огнем двух тяжело раненных солдат. Пронесет метра три одного и возвращается за вторым. Подтащит другого, уложит его и снова ползет за первым. Видно, одному из раненых мучительная транспортировка вытрясла всю душу и, судя по его слабым движениям, по протянутой руке с пистолетом, он просил застрелить его. Санитар отказался выполнить просьбу раненого. Закинул винтовку на спину, поднял его и понес дальше. Но не успел санитар сделать и двух шагов, как недалеко разорвался артиллерийский снаряд. Он пошатнулся, закачался и, едва опустив раненого на землю, сам рухнул подле него. Оба потеряли сознание. Прошло минут пять. Первым пришел в себя санитар. В бинокль мы видели, как он достал из сумки бинт и стал перевязывать йогу. Закончив перевязку, подхватил раненого и медленно пополз вперед. Трудно сказать, хватило ли у него сил доползти до медсанбата, если бы на выручку не пришел другой санитар.

Бой только начинался, а у нас уже было много раненых и убитых. Пандо созвонился с Энрике Листером и доложил об обстановке.

– Подбросьте людей немного, – просил Пандо.

– Где я тебе возьму, голубчик, – объяснял Листер. – Ты же отлично знаешь, что нет резервов. Звоню все время в штаб фронта, как только придет подкрепление, обязательно направлю в бригаду. А пока стоять насмерть, высоту не сдавать, драться до последнего человека.

Пока Пандо разговаривал по телефону, первые цепи марокканской пехоты пошли в атаку. Прикрываясь броней танков, мятежники двигались широким фронтом метрах в четырехстах сзади них.

Пандо вызвал по телефону командиров батальонов и отдал приказ приготовиться к отражению атаки. И вдруг на левом фланге второго батальона один за другим стали выскакивать из траншей солдаты. Они бросали ружья и в панике бежали в тыл. Молодой офицер поднялся навстречу, пытался удержать их. Но его не слушали.

– Трусы, – процедил сквозь зубы комиссар Сантьяго. Он выскочил из траншеи и кинулся в сторону окопов второго батальона. Пандо нагнулся ко мне:

– Теперь никто не побежит назад. Как только увидят Сантьяго, все поверят в успех.

И, словно оправдываясь, Пандо стал объяснять: «Молодежь зеленая, ни разу не участвовала в боях, вот и струсили».

Налеты авиации и обстрел вражеской артиллерии нарастали с каждой минутой. Но теперь, чтобы не попасть по своим, франкисты перенесли этот огневой вал в глубь нашей обороны. От разрывов бомб и снарядов кругом стояла кромешная тьма, казалось, что где-то рядом началось землетрясение.

Крупный снаряд попал в узел связи. Солдаты, обслуживавшие его, погибли. В самый критический момент боя связь прервалась. Что-то сейчас будет? Нервы у всех напряжены до предела. Мятежники по липкой грязи медленно приближались к высоте. Со стороны, где оборону держит первый батальон, не слышалось ни одного выстрела. Такое ощущение, что там все вымерли. Танки противника, не встречая сопротивления, стали наращивать скорость и постепенно оторвались от своей пехоты. Нарастающим громом докатывается до нас новый залп артиллерийской батареи. Противник явно не жалел металла. Снаряды рвутся вблизи наших окопов. Гудит, вздрагивая, земля. А из ближайшего перелеска, давя еще не окрепшие деревца, выползают все новые и новые танки. Начал их считать, но бросил: не перечесть. За машинами сомкнутыми рядами бежит пехота. Кажется, еще пять минут, и эта лавина захлестнет наши позиции. До первых окопов остается не более шестисот метров. По лицу Пандо видно, что он сильно взволнован и крайне озабочен: «Почему молчит батальон». Он понимает, что врага надо подпустить поближе и не тратить снаряды и патроны впустую, но уже пора начинать. Еще сто, двести метров, и потом будет поздно. И батальон будто понял своего командира. Сквозь грохот бомб и артиллерийских снарядов мы услышали голос наших станковых и ручных пулеметов. Вступила в бой стоявшая на прямой наводке немногочисленная артиллерия. Начисто скошена первая грязно-серая цепь марокканской пехоты. Дымится и вертится на месте подбитый танк. Солдаты соскакивают с его брони и бегут назад к спасительному перелеску. Потом снова возвращаются и, пытаясь укрыться за наступающими танками, приближаются к нам. А пулеметы работают без устали, рокочут на разные голоса. Они бьют почти без промаха. Марокканцев становится все меньше и меньше. Взрыв, огонь, клубы дыма – горит еще один танк. Второй нырнул в канаву, да там и застрял. Высокий офицер в желтой феске укрылся за броней машины и, достав из кобуры пистолет, расстреливает в упор отступающих солдат. Бьет не спеша, словно в тире. Солдаты, обезумевшие от страха, бегут, падают и не понимают, откуда стреляют. А офицер все выцеливает и выцеливает, надеясь хоть таким способом задержать подчиненных. Наконец водитель танка не выдержал. Он вылез из люка и, незаметно подойдя сзади к офицеру, со всей силой ударил пистолетом по желтой феске. Офицер удивленно обернулся назад и опустился на землю. Водитель выхватил у него пистолет, побежал к перелеску.

Мятежники под пулеметным огнем отступили, а затем снова начали приближаться к высоте. Неожиданно из расположения второй пехотной роты прямой наводкой начало вести огонь по танкам противника неизвестное орудие. Мы с Пандо удивились: роте артиллерия не придавалась. Но вскоре все выяснилось. Запасливый командир ночью захватил у противника орудие и установил его на переднем крае. И вот теперь оно пригодилось. Артиллеристы из трофейного орудия подбили танк. Через несколько минут остановилась вторая бронированная машина. Экипаж успел выпрыгнуть из горящего танка и, отбежав метров сто в сторону, залег в воронке.

Машины замедлили ход, поджидая отставшую пехоту. Марокканцы, у которых прошел шок от пулеметного огня, снова полезли на высоту.

Более двух часов продолжалась жестокая схватка за высоту. В первом батальоне были большие потери. Казалось, еще усилие – и марокканцы пройдут. Но они неожиданно изменили направление удара и перенесли основной удар на позиции второго батальона. Бойцы первого батальона получили небольшую передышку.

Я пошел во вторую роту. Хотелось познакомиться с бойцами, которые из трофейного орудия подбили два танка мятежников. Вторая рота обороняла участок в районе небольшой оливковой рощи, метрах в семистах от нашего наблюдательного пункта. Ходов сообщения не было: бригада вела наступательные бои, а мятежники, оборонявшие высоту, не успели за ночь отрыть хода сообщения.

Половину пути мы с Марио преодолели благополучно, но триста метров пришлось ползти по-пластунски. Марио плохо владел этим способом передвижения и отстал на полпути.

Наконец перевалили через бруствер окопа. Встретил меня командир роты Антонио. Энергичный, с черными как смоль курчавыми волосами и черными глазами, он был похож на цыгана. Антонио находился еще под впечатлением недавнего боя. Он, захлебываясь, рассказывал, как его рота отбила четыре атаки мятежников.

– Ни один солдат не ушел с поля боя, – гордо заявил командир роты. – Особенно здорово дрались пулеметчики. Вот жаль только, патронов осталось мало.

– Кто же у вас стрелял из орудия? – спросил я Антонио.

– Понравилось? Здорово ребята дали им прикурить?

По успел Антонио рассказать про своих новоиспеченных артиллеристов, как перед ними вырос весь вымазанный в глине, запыхавшийся Марио:

– Только что видел орудие. Неказистое на вид, а бьет точно.

– А кто им командует? – повторил я вопрос.

– Сальвадоре, рабочий-металлист. Во время мятежа попал к артиллеристам, служил заряжающим, но потом ранило. Лечился в Мадриде. После выздоровления направили в первую бригаду к Листеру. Парень смекалистый, быстро освоил трофейную пушку и сам подбил два танка.

Марио, торопясь, словно боялся, что его перебьют и не дадут дорассказать про находчивого Сальвадоре, выпалил все новости залпом и замолк.

Но Антонио понял его доклад по-своему.

– Пушка трофейная, но теперь принадлежит нам, никому не отдадим.

– Никто и не собирается, дорогой Антонио, забирать ее у тебя, – рассмеялся я. – Стреляйте на здоровье.

Он на секунду успокоился, а потом, тяжело вздохнув, пожаловался: «Не придется, видно, нам долго стрелять – осталось всего десять снарядов».

– А ты снаряды у марокканцев добудь, – подзадорил его Марио.

Пока они спорили, как добыть снаряды к трофейной пушке, я решил сходить к ее владельцу. Сальвадоре сидел на большом чурбане и со смаком раскуривал большую сигару. Возле пушки крутился молодой паренек. Он заглядывал в ствол, открывал и щупал замок пушки, деловито стучал носком сапога по колесам. Сальвадоре давал ему указания, наставлял, как пользоваться этой «штуковиной». Он походил на профессора, втолковывавшего любознательному студенту наиболее трудный раздел. Сальвадоре несколько раз приказывал пареньку брать стреляную гильзу и заряжать пушку. И когда тот взмок от частых «заряжай», учитель смилостивился:

– Теперь перейдем к теоретическим вопросам.

– Каким? – испуганно переспросил уставший новичок.

– К теоретическим, – важно повторил Сальвадоре. – Скажи мне, как надо наводить, если разобьют прицел?

– На глазок стрелять надо.

– Эх ты, «на глазок», чему только вас учили.

– А мы в школе этого не проходили. У нас география, геометрия были…

– Ладно, ладно, не перечисляй, сам знаю, – остановил его Сальвадоре, хотя самому пришлось с десяти лет работать и не довелось учиться в школе. – Открой замок и посмотри в ствол.

Парень открыл замок, уставился в черный зев пушки.

– Ну, что там видишь? – крикнул ему Сальвадоре.

– Танк подбитый.

– То-то и оно, танк. Вот так же целься если он на тебя пойдет. Заглянешь в ствол и наводи маховиком. Как только танк или еще чего там увидишь через ствол, сразу загоняй снаряд. Не промахнешься. Стреляй наверняка. Понял?

– Понял, – с уважением посмотрел на своего наставника паренек.

Я не стал мешать их уроку. Мне надо было еще успеть к командиру батальона Санчесу. Командный пункт находился метрах в трехстах отсюда, за небольшим холмиком.

Когда я шел к командиру батальона, передо мной открылась мрачная картина минувшего боя. Кругом валялись трупы вражеских солдат, исковерканная техника, брошенное оружие. Мне приходилось читать много книг, где описаны большие сражения. Потрясающее впечатление производят описания поля боя у Л. Толстого в «Войне и мире» и у Степанова в «Порт-Артуре». И все же в действительности это выглядит гораздо мрачнее, чем описано в романах.

Санчес обрадовался моему приходу. Он с восторгом рассказывал о своих солдатах, о их смелости и находчивости. Остановить его было невозможно.

– Подожди, расскажу тебе о моих ребятах, потом ты выложишь новости.

Но на этот раз ему не удалось подробно поведать о бойцах. Мятежники возобновили наступление. Правда, сейчас они шли на позиции второго батальона, но и ему надо было быть начеку. Мы знали, что во втором батальоне находятся командир и комиссар бригады, и все же волновались. Слишком большой кулак собрали франкисты на узком участке. В атаку снова пошли танки, поддержанные крупными силами мятежников и марокканской пехоты. Авиация противника, подбадривая своих, появилась над нашими позициями и начала бомбить первую траншею.

Нам хорошо было видно, как танки противника вырвались вперед и подошли почти вплотную к окопам второго батальона. Если сейчас бронированные машины прорвут наши боевые порядки, то случится катастрофа; плохо обстрелянные бойцы могут дрогнуть.

Альберто это понял. Он послал своего адъютанта к Сальвадоре и приказал ему немедленно открыть огонь по танкам во фланг. Одновременно Альберто отдал приказание командиру пулеметной роты Луне выделить два взвода и подготовить огонь по тылам наступающей пехоты.

Через несколько минут его распоряжения были выполнены. Трофейное орудие размеренно вело огонь по танкам. Взрыв – и одна бронированная машина замерла на месте. Вторая хотела проскочить опасную зону, но не успела. Сальвадоре стрелял метко. Заклинило башню у второго танка. Он попытался развернуться, но следующий снаряд распустил ему гусеницу.

Пулеметчик, возле которого я оказался, бил короткими очередями по залегшей пехоте и приговаривал: «Наступать, гады, начали. Нате, получайте. Это за отца, это за мать, это за сестренку».

В этот момент из-за технических неисправностей на поле боя остановилось три танка – атака противника окончательно захлебнулась.

Франкисты не давали подойти к подбитым и вышедшим из строя машинам. Каждую появившуюся фигуру поливали свинцовым огнем. А танки не подавали никаких признаков жизни. Так продолжалось часа два. Видно, нервы у экипажей не выдержали: открылись люки и оттуда с поднятыми руками показались танкисты в промасленных, почерневших комбинезонах. Они соскочили с брони на землю и побежали в нашу сторону. Марокканцы молчали. И только когда танкисты очутились в наших окопах, они открыли ураганный пулеметный огонь.

За день бригада отбила четыре атаки противника. Но стоило это нам очень дорого. К концу подошли патроны, снаряды, сильно поредели батальоны. А марокканцы, несмотря на огромные потери, продолжали, словно саранча, лезть на Пингарон. К вечеру мятежники предприняли новую атаку, стараясь скинуть нас с высоты. И мы вынуждены были отвести войска.

Это было единственно правильное решение: надо было сохранить бригаду.

С наступлением сумерек первый и второй батальоны отошли на восточные скаты высоты, оставив для прикрытия один пулеметный взвод. Весь следующий день пулеметчики держали высоту, отбивая огнем группы мятежников, пытавшихся прощупать наши силы. А к вечеру остатки взвода отошли и присоединились к своей роте. Высота Пингарон перешла в руки мятежников. Франкисты за ночь превратили ее в неприступную крепость.

Через несколько дней нам снова предстояло отбить высоту. Несколько дней безуспешно штурмовали мы Пингарон. Много раз переходила она из рук в руки, но бригада никак не могла доложить Листеру о выполнении приказа. Враг прибегал к любым хитростям, чтобы удержаться на захваченных рубежах. Однажды мне сказали, что пулеметы почему-то вдруг испортились и бьют неприцельно. Я решил выяснить, в чем дело. Пришел в роту, попросил показать «больные» «максимы». Командир сам выкатил пулемет, ткнул пальцем: «Например, вот этот». Осмотрел я его со всех сторон и нашел, что он в полном порядке.

– Кто говорит, что он стреляет неприцельно? – спросил я.

– Сам видел и не один раз. Каждый день, ровно в двенадцать часов из окопов противника выходят два солдата-марокканца и маршируют во весь рост на глазах роты. Лучшие пулеметчики пытались снять их и ничего не получается. Пули ложатся возле них, а марокканцам хоть бы что. А нам приходится худо. Мятежники засекают пулеметы и открывают по ним огонь из орудий. Вывели уже из строя два расчета.

Выслушав рассказ, я решил дождаться двенадцати часов и своими глазами убедиться в неуязвимости мятежников. Действительно, в двенадцать из окопов противника, метрах в семистах от нас, показались две рослые фигуры солдат. Они беспечно прогуливались вдоль бруствера.

Я хотел было попробовать пулемет, но испанцы не разрешили, боясь, что стрельба вызовет огонь артиллерии. Сошлись на том, что установим «максим» в стороне, там, где нет людей. Так и сделали. Взяли пулемет, четыре ленты и залегли на ближайшей возвышенности. Два человека продолжали свою прогулку. Установив прицел на цифру «семь», подвел по кольцу, навел по ходу движения солдат и стал ждать. Как только они подошли к прицельной точке, я выпустил короткую очередь. Пули, по моим наблюдениям, легли точно по идущим фигурам, но они, как ни в чем не бывало, продолжали шагать своей дорогой. «Про-мазал, шайтан их возьми», – с досадой сказал я.

– Что такое шайтан? – зашептал сопровождавший меня испанец.

– Словечко такое, еще от деда услышал. Так у нас оренбуржцы досаду выражают. – Еще точнее навел пулемет, прицелился, выпустил длинную очередь. Один марокканец, взмахнув руками, упал в окоп.

– Буэнас, – похлопал меня по плечу лежавший рядом со иной пулеметчик.

– Сейчас и второго снимем, – ответил я.

Дал еще очередь. Солдат был невредим. Я разозлился и выпустил по нему еще две пулеметные ленты. А он все ходит. Что за чертовщина? Было неудобно перед моими друзьями – не смог поразить беспечных гуляк. И вдруг фигура сползла в окоп. Не успели мы спрятать пулемет в укрытие, как перед нашим окопом стали рваться мины, мятежники успели засечь пулемет и сейчас вели огонь из двух батарей. Огневой налет длился пять минут. Наконец он смолк. Очевидно, противник решил, что пулемет и его расчет уничтожены. К счастью, нам удалось сохранить «максим» и самим остаться невредимыми.

Долго думали мы с Марио о загадочных марокканцах, которых не берут пулеметные очереди, а объяснений не нашли. Быть может, действительно что-то о пулеметом случилось? Может, пули долетели до бруствера окопа и, ударившись о камень или о сухой грунт, летели мимо мятежников? И вообще, зачем нужно это хождение? Засечь пулеметные точки? Но жертвовать для этого жизнью солдат? Нет, здесь что-то другое. Эту тайну следовало раскрыть во что бы то ни стало, иначе пойдет худая слава о нашем «максиме».

В скором времени бригада Пандо снова захватила высоту и злополучный окоп. Мы, сгорая от нетерпения, кинулись туда. Обшарили все стенки, дно и ниши, но ни одного убитого солдата не нашли. Лишь в дальнем углу нам попались восемь чучел, сделанных из картона и легкой фанеры. Изготовлены они были так умело, что даже на расстоянии трехсот метров трудно отличить макет от фигуры человека.

Все чучела имели пробоины, а два оказались настолько продырявлены, что стоило Марио ткнуть их, как они развалились на части. Стало ясно; противник обвел нас вокруг пальца. Мне было досадно, что я попался в такую ловушку. Марио сфотографировал меня на память с одним из «заколдованных марокканцев».

28 февраля бригада получила приказ перейти к обороне на занимаемом рубеже. В минуты затишья Листер, вспоминая все перипетии Харамской операции рассказывал, что но количеству введенных в бой сил это сражение было одно из самых крупных.

В Харамской битве принимали участие все роды войск. В первые дни боевых действий преимущество безусловно было на стороне мятежников. Они располагали в достаточном количестве бомбардировочной и истребительной авиацией, не испытывали недостатка в танках и артиллерии. Впервые на Хараме франкисты применили и зенитную артиллерию. На стороне мятежников воевали хорошо обученные и вымуштрованные марокканские части. Все это обеспечивало на первых порах успех франкистов.

Так продолжалось до тех пор, пока республиканцы не получили в свои руки штурмовую и истребительную авиацию, танки, бронемашины и артиллерию. В середине февраля республиканцы выбили инициативу у франкистов. И мятежники вынуждены были менять свои тактические приемы. Если в первые дни боевых действий на Хараме авиация противника безнаказанно висела над нашими головами, то к концу операции налеты бомбардировщиков стали редкими. Да и груз свой они сбрасывали теперь с больших высот, бесприцельно. И танки действовали более осмотрительно. Если раньше они могли безнаказанно давить гусеницами беззащитную пехоту, то теперь дальние рейды пресекались нашими танкистами.

Харамская операция явилась хорошей школой для многих командиров и начальников штабов по управлению войсками. В дни затишья комиссар Сантьяго часто выступал перед солдатами и офицерами бригады Пандо. Он с радостью отмечал, что республиканцы вышли из этого сражения более сильными, обогащенными боевым опытом.

Подразделения, части и соединения республиканцев, сформированные накануне сражения, вели себя на поле боя мужественно. На высоте оказались и командиры. Смелость и решительность молодых командиров часто решали исход поединка. Харамская операция показала, что вместо полупартизанских, разрозненных отрядов, действовавших в ноябре под Мадридом, теперь появилась организованная, хорошо вооруженная и технически оснащенная армия. Харамскую операцию республиканцы выиграли. Мятежники так и не смогли овладеть важной в оперативном отношении дорогой. И хотя контрнаступление республиканцев не дало желаемых результатов с точки зрения территориальной, оно обескровило врага и уничтожило его резервы.

Фронт стабилизировался. Мы получили короткий отдых. Пользуясь этим, Марио, Пако и я отправились в Мадрид, в кавалерийский эскадрон. Хотелось узнать, как там идут дела.

В расположении кавалерийского эскадрона нас встретил улыбающийся Андрей Савченко. Подошел командир эскадрона капитан Триго. Савченко был любезен, но принялся сетовать на свою судьбу:

– Везет вам, Павлито. Все время в боях, а я сижу здесь и жду у моря погоды. Ни разу еще свой клинок не обнажил. А представьте, чертовски хочется испытать себя. Ведь я прирожденный кавалерист, мог бы принести пользу, а меня держат в тиши. И это в дни, когда все на фронте. Кто это догадался в Мадриде держать эскадрон?

– На всякий случай не помешает, – ответил я ему.

– Чепуха. Что может случиться в Мадриде? Ничего. Все заняты фронтом. Ну да ладно, а то я совсем разнился. Может быть, хотите размяться на коне?

– Есть такое желание. Хорошо бы устроить вольтижировку. Окопы, траншеи – все это порядком надоело. Хочется размять мышцы.

Андрей понимающе кивнул головой и отдал солдату приказание. Через двадцать минут конь с вольтижировочным седлом и кордой стоял на манеже. Подошли офицеры эскадрона. Когда я садился на коня, меня осторожно взял за руку Савченко и зашептал на ухо:

– Извините, но я должен забежать в штаб. Сами должны понять – дела. Не обидитесь?

– Служба есть служба.

– Ну, вот и ладно. Осторожнее, не зашибитесь на коне.

Савченко ушел, а мы приступили к занятиям. Вольтижировка и джигитовка прошли удачно. Оставалась манежная езда. Я хотел показать офицерам несколько спортивных приемов фигурной езды.

Выехал вперед, поставил коня перед строем. Успокоил его и стал показывать один из приемов. Первый раз сделал медленно, чтобы офицеры смогли запомнить и понять упражнение. Когда им стало ясно, я решил показать теперь этот же прием быстро, на скаку. Но только я приготовился, как послышались два выстрела. Конь рванулся, и я очутился на земле. Поднявшись, быстро вскочил в седло. Оно было прострелено, пуля легко задела шею коня.

Капитан Триго был возмущен. Оставив за себя офицера, он быстро ускакал и по телефону доложил в штаб дивизии о случившемся.

Мы провели занятия и разошлись, Марио и Пако, узнав о таинственных выстрелах, ходили вокруг меня и по нескольку раз переспрашивали, не ранен ли я.

В Конце концов Марио заставил раздеться и сам осмотрел меня. И только, когда своими глазами увидел, что я цел и невредим, успокоился.

Этим делом, как мне сообщили, занялся особый отдел дивизии. Тщательно расследовали они ЧП. Через несколько дней позвонили:

– Хотите взглянуть на злоумышленника.

– Любопытно.

– Приходите.

Комнату, куда меня пригласили, я нашел довольно быстро. Пожилой, начинающий седеть майор, усадил меня в кресло у окна, а сам крикнул дежурному:

– Введите арестованного.

Дверь открылась, и на пороге показался Андрей Савченко. Затравленный взгляд, волосы всклокочены, без ремня. Увидев меня, он от неожиданности остановился, а потом, наклонив голову, пошел к столу, тяжело опустился на стул.

– Как вас зовут? – спросил его майор.

– Я уже отвечал.

– Повторите еще раз.

– Андрей Савченко.

– А настоящее имя?

– Барон Скрыпник.

– С какой целью приехали в Испанию?

– У меня было задание нейтрализовать лучших испанских командиров, комиссаров и советских добровольцев-советников.

– Ах ты мерзавец, продажная твоя душа, – не выдержал я.

Барон повернулся ко мне:

– Ненавижу, ненавижу вас всех, коммунистов. Вылезли из грязи в князья и кичитесь. Ну, ничего, удалось вам в России, здесь будет по-иному. А может быть, вы, Павлито, теперь живете в моем имении, как это у вас называется, колхоз, совхоз, МТС?

– Перестаньте валять дурака, – одернул я его. Барон Скрыпник затих, втянул голову в плечи.

– Увести предателя, – распорядился майор.

Барона увели. Больше его я не видел.

Позже мне сообщили, что по приговору суда его расстреляли.

Так закончилась биография бывшего белогвардейца, ставшего шпионом. Как я потом вспомнил, в районе, о котором рассказывал мне Савченко-Скрыпник, действительно раскинулся большой и богатый уральский колхоз.