* * *
      ...Нам очень мешало, как огромный валун на пути, здание Госбанка длиной почти в четверть километра.
      "Это же крепость", - говорили бойцы. И они были правы. Прочные, метровой толщины каменные стены и глубокие подвалы защищали вражеский гарнизон от обстрела артиллерии и бомбовых ударов авиации. Входные двери в здание были только со стороны противника. Окружающая местность со всех четырех этажей простреливалась многослойным винтовочным и пулеметным огнем.
      Здание Госбанка обороняли до полусотни пехотинцев с шестью ручными, одним крупнокалиберным и станковым пулеметами и ротными минометами. Это здание действительно походило на средневековую крепость и на современный форт. Попытки атаковать его ни к чему, кроме напрасных потерь, не приводили.
      Тогда было решено создать штурмовую группу. Кто первый высказал такую идею, сказать трудно. Да и не в этом дело. Есть идеи, про которые говорят, что они носятся в воздухе. Так было и здесь.
      "Если стену дома не берет снаряд, то может в ней брешь пробьет взрывчатка?" - такая мысль зародилась чуть ли не одновременно у всех, кто с проклятьем смотрел на вражью твердыню.
      ...Заместитель командира дивизии по строевой части полковник Борисов на бумаге аккуратно изобразил все этажи этого здания со всеми его окнами, лестничными клетками и подъездами.
      Затем были назначены участники штурма, представлявшие чуть ли не все рода войск: танкисты, снайперы, минометчики, саперы, разведчики и даже артиллеристы Заволжья со своими мощными орудиями. Каждый из бойцов имел свою, строго индивидуальную задачу, связанную с общей целью. А цель проста захватить здание. Однако конкретные задачи были сложны, они требовали от воинов сосредоточения больших моральных и физических сил.
      Штурм намечался на полночь. К этому времени артиллеристы и минометчики произвели пристрелку, а штурмовая группа подготовилась к атаке.
      Дальше все шло по заранее разработанному плану.
      Сначала к зданию Госбанка двинулось восемь саперов-подрывников: старший сержант Дубовой, младший сержант Бугаев, рядовые Орлов, Постнов, Юдин, Местверишвили, Шухов и Климченко.
      Они выполняли ту часть плана, которая на схеме обозначалась простым пунктиром. А на местности от них требовалось к северо-восточному углу здания доставить три мощных заряда взрывчатых веществ, чтобы проделать пролом в стене. От этого зависело выполнение всей задачи.
      Кто ползал по-пластунски, знает, какое это нелегкое занятие. Но гвардейцы-саперы ползли, и каждый из них тащил с собой пуда по два взрывчатки.
      Фашисты вроде догадывались, что их ждет; при свете ракет было видно, как вокруг саперов, словно поземка, вихрилась поднятая пулями и осколками пыль.
      Атака, как правило, проходит в одном стремительном самозабвенном порыве, поэтому она менее страшна, чем вот это медленное продвижение под прицелами вражеских снайперов, автоматчиков и стрелков.
      И опять, как и на переправе, сотни глаз смотрели на опасный путь этих бойцов, сотни сердец лихорадочно бились, подавляя в себе ноющее чувство боязни за жизнь своих товарищей. И в то же время каждый из смотревших был готов, если потребовалось бы, продолжить путь того, кого пуля или осколок остановили бы на дороге.
      Все, кому полагалось, в это время вели огонь по зданию, по черным глазницам окон, по вспышкам выстрелов.
      - Прошли! - вырвалось у кого-то, когда саперы достигли стен.
      - А гранаты? - возразил кто-то.
      Словно в подтверждение этому предположению раздалось несколько взрывов гранат, но брошенных, как поняли потом, видимо, наудачу: из группы подрывников никто не пострадал.
      Наконец, долгожданный всплеск огня и грохот взрыва.
      Невольное "ура!" вырвалось у всех, кто видел это.
      Огонь по зданию стал еще плотнее - к черному пролому в стене уже бежали блокировочная группа В. И. Ларченко и штурмовая группа П. Т. Войцеховского. И, наконец, серия цветных ракет - прекратить огонь.
      Вокруг наступила тишина. Только изнутри здания доносилась стрельба и взрывы гранат...
      * * *
      Ночной бой в здании - самый тяжелый бой. Мне он знаком по боям в Университетском городке в Мадриде. Здесь нет понятия - передний край, фронт, тыл, фланги. Противник здесь может быть всюду - этажом выше, ниже, вокруг. Здесь, как нигде, в тесном единении уживается рукопашная схватка с огнем. Чутье, находчивость, смелость, скорее дерзость решают исход боя. Шорох? Чье-то дыхание в кромешном мраке? Кто там? Свой? Чужой? Как узнать? Окликнуть? А вдруг в ответ раздастся очередь из автомата? Самому стрелять? А может, там свой? Что под ногами? Скользящие осколки стекла? Разломанные стулья? Веревки? Провода? Труп? А может притаившийся враг? Решай быстро! Быть может, на решение отпущено вот это мгновение, быть может, десятая доля секунды отделяет от бесшумного броска чужой гранаты или удара ножом...
      ...Но вот и рассвет. Над крышей взвилась сигнальная зеленая ракета: здание наше. А сколько их еще перед нами!
      Дом солдатской доблести
      На личной карте Паулюса этот дом был отмечен как крепость. Пленные немецкие разведчики считали, что его обороняет батальон.
      Об этом доме сначала узнала наша армия, потом вся страна и, наконец, весь мир. На его защитников равнялась, как в строю, вся дивизия, о нем слагались песни и легенды.
      Как это ни странно, но это четырехэтажное жилое здание, выстроенное не из какого-либо несокрушимого материала, а из обыкновенной глины, дерева и кирпича, оказавшееся вообще малоустойчивым, вполне заслуживало того, что о нем писали или рассказывали.
      Да, это был "дом-крепость", его обороняли бойцы, каждый из которых стоил целого отделения, а то и взвода противника, и слава о них не померкнет в веках.
      А между тем все начиналось буднично и просто, как иногда бывает на войне, когда в истоке какого-либо громкого подвига лежит малоприметное событие.
      Как-то в конце сентября ночью, всматриваясь в передний край, я обратил внимание на одинокий дом, темный силуэт которого выделялся посредине площади 9 Января.
      "Дом на нейтральной полосе?" - подумал я.
      Тогда я спросил об этом доме у Елина, тот - у командира третьего батальона капитана А. Е. Жукова, а последний, в свою очередь, - у командира роты старшего лейтенанта И. И. Наумова.
      Может, покажется удивительным, но так пришлось, что наши наблюдательные пункты разместились "не вглубь, а ввысь" обороны, в одном здании, на мельнице, но на различных "уровнях" - этажах, соответственно нашему служебно-иерархическому положению. Мой наблюдательный пункт был устроен на третьем этаже.
      Через несколько минут мне передали ответ Наумова снизу, из подвала, что нами этот дом не занят, но оттуда иногда стреляют и что если ему, Наумову, разрешат, то он пошлет людей обследовать этот дом; лично сам он послать разведку не решается, так как людей у него маловато. Я, конечно, не возражал.
      * * *
      Широкоплечий, полнеющий сорокалетний старший лейтенант Наумов, перебрав в памяти оставшихся в живых младших командиров, вызвал к себе сержанта Я. Ф. Павлова: он сметлив, инициативен, умеет действовать самостоятельно.
      Павлов был невысок, худощав, в пропыленной и выгоревшей гимнастерке.
      Выслушав командира роты, сержант сказал:
      - Понял. Разрешите выполнять?
      Немногословный Наумов кивнул головой.
      С собой Павлов взял лишь троих бойцов, больше не было, да оно и лучше: чем меньше людей, тем они подвижнее, особенно ночью.
      Первым был ефрейтор В. С. Глущенко. Хотя уже не молодой, грузноват, но на удивление всем ловок и сноровист. За его плечами были две войны - первая мировая и гражданская. Исполнительный, всегда серьезный, он старательно выполнял любое поручение. Павлов только взглянул на его рыжеватые усы, как тот поднялся и стал поправлять под ремнем гимнастерку.
      - Готовься, Василий Сергеевич, - сказал сержант.
      У двух других - Н. Я. Черноголова и А. Александрова - может быть, и не велика была жизненная и боевая биография, но находчивости и солдатской смекалки у них хватало.
      Павлов, как и положено, назвал бойцов по фамилии и коротко приказал:
      - Собирайтесь, со мной пойдете!
      Солдатские сборы недолги: бойцы проверили, все ли диски набиты патронами, рассовали по карманам запасные гранаты-"феньки", пощупали, на месте ли кисеты с табаком.
      Когда все трое были готовы, Павлов коротко объяснил им задачу, скомандовал: "На ремень!" - и направился к выходу.
      Путь от мельницы до одинокого дома на площади, пролегавший через двор, развалины склада и Пензенскую улицу, несмотря на лунную ночь, переползли благополучно. Правда, иногда к землице-матушке приходилось прижиматься вплотную, "всеми суставами": над головой то и дело посвистывали пули.
      Вот и первый подъезд дома. Но что ждет их там, в этом мрачном, будто вымершем здании? Не брызнет ли в лицо из какого-нибудь темного угла струя огня и свинца?
      Павлов оставил Глущенко и Александрова в подъезде, а сам с Черноголовым обследовал одну квартиру, потом другую, третью... Никого. Комнаты с разбросанной домашней утварью пусты. Под сапогами хрустят осколки битого стекла и посуды. В углах слышны какие-то подозрительные шорохи. То ли в бесстекольные рамы проскакивает с Волги сквознячок и шуршит в занавесках, в оборванных обоях, то ли притаился враг?
      Нет ли кого-либо в подвале?
      Ступеньки ведут вниз. Вдруг показалась узкая-узкая светящаяся щель от неплотно прикрытой двери. Может, сразу распахнуть ногой и бросить гранату? Но что это? Слышится детский плач, приглушенный женский говор.
      Павлов заглянул в щель: на столе еле мерцающая лампадка, а вокруг нее женщины и дети.
      Павлов толкнул дверь и вошел. Черноголов сзади замер с автоматом наизготовку: мало ли что может случится.
      - Здравствуйте, граждане!
      Женщины встрепенулись, встали. Бледные, испуганные, не рассмотрев вошедших, тут же радостно воскликнули:
      - Слава богу, свои! А мы думали опять пришли ироды окаянные.
      Из дальнего угла послышался обрадованный знакомый бас:
      - Сержант Павлов? Как ты сюда попал?
      На свет шагнул санинструктор Калинин из их роты.
      - Я в разведке, а вот как ты очутился здесь? - вопросительно взглянул Павлов на санинструктора.
      - Я не один. Со мной двое раненых, - ответил тот. - Сначала я одного притащил сюда и, пока ходил за другим, в дом ворвались гитлеровцы. Но нас в темноте за своих приняли... Раз заглянули сюда, но спасибо вот им, - он указал на женщин, - они укрыли нас. Вот и отсиживаемся. Один я давно бы вернулся, но как раненых бросишь.
      - А где фрицы? - спросил сержант.
      - Похоже, что в соседней секции. За стеной нет-нет да постреливают.
      - Оставайся пока тут, - вполголоса сказал Павлов Калинину и вышел из подвала.
      Трудно было сказать, почему вместо восточной торцовой секции немцы заняли вторую, серединную: если они и могли стрелять отсюда, то скорее всего по своим, так как дом клином вдавался в их оборону.
      - Они того, что ли? - проговорил Павлов, покрутив у виска указательным пальцем.
      - А может, их нет в доме? - предположил Черноголов.
      - Не думаю, - возразил ему Глущенко. - Дом выгодный.
      Бывалый воин был прав: дом с тактической точки зрения был очень удачно расположен: занятый гитлеровцами, выравнивал их линию обороны, если бы был отбит нами, то вклинивался бы в глубину обороны противника. Казалось странным, что фашисты сразу этого не оценили.
      - Пошли, осмотрим вторую секцию, - распорядился Павлов.
      На улице во всю светила луна, и бойцы по одному перебежали ко второму подъезду. Как и в первый раз, Павлов оставил Глущенко и Александрова охранять вход в подъезд, а сам с Черноголовым направился к правой квартире, примыкавшей к первой секции первого этажа.
      Дверь открылась бесшумно. Войдя в темную переднюю, Павлов и Черноголов уловили за стенками приглушенные голоса. Затаив дыхание, прислушались. Да, это была чужая отрывистая речь. Затем раздался беспечный хохот.
      Павлов пошарил руками дверь: она открывалась из передней во внутрь квартиры. Это хорошо.
      "Вот и пришла та самая минута, ради которой, может быть, ты и жил на свете, - подумал сержант. - Выбирай: можно вернуться в роту и доложить Наумову, что в доме гитлеровцы и что ты не рискнул с тремя бойцами атаковать их - и никто тебя не осудит, так как задача была бы все равно выполнена. Но можно поступить и по-другому..."
      Именно так и поступил Павлов.
      - Готов? - прошептал он Черноголову.
      - Да.
      - Действуем. Сначала я бросаю две гранаты и даю очередь из автомата. Затем - ты, тоже из автомата, только меня впотьмах не зацепи. Понял?
      - Понял.
      - А сейчас прижмись к стенке, начинаю!
      Сильным ударом ноги Павлов настежь распахнул дверь и одну за другой швырнул в комнату две гранаты... Мгновенные вспышки огня, взрывы, стоны. Ворвавшись в комнату, он длинной очередью прострелял ее, от угла до угла. Вслед за ним короткими очередями начал бить из автомата Черноголов...
      Когда все стихло, они увидели через окно залитую лунным светом площадь. На фоне этого света тускло поблескивал пулемет, установленный на сошках, на столе, у окна, по сторонам свисали патронные ленты. Пол был завален бумагами, книгами, осколками битой посуды, гильзами. Посреди комнаты распластался крупный фашист. Два других лежали у стола.
      Павлов и Черноголов бросились к окну. По площади в сторону Кутаисской улицы бежали темные фигуры. Очередь, вторая... Еще двое упали, остальные скрылись в развалинах дома на той стороне площади.
      - Эх, не туда окно выходит, - сокрушался Павлов. - Этих бы добили Глущенко и Александров.
      - Как мы их здесь не постреляли? - удивлялся Черноголов.
      - Видно, в той комнате были, - сказал Павлов. Они вошли в другую комнату, как будто в спальню.
      У стены отсвечивала никелем широкая кровать, а напротив нее - разбитое зеркало шифоньера. Рама окна была выбита наружу, на подоконнике алели свежие капли крови.
      - Кого-то все-таки и здесь зацепили! - воскликнул Черноголов. - То-то один все приседал, когда драпал.
      Павлов и Черноголов вышли на лестничную клетку.
      - Что ж нас на подмогу не позвали? - с завистью в голосе проговорил Глущенко.
      - Сами управились, - ответил Павлов. - А ты, дядя Вася, не горюй, может, еще с кем в доме встретимся.
      Проверив квартиру за квартирой, этаж за этажом, они ничего больше подозрительного не обнаружили в доме. Только в подвале третьего подъезда укрылись обеспокоенные ночной стрельбой некоторые его жильцы.
      - Неужели вы нас опять одних оставите? - с тревогой в голосе обратилась к бойцам пожилая женщина.
      Павлов молча посмотрел на людей. Их было человек тридцать: старики, женщины, подростки, дети. В углу с деревянного топчана на него взглянула миловидная женщина с бледным, истомленным лицом. Прикрыв какой-то тряпицей расстегнутую блузку, она кормила ребенка.
      Ну, как уйдешь отсюда? Долго ли какому-нибудь пьяному или одичалому от крови фашистскому головорезу ради забавы швырнуть сюда гранату?
      Позже Павлов рассказывал, что именно тогда, находясь в этом подвале, он по-настоящему понял, что он не просто боец Красной Армии, а воин-освободитель и что он вместе с бойцами не только изгнал гитлеровцев из дома - частицы советской территории, но и избавил от фашистского рабства десятки советских людей. Пусть в огромных масштабах войны этот подвиг только капля в море, но ведь и солдат-то всего ничего - только четверо. А не из таких ли вот отдельных небольших подвигов закладывается фундамент всеобщей, всенародной победы?
      Решение, что делать дальше, оставаться в этом доме или нет, у Павлова еще не созрело, пока еще ничего определенного он не мог ответить этим людям, смотревшим на них с надеждой.
      Чтобы заполнить чем-то тягостную паузу, Павлов спросил, обращаясь к старику:
      - Кроме четырех секций и подвалов, что еще есть у вас в доме?
      - А в котельной были?
      - Нет.
      - Загляните туда, на всякий случай.
      Вторую и третью секции разделяла котельная.
      Когда Павлов распахнул дверь в кромешную тьму, пахнущую железом и подвальной сыростью, ему показалось, что в котельной кто-то есть.
      - Эй, кто здесь? - крикнул он в гулкую пустоту, отжимая на рукоятке затвора предохранитель. - Отзовись, не то стрелять буду!
      - Не надо, сынок, - послышался из темноты встревоженный хрипловатый старушечий голос. - Это мы тут, бабка с внучкой.
      - Обождите здесь, у порога, - сказал Павлов бойцам, а сам, осторожно ощупывая ногой каменные ступеньки, стал спускаться куда-то вниз.
      Когда лестница кончилась, он достал из кармана зажигалку, но кремень, видимо, источился и искры он не высек.
      - Бабушка, я боюсь... - послышался рядом, почти с полу, плачущий детский голос.
      - Не бойся, милая моя, это наш солдатик, русский, он не тронет! успокаивала внучку старушка.
      - Бабушка, боюсь, бабушка, боюсь... - словно в забытьи, продолжала твердить девочка.
      - Напугана она, сынок, - поясняла в темноте старушка, - один фриц проклятый из ружья этого, нового, что, как горохом сыплет, сюда стрелял. Да бог нас помиловал.
      Павлову стало не по себе.
      - А осветиться-то нечем у вас? - спросил он.
      - Оставались две спички и огарок свечи, да куда-то запропали, сейчас поищу, - ответила старушка.
      Судя по шороху, она пыталась приподняться, но девочка снова закричала:
      - Бабушка, миленькая, не уходи! Бабушка, не уходи!..
      Темнота, пережитые опасности, присутствие "человека с ружьем", видимо, болезненно подействовали на ребенка. Павлов понял, что девочку немедленно надо успокоить.
      - Глупышка, ты не бойся меня, я - свой, советский, - говорил он, опускаясь на корточки и протягивая в темноту руку, чтобы погладить ребенка по голове.
      - Да, да, это хороший дядя, красноармеец, такой, как твой папа, поддакивала старушка.
      Павлов нащупал сначала морщинистую кисть, а под ней тонкую детскую ручонку.
      - Вот потрогай, - сказал он, поднося руку девочки к своей голове, - у меня звездочка, я не фашист, а красноармеец.
      Он почувствовал, как ребячьи пальчики перебирали переднюю часть его пилотки и, нащупав звездочку, замерли на ней.
      - Ну, как?
      - Верно, звездочка! - в голосе девочки послышались и радость, и еще не прошедший испуг.
      Павлов похлопал по карманам и достал завернутый в тряпицу кусок сахару, полученный еще утром от старшины.
      - Вот тебе гостинец, - проговорил он, с трудом поймав в темноте руку девочки. - Рад бы дать еще, да нету больше.
      Потом он поднялся и ощупью стал пробираться наверх, к своим бойцам.
      - Слышали?
      - Так точно, товарищ сержант! - ответил за всех Глущенко. - Я считаю, что нам нельзя отсюда уходить...
      - А я, дядя Вася, и не собираюсь. Будем здесь держать оборону.
      И чтобы утвердиться в своем решении, Павлов обратился к Александрову и Черноголову:
      - Согласны, что ли, ребята?
      Те ответили:
      - Да, назад не пойдем. Будем обороняться.
      * * *
      А с обороной надо было спешить. Удравшие из дома гитлеровцы, конечно, рассказали своему начальству, что случилось. И, видимо, за то, что они отдали дом, кому-то из них попало. Поэтому с минуты на минуту следовало ждать атаки.
      Павлов расставил своих бойцов по окнам, наметил каждому сектор наблюдения и обстрела и вызвал Калинина. При лунном свете он нацарапал карандашом на клочке бумаги: "Дом занят. Жду дальнейших указаний", и отдал записку Калинину.
      - Отнеси в батальон... О раненых попроси женщин позаботиться.
      Едва за Калининым захлопнулась дверь, как раздался тревожный возглас Александрова:
      - Идут!
      Павлов осторожно выглянул в окно, по площади к дому пробирались фашисты. Их было десятка полтора. Он подозвал Черноголова и, когда тот занял место рядом с Павловым, приказал:
      - Приготовиться!
      Затем, поудобнее устроив автомат на подоконнике, добавил:
      - Огонь только по команде!
      Посреди площади фашисты на минуту остановились, потом, выровнявшись в цепь, бегом бросились к дому.
      - Огонь! - скомандовал Павлов.
      Раздались автоматные очереди. Словно наткнувшись на какую-то невидимую преграду, упал сначала один гитлеровец, потом другой, третий... Послышался короткий выкрик на чужом языке, и цепь залегла. Но она оказалась настолько близко к дому, что при лунном свете был отчетливо виден каждый вражеский солдат.
      - Одиночными, беречь патроны! - приказал Павлов. Сержант знал, как иногда в горячке боя нерасчетливо расходуют боеприпасы.
      После первых же одиночных выстрелов гитлеровцы поняли, что лежать - это значит быть расстрелянными. И они еще раз бросились было в атаку, но тут же отхлынули назад.
      - Не пройдете, гады! - крикнул им вслед Павлов, посылая очередь за очередью. - Здесь стоят гвардейцы!
      Внимательно осмотрев освещенную луной площадь, на которой темнели силуэты нескольких убитых фашистов, Павлов опустился в заскрипевшее плетеное кресло и объявил:
      - Перекур!
      Рано утром, когда лунный свет смешивался с розоватым светом зари, гвардейцы отбили еще одну атаку врага. Гитлеровцы вновь откатились назад, оставив на площади до десятка трупов.
      - Видно, у фашистов народу тоже немного, раз на такой дом и так мало людей посылают, - заключил Глущенко.
      - Подожди, они еще подкинут, - сказал Черноголов.
      - Давайте-ка, товарищи, оборудуемся, - предложил Павлов. - Война есть война, этак и убить могут.
      Наблюдая поочередно за площадью, бойцы превратили несколько подвальных окон в амбразуры, заложив их наполовину кирпичом, книгами, отопительными батареями и всяким металлоломом.
      Восточная торцовая часть дома, выходившая в сторону нашей обороны, все время подвергалась обстрелу с флангов. Иногда вблизи стены рвались мины.
      - Наверное, Калинина не пускают, - высказал предположение Павлов.
      Он был прав. Как только рассвело, в капитальной стене, отделявшей их от первой секции, послышались глухие удары, начала трескаться штукатурка. Через полчаса в пробитую дыру показалось потное лицо Калинина.
      - Не мог пробраться к нашим, товарищ сержант, - проговорил он тяжело дыша. - Ни бегом, ни ползком. Даже до вашего подъезда не пробежать: снайпер бьет.
      - Ничего, стемнеет - доберешься, а пока, до вечера, оставайся здесь, распорядился Павлов.
      Павлов забрался на чердак и через пролом в крыше просигналил на наблюдательные пункты Наумова и Жукова, что дом ими занят. Однако между нашей и вражеской линиями обороны разыгралась такая сильная перестрелка, что его сигналы не были замечены своими. Ничего не оставалось делать, как надеяться только на себя.
      С чердака хорошо просматривались окопы и ходы сообщения противника. Выбрав удобную позицию, Павлов стал охотиться за фашистами. Нескольких зазевавшихся гитлеровцев он уничтожил, остальные стали осмотрительнее.
      "Я научу вас, гадов, ползать на карачках! - произнес он про себя. - Мне бы сейчас снайперскую винтовку или ручной пулемет, я бы тогда показал вам, кто мы здесь такие!"
      Когда наступил день, появились вражеские самолеты. Они, казалось, намеревались бомбить дом. Но, самолеты покружившись, улетали, боясь, видимо, зацепить своих. Зато после них дом подвергся ожесточенному артиллерийскому и минометному обстрелу. Потом долго не умолкал ружейно-пулеметный огонь. Пахло гарью, тошнотворной вонью взрывчатки, со стен и потолков сыпалась штукатурка, известковая пыль ела глаза.
      После обстрела бойцы расширили пролом в стене, в который пролез Калинин, проделали новые проломы в двух внутренних капитальных стенах. Теперь можно было, не выходя на улицу, перемещаться по всему дому.
      Как только начало темнеть, Павлов вновь отправил Калинина в штаб батальона, хотя в наружные стены непрерывно постукивали пули. Сержанта больше всего волновало, что дом - такую удобную позицию на подступах к Волге могут захватить гитлеровцы.
      * * *
      Уже часа три прошло, как ушел Калинин, но трудно было судить - добрался ли? На Пензенской улице, что отделяла дом от мельничного склада, то и дело рвались мины, мерцал трепетный свет от вражеских ракет, тянулись трассы автоматных и пулеметных очередей.
      - Не подкосило ли нашего санитара по дороге, - набивая освободившийся диск, высказал общее опасение Глущенко.
      Павлов, прислушиваясь к свисту пуль за окном, промолчал. Возможно, что Калинин и не добрался. Но и посылать больше некого: двое дежурят по обеим сторонам дома, двое работают - расширяют проломы, устраивают бойницы и амбразуры для стрельбы и наблюдения.
      Огнем они отрезаны от своих, и теперь надежда только на себя, на свой "гарнизон". И сколько бы ни полезло сейчас на этот дом фашистов - все они будут "их". Хорошо, если поддержат огнем с мельницы или из прилегающих к ней окопов, но теперь и немец стал хитер, в атаку на "гарнизон" он идет тогда, когда обрушивает на наш передний край минометный и артиллерийский огонь, парализуя тем самым действия наших стрелковых подразделений. Наши же артиллерия и минометы не могут им помочь: без связи они "слепы".
      Остается только отбиваться, сколько бы фашистов ни полезло. И они будут отбиваться. До последнего патрона, до последней гранаты. А много ли их? Надо проверить да и с людьми поговорить.
      В соседнем отсеке подвала Александров всматривался в чуть светлевшее, наполовину заложенное кирпичами окно.
      - Что видно? - спросил его Павлов.
      - Ничего подозрительного, товарищ сержант, постреливают по окнам...
      И словно в подтверждение его слов, в стену стукнуло, как тяжелым молотом.
      - Берегись! - предупредил бойца Павлов.
      - Я особенно не высовываюсь, товарищ сержант, - проговорил Александров. - И не потому, что боюсь - и это, конечно, есть, но больше потому, что нам нельзя рисковать напрасно.
      - Верно говоришь: нас здесь только четверо, мы тут живые нужны, а от мертвых... толку мало, - развил его мысль Павлов. - Как с патронами?
      Александров похлопал по своим подсумкам с дисками:
      - Пока не жалуюсь. Да в вещмешке еще есть. У кореша, как идти сюда, попросил. Но берегу. Сейчас одиночными стреляю и только по цели. А когда фрицы идут в атаку, тоже зря не палю. Ближе к себе подпускаю, чтоб наверняка... Вообще-то не люблю я долго сидеть в обороне. Жди, когда полезут. То ли дело в наступлении или разведке...
      Видимо, боец разговорился потому, что надоело ему часами молчать.
      Павлов в полумраке скорее угадывал, чем различал густые, почти сросшиеся брови, юношескую припухлость щек и прямой открытый взгляд Александрова.
      - Послушай, друг! Ты вот сказал, что побаиваешься, но не очень. А что, если тебе одному придется остаться... Страшно не будет?
      - Не знаю, товарищ сержант, не думал об этом, - медленно ответил Александров. - Наверное, будет страшно, потому что один. Но драться буду. Только, пожалуй, еще злее. За всех, кто есть в доме. Здесь ведь каждый из нас за десятерых сражается.
      "Да, такой не подведет, - подумал Павлов, пробираясь в темноте к Черноголову. - Надежный парень!"
      Черноголов дежурил у окна, выходившего на Солнечную улицу. Он курил, держа самокрутку в кулаке.
      - Все прислушиваюсь, не идет ли нам подмога, - проговорил он, полуобернувшись на шаги Павлова. - Ничего в волнах не видно...
      - Ждешь, значит? - произнес, подходя, сержант.
      - А ты не ждешь? - глубоко затянулся табачным дымом боец. - Дом-то велик, а нас раз-два и обчелся. Хорошо, если одна пехота полезет, а если еще и танки?..
      - Что ж, отойдем тогда, что ли? - не поняв, что имеет в виду Черноголов, с трудом скрыл мелькнувшую было тревожную мысль Павлов.
      - Еще чего! Будем драться до конца. Но удержим ли дом? Неужели и без Калинина догадаться не могут подослать подкрепление? - и Черноголов снова взахлеб затянулся цигаркой.
      - Может, с людьми туговато, - высказал предположение сержант. - Во всем батальоне людей и на роту не наберется. А участок-то для обороны прежний остался.
      - Это верно, - согласился Черноголов. - Выходит, рассчитывать надо только на себя?
      - Выходит так.
      - А это, пожалуй, и лучше, - заплевывая самокрутку и бросая ее в угол, заключил Черноголов.
      - Что не придут? - удивился Павлов.
      - Да нет, что не будем на них рассчитывать. Маятно как-то, когда кого-либо ждешь. Ждать да догонять... сам знаешь.
      "С таким тоже воевать можно", - подумал Павлов и сказал:
      - Правильно говоришь. Будем стоять насмерть!
      - Сержант! - раздался в темноте голос Александрова. - Подойди сюда.
      - Поглядывай, Черноголов, - торопливо наставил бойца Павлов. Полезут - дай знать.
      Луна еще не взошла, но в отсветах городского пожарища было заметно, как в развалинах, отделявших Кутаисскую улицу от площади 9 Января, двигались тени.
      - Собираются... Глущенко! - позвал Павлов.
      Без крика, без выстрела гитлеровцы бегом бросились от развалин через площадь к дому. Их расчет был прост; ночь глухая, авось усталых защитников дома застанут врасплох. Но фашисты просчитались.
      - Стрелять только по команде! - крикнул Павлов. Разведчики прильнули к автоматам.
      * * *
      Артиллерийский, минометный и пулеметный обстрел не захватил ни на минуту. Пули всех калибров, осколки снарядов и мин свистели и визжали за окном, стучали по железу крыши, залетали в окна, врезывались в полы потолки и стены. Сыпалась штукатурка, разлетались вдребезги зеркала, стеклянная и фарфоровая посуда.
      И это не от того, что стреляли по дому. Просто он стоял почти на нашей передовой и, когда противник вел по ней огонь, то временами доставалось и зданию.
      Доставалось дому и от предназначенного на его долю огня. Тогда стены сотрясались от мощных ударов снарядов, тяжелых фугасных мин и авиабомб. Однажды от бомбардировки между четвертой и третьей секциями, от чердака до фундамента, словно черная молния, пробежала зигзагообразная трещина. Четвертая секция могла рухнуть и заживо замуровать около трех десятков подвальных жильцов. Их срочно расселили по подвалам других секций. Вот когда пригодились проломы в стенах! Подъездами воспользоваться было нельзя, по ним стреляли снайперы.